Сплошной обман

Глава шестая

Ужас опустился на мои плечи, словно сшитый по заказу саван. Меня раскрыли! А я еще испытывала к ним благодарность! И откуда эти пронырливые сестрицы узнали правду?!

— Тесса! — Мистер Дизли словно пробовал это имя на вкус. — Изысканный цветок среди имен, и, должен сказать, оно вам очень, очень к лицу, дитя!

Он поднес мои похолодевшие пальцы к губам. Усы действительно кололись. Мой разум тупо сосредоточился на этом эпохальном открытии. А мистер Дизли уже семенил к двери, конвоируемый Примулой. В столовую неслышной тенью скользнул вездесущий Страш и принялся убирать со стола. Гиацинта немного задержалась. Она велела дворецкому отложить уборку на десять минут, поскольку мисс Тесса хотела бы выпить еще одну чашку кофе.

Когда мы остались наедине, Гиацинта обратила на меня свои черные, как ночь, глаза и заговорила:

— Мы с сестрой сочли излишним посвящать мистера Дизли в подробности твоего нынешнего состояния, дорогая. Клайд — наш старинный друг, но даже лучшие из мужчин имеют склонность к сплетням.

Я для храбрости сжала за спиной руки. Не было необходимости придавать своему голосу дрожь, когда я спросила:

— Но почему вы сказали, что меня зовут Тесса? Это действительно так?

— Ох, милая! — Неровно подведенные иссиня–черные брови Гиацинты сошлись на переносице. — У меня и в мыслях не было давать тебе ложные надежды. Дело в том, что имя Тесса первым пришло мне на ум. Это наше семейное имя, просто традиционно оно было вторым. Мою сестру Фиалку зовут Фиалка Тесса. Много лет назад, точнее, несколько веков назад малютку по имени Тесса оставили на пороге бывшего дома Трамвеллов. Ее отцом был молодой монах, а матерью — деревенская девушка. Мы с Примулой ее прямые потомки, так как Тесса вышла замуж за представителя нашего же рода и даже жила в этом доме сразу после его постройки. Вчера вечером, когда ты легла спать, мы как раз вспоминали ее.

Я выслушала ее тираду, низко опустив голову, чтобы скрыть несказанное облегчение. Когда же Гиацинта замолчала, быстро вскинула на нее глаза:

— А как она выглядела? Если я буду временно носить ее имя, а для меня это большая честь, то, наверное, было бы полезно знать историю этой девушки. Должно быть, это была неординарная личность…

Гиацинта прикрыла глаза.

— Если ты имеешь в виду, что она бежала с герцогом или курила сигары, то нет. По всем фамильным преданиям, Тесса была самой обычной женщиной, любящей семейный уют. И все же… Вопреки господствовавшей тогда нетерпимости, она уговорила мужа пустить цыганский табор в лес, тот, что за Тропой Аббатов. Примечательный поступок, поскольку считалось, что именно цыганка прокляла ее отца, монаха, и колдовство сработало. Вынуждена с прискорбием сообщить, что наш бедный предок повесился.

— Какой ужас. — Я невольно посмотрела в окно, вдали белели на солнце развалины монастыря. — В своей келье?

Преподобный Хам не сказал, где это случилось.

— Нет. Рядом с монастырем, — ответила Гиацинта. Я изо всех сил старалась не выглядеть слишком уж любопытной. — Шанталь, наверное, сможет рассказать тебе об этом семейном проклятии не меньше меня. Ее предки проживают в этих краях так же давно, как и наши.

— Семейное проклятие? Разве проклятие распространялось и на потомков этого несчастного монаха?

— Все это, конечно, ерунда, милая, но… Тесса скончалась, упав с лестницы… На протяжении многих лет и другие… — Гиацинта на мгновение запнулась, — происшествия позволяли досужим сплетникам уверять, что проклятие по–прежнему в силе.

Мне вдруг стало зябко.

— А кроме вас, есть в деревне еще потомки Тессы?

— Прямых нет. Обычно младшие сыновья и дочери стремились уехать из родного дома, но у матери Тессы было в деревне много родственников. Подозреваю, что по меньшей мере четверть здешних жителей связаны с Тессой косвенным родством, но мало кто пожелает признаться в этом. Люди ведь так глупы и пугливы.

Велев мне не волноваться по поводу того, что память не спешит возвращаться, Гиацинта отправилась к сестре и мистеру Дизли.

Я не знала, что и думать. Что означало ее последнее замечание? Вне себя от беспокойства, я вышла через балконную дверь в сад. Неужели Тессу считают в деревне дурным семенем?..

Утро выдалось теплое, но явно собирался дождь. Интересно, есть ли у сестер Трамвелл садовник? Может, вон тот человек за кустами присматривает за садом? Я уже хотела подойти и поговорить с ним, когда сообразила, что мой интерес непременно вызовет толки. Незачем привлекать к себе лишнее внимание, да и нечестно по отношению к Примуле и Гиацинте шпионить у них за спиной. Одно дело — домочадцы, и совсем другое — жители деревни.

Я вернулась в дом и вдруг почувствовала себя безмерно счастливой. Одолжив мне имя Тессы, сестры дали удобный повод без стеснения расспрашивать об их семье. Я устроилась в кресле у окна и выглянула в сад. И все мое воодушевление тут же как рукой сняло. Человек, которого я приняла за садовника, и не думал подрезать кусты или копошиться в цветнике. Нет, он пристально смотрел на меня. И взгляд его не предвещал ничего хорошего.

Быстро отодвинувшись от окна, я постаралась воскресить в памяти ворчливый голос Ферджи. Она любила повторять, что ежели кто за мной и следит, так только Всевышний. После этого незатейливого психотренинга я почувствовала себя гораздо лучше. Пусть я безнравственная обманщица, коварно проникшая в чужой дом, но ведь зла–то я никому не желаю. Мне всего лишь хочется узнать правду о себе. От моего притворства никто не может пострадать, а когда я "приду в себя", то непременно скажу сестрам, что оригинал одного из их семейных портретов находится в галерее Энгуса Гранта.

Меня внезапно охватило непреодолимое желание посмотреть на портреты при свете дня. К тому же в холле, возможно, удастся встретить неуловимую Шанталь. Но, увы, в холле торчал один лишь Страш. Он чопорно сообщил, что Шанталь отправилась на автомобиле в деревню, выполнять поручения хозяек. Честно говоря, я начинала сомневаться, а существует ли эта девушка. Может, это очередной фантом?

— Простите меня, мисс. — Страш доверительно кашлянул. — Возможно, это не мое дело, но на вашем месте я был бы начеку, когда речь заходит о некоем господине, ныне присутствующем в доме.

— Вы о симпатичном мистере Дизли? — спросила я, напуская на себя подобающе потрясенный вид.

— Дизли—Визгли, как зовут его в этих краях за склонность щупать женщин в церкви.

— Не может быть! — воскликнула я, на сей раз уже не притворяясь потрясенной.

— Кое–кто, возможно, назовет это безвредным чудачеством, но хозяйки, по–моему, слишком беспечны и доверчивы. Готов держать пари на всю пенсию моей любимой бабушки, что этот Дизли—Визгли ходит сюда вовсе не с добрыми намерениями.

— Но ведь он может вполне искренне… ухаживать за одной из мисс Трамвелл, — не слишком уверенно предположила я.

— Разумеется, мисс! — Страш кончиками пальцев подцепил поднос и выплыл в столовую.

Когда дверь за ним закрылась, я с минуту стояла, тупо таращась в пространство, а затем кинулась осматривать портреты. В этой части холла было довольно темно, и потому пришлось включить свет. В беловатом сиянии ламп дневного света я всматривалась в лица давно умерших людей, пытаясь отыскать хотя бы намек на сходство с собственной персоной. Не обнаружив такового, я почему–то вдруг спросила себя, а не умер ли кто–нибудь из этих людей насильственной смертью… Наверное, среди обитателей "Келий" были и еретики, и роялисты, отправленные на эшафот, и гонители бедноты. Например, вот этот человек в роскошном камзоле, Синклер Трамвелл, на портрете, датированном 1756 годом, ужасно похож на старого греховодника. Такие часто погибали на первом балу своей дочери от вонзенного в спину кинжала.

Улыбнувшись этой нелепой мысли, я двинулась дальше, но, когда дошла до плохой копии, которую приметила ночью, мое веселье пошло на убыль, словно поток крови, который изливается из смертельной раны. Ночью я не заметила имени на портрете. А теперь мои глаза уткнулись в подпись: "Маркиз де Салютар". В памяти тотчас всплыл рассказ Энгуса о том, что этот портрет написал блестящий художник, состоявший при французском дворе и во время революции окончивший свои дни под ножом гильотины. Большая часть работ несчастного художника была уничтожена, а самого маркиза де Салютара убили, когда он вместе с другими аристократами переправлялся через Ла—Манш в поисках желанной свободы.

Как французский маркиз оказался среди Трамвеллов? Если он был дальним родственником, то логичнее было бы поместить его портрет не в ряду предков, а где–нибудь над камином. А может, эта картина просто–напросто закрывает пустое место? И прежде здесь висел совсем другой портрет?

В дверях столовой возник Страш с подносом, заставленным посудой, и обыденное занятие дворецкого вынудило меня вернуться к реальности. Возможно, портрет маркиза де Салютара висит здесь лишь потому, что удачно закрывает на стене пятно. А Трамвеллы не захотели, чтобы заплесневел один из их предков…

Хорошо бы еще разок взглянуть на Лилию и Фиалку, но Страш вышагивал по холлу с такой величавой неспешностью, что вполне мог побить все рекорды по части медлительности. Мне же не хотелось в его присутствии разглядывать портреты — у дворецкого мог возникнуть вполне резонный вопрос: откуда это у особы, страдающей амнезией, прорезался такой интерес к изобразительному искусству? Надо бы вернуться в столовую или же в гостиную и затаиться на время.

Когда я поравнялась со старинными часами, стоявшими в нише, их хриплое тиканье сменилось оглушительным трезвоном, словно напоминая: драгоценное время проходит впустую. Шанталь по–прежнему неуловима. Мод Крампет также не спешит в "Кельи". Может, растянуть лодыжку? Наверняка сестрицы Трамвелл призовут на подмогу медсестру… Если так все пойдет и дальше, ничего не останется, как прибегнуть к этой уловке. Еще немного, и я почувствую себя арестанткой, полностью отрезанной от внешнего мира.

Взявшись за ручку двери, я замерла. Отрезанной?! Но ведь есть же телефон! Сколь бы старомодны и экстравагантны ни были сестрицы Трамвелл, телефон–то у них наверняка имеется. Ни в столовой, ни в гостиной я аппарата не видела, значит, он где–то здесь, в холле! И если действовать быстро и бесшумно, то вполне можно исхитриться позвонить Гарри… Я бросилась поднимать со столов и стульев кофты и шляпки, заглядывать за вазы, отодвигать занавески, нырять под столы и копаться в многочисленных сундучках. Все впустую! Уже сам собой напрашивался вывод, что сестры устояли перед телефонным искушением, как раздался странный прерывистый звонок. В "Кельях" все–таки имелся телефон! И как раз сейчас он звонил. Причем где–то здесь, в холле! Куда же я не заглянула? Дзынь–дзынь–дзынь. Быстрее, Тесса! И внезапно меня осенило. В шкафу под лестницей! Присев на корточки, я открыла маленькую деревянную дверцу, сунула руку в темноту и извлекла нечто, что вполне могло сойти за старую кость из запасов Минервы. За костью тянулся длинный хвост, и я довольно улыбнулась — все в порядке! От внезапной удачи у меня даже немного закружилась голова. Поднеся кость к уху, я скороговоркой произнесла:

— Поместье Трамвеллов.

В ответ послышался дребезжащий смешок.

— Забавно, крошка! — Голос был похож на детский, пол собеседника я определить не смогла, но следующая фраза была уже сказана вполне взрослым тоном: — Ладно! Избавь меня от сентиментального вздора. Как там тебя зовут, Шантильи? — Я открыла рот, но голос продолжал журчать, словно веселый, но прохладный ручеек: — А то я спешу, надо проводить мамулю на примерку нового пальтишка. Точнее, смирительной рубашечки! Хи–хи. Так что будь лапочкой, красотуля, передай им, пусть приходят завтра вечерком. Запомни, завтра, в среду, а не как обычно, в четверг. Но время обычное. Обед, естественно. Я тут настрелял несколько сочненьких голубков, так что вечерок мы проведем весьма аппетитно. И вот что, милая крошка, не забудь передать своим старушенциям, чтобы больше не заявлялись ко мне в черном. А то уж больно видок у них мрачноватый. Постой–ка… — Последовала пауза. — Хорошо, мамуля, иду, мамуля, ладно, мамуля. Да–да, мамуля, я беседую с дамой. Нет, я еще не сделал ей предложение, мамуля, но обязательно сделаю. Обещаю, мамуля. — Еще одна пауза, во время которой из трубки доносилось невнятное бормотание. Я уже подумывала, не дать ли о себе знать, когда в ухе снова зажурчал младенческий голосок: — Запомни, малютка, завтра, в среду!

Трубка повисла в моей руке. Из головы начисто вылетело, что я хотела позвонить Гарри. Какие странные знакомые у сестер Трамвелл. Голуби на обед! В эпоху Регентства это, правда, было обычное дело, но… Я на карачках выбралась из шкафа. Звонок был не настолько неотложным, чтобы отрывать хозяек от их приватной беседы с мистером Дизли.

Посижу–ка я на диванчике в гостиной и подумаю… о Гарри… Хотя, может, не стоит? А то, чего доброго, слишком ясно представлю Гарри в объятиях той нахальной и прекрасной особы с сияющими глазами. Уж лучше порыться на книжных полках, вдруг отыщется что–нибудь о Трамвеллах из Уорикшира. К сожалению, книжные полки были сплошь забиты романами, которые я уже читала, и душеспасительными книжками из тех, что присылают папе на Рождество люди, считающие подобную литературу излюбленным чтением священника в скучный дождливый день. Видимо, все, что имеет отношение к истории рода Трамвеллов, находится в библиотеке, где сестры беседуют с мистером Дизли.

Слоняясь по гостиной, я осматривала украшения и вглядывалась в развешенные на стенах картины.

Мое детство прошло в обветшавшем старом доме, на ремонт которого денег оставалось не много, и потому я сразу распознала уловки, позволяющие бережливости не особенно бросаться в глаза. Впрочем, меня не очень удивило, что сестры Трамвелл, у которых шкафы на кухне забиты серебром и хрусталем, а собака ест из дорогой китайской миски, прибегают к подобным приемам. Папина пожилая и весьма богатая кузина всегда присылала нам рождественские открытки, которым явно стукнул не один год.

Я повертела в руках медный колокольчик, поставила его на место и начала медленно обходить гостиную по краешку ковра. Маме эта комната наверняка понравилась бы. Она тоже была большой мастерицей использовать ставшие ненужными вещи в нетрадиционных целях. В углу красовался старинный ночной горшок, из которого во все стороны весело расползался плющ. Книги в стеллаже подпирал железный, потемневший от времени рожок для обуви. На полке открытого бюро лежали фонарь и нож для разделки рыбы с перламутровой ручкой. Отличный комплект — в самый раз вскрывать конверты глубокой ночью, таясь от посторонних глаз.

В ходе дальнейших изысканий я накопала немало любопытного. Многие предметы в комнате происходили с Дальнего Востока. Вот медные украшения, а вон шелковый экран с яркими фазанами, призванный преграждать путь сквознякам. Я бросила взгляд на камин и увидела, что "собачками" — подставками для дров и каминных принадлежностей — служит пара крапчатых тускло–зеленых драконов. Пасти драконов были недовольно раскрыты — да и кому понравится, если напихать в глотку столько совков и кочерёг? Наверху чучело аллигатора, внизу драконы. Какой все–таки странный и непонятный дом! Вернувшись назад, чтобы осмотреть остальные экспонаты, я обнаружила несколько нарисованных от руки географических карт с подписью Синклера Трамвелла в правом углу. Ну конечно! Нож под лопаткой на первом балу любимой дочери — это, наверное, перебор, но я была недалека от истины: Синклер Трамвелл оказался весьма нетривиальной личностью. Капитаном одного из королевских судов или, может, даже пиратом? Изысканно вышитая индийская шаль, благоразумно помещенная под стекло, нависала над черной лакированной шкатулкой, инкрустированной золотом. Сувениры, привезенные Синклером из путешествий? Мысль, что в моих жилах, возможно, течет кровь искателя приключений, привела меня в восторг.

Внезапно я вспомнила о тайнике и устремилась к камину. Так, вот этот кирпич с правой стороны… То соображение, что сестры в любой момент могут вернуться, меня не остановило. Я тут изнываю от скуки, а тайник, возможно, битком набит какими–нибудь секретными семейными документами. Я толкала кирпич, тянула, терла, ощупывала цементный шов, потом отчего–то вспомнила совершенный римский нос подружки Гарри и злобно дернула. Затем дернула еще раз. Послышался страдальческий стон, и каменная дверь медленно повернулась.

В холле было тихо. А что, если быстренько осмотреть тайник, тем более что другой возможности может и не представиться? Я уже собиралась погрузиться в черную пустоту и нащупать выключатель, когда вспомнила, что Страш вынырнул из камина со свечкой. Нет уж, хватит с меня прошлой ночи! Тут нужен электрический фонарик. Я метнулась к бюро, схватила фонарь и вернулась к камину. Отбросив сомнения, нажала на кнопку и, оглянувшись, отважно шагнула в черную дыру. Осторожно! Самоуверенность еще никого до добра не доводила… О господи! Я же чуть не захлопнула за собой дверцу! Вот была бы потеха, милая Тесса! Помнится, старушки что–то там говорили о заедающем запоре… Да я бы осталась в этой преисподней надолго, если не навеки. Ладно, хватит запугивать себя! Если застряну, всегда можно поорать как следует, наверняка услышат. Кто–нибудь да придет на помощь, разве нет?..

Но для собственного успокоения я все же оставила дверцу приоткрытой. Будем надеяться, что если кто случайно заглянет в гостиную, он не обратит внимания на то, что с камином что–то не так…

Как же здесь здорово! Меня окутал тяжелый влажный запах, словно напоенный романтическими тайнами. Вокруг царила приятная прохладная мгла. Несколько решительных шагов вперед, и я очутилась у каменной лестницы, уходящей в черную пропасть. Да уж, по нынешним меркам техники безопасности эта лестница никуда не годится. Ступеньки осыпались под ногами, а перила и вовсе отсутствовали. Прижимаясь к кирпичной стене, я начала осторожно спускаться. От фонаря толку было чуть: луч света выхватывал из мрака лишь дюйм–другой неясных теней. Что ни говори, а Страш — человек мудрый. Со свечкой было бы куда как сподручнее. Мудрый и ужасно находчивый, поскольку я понятия не имела, чем можно полдня здесь заниматься. Запах сырости и земли усилился. По моим ощущениям, я уже преодолела половину пути. Неясные тени внизу начали приобретать очертания. Еще с десяток шагов — и из темноты проступили перевернутые деревянные ящики и полки с рядами бутылок. Я опустилась прямо на пол — каменные плиты, такие же, как и на кухне, только более пыльные и страшно холодные. На одном из ящиков стояло несколько бутылок со свечами в горлышке, рядом лежала большая коробка спичек. Я зажгла маленькое веселое пламя и секунд десять грела руки, пока не опомнилась. Что это я рассиживаюсь?! Нельзя медлить. Обведя взглядом тесную комнатушку, я разочарованно вздохнула: ни малейшего впечатления потайная комната на меня не произвела. Никаких тебе цепей, по–змеиному свернувшихся в углу, никакой дыбы, никаких пыточных тисков. Да и кип семейных документов с надписью "совершенно секретно", как ни странно, нигде не видно. Какое разочарование! Мое больное воображение перепутало банальное убежище еретиков с темницей.

Могла бы и догадаться, милая Тесса! Сестрицы Трамвелл говорили о тайнике, словно это пылесос с заедающим выключателем. Кроме того, я же слышала, что подземелье используется в самых прозаических целях. Когда головы католических священников перестали катиться с эшафота на Тауэр–хилл, хозяева превратили подземелье в винный погреб. Сейчас большая часть полок опустела, но штук тридцать разнокалиберных бутылок я углядела. Смахнула пыль с одной из них (Страш, должно быть, ее пропустил), ожидая увидеть французскую этикетку. На неровном клочке бумажки было выведено от руки: "Пастернак, 1963". На другой бутылке значилось: "Ревень, 1971". Старого благородного портвейна оказалось лишь три бутылки. Из тех, что подаются, когда "дамы предоставляют кавалеров их сигарам". Может, сестрицы отдали папочкин запас своему наследнику, чтобы тот мог вкусить то, что ждет его в не столь уж далеком будущем? Перейдя к полке с бренди, я поняла, что эта часть наследства вряд ли его ошеломит. Французских этикеток было раз–два и обчелся.

Так что тут так долго делал Страш? Разглядывал бутылки с домашними настойками? И почему он вернулся в гостиную весь перемазанный? Тусклый желтый луч фонарика проткнул сумрак дальних углов, задержался на нескольких деревянных бочонках и принялся шарить по стене, расположенной под камином гостиной. Ничего, кроме уходящего вверх кирпича и лохмотьев гигантской паутины, клоками свисавшей с потолка. Рука моя скользнула по стене и за что–то зацепилась. Я вскрикнула от боли и выронила фонарик. То ли я при этом нажала на кнопку, то ли при падении фонарик приказал долго жить, но все тут же погрузилось во мрак. Проклятье! Но любопытство мое отнюдь не улетучилось. В темноте я нащупала что–то металлическое, похожее на гвоздь или крючок для картины. Нервное напряжение нашло выход в тихом хихиканье. Неужели кто–то пытался украсить это место произведениями искусства и для этих целей вбил в стену крюк?

Отрезвление пришло внезапно. Фонарик найти не удалось, сколько я ни шарила руками по пыльным каменным плитам, а тусклое мерцание свечи находилось слишком далеко, чтобы помочь в поисках. Время тоже работало против меня. В любую минуту сестры могут увидеть открытую дверь и, разозленные тем, что я повсюду сую свой нос, выставят из дома. Спотыкаясь, я побрела в сторону свечей. Прихвачу одну, чтобы освещать обратный путь. Рассеянные старушки вряд ли заподозрят дурное, если пропадет какой–то там фонарик. Подняв свечу повыше, я стала медленно подниматься по ступеням. Обратный путь оказался куда труднее. Что это там за шум наверху? А вдруг хозяйки обладают странным чувством юмора и решат напугать меня, едва доберусь до верха? От этой мысли я чуть не оступилась. Ладони мои мгновенно вспотели, и свечка стала напоминать кусок тающего масла. Я крепче стиснула мягкий воск. Не хватало и ее уронить. Быстрей, Тесса, быстрей! Прикрыть пламя от сквозняка я не могла, поскольку свободной рукой ощупывала стену; один неверный шаг, и… Я резко выдохнула, и свечка благополучно погасла.

Мне отчаянно захотелось к маме. Не к той мифической женщине, за которой я охотилась, а к моей милой и родной маме, которая рассказывала сказки во время грозы и метлой прогоняла ведьм, что прятались по вечерам за моим платяным шкафом. Дрожащие пальцы заскользили по стене. Успокойся, Тесса! Подумай о чем–нибудь приятном. Только представь, как будет горевать Гарри, если ты умрешь. Или он быстро утешится, женившись на той голой девице, что пряталась у него под простынями? Ну уж нет! Я глубоко вдохнула и задержала дыхание. Эти двое так просто от меня не избавятся! Так, сосредоточься, дорогая Тесса, просто представь, что ты в школьном спортзале и лезешь вверх по канату. Цепляешься за него, отвоевывая дюйм за дюймом. Наверняка осталось совсем мало…

Я поднялась еще на ступеньку и чуть не потеряла сознание. Лестница закончилась! Наверное, такой радости не испытал даже сам сэр Эдмунд Хиллари[7].

Еще несколько секунд, и я толкну дверцу… Милый Боже, прошу тебя, пусть в гостиной никого не будет и… прошу тебя, милый Боже, пусть дверь по–прежнему будет открыта! Но где же полоска света? Она ведь должна пробиваться сквозь щель…

Я принялась яростно биться о стену, словно птица, угодившая в дымоход. Бесполезно… Дверь — а я узнала ее по деревянной обшивке — была закрыта не менее надежно, чем бакалейная лавка в воскресный день.

Я толкала дверь, и пихала, и давила, продолжая убеждать себя, что всему виной сквозняк. Легкий ветерок проник сквозь щель во французских окнах, шаловливо обогнул шелковый экран и захлопнул дверцу! Вот и все. В доме всем известно о заедающем запоре. Хозяева не стали бы закрывать тайник, не проверив, не зашел ли кто туда. Если только среди них нет сумасшедших и неизлечимых злодеев…

Теперь я уже не волновалась, что меня застукают в тайнике. Когда выберусь отсюда, расскажу сестрам, как разбойник, что напал на меня вчера, ворвался в гостиную, а я, вспомнив о тайнике, решила тут укрыться и захлопнула дверь перед самым носом злодея. Мой крик напоминал писк чем–то смущенной мыши, поэтому я едва поверила удаче, когда раздался скрежет и дверца медленно, мучительно медленно начала отворяться. Казалось, мой спаситель не совсем уверен, правильно ли он поступает, освобождая меня из заточения.