Старая кузница

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Степка одиноко сидел на завалинке своей избы и придумывал план мести. Он сбежит из дому, попадет в Красную Армию, победит всех белых, сделается командиром и въедет впереди своего отряда в родную деревню на коне, в кожаной куртке, с саблей и наганом на ремнях.

Тогда все обидевшие его люди позавидуют и поймут, как плохо с ним поступили. Все: и Анна Константиновна, и Витька, и дядя Захар, и брат Андрей, все-все, вся деревня.

В своих мстительных мечтах Степка не вдавался в досадные мелочи, вроде того, как он попадет в Красную Армию, откуда сейчас возьмутся белые, и все остальное. Он во всех подробностях представлял только себе свой въезд в деревню и выражение удивления, испуга, раскаяния, которые он будет читать на знакомых лицах.

Вот Анна Константиновна, она смотрит и думает: «Ах, да это же Степа! Смотрите, какой стал! Ах, зачем, зачем я его обидела, зачем я не поставила его тогда дежурным в сельсовете вместе с другими ребятами?!»

А вот Витька стоит у ворот и весь аж позеленел от зависти к нему, Степке. Конечно, что значит его дежурство в сравнении со Степкиным конем, саблей и отрядом позади!

А вот… из кузницы раздался звон наковальни…

Это стучал Андрей. Он не мечтал о мести, не рисовал в воображении картин всеобщего раскаяния, но звон его, частый и яростный, тоже был от обиды, от смятения чувств.

Деревенская жизнь, всегда такая тихая и невозмутимая, в которой какая-нибудь драка на мосту или ссора двух соседок была уже большим событием, в последнее время вдруг стронулась с места и, подобно стремительному поезду, все набирала и набирала скорость, безжалостно сокрушая все, что вставало поперек его пути. А он, Андрей, чувствовал себя пассажиром, отставшим от этого поезда…

Началось все в один обычный летний вечер, вскоре после того, как сгорела Захарова конюшня.

В совете были усталые, только с покоса — Захар, Иван Протакшин, Антон со своими дружками: Иваном Лучининым и Прокопом. Тут же, чуть поодаль, сидел за столом Андрей, составлявший по просьбе Захара длинную сводку в район. Вскоре к ним присоединилась Анна Константиновна, которая недавно вернулась из города с учительской конференции.

— Ты пойми, Иван, — горячо доказывал Захар Протакшину, — если кони порознь, то никакого общего хозяйства совсем нет. Не артель это, а то самое товарищество по обработке земли, что в соседнем селе кулаки организовали, пока не прикрыли эту их лавочку. Раз кони порознь — значит, сейчас сено тоже по коням делить? У кого больше коней — тому и сена больше? Што же это получается: от чего ушли — к тому и пришли?

— Ты мне не доказывай, Захар Петрович, што единожды один — один, — тихо возражал Иван Протакшин. — Я это и так сочту без тебя. Да што же поделать? Куда коней сгонишь? У меня конюшня теплая, да мала, всего на двоих и рассчитана — на Воронка с Воронухой. А больше нет. Во всей деревне еще у Матвея есть просторное помещение да у Григория Поликарпова. А просто так коней собирать, лишь бы вместе, сам видишь, как дело складывается. Да и не сведут мужики. Каждый своей животиной дорожит.

Антон слушал степенные переговоры Ивана с Захаром со своей обычной иронической усмешкой. Наконец не вытерпел.

— Смотрю я на вас, два председателя… Вам бы только в церковных старостах свечками торговать.

И со злостью хлопнул ладонью по столу.

— Кто конюшню поджег?! Вы думаете, они не знали, как вы тут сидеть будете гадать, будто старуха Авдотья на святой воде? Знали гады, потому и ночью подбирались. А не вышло — день выждали, когда все на покос ушли. Я же так скажу. Спалил нашу конюшню — отдавай свою! А нет — вытряхивайся совсем из деревни к едрене-Фене, без тебя лучше жить будем.

— Ты больно уж круто, Антон, загибаешь — возразил ему Иван.

— А што круто? В других местах так и делают, — шумел Антон. — А мы сидим тут у моря, ждем, пока нас не подожгут или не подстрелят из-за угла. Ты думаешь, отчего больше никто в артель не идет? Конюшню сожгли! Коней чуть не погробили! Баб всех сбаламутили! Вот и притихли все. А мое бы право, я бы сегодня же…

Антон размахивал над столом огромным кулачищем и все более наседал на двух председателей, требуя от них решительных действий против кулаков.

— В общем, ну вас к лешему! — сердито решает Захар. — В райком завтра поеду. И все разузнаю.

В это время у открытой двери совета остановилась запряженная в ходок лошадь. В помещение вошли двое.

Взглянув на мужчину вошедшего первым, Анна Константиновна вздрогнула и покраснела.

Геннадий сильно изменился после прошлого его приезда в деревню. Одетый по-военному, в галифе и гимнастерку, он переступил порог совета широким уверенным шагом, обежал всех быстрым взглядом, сказал:

— Здравствуйте, товарищи!

И сердечно по очереди поздоровался со всеми за руку. Только когда дошла очередь до Анны Константиновны, он, едва заметно волнуясь, задержал ее тонкую хрупкую руку в своей ладони. Властные большие серые глаза его погрустнели. Но незаметным усилием он овладел собой и, опустив руку жены, повернулся к сельчанам.

— Знакомьтесь, товарищи. Тарасов Георгий Михайлович. Большевик питерский, двадцатипятитысячник. Мы его в вашу деревню направили для проведения коллективизации. Как у вас тут обстановка? Спокойная? Кулаки не подняли голову?

Выслушав короткий доклад Захара, Геннадий Иосифович, на мгновение задумавшись, энергично встряхнул головой.

— Ясно! Работы тебе тут, Георгий Михайлович, по уши. Думал я тебе еще и соседний сельсовет поручить, но… ладно. Сам управлюсь. А ты давай действуй. Да поэнергичнее. И все время — связь с райкомом. Как завершишь на все сто — сразу же сообщай, чтобы нам перед областью, от других не отстать. Ну… извините, товарищи, что дольше не могу у вас задерживаться, — обратился он к присутствующим, снова прощаясь со всеми за руку. — Мне еще в двух сельсоветах побывать надо.

Прощаясь с Анной Константиновной, он, пристально глядя ей в глаза, слегка кивнул в сторону двери.

— Аня! Мы должны, наконец, с тобой объясниться! — горячо сказал он, выйдя с ней на крыльцо.

— Сейчас? — удивленно спросила Анна Константиновна.

— Да, ты права, конечно… — смутился Геннадий. — Сейчас меня тоже ждут в двух местах.

— Сразу в двух?

— Да, представь, Аня! В двух самых трудных сельсоветах, где очень сильно кулацкое влияние, слабые уполномоченные… Эх, Аня! — мечтательно воскликнул он. — Какие дела разворачиваются! Ты веришь, весь район подняли на ноги. Загудели мужики по деревням, как осы в потревоженном улье! Это у вас такая тишина, потому что глушь, отдаленность. А там, куда я еду, знаешь что творится? Одного уполномоченного убили! Председателя ранили! Но мы все равно своего добьемся! На первое место по области выйдем по проценту коллективизации! Знаешь что, Аня! — взял он ее за руку. — Скоро я опять буду в этой деревне. Поговорим и все решим! Хорошо? Ведь не чужие же мы! Правда?

— Ну, правда, правда, — тихо улыбаясь, ответила Анна Константиновна как-то по-новому, просветлевшими глазами глядя на мужа. — Только знаешь что… — тихо, с запинкой попросила она, — знаешь что, Гена… — смущенно, впервые после ссоры назвала она его так. — Ты такой стремительный, крутой… А там, куда ты едешь… Ты сам говоришь… неспокойно… Ты поосторожнее, помягче бы там, Гена… Люди обозленные, могут… Будь осторожен, Геннадий, хорошо?

— Ого! Да ты, кажется, боишься за меня?! Признайся, храбрая подвижница! — весело засмеялся Геннадий, заглядывая в посветлевшие глаза жены.

Анна Константиновна потупилась.

— Да ты не бойся, глупенькая! Ничего со мной не случится! Видишь это! — хлопнул он по бедру, где из-под гимнастерки высовывался желтый конец кобуры нагана. — Отобьюсь в случае чего!..

В совете в это время наперебой рассказывали приезжему:

— Сперва, было, гладко начали, — сетовал Захар, — отсеялись дружно… Народ за нами пошел. Бедняки. Середняки некоторые. Один за другим вступать начали…

— Мужику конь дороже жизни! — взволнованно объяснял Иван Протакшин. — Сам не доест — коня накормит. Захворает — коня убережет. А тут гады по коням, словно под дыхало артели, ударили! Потерял народ смелость.

— Прямо сказать, валандаемся мы с ними! — гудел Антон. — Надо брать его, паразита, за глотку и душу выколачивать, как в восемнадцатом году! Тогда дорогу опростает.

Уполномоченный сидел на скамейке у краешка стола, устало ссутулившись, опустив руки в карманы серого поношенного пиджака. Он внимательно выслушивал собеседников, поворачивая к каждому из них круглую лобастую голову, чуть тронутую у висков сединой.

У него было бледное, казавшееся еще молодым лицо. Но когда он улыбался или задумывался, у переносья и около губ ложились резкие глубокие складки, и по этим складкам, по пристальному взгляду серых, стального блеска усталых глаз сразу угадывалось многое такое, что не видно с первого взгляда, — пережитое и передуманное.

— Значит, горюете сидите? — серьезно, глуховатым баском спросил он, когда артельщики выложили все свои жалобы. — А в районе вы давно были? — обратился Тарасов к Захару.

— Некогда все! Закрутился тут с артелью! — виновато вздохнул председатель. — С весны не выезжал никуда.

— И… к вам сюда никто не приезжал?

— То-то вот и есть! Далеко мы, на отшибе от остального района. Объезжают…

— Да-а… Значит, так один на один с кулаками и воюете?

— Воюем своими боками, — ехидно буркнул Антон.

Тарасов быстро метнул глазами на Антона и задержал их на его мощной фигуре.

— Кабы знать, кто все это пакостит… Поймать бы стервеца! — тихо вздохнул Иван.

— А если не поймать? — спросил его Тарасов.

— Не поймать, что ж… Не пойман — не вор.

— Ну да… жди, когда он к тебе сам в лапы попадется, — ввернул Антон, — с бутылкой керосинной!

Тарасов продолжал расспрашивать, и по мере того, как вставала перед ним картина положения дел в деревне, лицо его делалось все более серьезным.

— Та-ак… Глушь, значит, говорите, отдаленность? — протянул он раздумчиво. — Противникам же вашим глушь эта как раз на руку. Вы бьетесь с ними один на один, стараетесь по совести, по справедливости… Чтоб только пойманного наказать, чтоб безвинный не пострадал, а они не стесняются — жгут вас, народ восстанавливают. …Ведь выходит, что кулаки объявили войну вашей товарищеской артели?! Так ведь?

— Выходит что так, — потупив глаза, вздохнул Захар.

— Так почему же вы сами не перешли в наступление? В район не съездили? Помощи не попросили у товарищей? Наверное, думаете, что дело это ваше, личное, приятельское, артель-то? Собрались, мол, дружки-приятели и трудятся сообща. И сидите вот гадаете, кто это вам конюшню поджег… Я без ошибки скажу: врагов ваших классовых работа эта, — резко выбросил он перед собой руки с въевшимися остатками масла и копоти в морщинках около узловатых суставов. — Знаете вы последнюю установку партии? — обвел он глазами лица. — Ликвидировать кулачество как класс! — тихо, но с большой силой выговорил Тарасов. — Лик-ви-ди-ровать!

— Во! Во, елки зеленые! — вскочил со своего места Антон. — Я вам сколько долдонил, черти лупоглазые? К ногтю их, паразитов, чтоб мокрого места не осталось! А первого Матюшку Сартасова, вражинная его душа!

— У вас, товарищ, наверное, с ним да-авние счеты? — с лукавой улыбкой посмотрел на Антона Тарасов.

— С каждым! С каждым из них! — задохнулся от волнения Антон. — Отец на них надсажался. Так и умер от грыжи у Никиты на поле. Моего пота у каждого из них на пашне, как дождя полито… Нынче они сми-ирные! А в старое время… Вы, товарищ, городской. Вам не приходилось с их лисиной тактикой дела иметь…

— В этом ты, друг, ошибаешься, — просто засмеялся Тарасов. — Что городской, то верно. А в девятнадцатом году с продотрядом все Поволжье исколесил. И повадку, и руку их на своей спине изведал. Там у них заведено было: попадется в лапы продотрядчик — шомполами его, пока со спины шкура клочьями не полезет. Если любопытствуешь, — шутливо подмигнул он Антону, — будет случай — покажу. Картина, а не спина!

— Ну, так мы теперь им!.. — возликовал Антон, восхищенный такой поддержкой.

— Это ты, брат, брось, — серьезно предостерег его Тарасов. — Счеты мы с ними сводить не будем. А корни подрубим, это верно. Для начала соберем бедноту. Середняков наиболее сознательных пригласим. Короче говоря, актив деревенский. Там и вынесем решение относительно кулаков. Кто у вас наиболее ярый из них? Сартасов, говорите? — с улыбкой кивнул он в сторону Антона.

— Он да Гришка Поликарпов. Гришка все больше горлом да за грудки хватается. А Матвей!.. Он, подлюга, хитер, как две сатаны. Коготки спрятал, мурлычет, как кот, а отвернешься — глотку перекусит.

— Постой, постой… — вспомнив о чем-то, потянул Тарасов из кармана пачку бумаг. — Не о нем ли мне в районе рассказывали, разобраться просили? Все жалобы строчит, культурным хозяином себя именует? Ну, конечно, Сартасов! — воскликнул он, заглянув в бумаги. — У него еще сын в ссылке был…

Тарасов, словно спохватившись, осекся. Мужики многозначительно переглянулись. Они, конечно, поняли, что Тарасов говорил об отпущенном из ссылки Федьке. Но их поразила дотошность этого с виду невзрачного горожанина. Видать, собираясь в деревню, он основательно разузнал в районе о всех делах ее жителей, коль даже о Федьке-забулдыге ему все известно до тонкости.

— Видите, — выкладывал тот на стол одну бумагу за другой. — Вот жалоба вашего Сартасова на обложение налогом. Вот на твердое задание. Вот на тебя, председатель, что по злобе притесняешь… Да-а… — шутливо развел он руками, как бы призывая всех в свидетели, — видать грамотный товарищ! Смотрите, почерк-то… С завитушками, как у заправского писаря!

Все потянулись к брошенным на стол бумагам и, взглянув на них, не сговариваясь, повернули головы в сторону Андрея.

Под их удивленным, требующим объяснения взглядом Андрей нерешительно встал, подошел к столу и посмотрел на жалобы. Да так и застыл на месте. Все его односельчане тоже словно остолбенели. Они испытывали сейчас такое чувство, будто сами эти бумаги писали, и, не зная, куда деваться от стыда, не смели глядеть друг другу в глаза.

Тарасов встал. Его и без того глубоко посаженные глаза еще более прищурились, ушли под нависший лоб, превратившись в два темных, колючих острия.

— Так, та-ак! — подойдя вплотную к Андрею, с иронией протянул он. — За деньги оказываете здешним кулакам такие услуги или, может быть, из иде-ейных побуждений? Так сказать, как единомышленник?

— Да нет! — с досадой сказал Захар, не зная, как заступиться за своего помощника. — Родственник ему Сартасов, язви его! Навязался Андрюхе, запутал парня, а теперь вот…

— Ах, родственник?! — как выстрелил, во весь голос крикнул Тарасов, резко повернувшись к Захару. — Родственник?! Кулаку?! Кулаки в вас стреляют, жгут, травят… А у вас в совете сидит их родственник! Вы же еще удивляетесь, откуда они все о вас знают! Все планы ваши, намерения!

Потрясенные яростной силой этой вспышки, люди с уважением, смешанным со страхом, смотрели на Тарасова.

Андрей возмущенно сверкнул глазами и, сжав кулаки, шагнул к уполномоченному.

— Вы… как вы смеете говорить обо мне?! Да я… у меня… — он быстро, ища поддержки, оглянулся, но ни в ком не встретив сочувствия, сразу как-то сник. Подошел к столу, дрожащими руками собрал все бумаги, со вздохом положил их перед Захаром и, не оглядываясь, вышел из совета, низко нагибая в дверях и без того опущенную голову.

Под вечер ватага ребят во главе с Витькой возвращалась с рыбалки. Анна Константиновна увидела их из окна совета и вышла на крыльцо.

— Ребята! — ласково позвала она.

Летом занятий в школе не было, и ребята, соскучившись по своей учительнице, наперегонки кинулись ей навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте, Анна Константиновна!

— Вот что, друзья, — серьезно сказала она ребятам. — Нам нужно срочно собрать членов артели. Вот вам два списка. Один возьмете вы, Витя и Миша Лучинин, и побежите в Замостье, скажете, чтоб шли скорее в совет. А вы, Гриша с Захаром, по своему краю деревни оповестите товарищей. Ну, бегите!

А Степке… Степке, хоть он и стоял впереди всех, хоть и смотрел во все глаза на свою учительницу, ему Анна Константиновна ничего не дала, а только сказала:

— А ты, Степа, иди домой. Время позднее, ты уже, наверное, устал… — и вздохнула.

«Устал! А Витька с Захаркой, небось, не устали? Им не поздно?.. — в недоумении размышлял Степка, идя домой. И вдруг направился в сторону Замостья, вслед за Витькой. — В конце концов товарищ мне Витька или не товарищ?!» Сколько раз Степка помогал ему пробраться в совет, когда шли репетиции? Так неужели, если он сейчас предложит бегать со списком, неужели Витька откажет другу?!

Степка, миновав мост, увидел уже вдали Витьку и Мишку, перебегавших улицу. Он хотел их окликнуть, как внезапно из-за спины услышал:

— Степка! Степка, подкулачников брат! Ты зачем в наш конец пришел? — это кричал меньшой Антонов парнишка — сопливый плакса Семка, которому и Степка мог бы дать хорошую взбучку, не прячься он за воротами.

Степке как-то расхотелось вдруг звать Витьку с Мишкой. Он в раздумье остановился, посмотрел в сторону Антонова дома и пошел назад. По правде сказать, ему хотелось уже не отлупить Семку, а подойти и выспросить у него, с чего это он взял такое про Андрея. Но он не решился и на это. То, что обошла его учительница, сказало ему больше, чем мог сказать этот сопливый Семка.

И Степка решил, что лучше всего сейчас пойти к Андрею и спросить у него, в чем дело.

Когда полный решимости он зашел в избу, то понял, что и Андрей ему сейчас ничего не скажет. Тот был пьян. Навалившись грудью на стол перед полупустой бутылкой водки, он что-то мычал под нос. Крупные, пьяные слезы капали на белую Аннину скатерть. Потом встал, отстранил от себя Степку и поплелся в кузницу.

…И вот Степка один сидит на завалинке и, глотая слезы, безрадостно думает о мести.

Вдруг он видит, как из соседнего переулка со стороны совета вынырнул Витька и на всех парах несется к нему, Степке.

И тут же, еще не зная, зачем к нему бежит Витька, Степка милостиво решает, что, пожалуй, стоит дать Витьке место в своем Красном отряде, только, конечно, чтобы и сабля у него была поменьше, и конь похуже, чем у самого командира.

— Степка! Степка! Знаешь что? — сопя косом, Витька подбегает поближе. — Сейчас Анна Константиновна мне сказала, чтоб завтра я тоже с утра приходил. Дежурным буду! Во! — с откровенным бахвальством стукнул Витька себя в тощую грудь.

— Ну и что? — с плохо деланным равнодушием спросил Степка.

— А я сказал, что мы вместе с тобой будем.

— Со мной?! — подскочил Степка, разом забыв об обиде. — А она? Она что?

— Она смеется, говорит, ладно, раз вы такие неразлучные друзья.

— Вот здорово! — заорал Степка, в приливе восторга, набрасываясь на Витьку с кулаками и валя его с ног. — Вот здорово! Побежали скорее!

— Куда?

— Так в сельсовет же!

— Да там уже нет никого! Разошлись все. — И шепотом добавил: — Сегодня артельщики только список бедноты составляли и кого раскулачивать. Самое главное — завтра начнется.