Старая кузница

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Под вечер к Кузнецовым приходит Тося. Наталья уговаривает Тосю принять участие в постановке новой пьесы, которую хотят они поставить к Первому мая.

— Ну, ты понимаешь, сама Анна Константиновна сказала, что лучше тебя для этой роли никого нет. И красивая, и строгая!

— Да ну тебя, Наташа, скажешь тоже, — краснеет Тося.

— Эх, ты-ы!.. — с завистливым восхищением обнимает ее Наталья и тянет к зеркалу. — Да мне бы хоть что-нибудь такое, как у тебя. А то смотри: ну, ничего! — шутливо всплескивает она руками перед зеркалом, глядя на свое отражение. — Глаза, как стекляшки… Щеки на булки похожи, так и пышут… Волосы куделей… Ну кто меня такую полюбит! — восклицает она и заливается смехом, начиная тормошить Тосю.

В избу входит Андрей.

При виде Тоси лицо его светлеет, он торопливо снимает фартук, застенчиво пряча грязные руки, идет за печь к умывальнику.

— Андрюша! — кричит ему Наталья. — Пойдем в сельсовет. У нас будет сегодня интересно: новую пьесу читать будем.

— А про что пьеса-то? — неторопливо откликается из-за печки Андрей.

— Антирелигиозная. Ведь пасха рядом с Первым маем-то.

— Пошел бы… — с сожалением говорит Андрей, выходя из-за печи и с силой протирая шею жестким полотенцем. — Да вот беда: обещал уж я тут одному человеку.

— Этот человек вместе с нами пойдет, — озорно смеясь, кивает Наталья на Тосю.

— Да нет, — отводя глаза, отвечает он. — Матвею обещал…

— Матвею? — изумленно восклицает Наталья. — Ни за что не пойдешь! — решительно отрезает она. И спохватившись, продолжает более мягко: — Ну ты сам посуди: разве эта компания…

Но Андрей уже строптиво насупил брови.

— Это кто же мне запретит пойти к нему?

— Кто-кто?! — восклицает Наталья с досадой. — Нечего тебе у кулаков делать, и только!

— А что этот кулак за работу мне целую сотню отвалил, это, по-твоему, ничего не стоит?

— Сотню-сотню, — бесцеремонно продолжает Наталья распекать брата. — Напоят до бесчувствия за эту сотню, а там к тебе еще эта краля Нюрка привяжется. И пойдет опять…

— Ната-аша! — зардевшись, восклицает Тося.

— Что «Наташа»? — оборачивается к Тосе расходившаяся Наталья. — Факт, что привяжется. Был бы самостоятельным, так…

— Наташа! — не находя слов, Тося в смятении поднимается с лавки и делает шаг к двери. — Разве можно такое? Об Андрюше?!

Заметив, что Андрей что-то хочет сказать ей, говорит в замешательстве, протягивая к нему руки:

— Не надо, Андрюша! Не говори ничего. Я и так верю тебе. Иди, куда хочешь! — И она быстро скрывается за дверью.

…Степка дома один.

За окнами подвывает поздняя, нежданная в такое время метель.

Сквозь изукрашенные причудливыми морозными узорами окна в скудно освещенную избу смотрит бездонно-черная ночь. Метель шоркает о замерзшие стекла пригоршнями сыпучего снега, жалобно стонет и разноголосо гукает в печную трубу.

За столом у коптящей лампы Степка читает «Вечера на хуторе близ Диканьки». Временами отрываясь от книги, он с замиранием сердца смотрит по сторонам, невольно ожидая, когда из темноты выступит черный Вий и укажет на него длинным железным пальцем.

Чтобы убедиться, что это только так — ему кажется, он перестает читать. Превозмогая жуть, храбро оглядывается по сторонам, потом встает, обходит все углы, и, убедившись, что там никого нет, снова берется за чтение.

Двери открываются, входит Наталья, веселая, раскрасневшаяся от ветра. Она с ласковой улыбкой смотрит на брата, оглядывает избу, спрашивает:

— Андрюша не приходил?

Степка отвечает, что нет, не приходил, и оживление Натальи спадает. Крепко сжав сомкнутые у груди руки, она говорит, глядя на Степку невидящими глазами:

— Что же делать? — и, не дождавшись ответа, добавляет: — Надо идти за ним, хоть ночевать домой привести… Где же Федька? Вечно пропадает непутевый парень. Как надо — никогда не найдешь.

— Федька, наверное, к Илюхиным на вечерку ушел, — отвечает Степка. — Я днем слышал, как они с ребятами сговаривались.

— Что же делать? — сокрушается Наталья. — Самой мне к Сартасовым никак нельзя.

— Давай, я сбегаю, — предлагает Степка, со страхом представляя темную улицу.

— Да ведь ты забоишься? — восклицает Наталья, с надеждой глядя на него.

— Забоюсь.

— Ну так как же ты побежишь?

— Как побегу? Забоюсь, а побегу.

— Ух ты, храбрец. Ну, хоть и побежишь ты, так что от тебя толку-то?

— Скажу: «Андрюша, пойдем домой, Наталья зовет…»

— Так и послушается тебя Андрюша… А нечего делать, придется тебе идти. Только мы пойдем вместе. Я доведу тебя до их дома, ты зайдешь, а я на улице ждать буду, пойдет?

— Айда! — весело срывается Степка с места, надевает полушубок и выходит вслед за Натальей.

…При появлении в доме Сартасовых Степки человек шесть мужиков, сидевших за большим столом, прервали нестройную песню и уставились на мальчика мутными глазами. Только Анна Сартасова, как бы ничего не замечая, положила руку на плечо Андрея и, закатив к потолку глаза, продолжала самозабвенно выводить своим высоким резким голосом:

Из-за стола поднялся Матвей Сартасов и, узнав Степку, двинулся к нему нетвердой, пьяной походкой.

— А-а, Степан, свет Михайлович! Милости просим, милости просим, — тянет он, подходя ближе. — С чем пожаловать изволил, уважаемый, дорогой наш, серебряный?

— За Андрюшей я, — пробурчал Степка, пробираясь к Андрею, сидящему рядом с Анной в переднем углу за столом, уставленным бутылками с самогоном.

— Ах, за Андрю-юшей, за братцем, значит, дорогим, единоутробным, — продолжал Матвей, загораживая дорогу. — Мало, значит, что он на вас с сестрицей вашей сознательной спинушку день-деньской ломает, вы еще над ним и надзор учинить задумали. Что ж, получайте, получайте вашего братца, вон он сидит под охраной красоты своей ненаглядной, целехонький, здоровехонький.

— И пьян-нехонький, — визгливым фальцетом выкрикнул Никита Твердышев под злорадный хохот собутыльников.

Степка подходит к Андрею. Тот еле отрывает от стола хмельную голову.

— Андрюша, пойдем домой, Наталья зовет.

— Подумаешь, какая королевна твоя Наталья, — с ненавистью прошипела Анна и еще крепче налегла на плечо Андрея. — Никуда Андрюша не пойдет! Убирайся к своей мокрохвостой Наталье да скажи ей, что она Андрею не хозяйка. Он сам большой, знает, что делает.

Степка же думает, что, наверное, брат не очень хорошо знает, что делает, и еще решительнее тянет его за рукав:

— Андрюша, пойде-ем…

В глазах Андрея появляется осмысленное выражение. Он кладет непослушную руку Степке на голову и тянет заплетающимся языком:

— Ст-тепка, бр-ратишка… я сейчас… — и пытается подняться с места.

Но Анна решительно сбрасывает его руку с головы брата и, подхватив вставшего Андрея под руку, вместе с Матвеем уводит в горницу, захлопнув перед Степкой двустворчатую дверь.

Минуту спустя оттуда выходит Матвей. В лице его уже нет всегдашней ласковости, и на Степку он смотрит с явным презрением.

— Андрюшка у нас ночует. А ты брысь отсюда! — он поворачивается к столу, наливает из бутылки в стаканы приумолкнувших гостей.

Степка слышит ехидные хохотки пьяных мужиков и чувствует, как к горлу подступает какой-то горячий противный комок.

Стиснув кулаки, чтоб подавить слезы, он сдавленно кричит:

— Андрюша, пошли домой! — и бросается к закрытым дверям горницы, из-за которых слышится приглушенное бормотанье Андрея и повелительные, короткие фразы Анны.

Рванув дверь, он видит на смятой кровати Андрея и Анну, прижавшуюся к нему костлявым плечом. Степка терзается, не знает, что делать, но в это время Матвей цепко хватает его за воротник полушубка и, как щенка, вышвыривает на улицу.

Недавние морозы и метели сменились теплыми ясными днями. По утрам карнизы крыш обвисают хрустальными сосульками, лужицы на дворе затягиваются узорной корочкой.

Но ласковое весеннее солнышко выглядывает из-за дальнего леса, и сосульки покидают карнизы крыш — с веселым шуршаньем падают в синеватый рыхлый снег. Оживают и лужицы на дворе. Незаметно сбрасывая узорные оковы, они наполняются новой влагой и начинают исподволь пробивать под снегом свои извилистые журчащие ручейки.

Все оттаивает, оживает, готовится к приходу весны. Только у Кузнецовых в семье невесело. Словно невидимая грозная туча нависла над их домом, готовая вот-вот разразиться страшным и непоправимым несчастьем.

Андрей, как всегда, когда его что-нибудь тяготит, много работает, с утра до вечера пропадая в кузнице.

Теперь он делает из Матвеевых стволов ружье для себя. Кует, пилит, сверлит. Даже по вечерам никуда не выходит из кузницы, словно скрываясь от кого-то.

Но Матвей сам к нему пришел. Пришел поздно вечером, оживленный, ласковый. Сразу с порога кузницы закричал весело:

— Ну как, зятек, живется-можется? Что не заходишь?!

— Некогда все, — виновато отводя глаза, отвечает Андрей, делая вид, что не замечает обращения «зятек».

— Ну-ну, трудись, все семье на пользу. А то Анютка упрашивает: сходи, мол, дядя, узнай, что там с моим Андрюшей. Может, что неладное…

Андрей молчит.

— Так что сказать-то? — не отстает Матвей. — Зайдешь вечерком?

— Не зайду я к вам больше, Матвей Никанорыч, — тихо говорит Андрей, глядя куда-то в сторону.

— Эт-то ка-ак же так не зайдешь? — удивленно протянул Матвей. — Да ведь ждет же!

Андрей молчит. И кажется, что этим молчанием он утверждает чье-то право ждать его, требовать его прихода.

— Нет, ты это, Андрей Михайлович, брось! — с угрозой подходит Матвей вплотную к Андрею. — Анютка мне заместо дочери. Я не дозволю над ее девичьей честью надругиваться! Ты что, забыл, что ли?

Слабая ироническая улыбка кривит губы Андрея.

— А что забывать-то, — нехотя отвечает он.

— Как это так что забывать?! — с визгом вдруг закричал Матвей. — А ночевал у меня в горнице с Анюткой — это тебе что, шутка что ли? На всю деревню ославил девку. Думаешь, кто другой теперь твой грех покрывать будет?!

На крик Матвея вышла из избы Наталья и остановилась на крыльце прислушиваясь. Потом она улыбнулась кому-то и пошла к воротам.

Растерявшийся Андрей посмотрел на Матвея, умоляя его замолчать, и тоже устремился к калитке, но Матвей схватил Андрея за локоть и принялся снова скороговоркой увещевать его, деликатно понизив голос:

— Нет, нет, Андрей Михайлович, нет! Честь девичья не полтинник. Разменяешь — обратно не выменяешь. Кому она теперь нужна после тебя, ты сам посуди. Загублена жизнь девичья, навеки загублена!

Андрей не слушает Матвея. Чтобы отделаться от него, он рассеянно кивает, соглашается, даже поддакивает:

— Да, да… Матвей Никанорыч… только не здесь, не сейчас об этом разговаривать…

— Так ведь и я говорю: не здесь! — обрадовался Матвей. — Пойдем, побеседуем, обсудим все чинно-благородно, без обид, без скандала.

С улицы раздаются оживленные голоса Захара и Анны Константиновны, и Андрей пытается освободить свой локоть из цепких пальцев Матвея, но тот как бы с ласковой шутливостью говорит ему, усмехаясь:

— Полно, полно, Михайлыч, из-за девок от людей прятаться. — Глаза его смотрят угрожающе, и решительный вид показывает готовность Матвея, в случае неповиновения Андрея, снова поднять скандал на всю деревню. — Сбил девку с панталыку, ославил, теперь к другой норовишь? Негоже тебе эдак перед обществом выставляться. Негоже. Не забывай, что есть у нас в деревне советская власть. Что тебе про это скажут твои партийные товарищи? А? А я дойду-у, дой-ду, до верхов дойду, до власти, до уезда! Нет, пойдем сперва с этим делом все порешим, а там — твоя воля, как знаешь.

Андрей, видя, что тот без скандала не отстанет, потупясь, побрел за Матвеем.

Вернулся Андрей только на другой день, пьяненький. Он прошел в избу, сел на лавку, уронив голову на руки, и долго сидел так, не говоря ни слова. Потом неожиданно поднял голову и, не глядя на Наталью, объявил ей, что женится на Анне Сартасовой.

Наталья ничего не сказала, только руки ее, что-то перебиравшие на груди у кофточки, бессильно упали вниз.

Прошла минута… другая, и она спросила брата каким-то незнакомым сдавленным голосом:

— А как же мы?

— Кто — вы?

— Ну мы: я, Федор, Степка… Куда же нам-то?

— Как куда? — удивился Андрей, — Зачем вам куда-то деваться?

— Потому что не будет нам с ней жизни в одной избе! — со сдержанным гневом ответила Наталья. — Меня она, кроме, как «мокрохвостая», и не называет никак. А Степке — хуже мачехи будет.

— Ну, это ты уж слишком! — вспыхнул Андрей. — Что, по-твоему, не человек она?

— Смотри, Андрюша, — вздохнула Наталья, с укором глядя на брата. — Пожалеешь потом. Я бы еще подумала на твоем месте…

— Подумала, подумала! — зло закричал вдруг Андрей. — Поздно теперь думать-то, раз дело сделано. И жалеть не о чем. Все равно моя голова пропащая!

На другой день после прихода Анны в дом Кузнецовых Наталья собрала нехитрое свое имущество и перешла жить к Анне Константиновне.

Вскоре ушел и Федор. Он переехал в соседнее село и поступил подручным к местному кузнецу.

Из младших Кузнецовых остался с Андреем один Степка. Анна не обижала его. Наоборот, относилась к нему ласково, кормила вкусными оладьями, покупала обновки.

Степка ест румяные, похрустывающие на зубах оладьи, заикаясь, сдавленным голосом благодарит Анну и поскорее выбирается из дому.

Опять к Наталье…

…На крыльце часто-часто защелкали каблучки. Наталья поспешно вытирает заплаканные глаза. Но уже поздно. Вошла Анна Константиновна. Все поняв, она остановилась против Натальи.

— Все слезы проливаешь? — с шутливой иронией спрашивает она.

Наталья виновато молчит.

— И долго ты свои слезные ручьи еще разводить думаешь? — все так же продолжает Анна Константиновна. — Или, может быть, за ум возьмешься, за дело?

— Да за какое же дело-то, Анна Константиновна? — уже откровенно всхлипывает Наталья. — Я бы рада, да ведь нет его. В батрачки идти к кулаку?.. В няньки к кому-нибудь?..

— Вот-вот разохалась, — смеется Анна Константиновна. — Будто на необитаемом острове ты, так и пропадешь в одиночку. А это вот видела?! — весело спрашивает она, поднося к заплаканному лицу Натальи бумажку.

— Ой, что это?! — сразу переставая плакать, схватила Наталья бумажку и просияла: — Путевка?! На курсы избачей! Для меня?

— А за кого же еще Захар Петрович в райисполком хлопотать ездил? За меня, что ли? — засмеялась Анна Константиновна. Она положила на плечи Натальи руки и строго прикрикнула: — Вытри слезы сейчас же! — И с улыбкой глядя, как Наталья послушно вытирает глаза, распорядилась: — Собирайся, завтра с утра поедешь в город. Жить будешь у моей приятельницы. Вот тебе адрес. Она как раз этими курсами и заведует. Через год кончишь, приедешь сюда же избачом. Да пиши, как у тебя там будут дела идти. Подробно, чтоб я о тебе все знала. А слезы… если я их еще у тебя увижу — на глаза не показывайся!

…В доме Кузнецовых, на правах родственника, все чаще стал появляться Матвей Сартасов.

Он вытаскивает из-за пазухи большие листы чистой бумаги и заставляет Андрея писать заявления, жалобы и прошения в район, в которых просит освободить его от непосильного налога, неправильного, по злобе наложенного, твердого задания по сдаче хлеба. Жалуется на притеснения местных властей, на неурожай, на свои преклонные годы, ссылается на полоумное, неспособное к труду «дите» — Анисью.

Андрей морщится, но терпеливо заносит его жалобы на бумагу своим красивым, с писарскими завитушками почерком. Только когда Матвей, все больше распаляясь, начинает поносить председателя сельсовета, называя Захара живодером и пьяницей, Андрей хмурится и решительно отодвигает бумагу.

— Не буду я это писать. Брехня все. Не пьет он и к чужому пальцем не притронется.

Матвей немного остывает и, отведя душу в устной ругани по адресу Захара, продолжает диктовать. Потом прячет бумаги за пазуху и ездит с ними в район к своему человеку.

Однажды Матвей приехал из района особенно возбужденный и расстроенный.

Он перечисляет сидящему за столом Андрею, загибая по очереди пухлые, короткие пальцы, обросшие рыжим колючим пухом:

— В Белоярье Николая Степановича Поползухина из дома выжили, хозяйство все нарушили, хлеб увезли; в Заозерном у Павла Тянулина тоже хлеб весь повывезли не только с амбаров, а и в ямах нашарили, окаянные, и самого отправили невесть куда. За укрывательство хлеба, говорят. А чей он, хлеб-то?! От кого его укрывать, ежели он мой? В Воскресенском — и говорить нечего: всех справных, самых почтенных к ногтю норовят. И хотя бы кто, кто? Своя же голь недобитая, вроде нашего Антошки. Твердое заданье придумали!

Андрей хмурится, смотрит в угол мимо Матвея, старающегося поймать его взгляд.

— И у нас не миновать того, Михайлыч, не миновать, — сокрушенно вздыхает Матвей, возбужденно шевеля рыжими пальцами. — Антошка с Захаркой давно на наши крыши зенки пялят, да раньше им от власти окорот был. А теперь остервенели. Артель сколачивают… Видно, не на кого нам надеяться. Был в волости один свой человек. Заступался, содействовал. А теперь и он отшатнулся. Нет, плохо, плохо дело…

Матвей на минуту замолкает, потом говорит:

— Я думаю, Михайлыч, скотину всю порешить. Уж коли не мне, так и не тем голодранцам. Пусть гниет, а не им.

Андрей молчит, думает о чем-то своем.

— А хлеб, хлеб куда девать? — поднимает свои озабоченные глаза Матвей. — Осенью удалось схоронить на гумне две ямы. Ну это еще бог с ним. Сгниет. А в амбарах, в амбарах-то куда? Неужто им отдавать? — и толкнув Андрея в плечо, шепчет: — Нет у тебя на примете, Михайлыч, такого местечка укромного? Как ты думаешь о своем амбаре, зятюшко? К тебе ведь они пока что не сунутся.

Но Андрей молчит или говорит что-то невнятное, и Матвей снова вскидывается:

— Ты не думай, Михайлыч, что тебя это минует. Не минует и тебя, нет, не минует!

Андрей протестующе поднимает на него глаза, но Матвей не дает ему говорить, продолжает:

— Хозяйство справное? Справное. Мне родня? Родня! И — шабаш, к ногтю! И тебя к ногтю. Не минует! А нет — так заневолят, — снова шепчет он в ухо Андрею, — заневолят на ихнюю голую колхозию день и ночь спину в кузне ломать да еще на паек посадят. Не слаще нашего придется.

При угрозе «заневолить» Андрей поднимает голову.

— Ну это, брат, шалишь. Что-что, а уж заневолить я себя не допущу. Коль на то пошло, я и в городе себе работу сыщу, не хуже здешней. Меня уже давно на станции в депо зовут работать. Мастеровой народ везде нужен.

— Э-эх, што там в городе! В городе теперь тоже разворотливому человеку ходу нет. Одно слово — «ликвидация»! — злобно сплевывает он в угол. — В городе-то они наперед всех линию свою вывели. Эх, взял бы ихнюю колхозию!.. Да Федьки нет! — с тоской восклицает Матвей. — Был бы Федька, он им… — но увидев помрачневшее при упоминании о Федьке лицо Андрея, Матвей спохватывается, говорит уже по-другому; — Был бы сын дома — все было бы с кем душу отвести! Да нет его! Нет сыночка! — деланно всхлипывает Матвей. — Страдает на чужой сторонушке!..

По деревне давно ходят слухи, что из ссылки Федька сбежал и живет, скрываясь где-то в окрестных деревнях. Но Матвей, говоря о Федьке, всегда всплакивал, ссылаясь на «чужую сторонушку», где должен был страдать его сын.

Когда Матвей ушел, Анна, что-то кроившая из полос цветной материи, повернула к Андрею сухощавое лицо с обидчиво поджатыми тонкими губами.

— Прямо тошно смотреть, как ты с родным дядей моим обходишься!

— А что? — удивленно поднял на нее глаза Андрей.

— А что, а что… — сидит, напыжился, как сыч! А да два… а путного слова не услышишь!

— Да что я с ним должен… — устало отмахивается Андрей, — любезности разводить?

— Должен не должен, а посоветовать что — мог бы, не чужой! Мне он за родного отца, дядя-то Матвей. Да и хлеба воз-другой в амбар пустить — не лопнул бы амбар, не больно он от богатства у тебя ломится. С другими, небось, умник умником, а тут родной дядя, можно сказать, жизни решается, а ты путного слова сказать не можешь.

— Да что я ему на самом деле, — сердится Андрей, — адвокат, что ли?

— Да ведь родня!

— Знаю я ее, эту родню. Как в силе был, так бывало середь зимы снегу не выпросишь.

— Что, поди скажешь, не давал он, не помогал никому?

— Давать-то давал, только потом за эту помощь семь потов сгонял.

— Что ж это выходит: родной человек пропадает, а мы ручки сложим да поглядывать станем? Так, по-твоему? Пока до самих не доберутся?

— Сам пускай расквитывается. Мне-то не о чем заботиться. Я весь тут: две руки да молоток — все мое богатство. А он еще меня запутать хочет.

Анна обиженно умолкает. Это у нее на день, на два. В такие дни все, что она подает на стол Андрею, Степке, не ставится, а шлепается, тычется им под нос. Чашки, горшки, чугуны в печке под ее руками тоже громко и обиженно звенят. Степка в такое настроение Анны не знает, куда деваться, а Андрей, как бы ничего не замечая, спокойно и неторопливо ест, не спеша одевается и отправляется на весь день в кузницу.