Старуха 5

Глава 13

Самой большой проблемой для Советской армии стала эвакуация населения из прифронтовой полосы. То есть технически это проблемой не было, но вот люди к эвакуации отнеслись довольно странно. Проще всего было в Западной Белоруссии: народ в целом молча грузился на выделенные автомобили. Хотя отдельные граждане всячески возражали и эвакуироваться явно не желали, большинство белорусов восприняло процедуру очень спокойно, а остались в основном поляки и евреи (что очень сильно удивляло Лаврентия Павловича, который был назначен ответственным за вывоз людей). Хотя все же евреи тоже в большинстве были «за», но вот оставить «нажитое непосильным трудом» большинство из этого большинства категорически не желало – а условия эвакуации были простыми: вывозили людей с минимумом вещей, еще разрешалось захватить с собой мелкую домашнюю скотинку (только собак и кошек, даже кур забирать запрещалось).

Причины такого «минимализма» были просты и понятны: скотину кормить при эвакуации было просто нечем и там, куда людей вывозили, места для домашней живности просто не было – но вот некоторым это почему-то сильно не понравилось. Еще не понравилось и то, что уже в момент эвакуации всех молодых мужчин прямо на месте и мобилизовывали, указ об этом Вячеслав Михайлович зачитал по радио утром в понедельник – так что довольно много народа решили остаться чтобы «в армию не забрили».

Но почему-то больше всего народу не захотело эвакуироваться из городов, и Лаврентия Павловича сообщения об этом доводили буквально до бешенства. Страна тратила огромное количество драгоценных ресурсов для того, чтобы в прифронтовую зону направить десятки тысяч автомобилей и автобусов – но они из городов выезжали полупустыми. Впрочем, долго беситься у Берии не получалось – других забот хватало, и больше всего забот было по части зачистки прифронтовых территорий от вражеской агентуры. А агентуры оказалось очень много, и местами эта «агентура» просто на части РККА в открытую нападала – хотя, как его и предупреждала соседка, этим в основном отметились жители Львова и Станислава, а так же окрестные хуторяне…

Но вот кроме этой самой прифронтовой полосы советские граждане к войне отнеслись несколько иначе, чем «в прошлой жизни», что не смогла не отметить про себя Вера. То есть совсем иначе относились: перед военкоматами не стояли очереди добровольцев – что, впрочем, объяснялось тем, что Молотов в своей речи особо подчеркнул о необходимости «соблюдать трудовую дисциплину и наращивать выпуск продукции», да и в магазинах ажиотажа не наблюдалось. И вообще, народ, казалось, еще не осознал, что мирная жизнь закончилась.

Весь народ, включая и «творческую элиту»: вечером во вторник к Вере в гости заехал лично товарищ Ворошилов:

– Вера Андреевна, вы уж извините, что решил вас побеспокоить…

– Климент Ефремович, вы бы еще перед визитом подучились расшаркиваться и краснеть. У нас война, и я с работы вроде пока не уволена, так что излагайте.

– Да не по вашей работе вопрос, вот… тут один товарищ, Василий Лебедев…

– Знаю такого, и что он натворил?

– Он стихи написал, принес в редакцию «Красной Звезды», а я вот думаю: печатать такое или нет. Вроде и нужно бы: стих вроде как народ на защиту Родины призывает. К тому же Коптелев Александр Васильевич, ну, который Александров, для стиха и музыку написал. Сейчас Александров с хором ансамбля красноармейской песни ее уже разучивает… но мне что-то в ней не нравится. Вы не посмотрите? Я-то по музыке тот еще специалист…

Вера взяла лист бумаги с напечатанным на машинке текстом, прочитала. Поморщилась: отдельные слова и даже фразы вроде как на то, что она помнила, были похожи… слегка похожи, но Вере «новый» текст показался уж больно вычурным и каким-то слащавым – и потому фальшивым. И у нее в голове родилось сильное подозрение, что и с музыкой все не так уж славно:

– А где они репетируют?

– Репетируют что?

– Песню эту. Под управлением Александрова.

– Не знаю точно, вроде в клубе железнодорожников…

– Едем, посмотрим и послушаем, что у них получается: есть мнение, что если кое-что по мелочи поправить, то выйдет у них именно то, что нам надо.

Товарищ Ворошилов к Вере приехал не просто так: он неоднократно слышал от очень разных людей, что «в музыке и песнях Старуха разбирается лучше всех в стране». Да и сам давно уже так думал, ведь пластинки с музыкой в ее исполнении и сочиненные ею песни почему-то в народе обрели огромную популярность, которая не снилась и признанным мэтрам музыкального искусства. Но вот того, что Вера решит «поправить» этих мэтров, он явно не ожидал. Тем не менее с Верой на «площадь трех вокзалов» поехал и даже сел рядом, только не для того, чтобы музыку послушать, а поглядеть на ее реакцию: что-то ему подсказывало, что это будет очень интересно.

Интересно было: Вера слушала довольно уже слаженное пение хора корча такие рожи, что Климент Ефремович едва от смеха удерживался, а на музыкантов – которые, по мнению военачальника, играли просто замечательно, смотрела с таким выражением на лице, с каким взрослые смотрят на детсадовцев, которые, заигравшись, намочили штанишки – со смесью жалости и брезгливости. А сидящий на крайнем кресле первого ряда Лебедев-Кумач поглядывал на Веру с явной опаской – но пока Вера слушала молча. А когда хор, после замечаний Александра Васильевича, исполнил песню еще раз, Вера встала и громко объявила:

– Так, товарищи, мне не нравится то, что вы впустую здесь воздух сотрясаете. Дело вы для страны делаете нужное, но делаете его не там, где требуется. Климент Ефремович, вызовите автобусы или хоть грузовики, и все мы сейчас отправляемся в Лианозово, чтобы воздух сотрясать уже в большой студии «Мелодии». Если успеем записаться часов до двух ночи, то завтра уже и пластинку выпустим… Товарищ Ворошилов, вы распорядитесь насчет хора и оркестра, я их в студии через час ждать буду, а вот Александр Васильевич и Василий Иванович со мной туда поедут, мне с ними еще кое-что обсудить нужно…

С композитором и поэтом Вера сначала зашла в «малую студию», и там, усадив их в кресла, сообщила:

– Я вас отдельно пригласила чтобы сообщить, что это говно мы играть и петь не будем.

– А зачем же…

– Дослушайте. Вы все сделали правильно, ну, почти все. Однако отдельные мелкие мелочи вы не учли, и я сейчас поясню, какие именно. Начнем с вас, Василий Иванович. Вы, когда слова писали, писали же просто стихотворение, так?

– Откровенно говоря…

– Вы писали патриотическое стихотворение про войну и про то, как люди должны Родину защищать – и это замечательно. Но вы не учли, вы просто не знали, что это – не обычная война, а война, целью которой является уничтожение всего советского народа, физическое уничтожение. И наша сейчас задача – не просто отбросить врага, а полностью его разгромить, причем так, чтобы у внуков нынешних захватчиков энурез случался при намеке на мысль о том, что можно воевать в Россией.

– Энурез – это что?

– Это – непроизвольное мочеиспускание. Так вот, исходя из этого радостный куплет о быстрой победе над врагом мы просто вычеркиваем: не будет быстрой и легкой победы, будет тяжелейшая война. Далее, когда вы создавали стихотворение, вы, скорее всего, не задумывались над тем, чтобы превратить его в песню – а потому слова расставляли несколько иначе, чем следовало бы. И еще, мимоходом замечу, отдельные поэтические метафоры у вас получились слишком уж высокопарными – но это хорошо для спортивного марша, а не для духоподъемной песни. Ну нахрена нам в ней бушующий ураган? Нам нужно взять другой образ, образ того, как ярость медленно, но неотвратимо поднимается. Вот так, например… то есть мы тут несколько слов переставили, метафоры чуть-чуть понагляднее сделали… Вы согласны с моими предложениями?

– Ну… да.

– Теперь перейдем к вам, Александр Васильевич. Замечания те же: мы не спортивный марш сочиняем, а именно что духоподъемное произведение. Да, вы тут еще и о предварительный вариант стихотворения споткнулись, и все равно в целом музыку создали очень даже приемлемую. Но нам-то нужна музыка не приемлемая, а гениальная! Так что берите доработанный текст, следите за словами – сами следите, даже, если хотите, пойте, а я покажу, какую аранжировку вашего произведения тут будет более уместно использовать…

Вера села за рояль, слегка размяла руки – и сыграла то, что помнила еще по «прошлой жизни». Но только сыграла, слушая негромкое, вполголоса, исполнение песни двумя мужчинами, время от времени комментируя:

– Вот тут нужно от пиано хору подняться до крещендо, подкрепляя образ, создаваемый словами – но вы и сами это прекрасно отработаете. Ну, что скажете?

– Ну что скажу, – тихо заметил Василий Иванович, – вы могли бы нас и вовсе не приглашать, у вас и без нашего участия…

– Глупости не говорите! У вас я всего лишь десяток слов поменяла, кое-что местами переставила, пафосную чушь, явно лишнюю сегодня, выкинула – но если бы не вы, то хрен я бы смогла хоть что-либо близкое услышать. И, чтобы два раза не вставать, замечу, что и у Александра Васильевича я лишь пару нот поменяла, ритмику слегка усилила – а вот сама ничего вообще не придумала. Вы можете хоть у товарища Сталина подтверждение спросить: Вера Синицкая всегда просто берет что-то готовое и придает этому товарный вид… чаще всего придает, если это вообще возможно. А тут мне даже усилий особых прилагать не пришлось! Вы бы и сами все это прекрасно проделали, будь у вас времени побольше. Но вы поспешили – а кто спешит, тот ошибается. Ну а моя работа – не давать людям ошибаться… ну что, понравилось вам, что вы сотворили?

– Довольно неплохо…

– Так, – Вера повернулась к тихо вошедшему в студию Мише Терехову, – сейчас вот эти оба два с хором и оркестром исполнят в большой студии песню, а ты ее запишешь и утром уже тираж студия повезет по магазинам, а сигналки – на радио отправишь курьером. Не получится сигналку отпечатать, отвезешь копию пленки, у них магнитофон есть, но в восемь утра то, что они исполнят, должно прозвучать по радио. Поднимай всех, Ираклия Константиновича тоже… пригласи, вас ведь ночью кормить нужно будет. И хор с оркестром, и авторов – а я домой поеду.

– Ночью? Сама за рулем?

– Ну сюда же я доехала, так что не дергайся. Вот, уже солдатики подъехали, так что приступай к работе: у тебя это будет самым важным делом в этом году. И я не шучу… А на этикетке укажешь: музыка Александрова, слова Лебедева-Кумача, «Священная война». Все, работай…

Когда Вера вышла из студии, Василий Иванович повернулся в Александру Васильевичу:

– Она что, на самом деле думает, что это мы сочинили? У моего варианта с этим общего разве что буквы русского алфавита!

– А у моей музыки – те же семь нот…

Миша, который услышал их разговор, поспешил товарищей упокоить:

– Я думаю, что Вивальди тоже не сразу узнал бы свое «Лето» в Верином исполнении, а уж Бетховен вообще, наверное, и подумать не мог, что на его Вторую симфонию так хорошо ляжет старинная итальянская детская страшилка. Старуха всегда так: берет простые вещи, разные и вроде друг с другом несочетаемые – и делает из них конфетку. И не только в музыке…

В среду в два с копейками Вера пришла в Кремль и направилась в кабинет Сталина. Александр Николаевич при виде ее, одетой в балахонистое платье, вскочил:

– Вера Андреевна, сейчас там проходит совещание военного совета…

– На него и пришла, я же зампред ГКО, у меня работа такая – по военным советам заседать.

– Но вы…

– Сейчас, товарищ Поскребышев, у нас война, и некоторые изменения внешнего вида не дают мне оснований от работы отлынивать. Тем более, что некоторые вопросы, которые на этом совещании рассматриваются, меня непосредственно касаются.

– Я не думаю, что…

– Я думаю, и этого достаточно.

Когда Вера ввалилась в кабинет, сидящие вокруг стола военные на нее покосились очень неодобрительно, а Иосиф Виссарионович, если и хотел что-то по поводу незапланированного визита сказать, сделать это просто не успел: Вера, быстро оглядев собравшихся, заговорила первой.

– Судя по коллективу, сегодня вы обсуждаете наши провалы на фронте, из-за которых половину тут собравшихся было бы хорошо расстрелять. Но расстреливать мы никого не будем – просто потому, что хватит нам и тех покойников, которые героически Родину защищали, но погибли в боях.

– Вера Андреевна! – все же Иосиф Виссарионович решил сказать свое веское слово.

– Я думаю, сейчас не время обсуждать, кто виноват, а нужно решать, что делать. Потому что товарищ Жуков героически на Украине просрал все полимеры, и, чтобы у нас по этой части хоть что-то осталось, я предлагаю начальником КОВО назначить генерал-лейтенанта Ватутина. А Жукова отправить в тыл, руководить обучением мобилизованных товарищей. Потому что в КОВО его держать было бы в корне неверно: товарищ Жуков хоть и исполнителен, но туп. Однако он туп, но исполнителен, и под его руководством формирование новых частей из мобилизованных пойдет быстро и качественно.

Жуков покраснел от злости, вскочил – но сказать ничего не успел, так как Иосиф Виссарионович задал Вере вопрос:

– То есть вы считаете, что товарища Жукова можно не расстреливать?

– Пока – да, можно. Пока мы не подсчитали, сколько бойцов погибло из-за рукожопости руководства КОВО. А если он к тому времени покажет, что хоть подготовкой новых бойцов он руководить способен… ну нет у нас в достатке нормальных генералов, так что пусть хоть так пользу приносит.

В ответ на эту реплику Сталин лишь хмыкнул: он уже давно привык к Вериным «закидонам», но вот большинство командиров РККА, сидящих в кабинете, все сказанное приняли вполне себе всерьез.

– И вы считаете, что товарищ Ватутин…

– А в помощь ему товарища Кирпоноса отправим, там одному человеку с творящимся бардаком справиться будет ой как не просто. Ну а вдвоем… Михаил Петрович тоже не пальцем делан, с Николаем Федоровичем они порядок там быстро наведут.

– Боюсь, что вы слишком уж оптимистично на наше положение смотрите, – не удержался заместитель Шапошникова, – и, скорее всего, просто не знаете еще, что утром в войну против нас и Венгрия вступила.

– Даже так? Ну что же… приказ будет простым: венгров в плен не брать. Румын, кстати, тоже, а защищать Родину от румынов стоит отправить товарища Толбухина.

– Это почему? – все так же, с легкой усмешкой на губах, поинтересовался Сталин.

– Нравится мне Федор Иванович, вот почему. Нравится то, как у него в дивизии бойцы быстро освоили новую технику: у него, пожалуй, единственного из нынешних комдивов, каждый боец умеет автомашину водить или мотоцикл, а каждый третий, если не каждый второй, и с танком справится. Я ему передам пару сотен «терминаторов», с ними он румыну покажет русскую народную кузькину мать.

– Довод веский, но Толбухин сейчас на Кавказе…

– Лазарь Моисеевич, если мне склероз не изменяет – а мой всегда при мне – обещает дивизию, причем любую, аж с Урала до фронта за два дня передислоцировать. А тут все же поближе будет.

– Вера Андреевна, вы закончили?

– Ну, почти. Я просто пришла сказать, что очень сильно возражаю против любых необоснованных наказаний наших генералов. Я даже против того, чтобы их в угол ставили и конфетку отнимали, а уж по поводу расстрелов… если надо будет, я сама кого угодно расстреляю, но сейчас этого делать точно не следует. Так что просьба у меня: захотите кого-то расстрелять – просто передайте товарища мне… на опыты. И я решу, что с таким товарищем делать.

– Мы учтем ваше… пожелание.

– Это не пожелание, а приказ зампреда ГКО. Причем – с тремя решающими голосами, так что у меня теперь всегда решающее большинство в ГКО будет.

– И с чего это у вас три голоса? – Сталин уже чуть не в открытую смеялся.

– А вот с чего, – Вера погладила себя по животу. – Трое нас тут, я и вот эти двое… Ладно, приказ отдала, пошла я: душновато тут у вас, а еще и накурили. Но вы – учтите!

Когда Вера вышла, Сталин, стараясь не улыбаться, заметил:

– Ну ладно, посмеялись – и хватит, займемся делом.

– А я, пожалуй, поддержу предложение Веры Андреевны, – сказал Борис Михайлович, – под руководством товарища Ватутина план обороны на Украине и разрабатывался, так что пусть он его и воплощает. И товарища Кирпоноса заместителем его назначить стоит, он среди бойцов и командиров большим авторитетом пользуется…

Через полтора часа, когда совещание закончилось и его участники покинули кабинет, Борис Михайлович подошел к Жукову и тихо сказал:

– Вам бы, Георгий Константинович, не злиться следовало, а свечку за здоровье Веры Андреевны поставить: она вам сегодня, между прочим, жизнь спасла. И не только вам…

Вообще-то Вера на заседание ГКО пришла вовсе не за тем, чтобы давать какие-то «военные советы». Но она помнила, что в горячке первых дней войны немало командиров пострадали напрасно, многих из тех, кто тогда был расстрелян, оправдали еще во время войны – но сделанного-то уже не воротить было. А как неплохой учитель, она прекрасно знала, что даже серьезные драки, намечающиеся среди школьников, легко предотвратить вот такой тупенькой буффонадой: народ посмеялся, злость приглушилась – и уже что-то и драться не особо хочется. Насчет товарища Ватутина – это было простым совпадением, а про Кирпоноса Вера помнила лишь то, что он героически погиб в начале войны как раз на Украине. И про Толбухина она помнила то, что в честь него даже город в Болгарии был назван, а значит он где-то в тех краях и воевал. Ну а что по этому поводу подумали товарищи военные, ее волновало крайне мало – но военные подумали достаточно интересно – и авторитет генерал-полковника Синицкой в армии сильно поднялся. А уж как ее авторитет поднялся среди простого народа…

Сталину пластинку со «Священной войной» принесли поздно вечером, из самого первого, еще «сигнального» тиража принесли: он поинтересовался, что за песню ранним утром по радио передали. Причем пластинку принес лично Миша Терехов – очень гордящийся «оказанным доверием», и на вопрос Иосифа Виссарионовича он ответил честно:

– Как нам Стару… Вера Андреевна сказала, так мы и написали.

– Хм… а причем тут Вера Андреевна?

– Да при всем. Я же звукооператором на этой записи был, так вот: начальный вариант – что слов, что музыки – был… я же музыкальное образование имею, в музыке разбираюсь – так вот было полное… не очень хорошо, а Старуха все переделала и получилось вот это: слушаешь – и аж мурашки по коже, хочется вскочить и бегом в армию записываться. У нас в студии все так же считают, относительно Вериного варианта. Правда, она, как всегда, сказала, что она только с аранжировкой немного помогла…

– Насколько немного?

– Переписала все вообще.

– Тогда мы поступим… вы поступите так: на тираже на этикетке допишите «в аранжировке В.А Синицкой».

– Она меня убьет!

– Я ей сам об этом скажу, скажу, что я распорядился так писать. Только один вопрос: вы мне пластинку только сейчас принесли и говорите, что это чуть ли не первый оттиск, а пластинку, говорят, уже с утра даже в газетных киосках продавали.

– Мы до утра успели только гибкую сделать, на лавсане: матрицу на американском рекордере изготовили, это быстро, но качество куда как хуже. Но Старуха сказала, что нужно сначала сделать быстро, а потом уже хорошо.

– А вы, гляжу, пластику только с одной песней выпустили? – Сталин еще раз покрутил в руках «миньон» с алой этикеткой с одной стороны пластинки.

– Мы просто вторую тиражную матрицу изготовить не успели. Да и не знаем пока, какую песню на вторую сторону поместить. Правда Старуха какой-то марш написала очень интересный, давно еще – но она только ржет, когда его слышит, и на пластинку записывать его не велела.

– Ну, раз не велела… в магнитофонная запись у вас есть? Я бы послушал: она иногда такое выдает… хотя нет, не надо: мы должны уважать желания автора. А за то, что за ночь вы эту пластинку сделали, мы всему трудовому коллективу вручим «Трудовую доблесть».

– А можно и Ираклию Константиновичу?

– Вы же руководитель студии, вот сами и решайте, кто медали достоин. Список всех участвующих в записи, я имею в виду работников студии, завтра в секретариат занесите, желательно до обеда…

А совсем уже вечером, даже, скорее, ночью Иосиф Виссарионович, закончив совещание с Тихоновым и Берией по вопросам обеспечения армии боеприпасами, поинтересовался:

– Лаврентий, а у Старухи что, на самом деле двойня?

– А ты думаешь, что я только за ней и слежу, у меня дел других нет кроме как проверять, хорошо ли она кашку кушала и одевалась ли по погоде? Двойня у нее, состояние здоровья отменное, анализы все превосходные. Даже зубы в порядке: она придумала какие-то пилюли минеральные для беременных, и жрет их три раза в день. К тому же с капризами она завязала: еще в прошлый раз Виктора своего доставала: ананасов хочу, авокадов – так мы с ним через Марту и ананасы достали, и авокадо эти аж из Калифорнии притащили, и как она снова песню свою завела, мы раз – и ананас ей на стол, и авокадо. Кстати, бутерброды с авокадо – штука вкуснейшая оказалась, мы сейчас с товарищем Кимом договорились, чтобы он на юге плантации разбил…

– А ты Веру Андреевну объел, значит…

– Пришлось: оказывается, это авокадо беременным-то нельзя, и кормящим матерям тоже, а она просто капризничала так. Но, как видишь, и от капризов ее тоже польза есть…

– У нее от всего польза… придумай, как ее за «Священную войну» наградить, мне ее звукооператор сказал, что это она, считай, все сочинила.

– А она опять скажет, что только сбоку стояла… ладно, придумаю, это уж точно не к спеху. А вот что нам с британцами в Норвегии делать...

– А чего тут думать-то? – буквально хрюкнул Валентин Ильич. – Надо просто у Веры спросить – и она нам скажет что. В какой позе и почему именно так и никак иначе…