СССР: вернуться в детство 6

01. ТЕПЕРЬ ТЫ В АРМИИ. ПОЧТИ

ВОТ ЭТО ДА…

Ольга

А на следующее утро пошёл снег. Бывает у нас такое в Иркутске. Снег не волнует, что сентябрь только начался, и некоторые поздние хризантемы так и не распустили свои бутоны. Я мрачно втыкала в грядки маленькие дужки и укрывала всю эту прелесть двойной клеёнкой, размышляя, что надо было мне, дурочке, лучше уж настаивать на переезде всего семейства куда-нибудь к тёплому морю, под ласковое солнце, и чтобы садик какой-нибудь абрикосовый. И инжир. В Иркутске инжир можно было встретить только на картинке, почему-то даже на рынке среди южных рядов его почти никогда не было, хотя бы в виде сухофрукта.

В Абхазии, поди, ещё в море купаться можно, люди в маечках ходят.

Всё, Оля, шанс профукан!

Дополнительный… нет! — главный предмет моей досады составляло то, что в Абхазии мне, помимо всего прочего, светило полное избавление от школьной обузы. Да сколько можно учиться, в самом деле!

Я укрыла грядку рядом с крыльцом — этот дурацкий снег к обеду растает, а завтра о нём снова никто не вспомнит, стабильное похолодание придёт недели через три, а до тех пор пусть цветы посидят, немножко нас порадуют. Люблю живые цветы — и исключительно растущие, а не срезанные.

К обеду (день, я забыла сказать, шестое сентября, воскресенье, год 1987, если вдруг кто запутался) явился Сергей Сергеич — и не просто с папкой, а с целым аж портфелем. Обрадовал меня ещё сильнее, чем раньше. Ну, то есть, он нас обоих с Вовой обрадовал, но только я обрадовалась настолько сильно.

— Владимир, действующим для вас на данный момент останется второй комплект документов.

— То есть я теперь — всё-таки Петров? — уточнил Вова. — И мне четырнадцать?

— Именно так. Попечительство оформлено на Раису Хасановну, как и в предыдущей версии.

— А отец? Бабушка с дедом? Мать, в конце концов?

— С родственниками проведены углублённые разъяснительные беседы. Для всех остальных вы — ограниченно самостоятельная единица. С первого сентября вы приписаны к специальному отделению школы дополнительной ступени Октябрьского района.

— Это где находится?

— Остановка «ДК „Орбита“».

— Да уж, ближний свет через весь город кататься, — критически высказалась я.

— Каждый день кататься не придётся. Отделение военно-авиационного направления предполагает пребывание в расположении части с восьми ноль-ноль понедельника по двенадцать тридцать субботы включительно.

— Опять казарма, — усмехнулся Вовка, пока я подбирала челюсть с пола.

— Это ИВАТУ*, что ли? — с ужасом спросила я.

*Иркутское военное

авиационно-техническое училище,

недавно переименованное в ИВВАИУ —

Иркутское высшее военное

авиационно-инженерное училище,

но название не прижилось,

и все называют его по-старому.

— Из неочевидных плюсов, — подбодрил меня Сергеич, — согласно постановлению о внесении изменений в «Закон о всеобщей воинской обязанности» от восемнадцатого августа текущего года, прохождение обучения в суворовских училищах и специальных военизированных отделениях дополнительной ступени идёт в зачёт воинской службы в соотношении два к одному.

— То есть два года за год армии? — уточнил Вова.

— Именно.

Учитывая, что потом, насколько я поняла, он собирался остаться в той же армии — офигеть какой бонус!

— С собой что брать?

— Вот список, — Сергеич вытащил из портфеля листок, на котором значилась всего-то пара коротких строчек. — Сверх списка ничего не нужно.

— Понятно, — усмехнулся Вовка. — Не положено. Пойду сразу соберу.

— А я? — растерянно в спину мужу сказала я.

Но Сергеич принял вопрос на свой счёт.

— А вы с завтрашнего дня выхо́дите на занятия в комбинат дополнительной ступени по Свердловскому району, остановка «Южная».

— Я чёт не поняла. А я тоже по новым документам буду жить, что ли? У меня же шестой класс только начался!

Но Сергей Сергеич был готов к любым вопросам.

— Для вас, Оля, будет изготовлен новый комплект документов, в котором изменится только одно — год рождения.

— И сколько мне теперь?

— Тринадцать. Все прочие данные останутся прежними.

— И на какое отделение иду я?

— На общегуманитарное.

— Ой, что-то у меня голова кружится…

О-УО, ТЕПЕРЬ ТЫ В АРМИИ… СНОВА…

7 сентября 1987, 07:45. ИВАТУ

Вовка

Повёз меня, естественно, дядя Валя, на машине «Сибирского подворья».

Увиденное внушало оптимизм (в глобальном плане, конечно, безотносительно того, что с этого момента мне придётся принимать нехилое участие в поддержании всей этой красоты). Территория училища была вылизана до глянцевости, никакими следами запустения ещё и не пахло (и, надеюсь, не запахнет).

На КПП маячил знакомый мне ещё по прежней жизни прапорщик — мужик лет сорока, белобрысый, сухощавый, спортивный, со строгим взглядом серых глаз. И даже ежедневник у него был тот же самый, с надписью по боковому срезу страниц: «ЗАПОМНИ: ТОВАРИЩ КУРСАНТ!» Дело в том, что прибыл прапор из обычной военной части, и первое время не мог перестроиться с обращения «товарищ солдат». Теперь же слово «курсант» было вымарано чёрным фломастером, а по верхнему срезу начертано тем же фломастером: «УЧАЩИЙСЯ». Не успел привыкнуть к одному — и на тебе.

Нормальный мужик, фамилию его я только подзабыл.

Мимо прапора периодически проходили шкеты в песчанке* и начищенных сапогах. Судя по всему, руководство училища, на которое внезапно свалились малолетние воспитанники, решило не заморачиваться, а устроить всё по образцу, максимально приближенному к курсантскому.

*Хлопчато-бумажная

летняя форма

курсантов ИВВАИУ

тех лет.

Пацаны притормаживали и старательно отдавали честь. Слов, естественно, было не слышно. Прапор кивал, и пацаны исчезали в будке КПП.

Я пожал дяде Вале руку, подхватил папку с моим личным делом и выскочил из машины. Кроме документов у меня с собой был только почти пустая спортивная сумка с тапками, трусами и мыльно-рыльными принадлежностями — Сергеич сказал, всё остальное выдадут. А прапор, оказывается, ждал конкретно меня.

— Петров? — сухо поинтересовался он.

— Так точно! — все старые рефлексы полезли наружу, заставив меня вытянуться смирно и слегка прищёлкнуть каблуками. Кеды щёлкать хотели не очень, а вся другая обувь на прошлой неделе внезапно сделалась мала, даже сапоги резиновые. — Учащийся Петров для прохождения обучения прибыл.

— Ваши документы, товарищ учащийся? — он принял папку с документами и между делом представился: — Старший прапорщик Васин.

О! Васин!

— Здравия желаю, товарищ прапорщик, — чисто автоматически ответил я.

Васин оторвался от рассматривания прикреплённой к личному делу записки и, слегка сощурившись, посмотрел на меня. Хмыкнул.

— Следуйте за мной, учащийся Петров.

Здание новых казарм как брат-близнец копировало курсантские, и внутри всё оказалось привычно. Напротив входа — тумбочка с прилагающимся к ней дневальным. Направо, под арку — каптёрка, сушилка, туалет и прочие мыльно-рыльные, в торце правого аппендикса — зарешёченная оружейка. Налево — класс, комнаты оферов* и четыре обширных спальных кубрика — на четыре отделения. Разделена вся левая часть была то ли очень широким коридором, то ли длинным узким холлом — кому как нравится, так и называйте. Курсанты обычно именовали сие место, используемое для всяческих построений взлёткой**.

*офицеров

**авиаторы же

И вот на этой взлётке как раз разворачивалось эпическое действо под названием «утренний осмотр». Вообще, я вам скажу, в армии многие действа эпические. На очень серьёзных щах. И это, наверное, правильно. Во всяком случае везде, где жёсткую дисциплину заменили на рассуждения о равенстве, армия неизбежно превратилась в фикцию.

Впрочем, рассуждения о равенстве здесь тоже присутствовали. Не фигурально выражаясь, а прямо здесь — в данный конкретный момент.

— … и вы, товарищ учащийся, должны понимать, что правила одинаковыдля всех! — я с удивлением узнал знакомые модуляции голоса майора Гробовченко! Представляю, как он рад, что его к детям сослали! — Злостные нарушители дисциплины в части опозданий на утренний осмотр, ненадлежащего внешнего вида и прочих, порочащих честь курсанта… э-э-э, учащегося!.. пунктов, будут лишены еженедельного увольнения. ВСЕМ ЯСНО⁈

Хор подростковых голосов почти дружно откликнулся:

— Так точно, тащ капитан!

А-а, значит, Гробовченко пока капитан.

Мы вырулили на взлётку и оказались перед двумя шеренгами парней в песчанке. Гробовченко, невысокий, очень плотный, чуть не квадратный мужик (чуть более худой и чуть менее лысоватый, чем я его помнил) выжидающе уставился на прапора. Тот козырнул:

— Тащ капитан, новый учащийся, Петров.

Гробовченко коротко кивнул и обернулся к роте:

— Та-ащи учащиеся! Представляю вам вашего нового товарища: Владимир Петров. Петров — встать в строй!

Для меня немного диковато было находиться среди всей этой военизированной толпы в спортивной форме и кедах. Чудовищно неуместно. Я занял последнее место — чувствую, тут я пожизненно и буду стоять. Парни, провожающие меня кто любопытными, кто равнодушными, а кто и придирчивыми взглядами, сплошь были рослые. Им-то реально было по четырнадцать! Стоящие первыми номерами были выше меня не меньше, чем на голову. Я в этой толпе буду самым мелким. Мда, такого со мной ещё не было.

Гробовченко ещё прошёлся по дисциплине и ответственности и рявкнул:

— Первая шеренга, два шага вперед, ШАГОМ МАРШ! Первая шеренга, КРУ-ГОМ! Вольно. К утреннему осмотру приступить!

Да, поначалу командный голос аж в ушах звенит. Не потому что офицеры орут. Это специальная мето́да такая — низкий, очень громкий звук, резонирующий и наполняющий всё помещение — иначе только глотку надсаживать будешь без толку.

Несколько человек, которых я для себя определил как замков* и комодов*, пошли вдоль строя, проверяя всякое — и состояние обмундирования, и подшиву**, и чистоту сапог, а особо въедливые — уши-шею. Важно раздавали указания: кому и какие недостатки устранить. Я удостоился пренебрежительного взгляда и требования показать руки. Предъявил.

*Комод — на курсантском сленге —

командир отделения.

Замок — заместитель

командира взвода.

**Подшива — подшитые

белые подворотнички.

По ходу расспрашивали, не нуждается ли кто в мед помощи. Болящих не нашлось.

Прохаживающийся вдоль строя Гробовченко снова рявкнул:

— Утренний осмотр — ЗАКОНЧИТЬ! СТАНОВИСЬ!.. Рота, СМИР-НО! ПЕРВАЯ ШЕРЕНГА, ДВА ШАГА ВПЕРЕД, ШАГОМ МАРШ! КРУГОМ! РАВНЯЙСЬ! СМИРНО! О РЕЗУЛЬТАТАХ УТРЕННЕГО ОСМОТРА ДОЛОЖИТЬ! ВОЛЬНО!

Бляха муха, как же я отвык от этого специфического общения…

Комоды пошли докладывать о результатах осмотра. Дежурный почём зря простоял с книгой записи больных — страждущих медицины, как я упоминал, не обнаружилось.

Гробовченко со свирепым лицом расписался в книге записи больных и скомандовал:

— Стать в строй! Вольно. РОТА, НАПРА-ВО, НА ВЫХОД ШАГОМ МАРШ!

Сумку прапор велел оставить в располаге* и идти на завтрак во всеми, хозяйственные вопросы потом.

*то есть, в расположении роты,

в казарме

Дальше начался полный паноптикум, подобного которому в бытность курсантом мне не доводилось наблюдать никогда. Тихо офигевая, я предположил про себя, что оферы задумали этакий заговор, чтобы меньше возиться с толпой восторженных детишек. Ах, вы хотите армии? Получи́те концентрат по полной программе! Требовать — по максимуму! Прессовать — от души! Неженки отвалятся. С остальными можно будет работать.

В столовую мы пошли не просто строем, а исполняя ротную песню. Точнее, за неимением особенной ротной песни исполняли авиационную «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»*

* Авиамарш — советская песня,

автор музыки Ю. А. Хайт,

автор текста П. Д. Герман.

Песня впервые опубликована

весной 1923 года.

Но песня — это ещё куда ни шло, бывало такое, если прапорщик не в духе. Но с барабаном? Прапор следовал за нами с каменным лицом. По-моему, ржал про себя.

Столовая, чтоб вы понимали — это не будущее почти ресторанное питание. Пока всё было сурово. Длинные столы на шесть едоков, на каждом столе — котелки с кашей, из которых не очень умелые дневальные заканчивали раскладывать порции в толстые фаянсовые тарелки. Ложки прилагались алюминиевые. А ещё — щедрые пласты хлеба с палец толщиной и здоровенные, с два спичечных коробка, кубики масла. И сладкий чай.

— А этот чего в спортивке? — ревниво спросил один из дневальных дежурного.

— Новенький! — важно парировал тот.

Дальше всё тоже было по команде. По команде сели. По команде приступили к приёму пищи. По команде встали. И по команде пошли на учебные занятия.

— Петров, со мной! — велел прапор и развернулся в расположение роты.

БАРАХОЛЬНОЕ

Васин ткнул пальцем в мою кровать с тумбочкой во втором кубрике и повёл меня в каптёрку.

Барахлом я был отоварен от всей души. Форма хэбэшная, форма полушерстяная зимняя, форма парадная (с плечиками), архаичного вида нижнее бельё (да, то, с кальсонами) и вдобавок — максимально примитивный сидор на завязках, чтобы лишнее туда складывать. Ремень. Кепка ещё, типа афганки. Я летом практически такую же на Чукотке в магазине купил.

Из обуви на все случаи жизни полагались сапоги. Сразу скажу — ношенные. Когда курсантом служил, тоже так было. Во-первых, может быть, ты тут человек случайный и через пару недель разочаруешься — фигли тебе новые сапоги выдавать? А во-вторых, если уж тут всё организовано калькой с курсантского обучения, недели через две всех нас ждёт выезд на КМБ: месяц по полям — по лесам грязь месить. Новые сапоги, опять же, портить — резона нет. Старые развалятся — да и хрен с ними. Вот после КМБ — всем, кто выдержал и не бросил — и выдадут новые сапоги.

— На подворотнички от этого рулона отрываешь, — прапор ткнул пальцем в толстый валик белой ткани. — На портянки — вон от того. Как наматывать показать?

— Научен, товарищ прапорщик.

К этому заявлению Васин отнёсся скептически, но сказал только:

— Подворотнички подшить, лишнюю форму уложить, парадную — на плечики, приготовить к сдаче в каптёрку. Сапоги почистить. За помывочной сразу дверь.

— Так точно, тащ прапорщик.

Васин посмотрел на меня, сощурясь:

— Приведёшь себя в порядок, личное дело на тумбочке возьмёшь, отнесёшь в Особый отдел, в штабном корпусе. Знаешь, где?

— Так точно, тащ прапорщик. Разрешите приступить?

— Приступай.

Я оторвал себе подшивы на подворотнички и два куска для портянок и пошёл в гладилку. Метки на форме надо сразу поставить. Как там у Олега Медведева: «Злою хлоркою распишись на изнанке гюйса*, чтобы имени своего тайного не забыть».*

*Олег Медведев — известный российский бард,

упоминаемая цитата — из его песни «Магеллан»,

а гюйс — это сленговое, «матросское»

название синего форменного воротника моряка.

Не знаю, как в других частях, но в наше время форму тоже было принято подписывать хлоркой — с изнанки, в районе кармана, поскольку наружу неизбежно проступят белёсые пятна. И песня мне подходит, потому как с фамилией «Петров» я себя не вполне соотносил, в лужу бы с этим «тайным именем» не сесть.

Хлорка нашлась в шкафу для уборки, развёл капельку в мыльнице, подписал все комплекты, воспользовавшись припасённой для этой цели спичкой. Подшил подворотнички — понтово, чтоб уголочки торчали. Переоделся в форму, автоматически заложив по бокам куртки складки — руки-то помнят! Начистил сапоги, памятуя присказку о том, что в чёрных сапогах курсанта должно отражаться голубое небо. Вещи уложил в сумку, проигнорировав сидор — круглый он, бесформенный, форма в нём мнётся ужас как. На молнию нашил метку из обрывка ткани с подписанной (уже обычной шариковой ручкой) фамилией — нашил так, чтобы при попытке открыть метка обязательно порвалась, всегда так делали.

Спросил топчущегося у тумбочки дневального:

— У тебя от каптёрки ключ есть?

— Нету, — удивился он.

Ну и ладно. Прапор сказал приготовить? Я приготовил. Забрал на тумбочке личное дело и отнёс в Особый отдел. Политрук посмотрел на меня внимательно, но вопросов пока не задавал.

А вот, вернувшись в располагу, я получил несколько конкретных вопросов от своих будущих «сослуживцев», вернувшихся с занятий.