Старуха 5

Глава 27

За три года НТК создал, по сути, три новых отрасли совершенно народного хозяйства. Правда, первую отрасль «теоретически» создал КГБ, но больше девяноста процентов работ по строительству атомных электростанций все же выполнили предприятия НТК. Потому что по результатам совещания в Кремле, состоявшемся зимой сорок седьмого, почти все предприятия промышленности перешли под руководство Научно-Технического комитета. То есть все предприятия тяжелой промышленности, легкая промышленность осталась большей частью «на вольном выпасе» и она развивалась по своим законам. То есть буквально по своим законам: законодательство СССР благодаря сильному давлению со стороны Иосифа Виссарионовича в этой части изрядно поменялось и теперь почти две трети предприятия легкой промышленности представляли из себя артели, обладающие широчайшей независимостью в плане номенклатуры выпускаемой продукции. Так же на них (именно на артели) распространялись «особые условия» в части внешней торговли, позволяющие им прилично зарабатывать и на иностранных рынках. И многое там приобретать, как для работы, так и для удовлетворения личных потребностей членов артелей (и эти возможности ограничивались лишь объемами их валютной выручки).

А вот вся тяжелая промышленность и особенно машиностроение полностью регулировалось управлениями НТК, после длительных препираний переименованных в министерства. Причем препирались в основном почему-то «старые вояки», объединившиеся в этой борьбе с бывшим наркомом путей сообщения Лазарем Моисеевичем. Но устоять против триумвиата из товарищей Сталина, Молотова и Пономаренко (а так же примкнувшего к ним «пахаря революции» товарища Патоличева) они не смогли, и Лазарь Моисеевич, уже в ранге министра путей сообщения, продолжил свою «непримиримую борьбу с бестолковым руководством НТК». Вере очень нравилось «бороться» с Кагановичем: этот безграмотный крестьянский сын с двумя классами образования, способный на полях газетки за пять минут прикинуть стоимость строительства тысячекилометровой дороги через горы и тайгу где-то на Дальнем Востоке, ошибившись в расчетах не более чем процентов на двадцать (да и то «в сторону увеличения», каждый раз «оправдывая» свои погрешности тем, что он-де «заранее закладывался на разгильдяйство и стихийные бедствия»), после того, как «стороны приходили к соглашению», соглашения эти выполнял с невероятной скоростью. Вот только придти к этому соглашению с ним было очень непросто.

Причем «непростость» эта чаще всего базировалась на причинах скорее идеологических, нежели экономических: так, например, необходимость строительства скоростных железных дорого в первую очередь до Ярославля и Нижнего Новгорода он категорически не желал признавать, считая, что сначала нужно выстроить такую дорогу от Москвы до Ленинграда. Исключительно по той причине, что «Ленинград – это колыбель революции», и он совершенно игнорировал тот факт, что грузопоток меду Москвой и Ярославлем превышал ленинградский почти втрое, а нижегородский – уже больше чем впятеро. И переубедить Лазаря Моисеевича Вера так и не смогла – но товарищ Каганович товарищу Сталину разве что не молился прилюдно, и отказать ему в «небольшой просьбе» даже не попытался. Хотя Председателя НТК при встрече он еще с полгода обзывал всячески…

Однако брань на вороту не виснет, Веру эти (по сути «детские») проявления «классовой ненависти» лишь забавляли, а работу Лазарь Моисеевич организовал на высочайшем уровне. И действительно важнейшие транспортные проекты он вел очень даже неплохо. Так что в сорок девятом первые поезда отправились по БАМу, в пятидесятом эшелоны с разными очень полезными грузами пошли по мосту через Обь между Салехардом и Лабытнанги. А летом пятьдесят первого, после завершения строительства моста через Енисей в Игарке первый поезд из Москвы добрался до новенького Норильска. Вообще у Лазаря Моисеевича была какая-то особая любовь к большим мостам: под его руководством был построен двухпутный мост через Туманган в Корею, три моста через Амур в Маньчжурию, а в Китае силами советских железнодорожников был выстроен мост (и тоже двухпутный) в Ухани, позволивший товарищу Мао впервые связать прямым железнодорожным сообщение Север и Юг Китая.

Но в основном он, конечно же, занимался развитием железнодорожного транспорта «вообще» – и некоторые предлагаемые им проекты у Веры просто оторопь вызывали. Не в силу их «необыкновенности» и изрядной инженерной смелости, а потому, что о подобных Вера Андреевна даже и не слышала. Например, когда для освоения алмазных месторождений Якутии было принято решение о постройке большой ГЖС на Вилюе, Лазарь Моисеевич тут же предложил выстроить к Вилюю железную дорогу от Игарки – а чтобы обеспечить строительство этой дороги рельсами и бетоном, предложил выстроить еще пару металлургических заводов. То есть не НТК предложил, а Иосифу Виссарионовичу, так как он предложил выстроить специализированные именно «железнодорожные» заводы…

Но от прочих «путей сообщения» товарищ Каганович умело отбоярился, организовав (выделив соответствующие подразделения их состава МПС) Министерство речного транспорта и министерство воздушного транспорта. Еще в сорок восьмом выделив, причем очень грамотно – поэтому и речной, и воздушный транспорт тоже стали развиваться очень быстро. Причем речной развивался главным образом как грузовой, а воздушный – почти полностью был теперь пассажирским.

Правда, развитие их теперь шло (главным образом из-за усилий Веры) совсем иначе, чем «в прошлой истории». Еще на совещании сорок седьмого года к Вере разные наркомы выдвинули много претензий по поводу «внезапной переориентации заводов» на выпуск совершенно иной продукции, в частности, несколько крупных речных верфей потеряли заказы на постройку множества речных судов. Не все верфи, но многие: Вера просто заказы эти перераспределила таким образом, что больше половины этих заказов достались уже иностранным судостроителям. По этому поводу ее Иосиф Виссарионович даже «допросил с пристрастием»:

– Вера Андреевна, я что-то вас узнавать перестаю. Вы много лет подряд на каждом углу кричали «поддержим отечественного производителя», а сейчас передали огромное количество заказов на суда за рубеж. Можете мне причины такого вашего решения прояснить?

– Легко. Строить жестяные коробки с моторчиком, именуемые самоходными баржами, нетрудно и недорого. То есть в таком строительстве мы должны платить за работу низкоквалифицированную. Так что иностранцы тут гор златых не получат. А вот наши заводы высвобождаются для выполнения работ сложных, дорогих – и руководители заводов просто вынуждены будут рабочих дополнительно обучать, квалификацию их повышать. Но им лень, или они просто на такое не способны, поэтому из или пинать нужно, или просто с работы гнать. Мы посмотрим, как они с этим делом справляются, а если не справляются, то почему – и чуть позже сделаем соответствующие выводы… и примем соответствующие меры. Но это лишь внешняя канва, а суть заключается в том, что у нас в стране просто не хватает рабочих, и я решила слегка попользоваться рабочими иностранными, заодно и финансово помогая зарубежным госпредприятиям, что укрепляет социалистические центры их экономик.

– Опять агитация?

– Нет, голая экономика: мы получим гораздо больше товаров, чем сами можем произвести. Те же суда речные: немцы и венгры их нам в следующем году построят втрое больше, чем могли бы мы сделать сами. И корейцы тоже, но они уже больше по морскому транспорту и рыболовецкому флоту, а мы тем временем выстроим остродефицитные плавучие краны, ледоколы, другую экзотику. Мы же уже связали Каспий с мировым океаном, так что те же астраханские краны мы в любой реке и в любом море уже сможем использовать.

– Ну хорошо, с этим более или менее понятно, а вот по поводу удобрений…

– С удобрениями еще проще: в стране нашли огромные залежи природного газа, но азотные удобрения мы пока делаем в основном из угля. Из газа из делать дешевле, почти в полтора раза дешевле – однако там потребуются совершенно другое оборудование. Проблема в том, что такое оборудование еще только разрабатывается – но вот угольное продолжать производить особо смысла я не вижу. Своими силами не вижу: нам нужно заводы, которые такое оборудование изготавливают, серьезно перестраивать, чтобы они могли производить оборудование уже газовое. Поэтому есть смысл пока старое оборудование заказывать у иностранцев – но чтобы темпы роста выпуска удобрений не сдерживать, а свои заводы – не заводы удобрений, а заводы, оборудования для этого выпускающие – мы тем временем обновим. Честно говоря, там проще старые заводы снести и новые выстроить… но, чтобы народ не пугать излишне, мы такую перестройку будем поэтапно делать.

– Я что-то раньше не замечал, чтобы вы об испуге народа думали…

– Это лишь форма речи, у нас просто средств нет для одномоментной перестройки всех нужных заводов. Не денег – ресурсов пока нет. Но тут опять с ресурсами нам иностранцы существенно так помогут, и снова скажу: наши, социалистические иностранцы в основном.

– Ну да, шведы разные, австрийцы – куда уж более социалистические-то, так?

– Вы сильно удивитесь, но именно так. В Швеции две трети заказов ушли предприятиям, находящимся в совместной собственности меня и короля Густава, то есть, как ни крути, предприятиям государственным: номинальная форма собственности тут роли не играет ни малейшей. А треть – это просто субподрядчики, которым тот же Густав руки выкручивает чтобы они цены не задирали, так что на чистый капитализм там гроши остаются.

– А австрийцы? У тебя же там нет своих заводов?

– Австрийцы тут вообще не причем, они по старым контрактам делают для нас аммиачные колонны. По старым, я им новых заказов не давала…

Тогда на этом «разборки» и закончились, а уже в сорок девятом половина производства азотных удобрений производилась из природного газа. А половина – по-прежнему из угля, и вовсе не потому, что на модернизацию старых заводов средств не хватало: даже с учетом новых возможностей БАМа возить удобрения на Дальний Восток было невыгодно, а газа для местных заводов удобрений пока не было. Когда страна такая огромная, вопросы стоимости транспорта становятся очень заметными. В том числе и в пассажирских перевозках.

Вера со смехом вспоминала совещание по развитию авиатранспорта, на котором товарищ Ильюшин предложил свой вариант самолета на замену серийному МП-36. По большому счету «лучшесть» предложенной Сергеем Владимировичем машины заключалась в увеличении числа мест до сорока двух и в том, что самолет мог летать уже на пять с лишним тысяч километров. Вера внимательно предложение выслушала, а затем высказала свое мнение:

– Сергей Владимирович, с такими темпами улучшений мы до приличной, удовлетворяющей нужны советского народа, авиатехники доползем лет через сто. Вы вроде и неплохую машину предлагаете, но у нас уже есть почти такая же, и ее мы менять просто не будем. А вот когда вы нам покажете проект машины пассажиров так на сто… я почему-то уверена, что вы – именно вы – нам такой проект предложить сможете уже где-то через год. А чтобы вас легче разрабатывалось, я вам передам описание нового двигателя, турбовинтового, примерно в пять тысяч лошадок.

– Ну да, а когда я вам предоставлю такой проект, вы мне ответите, что у вас уже есть почти такой же от Мясищева и Петлякова…

– Я знаю, чем сейчас занимаются товарищи Мясищев и Петляков, да и все другие конструктора НТК, и я никогда не предлагаю людям заниматься мартышкиным трудом. Сейчас таким самолетом – очень нужным стране самолетом – не занимается никто, и никто еще пару лет просто не сможет этим заняться. Если вы успеете составить проект подобного самолета к концу сорок девятого, то конкурентов у вас в этой области точно не будет.

– Вы предлагаете спроектировать самолет за полтора года?

– Ну да. Вы же вот это чудище спроектировали, если я не ошибаюсь, вообще меньше чем за полгода? И чудище у вас получилось обло озорно огромно стозевно и… в смысле, впечатление производящее правильное – но получилось оно просто поздновато. А вот предлагаемая вам машина… к тому же это будет для вас способом набраться опыта в проектировании настоящих самолетов.

– Видите ли, Вера Андреевна, я самолеты проектирую уже…

– Настоящих современных транспортных самолетов. Следующим проектом будет разработка самолета с пассажировместимостью за полторы сотни человек, летающий на десять тысяч без посадки со скоростью свыше восьмисот километров… но вот так, сразу, без промежуточных проектов никто самолет спроектировать не сможет. Ну так что, беретесь за работу?

С Ильюшиным хороших отношений у Веры так и не сложилось (да она с ним больше и не встречалась ни разу), но самолет он построил. Сначала – на девяносто шесть пассажиров, а еще через пять лет, с появлением более продвинутых двигателей, самолет «слегка удлинился» и стал перевозить уже по сто двадцать человек. Самолет так «Аэрофлоту» понравился, что уже с пятьдесят второго его строили на трех заводах, а к пятьдесят пятому из уже выпустили чуть больше тысячи штук, из которых почти две сотни бороздили небо Европы, работая в европейских авиакомпаниях. А в пятьдесят пятом в небо поднялся уже «трансконтинентальный» реактивный его самолет, перевозящий двести двадцать пассажиров на двенадцать тысяч километров. Почему-то вообще не похожий на знакомый Вере Андреевне Ил-62…

Но все же Вера сама работала больше «на оборону»: ведь американцы даже после «оглушительного провала» своей плутониевой программы от идеи сделать атомную бомбу не отказались и весной сорок девятого в пустыне Нью-Мексико взорвали бомбу урановую, мощностью под двадцать килотонн. И, похоже, были готовы работу эту и дальше продолжать, но товарищ Сталин выступил по телевизору, заявив буквально следующее:

– Как нам стало известно, в Соединенных штатах Америки были проведены испытания оружия огромной разрушающей силы: урановой бомбы. И правящие круги Соединенных штатов могут ошибочно предположить, что они получили решающее военное превосходство над Советским Союзом, однако это не так. От лица Советского правительства я заявляю, что США не располагают монополией на такое оружие, и любая попытка его применения в любой точке мира в любом государстве приведет лишь к уничтожению самих Соединенных штатов. Для того, чтобы это заявление не выглядело голословным утверждением, Советский Союз завтра произведет демонстрационный взрыв советской ядерной бомбы в международных водах акватории моря Бофорта с координатами…

И в указанных координатах был действительно произведен взрыв. Взрыв бомбы мощностью в пять мегатонн, после чего уже товарищ Левитан, зачитывая по радио результаты проведенной демонстрации, упомянул и о том, что «советская бомба оказалась примерно в двести пятьдесят раз мощнее американской», а затем передал «рекомендации» американским атомщикам заниматься не бомбами, а атомными электростанциями – заодно рассказав и о том, что «недавно запущенная Кольская электростанция мощностью в пятьсот двадцать мегаватт является атомной…

До конца года был запущен второй блок Кольской АЭС, и на его открытие даже американских журналистов пригласили… А Иосиф Виссарионович вместе с Лаврентием Павловичем поинтересовались у Веры, как быстро, по ее мнению, янки сами додумаются до идеи водородной бомбы.

– Думать им придется долго, и не потому, что там умных физиков нет. Просто урановое зажигание в водородной бомбе можно использовать только теоретически, на практике пушечная схема заряд дейтерида лития со всей обвязкой разрушит быстрее, чем реакция зажжется. Но додуматься они все же смогут, так что лучше этому Эйзенхауэру довести по дипломатическим каналам, что если мы заметим работу американцев над атомным оружием, то просто сбросим туда нашу бомбу и работу эту прекратим.

– Они могут места работы сильно прикрыть силами ПВО, все же самолеты у них уже довольно неплохие имеются, заметил Лаврентий Павлович.

– Ну наконец-то!

– Что именно наконец? – с подозрением в голосе решил уточнить Иосиф Виссарионович.

– Наконец и вы поймете, зачем мне была нужна эта контора в Реутове. Кстати, американцы тоже поймут, а вы готовьте медаль Героя соцтруда нашему главному конструктору. Даже две медали, за собственно ракету и за двигатели к ней.

Скоро сказка сказывается, а дело делается все же постепенно, но тем не менее уже в октябре пятидесятого СССР запустил (правда, только с третьей попытки) искусственный спутник Земли. С помощью сильно доработанной баллистической ракеты товарища Челомея, для которого Вера в сорок седьмом организовала специальное КБ в Реутове. Для запуска спутника ракету пришлось сильно доработать: на нее поставили вторую ступень (сильно укороченную первую, и с одним двигателем вместо четырех), а еще пришлось добавить сразу четыре стартовых ускорителя из серийных твердотопливных ракет, созданных для подводных лодок – но результат оказался сильно позитивным, по крайней мере президент Эйзенхауэр задумался, а так ли уж необходимо и дальше развивать программу создания атомного оружия.

Но спутник оказался лишь символом начала новой, космической эпохи человеческой цивилизации. Ракету долго доводили до ума, в процессе доводки шесть спутников на орбиту подняли. А двенадцатого апреля пятьдесят седьмого года ракета уже товарища Янгеля (с кислородно-керосиновым двигателем, а не с гидрозино-меланжевым, как ракеты Челомея) подняла в космос космический корабль с человеком на борту. Дату Вера специально такую назначила, а из потенциальных (и известных ей) летчиков и выбирать-то некого особо было, так что первооткрывателем космоса стал Георгий Тимофеевич Береговой. В этой истории он Героем Советского Союза не стал (ну не было страшной войны)… то есть до полета в космос не стал…

Самым забавным для Веры стало то, что работая над ракетно-космической программой она была вынуждена к работе привлекать «совсем других людей». То есть не совсем других, но вот товарища Королева, например, она просто не нашла. То есть нашла, однако в этой истории товарищ никакими ракетами вообще не занимался, а работал в железнодорожном КБ над созданием тепловозов… Хорошо еще, что нашлись Челомей и Янгель, так что СССР снова оказался первым в космосе. И оказался там очень надолго – потому что американцы вообще никакими работами в области ракетостроения не занимались. К тому же германские фельдмаршалы очень ответственно отнеслись к выполнению договоренностей по условиям капитуляции, и почти все офицеры СС были физически уничтожены…

Поэтому после постановки на боевое дежурство ракет Челомея ракетостроение стало развиваться без излишней спешки – что, вообще говоря, лишь способствовало его скорейшему развитию. А еще этому развитию помогало и то, что всей отраслью руководила Вера, не допускавшая никаких внутренних склок между конструкторами. А ракетостроении она разбиралась прекрасно, ведь Вера Андреевна несколько раз успела полюбоваться на выставленную на ВДНХ Р-7 – но в конструкторскую работу она даже и вникать не пыталась, а просто следила за тем, чтобы никто никому не мешал работать. И поэтому на орбите уже в начале шестьдесят первого начали появляться «долговременные станции» серии «Алмаз»: название серии «снова» предложил Владимир Николаевич. Только станции были не совсем «такие» (а точнее, совсем не такие), массой чуть меньше десяти тонн – зато можно было несколько таких модулей состыковывать и получать более крупную станцию, способную обеспечить выполнение большего числа разных исследований. Включая, безусловно, исследование земной поверхности, особенно поверхности Северной Америки…

Николай Семенович Патоличев, которого Иосиф Виссарионович прозвал «главным пахарем революции», сменил товарища Сталина на посту Генсека партии в пятьдесят восьмом: Сталин подал в отставку в день своего восьмидесятилетия. Но оставшиеся ему четырнадцать лет официально считался его советником.

А Вера вышла на пенсию в шестьдесят восьмом – когда ей «по документам» исполнилось шестьдесят. Сосед, об этом узнав, заметил:

– Вот теперь я понял, зачем ты себе годы прибавила: ты еще тогда затеяла на пенсию на пару лет раньше выйти и сидеть на шее трудового народа. Тебе что, на самом деле больше работать не хочется?

– Хочется, но от всей руководящей работы меня уже тошнит. Я все понимаю, кто-то должен и ассенизатором поработать, чтобы все в дерьме не утонули – но я дерьма уже достаточно нахлебалась, пусть молодые этим занимаются. А ведь вроде и люди вокруг хорошие, и работа интересная – но даже на кафедре и то такие склоки возникают, а мне приходится их разруливать… надоело!

– И чем теперь заниматься будешь? Цветочки в Пирогово выращивать?

– Нет. Я вас вот о чем попрошу… что-то не по-людски получается: муж у меня был Андреев, а я – совсем нет. Вы мне так тихонько, без особой огласки, документики на имя Веры Андреевой выправите, хотя бы в память о Вите, и… знаете что? В Подлипках мне квартирку подберите, без выпендрежа, но все же приличную. Есть у меня одна мысль… а стране от нее точно хуже не будет.

Двадцатого апреля семидесятого года в кабинет к завучу школы номер восемь вошла высокая пожилая женщина. И остановилась на пороге, не отвечая даже на вопрос «вы кто и что вам тут нужно». История иногда выкидывает забавных коленца: завучем в школе оказалась знакомая вере Андреевне по «прошлой жизни» Ида Самсоновна.

– Эй, что с вами? Вам плохо?

– Нет, мне хорошо. Извините, мне просто показалось, что я =с вами коглда-то давно встречалась. А пришла я вот по какому поводу: мне сказали, что у вас учительница химии в декрет уходит…

– Уже ушла.

– Прекрасно. То есть понятно, а я как раз преподаватель химии. На пенсии, но сил еще хватает. И если вы решите, что я вам подойду…

– Фууу… конечно подойдете, а если у вас и опыт преподавательский есть… документы у вас с собой? Идемте к директору, его тоже порадуем. Извините, в как к вам обращаться?

– Фамилия моя Андреева, Вера Андреевна я. Надеюсь, что мы очень скоро сделаем школу лучшей в области в химии. И в литературе, вы же литературу преподаете?