Страна Ледяного Ужаса. Странное завещание

Глава 8 "Ночлег в пещере"

— Клод, хватай топор и посрубай с верхушек тех сосен лапы!

Распорядился Шатильон, заваливаясь в квартирку, предварительно стряхнув снег и обив ботинки.

— А ветки то нам зачем? Мы же уже провели генеральную уборку.

Растерянно проговорил Вилар.

— Они очень нужны, скоро увидишь, зачем!

Отозвался Бернар, легко подталкивая своего согнувшегося в этом тесном пространстве друга. Клод спорить не стал, послушно забрал топор и направился в сторону четырех красующихся пеньков, заваленных щепой.

— А что прикажешь делать мне?

Поинтересовался раскрасневшийся Сальвадор.

— Учиться разводить костер по-человечески…

Хмыкнул Бернар, тут же перебивая сам себя:

— Подавай бревна, что мы нарубили, да не забудь отряхивать от снега, не хватало нам еще потоп тут устроить.

Недовольно шевельнув усами, Монтеро начал подавать в пещеру брёвна, старательно отряхивая их от снега.

— Их бы еще ошкурить да срезать с одной стороны…

Разъяснял Бернар, аккуратно раскладывая бревна на полу.

— Да уж поди и так переночуем, главное не на холодном камне.

Сальвадор подавал и подавал, наблюдая, как его друг выкладывал их на подобии деревянных кроватей. После недолгой работы Бернар вылез из нового места ночлега и оглядел свое художество. Под каменными сводами стало уютнее: появились две лежанки, сложенные из сосновых бревен. Они наполняли скудное пространство запахом настоящего хвойного леса.

— Вот это да, дружище!

Восторженно вынес вердикт физик.

— В нашем жилище появились настоящие кровати!

— Угу, сейчас еще и перины прибудут…Да где там Клод!?

Воскликнул Шатильон, обрадованный столь лестной хвальбой своих умений. После чего развернулся и направился широким шагом признанного мастера к месту, где во всю махал топором Вилар. Пилот чувствовал себя хуже всех, ведь на прошлом привале практически не спал и теперь еле держался на ногах. Увидев это, Бернар не стал распекать своего друга за неумелую работу и, вежливо забрав орудие, довел работу до ума, не забыв похвалить старающегося друга. Да, Шатильон обладал интересной способностью чувствовать людей, знать, на кого прикрикнуть, а кому сказать ласковое слово. Усталый, но сияющий Клод вызвался отнести хвойные ветви сам, но Сальвадор не дал ему это сделать. Вновь вернувшись ко входу в пещеру, Бернар провозгласил:

— Смотри, дружище Клод, какие я вам кровати смастерил!

Вот тут то и понадобятся колючие лапы поверженных елей.

И, не дождавшись ответа, вновь проник внутрь.

— Сейчас мы сделаем с вами мягкие перины, спать будет удобнее, чем дома!

Продолжал Шатильон, забирая охапку веток.

— Бернар, ты просто волшебник!

Всплеснув руками, проговорил Вилар.

— Да что уж там… Просто лишние бревна остались, вот и подумал, что добру пропадать, все лучше, чем просто на ветках…

Ответил смущенный француз. Через десять минут костер вновь пылал на пороге, ближе к левому краю входа. Хвоя, уложенная на бревна, была ловко накрыта пледами, добавившими еще больший уют. В пещеру не проникал ледяной ветер, а температура была настолько высокой, что нашим героям даже повезло высушить всю одежду и мокрые ботинки. Ночь вступала во власть, погружая здешние края в безмолвную темноту. Лишь бродяга-ветер продолжал кружить снег в неистовом танце. Бернар, самый стойкий из троицы, вызвался дежурить первую половину ночи, поддерживая костер на должном уровне и будучи готовым разбудить других при первой же опасности. Вторую половину ночи должен был дежурить жаворонок-Сальвадор, коему не впервой было бодрствовать самым ранним утром. Вилар, в свою очередь, тоже желал стоять на страже, но ему не позволили, незамедлительно отправив спать, чем летчик и воспользовался. Сальвадор тоже улегся на хвойную кровать, укрывшись еще одним пледом, которые в достатке напихал в рюкзак сообразительный пилот, и стал тихо перешептываться с Бернаром, вновь усевшимся на кучу хвороста и вытянув ноги к костру. Тихо было вокруг, тепло и хорошо, как никогда. Именно о таких приключениях мечтали два бодрствующих мужчины с самого далекого детства. Чуть слышно потрескивал костер, где-то вдалеке тявкала лиса, вышедшая на охоту, и даже ветер, ретивый и непокорный, даже он умерил свой пыл. Ничто не нарушало столь гармоничной картины наскоро обжитого местечка. Долго поддерживать беседу Монтеро не смог: повернулся на другой бок и мирно заснул, зная, что есть тот, кто охраняет его сон. А сей стражник тихо глядел на пылающий костер, иногда подкладывая в него валежник.

Насколько же удивительна сущность огня. Не зря утверждают, что за его трапезой можно наблюдать вечно. И каждый видит в этих ярких всполохах, рассыпающихся искрами по поверхности погибающего дерева, что-то свое. Вот и наш Бернар, безмолвно наблюдая за могучей стихией, думал о чем-то своём. Сложно сказать, куда конкретно отправилось сознание французского миллионера в эти минуты, но мне кажется, он вспоминал детство, ночные посиделки с дедом у такого же костра под трели оркестра цикад. Это было беззаботное время — время, когда все происходит впервые, а память запечетляет самые яркие картины всей жизни. Скучал ли Бернар по ушедшей юности? Трудно оценивать это однозначно. Ведь и в настоящем у Шатильона были верные друзья, богатое наследство, а главное, столь любимые им приключения, но…Нотка ностальгии отчетливо читалась в его глазах. Ему так не хватало мудрого наставника, который с высоты прожитых лет мог бы озарить истинный путь во мраке несправедливости и безразличия так, как озарял тьму пещеры этот костёр. Огонь был неким проводником, тем самым артефактом, который никак не изменился за столь долгие годы. Он являлся нерушимым идолом, который истончал грань времени и позволял совсем на чуть-чуть погрузиться в реальность прошлого. Костер горел ровно, едва колыхаясь, а по стенам плясали тени. Будто темные отблески минувших сюжетов, они являлись и вмиг пропадали, сменяемые новыми события давно ушедших времен. Вот они с дедом на рыбалке, и Бернар, тогда еще непоседливый озорник, никак не усидит на месте, вертясь во все стороны. Спокойный и сосредоточенный предок что-то говорит ему, но звука слов не слышно. Их уносит вдаль безжалостный круговорот времени, сменяя картинку перед глазами Бернара. Теперь он переходит реку вброд, слегка поддерживаемый сильной рукой деда. Мальчик напуган шумом и сильным течением, но, чувствуя крепкую ладонь, храбрится и движется вперёд. Закрыв глаза, Бернар видит своего деда таким, как он запомнился ему с детства: седовласый мужчина с коротенькой бородой и желто-пепельными усами. Отголосок его речи доходит до слуха Шатильона, и губы Бернара тихо вторят едва слышной, доносящейся, как из густой туманной дымки, фразе… Холодная слеза пробегает по щеке француза, которую он быстро смахивает в огонь. Как же ему не хватает покойного учителя и друга. Но он, Шатильон, не привык долго грустить и переживать, ведь одним из последних наказов его любимого родителя было следующее…

Уже лежа на смертном одре, дед подозвал Бернара и, зажав его ладонь в своих сильных и мозолистых руках, улыбнувшись сквозь тяжкие муки боли, произнес:

"Внук, посмотри мне в глаза. Я прожил не самую праведную жизнь, но ни о чем не жалею. А чего жалеть: прошлого уже не изменишь, будущего знать не дано… И ты живи так, чтоб никогда ни о чем не жалеть в своей жизни, слушай то, что будет говорить твое сердце. Прошлого уже нет, будущего еще нет… Извлекай из прошлого уроки, чтобы не повторять ошибки в будущем. Ровно прожить не удалось ни одному человеку, но в конце был по истине счастлив тот, кто следовал своей мечте и жил по законам Божьим… Никогда не жалуйся на жизнь и не жалей об ушедшем. И твоя добрая душа подскажет тебе путь! "

Да, наказ деда Бернар запомнил навсегда и каждый раз старался поступать так, как подсказывало ему сердце. Но конкретно сейчас излив ностальгирующей души был заглушен урчанием ненасытного живота французского миллионера. Вздохнув, Бернар отогнал от себя все грустные мысли и, аккуратно встав с кучи хвороста, подхватил железную кружку, выставленную им напоказ. «Для создания уюта», — как он сам выразился.

После чего тихо выглянул наружу, туда, где недавно бушевал снег и где сейчас стоял кристальный штиль. В лицо поежившегося Шатильона, который, наполовину высунувшись из пещерки, зачерпнул кружкой ком чистого, как слеза, горного снега, сразу дохнуло холодом. Подкинув в костер еще валежника, Бернар выудил толстую ветвь, продел ее через ручку кружки и начал держать над огнем. Снег быстро растаял, превратившись в воду, в которую Шатильон добавил наломанных иголок из перины мирно спящего Сальвадора, начав заваривать себе такое странное подобие лесного чая. Пить сию откровенную бурду было бы настоящей пыткой для любого столичного жителя, но Бернару было все нипочём. Он даже отметил, что у подобного кипятка со вкусом хвои очень необычная нотка горчинки. Выпив полную кружку подобного отвара, Шатильон временно заглушил голод. Затем наш француз решил построгать очередную ветвь, чтобы окончательно не заснуть. Такое занятие увлекло Бернара на долгое время, и Шатильон отложил свою работу только в полпервого ночи. А причиной этому послужила куча, на которой восседал сам Бернар. Она потихоньку заканчивалась, пока вовсе не превратилась в реденькую композицию, состоящую из пары десятков ветвей. Вариантов не было — надо идти за новым хворостом. Вытащив из своего рюкзака фонарь, Шатильон дождался, пока оставшиеся ветки займутся пламенем, и, достав приличного размера горящую головню, прошмыгнул во тьму.