Старуха 5

На работу Юрий Борисович приходил обычно часикам так к девяти, а иногда и вовсе к полудню: утром, по давно заведенной традиции, работали исключительно женщины. То есть не столько по традиции, сколько потому, что из шестнадцати дикторов только четверо были мужчинами и их, мужчин, просто на все передачи не хватало. Особенно не хватало их по выходным, ведь по воскресеньям на работу ходил лишь один, а второго – подсменного – просто при необходимости вызывали если дежурный диктор не мог работать по какой-то причине. Что было совсем нетрудно проделать: после того, как весной тридцать восьмого для Комитета по радиофикации и радиоинформации НТК выстроил три жилых дома практически рядом со студией, любому из дикторов до работы пешком неспешным шагом было дойти от силы минут семь.

Но в это воскресенье Юрия Борисовича подняли уже в четыре утра, причем даже не по телефону (а телефоны были поставлены в квартирах каждого диктора… как, впрочем, вообще во всех квартирах домов Радиокомитета): к нему домой буквально вломился редактор отдела новостей. И отдельно предупредил, чтобы Юрий Борисович «оделся поприличнее»: вообще-то все знали, что он и на работу часто приходил в майке и сатиновых шароварах, обувшись в сандалии на босу ногу, объясняя это тем, что «слушатели-то меня не видят». Но «приличный» костюм у него имелся, причем даже два: после того, как в Москве заработало телевидение, кто-то наверху решил, что и по телевизору новости должны читать дикторы с радио – и всех их немедленно «приодели». Причем так приодели, что весь мир обзавидоваться мог, даже слухи ходили, что Оле Высоцкой, Насте Головиной, Наташе Толстовой и Жене Гольдиной костюмы лично академик Синицкая шила. Слухи, конечно, врали – но вот покрой этих костюмов точно Вера Андреевна предложила, она такие сама себе и придумала…

Но до сегодняшнего дня из дикторов радио на телевидение по праздникам приглашали лишь Олю Высоцкую и – по разу – Вову Герцика и Колю Дубравина, а остальные на экранах телевизоров еще не появлялись. Но все когда-то случается в первый раз, тем более что Вова сейчас вообще в отпуске был, а «подсменным» сегодня назначен Боря Рябикин, про которого деятели телевидения сказали, что «на экран такого выпускать нельзя, чтобы дети по ночам писаться от страха не стали». Зря сказали, ведь Боря рожи им корчил просто от веселости характера – но с телевизионщиками не поспоришь…

Так что Юрий Борисович за десять минут облачился в лучший костюм, галстук нацепил – и поспешил в студию. С тем, чтобы начать работу уже на первом, пятичасовом выпуске новостей. Но какую ему предстоит читать новость, он еще не знал: редактор лишь сказал, что «позвонили сверху, сказали, что читать должен Левитан – а что читать, не сообщили, просто предупредили, что будет важное правительственное сообщение и текст к пяти часам в студию привезут». Поэтому предчувствия у диктора Радиокомитета Юрия Борисовича Левитана были самые мрачные.

В студии тоже народ был несколько… пришибленный. Всё, как и всегда, к передаче было готово, но не слышались обычные шутки и тихая перебранка редакторов и электриков, а Зоя Викторова и Оля Дмитриева, которые должны были отработать с утра, сидели тихими мышками в углу редакторской, даже не озаботившись традиционным уже чаем с плюшками. А ведущий редактор утренних передач на немой вопрос Юрия Борисовича лишь тихо сообщил:

– Ждем, позвонили уже, сказали, что машина выехала.

Машина – машиной, а радио работало точно по часам, в пять утра передача должна была начаться независимо вообще ни от чего. Так что напряжение в студии все нарастало – и лишь когда минуты за три до начала хлопнула входная дверь, люди в студии расслабились. Точнее, наоборот собрались: нужно было работать, и работать, как ни в чем не бывало. А все внешние неудобства – зачем советскому народу о них знать?

Так что сразу после того, как пробили кремлевские куранты, Юрий Владимирович, глядя через стекло студии на то, как редактор судорожно распечатывает конверт с текстом, свои глубоким голосом точно по расписанию начал «работать»:

– Товарищи, прослушайте важное правительственное сообщение…

Лиза Емельянова, постоянно ходившая в студии в тапочках на толстой войлочной подошве, выхватила листы бумаги из рук редактора и абсолютно неслышно, как это умела проделывать лишь она одна, вошла в студию и положила текст на стол перед диктором. Неслышно перебирать бумаги на столе многие дикторы умели, но Лиза это проделывала столь виртуозно, что даже среди «своих» она получила прозвище «тихоня».

А Юрий Борисович глубоко вздохнул, опустил взгляд на лежащие перед ним листы с текстом, и – ни делая ни малейшего перерыва с ранее произнесенным – начал зачитывать это самое «важное правительственное». При первом же взгляде на текст по спине Юрия Борисовича пробежали мурашки, но голос у него не дрогнул, и он сообщил всему советскому народу:

– Советское правительство с глубоким прискорбием сообщает, что сегодня, в половине четвертого ночи, остановилось сердце верного сына советского народа, Председателя Государственного комитета по планированию товарища Куйбышева Валериана Владимировича…