Стихи

Дитя сороковых годов,

птенец послевоенных улиц,

я видел много городов,

но мне они не приглянулись.

Меня качали поезда,

меня кружили танцплощадки,

и это, видно, навсегда

со мной, как пальцев отпечатки.

И верно, потому что нет

такого места на планете,

где клином бы на белом свете,

как говорят, сошелся свет, —

я странным чувством полюбил

весь этот беспардонный табор,

в котором ел, с которым пил

и выходил очнуться в тамбур,

чтоб дверь тяжелую рвануть

и захлебнуться жарким ветром…

Куда ты? Но не в этом суть,

и дело все-таки не в этом,

а в том, что к женщине одной,

к какому-то микрорайону,

с отяжелевшей головой

я шел по городу ночному.

Его окраина всегда

меня тревожила сознаньем

того, что дикая трава

вплотную примыкает к зданьям,

что справа глина и бетон,

что где-то рядом запах поля,

клочок зари — ну, словом, воля,

переходящая в закон.

Но мой бессмысленный рассказ

так безнадежно затянулся,

а дело в том, что в этот раз

я заблудился и очнулся

средь крупноблочных корпусов,

занумерованных кварталов,

среди ободранных кустов

и бездыханных самосвалов

и вышел к яркому костру,

к каким-то людям молчаливым.

Они сидели на ветру,

и ветер бешеным порывом

из улицы, как из трубы,

ликуя, вырывался в поле,

свистел, и пламя золотое

сияньем озаряло лбы.

Под этот сумасшедший свист

я увидал с собою рядом

спокойный ряд усталых лиц,

очищенных огнем и мраком,

и понял, что и у меня

лицо почти иконописно

от пляски тени и огня…

Но было все&таки обидно,

что ночь с ее блестящей мглой

так коротка в средине лета,

что ореол над головой

всего лишь только до рассвета.