Старая кузница

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Наступила зима.

Степка пристрастился к чтению и стал изводить Наталью, чуть ли не каждый день бывавшую у учительницы, беспрестанными просьбами принести какую-нибудь книгу. Наконец терпение у Натальи лопнуло.

— Собирайся! Сам со мной пойдешь, — скороговоркой приказала она брату.

…Робея, Степка поднимался вслед за сестрой на высокое крылечко, долго тер ноги о половик.

В комнате учительницы его прежде всего поразила какая-то особенная чистота. Свежевыбеленные стены и потолок, добела выскобленные половицы, косяки и подоконник единственного окна… Сверкающие белизной кружевные занавески, скатерть, салфетки на комоде…

Он в замешательстве посмотрел на свои ноги, обутые в старые потрепанные опорки, и ему страшно стало переступить порог.

Анна Константиновна сидела у окна за столом, низко склонившись над школьными тетрадями.

— Вот, Анна Константиновна, — смеясь показала Наталья на Степку, — сходи да сходи за книжкой. Надоел.

— Какую же тебе книгу дать, Степа? — подходя к нему, ласково спрашивает учительница.

— Про… про приключения, — еле выговаривает Степка.

— Ах, ну, конечно же, про приключения! — с иронией восклицает Анна Константиновна, но тут же, став серьезной, берет его за руку и подводит к небольшой книжной полке.

— Про приключения книги, может быть, чуточку подождут, а? — ласково заглядывает она Степке в глаза. — А здесь вот, — показывает Анна Константиновна на нижнюю полочку, — лежат книжки как раз для твоего возраста. И очень интересные. Вот, например, эта!

— «В людях», — читает Степка.

— Ну что, не нравится? — улыбается Анна Константиновна, видя, что Степка безо всякого интереса медленно листает книгу.

«Картинок нет… и называется как-то тоже… ни про войну, ни про что…»

— Я бы хотел какую-нибудь другую, — нерешительно поднимает он на учительницу глаза.

— Вот ты какой разборчивый, — смеется Анна Константиновна. — Ну что ж, выбирай. Вот из этих — любую можешь, — проводит она рукой по нижней полочке. И оставив Степку у полки, отходит к Наталье, сидящей у окна.

— Ну, запевала, какие у нас новости? — обнимая Наталью, заглядывает она ей в синие лучистые глаза.

— Ой, новостей-то! — вспыхнув, восклицает Наталья.

С того вечера, как вместе с тремя подругами она храбро предстала перед учительницей, заявив, что желает участвовать в спектаклях, Наталья стала для Анны Константиновны верной и неутомимой помощницей.

— Сартасовские девки к рождеству готовятся, — быстрым полушепотом сообщает она. И хотя лицо ее при этом таинственно-значительно, большие лучистые глаза так и сияют от удовольствия. Больно уж нравятся Наталье роль помощницы и доверие, которое оказывает ей Анна Константиновна.

— Самогонки напасли! Браги наварили! Пудов пять ржи на эту гадость перепортили! В позапрошлое воскресенье у них тоже ведь вечерка намечалась, а мы спектакль устроили! Они ждали-ждали… а все ребята с девчатами — к нам! — озорно хохочет Наталья. — Да что там девчата! Бабы-то со старухами у нас сидели! А к рождеству мы ведь тоже спектакль поставим, да, Анна Константиновна? Какой-нибудь… против религии?

— Да, да, Наташа, поставим, — сдержанно улыбается Анна Константиновна, — только знаешь что? В спектакле же у нас занято всего десяток парней и девчат… А остальные что? Посмотрят да уйдут?

— Ведь, правда, Анна Константиновна. Я тоже об этом думала, — озадаченно вздыхает Наталья.

— Ну вот. На этот раз мы устроим не просто спектакль, а концерт. Вечер самодеятельности.

— Ой, как интересно! Только это, наверное, очень трудно: само… деятельность-то я поди не смогу? — огорченно шепчет она, краснея.

— Как раз и не трудно! — треплет ее по плечу Анна Константиновна. — Танцевать ведь ты умеешь?

— Танцевать?! — радостно восклицает Наталья. — Хотите: подгорную, кадриль, польку!.. Любой танец деревенский.

— Ну вот, а мы не только ваши деревенские танцы научимся танцевать. Падеспань, тустеп, яблочко… Песни новые разучим.

— И вы все их знаете? — с восхищенным изумлением смотрит на учительницу Наталья. — Сами пели, танцевали?!

— О, когда в девушках была, еще как танцевала! — с задором говорит Анна Константиновна, на какое-то мгновение забыв о своей сдержанности. И тихонько запела:

«…Для моего возраста!» — обиженно думал в это время Степка, нехотя перебирая стопку детских книжек на нижней полочке, и, бросив взгляд на Анну Константиновну, увлеченную разговором, украдкой потянул несколько книжек с верхней полочки.

У него захватило дух от волнения. С обложки первой книжки на него свирепо смотрел окруженный пальмами и лианами полосатый тигр, замерший перед прыжком на бледнолицего мужчину в трусах и широкополой шляпе, который целился в зверя из винчестера. На другой, — распустив белые паруса, неслась по зеленоватым волнам легкая бригантина. Ее настигал черный корабль, над парусами которого развевался черный флаг с черепом и скрещенными костями.

Позабыв осторожность, Степка торопливо вытаскивал одну книжку за другой. Жюль Верн… Джек Лондон… Фенимор Купер… Корабли… Собачьи упряжки!..

Вытащив очередную книжку, он нечаянно уронил лежавшую за ней картонную рамочку. Степка нагнулся, чтобы поднять ее и положить на место. С фотографии, вставленной в рамочку, смотрел на него горбоносый мужчина с близко сросшимися бровями. И взгляд его круглых глаз был таким пронзительным и строгим, что Степка отдернул руку и опасливо поднял глаза.

Песенка Анны Константиновны вдруг оборвалась. Улыбка разом сбежала с ее лица. Не говоря ни слова, она встала, подняла с пола портрет, и, не взглянув на Степку, поспешно сунула его обратно между книг.

И по скорбному взгляду, который бросила учительница на портрет в то короткое мгновение, когда ставила его на место, и по тому, как она совсем не обратила внимания на вынутые со второй полочки книги, понял Степка, что вторжение его на запретную полочку осталось незамеченным и что что-то другое, наверное, связанное с портретом, вызвало неудовольствие учительницы. И когда вдруг погрустневшая Анна Константиновна вернулась к Наталье, он поспешно сунул заветные книжки под мышку и потихоньку выбрался из комнаты.

Забравшись на печь, при свете старой керосиновой лампы Степка погрузился в чудесный мир необыкновенно захватывающих приключений. Вместе с отважным капитаном белого брига он сражался против кровожадных пиратов, томился в мертвом штиле коварного, заросшего непроходимыми водорослями Саргассова моря, вырывался из ужасного плена диких людоедов, дрался с тиграми и львами, спасал от жестоких бандитов чудесную красавицу… почему-то очень похожую на Анну Константиновну.

Степка не был просто заинтересованным наблюдателем происходящего в книгах. В своем воображении он принимал в описываемых событиях самое деятельное, подчас вовсе не предусмотренное автором участие.

По воле фантазии Степки, у его любимого героя в решительный момент вместо ненадежного духового ружья появлялась в руках трехлинейная винтовка, а если врагов было много, то и целый пулемет «Максим». А то к красивому, но беспомощному, окруженному врагами парусному бригу его любимого капитана, застигнутого в мертвых зарослях Саргассова моря, вдруг подходил стремительный миноносец, на мостике которого в капитанской форме и с биноклем в руках стоял Степка. Мощными залпами орудий он топил деревянные посудины врагов, подплывал к самому бригу спасенного друга и, великодушно вручив ему командование миноносцем, отправлялся опять на свою печь, в мир новых неведомых стран и приключений.

Через три дня Степка прямо после занятий отправился к учительнице за новыми книгами. Так же, как и в первый раз, он для вида перебрал книжки «своего возраста», потом с верхней полочки облюбовал себе пачку журналов «Всемирный следопыт» с яркими заманчивыми обложками и ждал удобного случая, чтобы улизнуть с ними домой. Но Анна Константиновна ловко поймала его за рукав и, улыбаясь, спросила:

— А ну-ка, дружок, покажи, что ты себе подобрал? И, как бы невзначай заметив у него под мышкой журналы, неодобрительно покачала головой.

— Э-э, брат, это не годится. Так ты совсем свои мозги на сторону свихнешь. Ты лучше вот что почитай! — И она, положив журналы обратно, снова дала ему книгу «В людях».

Грустная повесть о детстве маленького, всем чужого мальчика Алеши, о жизни его несчастной бабушки, деда сразу захватила Степку, и он прочитал ее, не отрываясь.

После этого Анна Константиновна предложила ему книги про Каштанку, про бедного мальчика Ваньку Жукова и другие. Степка уже не отказывался. Особенно ему понравилась книга «Спартак». Спартак шел вперед, сплачивая вокруг себя угнетенных рабов, громил легионы кровожадных римлян, и Степка с восторгом следил за его героическими подвигами, восхищался его силой и бесстрашием. Торопливо листая страницу за страницей, он стремился вместе с героями книги все вперед и вперед, к полному освобождению смелых и доверчивых, как дети, рабов.

Но когда Спартака начали настигать римские легионы, когда он, преследуемый врагами, оказался запертым в ловушку и римляне уже приготовились для последнего, рокового прыжка, вдруг на их скученные полчища с тыла обрушивался смертоносный ливень пуль из станковых пулеметов. В центре их когорт, сотрясая землю, грохотали разрывы ручных гранат, взметая огонь и дым, сея повсюду смерть ненавистным поработителям.

Это на помощь храброму Спартаку приходил Степка со своими одноклассниками.

Освободив из ловушки героя, он снабжал его оружием, и Спартак, победоносно шествуя по всей Италии, освобождал рабов и уходил вместе с ними в Советский Союз, где становился командиром дивизии и воевал против буржуев.

«Рипитиции», при одном упоминании о которых деревенские кумушки еще недавно крестились и отплевывались, оказались настолько веселыми и занятными, что те же кумушки, решившись из одного любопытства взглянуть на эти «богопротивные зрелища», забывали вдруг о своей набожности да так и просиживали на них целыми вечерами.

Самые репетиции с членами кружка Анна Константиновна проводит теперь пораньше. Благо — зима, народ свободен.

А под вечер, к тому времени, когда молодежь начинает разбредаться по вечеркам и посиделкам, из окон приземистого здания сельсовета разносятся на всю деревню веселые звуки гармоники. И ни одна группа парней и девчат, направляясь в «свою компанию», не пройдет мимо, не заглянув в сельсовет хоть на минуточку.

А заглянув…

Нет, не зря Анна Константиновна упросила председателя Захара на общественный счет послать Алешу Кудряша в город на курсы гармонистов.

Низко склонившись над гармонью с лицом необыкновенно серьезным, Алеша выделывает теперь на своей хромке такие переборы, зажигая глаза парней огнем и удалью, наигрывает столько новых вальсов, навевающих на девичьи сердца грусть и раздумье, что никто, зашедший в совет на минуточку, уже обратно не выходит. Правда, сперва девчата и парни смущенно толпятся у двери. Но в нее входят новые. Они напирают на стоящих впереди, тем приходится растекаться по просторному сельсоветскому помещению, рассаживаться по расставленным у стен скамейкам.

А когда народу набирается порядочно, Анна Константиновна выходит на середину зала.

Алеша Кудряш еще ниже склоняется над гармонью, лицо его становится еще серьезнее, помещение заполняет подмывающая душу мелодия нового, неизвестного деревенской молодежи танца падеспань.

К Анне Константиновне, сияя счастливыми глазами, подходит Наталья, та берет ее за руку, и под пристальными взглядами затаивших дыхание парней и девчат они обходят в танце первый круг. От стен отделяются одна за другой смущенные своей смелостью пары и робко проделывают первые шаги в незнакомом городском танце.

Анна Константиновна уже отпустила Наталью; она ходит по залу и звонким голосом командует:

— В пары!

— За руки!

— Вперед!

— Кружиться!..

И послушные ее голосу пары хороводом кружатся по залу.

Музыка умолкает. Танцоры расходятся, рассаживаются по скамейкам. Анна Константиновна делает гармонисту новый знак.

запевает она своим чистым высоким голосом.

сперва несмело, а потом все дружнее и дружнее подхватывает молодежь.

Кончается песня, и молодежь пляшет увлекательный коллективный танец яблочко с притопами, прихлопами, разудалым присвистом…

Народу набивается полный сельсовет. И не разберешь уж теперь, кто тут артист, а кто зритель, кто организатор, а кто участник. Все поют, все танцуют, всем весело. Все это вместе и называется теперь в деревне «рипитиция».

С улицы чуть слышно доносится какое-то монотонное пиликанье. Постепенно приближаясь, оно становится все более назойливым.

слышится резкий визгливый голос Анны Сартасовой.

подхватывает одинокий мужской голос.

В таких случаях Захар, часто присутствующий на вечерах, усмехается, понимающе перемигиваясь с Анной Константиновной.

После отъезда Андрея на заработки Домна Ильичева не один раз пыталась выдать дочь замуж за кого-нибудь из сынков крепких деревенских хозяев. Но Федька был настороже. Первого же посмевшего заслать сватов он избил до полусмерти, за что и был сослан на три года в дальние края. Тем, кто сватался после, наотрез отказала Тося.

Разгневанная мать решила держать Тосю взаперти, особенно строго наблюдая за тем, чтобы она не посещала вечеров в сельсовете, не встречалась с теми, кто принимал в них участие.

Тося смутно чувствовала, что молодежь в деревне расслоилась, как-то разбилась на два лагеря: одни сплотились вокруг учительницы, а другие продолжали крепко держаться разудалой компании Сартасовского дома. И хотя мать не раз втолковывала Тосе, что дочери почтенных родителей не подобает водиться с деревенской голытьбой, она всем сердцем тянется к веселому деятельному кружку Анны Константиновны, где все так ново и интересно. Ведь там Наталья с подругами! Там — Андрей!..

…Андрей не простил Тосе обиды. Он не желает даже и думать, что, может быть, ради спасения его же, Андреевой, жизни увела она в тот вечер Федьку с моста. Не желает, потому что от этого его уязвленному сердцу становится еще больнее и обиднее.

И когда Захару или Наталье удается вытащить его из кузницы, он, идя в сельсовет, нарочно делает большой крюк, обходя улицу, где стоит Тосин дом. Пусть не думает, что он ищет встречи с ней!

Но придя в сельсовет, Андрей неизменно усаживается где-нибудь недалеко от двери и, сам того не замечая, окидывает тревожным, ждущим взглядом каждого входящего. И разочарованно вздыхает.

…Тося вошла несмело, присела на краешек первой попавшейся скамейки и долго сидела так, не шевелясь, не смея оглядеться по сторонам.

Но вот на сцену вышла Наталья, и Тося немножко повеселела. Она внимательно, не спуская глаз, следила за подругой и даже неуверенно улыбнулась, когда все весело рассмеялись в ответ на какую-то реплику Натальи.

В это время дверь сельсовета широко распахнулась, и Домна Ильичева властно приказала с порога:

— Антонида!.. Домой!

Тося встала и послушно пошла на зов матери. Всю дорогу Домна стыдила, бранила ее, грозила выгнать из дому. Дочь послушно молчала. А на следующий вечер опять пришла в сельсовет и села в сторонке.

Наталья на этот раз не была занята в пьесе и, увидев подругу, подбежала к ней, обняла, стала тащить с собой на сцену. Тося, печально улыбнувшись, отрицательно покачала головой.

Она и после приходила сюда каждый вечер. И хотя участия в танцах и играх не принимала, хотя на властный приказ матери идти домой отзывалась так же послушно, как и в первый вечер, постепенно она становилась своей в этом кружке, и Анна Константиновна, встречая ее, улыбалась каждый раз ласково и приветливо.

Однажды в кружке разучивали веселый задорный танец «Метелица». Для Тоси, когда-то очень любившей и попеть и поплясать, это был первый танец, который Анна Константиновна показывала от начала до конца. Она не отрывала загоревшихся глаз от ладной, подтянутой фигуры учительницы, от Натальи и других своих подруг и невольно, словно повторяя их движения, выпрямлялась, сидя на своей скамейке, подавалась вперед. И вдруг к ней подбегает Наталья, бесцеремонно подхватывает под руку и увлекает в круг, где второй Тосиной рукой завладевает Анна Константиновна.

Музыка продолжает играть. Тося, краснея до слез, путается в танце, запинается, пытается вырваться из круга. Но Наталья с Анной Константиновной так крепко держат ее за руки, а музыка веселого танца так увлекает, подчиняя своему задорному ритму, что ноги невольно начинают повторять фигуры, которые Тося только что с таким вниманием заучивала, сидя на лавке.

Ее уже не узнать. Зардевшись от волнения, она легко несется в танце вместе со всеми; в ее быстрой и легкой поступи, в движениях статной и гибкой фигуры вдруг обнаруживается столько грации и удали, что все невольно залюбовались ею. Особенно Андрей. В его лице нет и следов напускной холодности. Оно светится любовью и восхищением.

В это время дверь совета с шумом распахивается, и с порога раздается знакомый властный голос:

— Антонида!.. Домой!

Тося вздрагивает, сбивается с ритма. Но музыка не прекращается; Наталья и Анна Константиновна еще крепче сжимают Тосины руки, увлекают за собой. И сделав несколько вялых, растерянных движений, Тося снова начинает кружиться вместе со всеми все быстрее, все увереннее.

Домна грозно повторяет свой приказ, но Тося словно не слышит, не смотрит в ее сторону…

Но вот музыка оборвалась. Танец кончился, и все пошли по своим местам. Тося метнулась растерянным взглядом по скамьям и, встретив зовущие глаза Андрея, смело шагнула к нему и села рядом на скамейку.

…Степка с приятелями изо всех сил стараются вечерами пробраться в сельсовет. Но это не так-то просто. Анна Константиновна будто не обращает внимания на то, что творится в зале и кто в нем находится во время репетиции. Однако стоит только кому-нибудь из учеников прошмыгнуть в дверь, как она тотчас же, насмешливо улыбаясь, выуживает его из угла и ласково спроваживает на улицу. Поэтому ребятам только и остается — окна. Толкая друг дружку и устраивая на скрипучем снегу веселую «кучу-малу», они все же не теряют надежды как-нибудь проникнуть в помещение.

В один из таких вечеров Степке особенно хотелось попасть в совет. У коновязи стоял чей-то рослый в яблоках жеребец, запряженный в маленькую плетеную кошевку.

«Кто на нем приехал? — гадали ребята, глядя на укрытого попоной жеребца, сочно похрустывающего овес. — К кому? Зачем?»

Наконец, прошмыгнув между двумя парнями в помещение, Степка с Витькой заняли свой пост за скамейками у стены.

Впереди, справа от сцены, сидел приезжий. Степке видно только его широкую спину в черной богатой шубе-борчатке. Сидит приезжий как-то необыкновенно прямо и в упор смотрит на сцену. От этого взгляда все участники репетиции держатся очень скованно, неловко.

Анна Константиновна старается скрыть свое замешательство, а сама еще больше нервничает, волнуется.

Чтобы получше рассмотреть приезжего, Степка пробирается к сцене. Неожиданно приезжий оглядывается и смотрит на Степку своими круглыми глазами удивительно по-знакомому: строго и пронзительно.

Степка испуганно пятится. Приезжий отворачивается от него, и по гордому повороту головы, по орлиному профилю красивого лица Степка узнает его… Портрет, упавший с полочки у Анны Константиновны!

Он спешит скорее к Витьке, чтоб сообщить потрясающую новость, но у дверей задерживается. Ему хочется знать, что же будет дальше.

…Анна Константиновна понимает, что объяснения с мужем не избежать, и внутренне готовится к нему, стараясь успокоиться, собраться с мыслями. Но это не больно-то ей удается. Слишком взволновал ее приезд Геннадия. Слишком ярко на свету вырисовываются все морщинки и складочки, которые время и горе заложили на знакомом до мельчайшей черточки лице в ее отсутствие. И эти именно морщинки и складочки на осунувшемся, посуровевшем лице мужа и рождают тревогу в непреклонном сердце Анны Константиновны, вызывают в нем предательское чувство жалости к мужу, воспоминание о недавней близости, о прожитом вместе счастливом времени. И вот уже ее начинает охватывать какая-то расслабленность, истома, неизменно овладевавшие ею раньше в присутствии Геннадия. И смятение усиливается в ее душе.

…Холодный ветер, острые снежинки, впившиеся в лицо, как только они вышли на улицу, немного остудили ее разгоревшиеся щеки, помогли овладеть собой. Они долго шли молча. Высокий, широкоплечий Геннадий и она, пряменькая, легкая, зябко кутавшаяся в воротник старенькой меховой шубейки.

— Зачем ты приехал, Геннадий? — тихо спросила Анна Константиновна, когда они уже подходили к школе.

— А ты не догадываешься зачем? — с иронией ответил он и вдруг заговорил торопливо и раздраженно:

— Послушай, Аня! Ну зачем все это? Для чего вся эта комедия? Твой отъезд… Этот твой затрапезный вид?.. Эта конура, в которой тебе приходится жить?.. Тогда как тебя ждет такой дом!..

Он на минутку умолк и продолжал менее взволнованно:

— Я так и не могу понять, отчего ты вдруг уехала. Пойми же, наконец, что это вековой обычай, когда мужик выражает свою благодарность подарками. Да и виновата в этом мать, не я. Я же при тебе наказал ей не принимать больше никаких приношений. А раз я сказал, то так и будет! Ну что ты усмехаешься, Аня? Почему ты ни в чем не хочешь мне поверить? Ведь я же люблю тебя, Аня! Клянусь, с твоим возвращением у нас все будет по-другому, по-новому. Но только вернись, Аня!

Анна Константиновна медленно качает головой. Слова… Слова…

— Это не только слова, Аня, — словно угадывая ее мысли, снова оживленно говорит Геннадий. — Я больше не работаю в исполкоме. Уже несколько месяцев я в райкоме партии. Ты ведь знаешь: идет перестройка. Волости преобразуются в районы. Партийные комитеты укрепляются… Партия теперь — основа всей силы человека. И я — вместе с партией. Ты не можешь больше во мне сомневаться. Ты видишь, я все делаю, чтобы ты поверила мне. Неужели ты думаешь, что партия может оказать доверие такому недостойному человеку, каким ты меня считаешь? Поверь, Аня, ты ошибаешься!

Последние слова мужа взволновали Анну Константиновну, зародили в ее душе сомнение. Она в волнении смотрит на мужа, и в памяти всплывает недавнее прошлое. Их встреча в городе на совещании культпросветработников, где Геннадий горячо и страстно говорил о народе, о благах, которые принесла ему советская власть, о том, как остро нуждается сейчас деревня в благородном труде учителя… На нее, молодую комсомолку, эти слова произвели неизгладимое впечатление. Вспомнилось первое знакомство… Любовь, захватившая обоих, как лесной пожар… Потом большое волостное село, куда Геннадий, работник волисполкома, увез ее, учительницу городской школы, увез, как и все, что он делал, внезапно, не спрося родителей… Первые незабываемые дни их совместной жизни в большом и богатом доме Геннадия под заботливым присмотром его матери, крупной, ласковой и совсем еще не старой женщины… И… разочарование! Такое горькое, такое ошеломляющее, что не хотелось жить, не хотелось видеть его, все еще любимого и уже чужого…

В памяти Анны Константиновны снова в мельчайших подробностях всплывает тот ужасный вечер…

Веселая, счастливая, она, напевая песенку, готовила на кухне ужин и поджидала своего Гену. Дверь со двора вдруг отворилась, и в кухню вошел незнакомый, внушительного вида мужчина и почтительно, с поклоном протянул ей аккуратно уложенного в корзинке еще припахивающего дымком свежеопаленной щетины поросенка.

— Геннадию Иосифовичу…

Она поблагодарила мужчину и, довольная покупкой, ласково спросила:

— А деньги он вам уже уплатил?

— Как можно? — обиженно, но с достоинством ответил тот. — Разве мы за деньги? Из благодарности к Геннадию Иосифовичу. Неуж мы не понимаем! Еще как понимаем!

И снова степенно поклонившись, он повернулся к двери.

— Послушайте, — еле шевеля побледневшими губами, прошептала Анна Константиновна, схватив мужчину за рукав. — Это… это что же все-таки такое? Как же так?

— Геннадию Иосифовичу за выручку, — снисходительно, как маленькой разъяснил, полуобернувшись к ней, мужчина, осторожно высвобождая рукав из ее пальцев. — Они мне бумагу одну выписали деликатного свойства. Ну… а я в долгу остаться не могу. Вот и выходит… — Потом, вглядевшись в ее лицо, добавил добродушно: — Мы, конечно, понимаем, што нельзя этого ноне и прочее, и Геннадий Иосифович не приказывали, но мамаша ихняя обыкновенно принимает.

Появилась из столовой свекровь. Она выхватила из рук Анны Константиновны корзину и, вытолкнув за дверь мужика, деловито оглядела подарок.

— Ох, уж этот мне Никешка Селиванов! Лишнего не передаст! — проворчала она. — Как отмерит! Фунтов десять поросенок-то, да заморенный. Эх, Геннадий, Геннадий, простая ты душа. Не умеешь пользы извлекать из своей службы!

— И… часто это? — тихо, не глядя на свекровь, спросила Анна Константиновна.

— Приношения-то? Да кабы часто! Всего второй на этой неделе. А неделя-то уже кончается. Суббота сегодня.

Потом был тяжелый разговор с Геннадием… Ссора… Слезы…

Геннадий ссылался на обычай. Но пораженный гневным натиском жены, вынужден был во всем уступить ей. Накричав на мать, он строго-настрого наказал не принимать больше никаких «благодарностей». Даже во двор не пускать!

А спустя неделю Анна Константиновна совсем случайно увидела, как, воровато оглядываясь на окна, свекровь пропускала во двор амбара мужика с мешком муки на плече.

Через двор в это время, словно ничего не замечая, проходил с портфелем под мышкой Геннадий Иосифович.

Не говоря ни слова ни свекрови, ни мужу, Анна Константиновна ушла из дому и, выбрав самую дальнюю деревню, уехала учительствовать.

И вот он снова стоит перед ней. Неужели опять лжет?..

«Партия»… — невольно шепчут губы Анны Константиновны. А что, если дорогой ей человек пришел с искренним раскаянием, если он и вправду стремится стать другим, стыдится прошлых ошибок своих, а она отталкивает его?

— Партия… — шепчет она. — Таким ведь не шутят, Гена… Геннадий. Такое ведь еще заслужить надо, оправдать…

Геннадий уже держит ее руки, осторожно обнимает за плечи, притягивает к себе… И в груди у нее начинает подниматься прежнее теплое чувство к мужу. Чтоб не поддаться этому чувству, она последним усилием воли вырывает свою руку, берется за скобу двери и торопливо говорит:

— Прости, Геннадий… Нет, нет, не надо тянуть дверь, — останавливает она его. — Ты ведь здесь все равно не останешься, а мне не уехать сейчас отсюда…

И призвав на помощь все свое мужество, она отстраняется от Геннадия и уходит в свою комнату.

Муж тянет вслед за ней дверь, но дверь не поддается. Огорченно махнув рукой, он сбегает с крыльца и быстро идет в сторону совета, где стоит его продрогшая лошадь.

Вскоре морозную тишину ночи прорезал тонкий ноющий скрип полозьев да частое хлопанье бича о круп несущегося вскачь коня…