46

В Корк Эшлин должна была приехать к обеду в субботу, а домой вернуться в воскресенье, пятичасовым поездом. Так что «выходные» продлятся всего-то двадцать восемь часов. Из которых восемь она будет спать. Значит, на общение с родителями остается двадцать. Сущие пустяки, это она должна выдержать!

Двадцать часов! Охваченная паникой, Эшлин прикидывала, хватит ли ей сигарет. А журналов? А зарядки в мобильном телефоне? В каком же помрачении ума ее угораздило сказать папе, что она приедет их проведать?

Поезд Эшлин прибыл в Корк на десять минут раньше расписания. Разумеется, родители уже стояли на перроне и выглядели, надо сказать, вполне прилично. Мама могла бы сойти за любую среднестатистическую ирландскую маму в возрасте: химическая завивка мелким бесом, нервная приветливая улыбка, на плечи накинута акриловая кофта.

– Радость моя!

Моника была готова расплакаться от гордости.

– И ты тоже, – пробормотала Эшлин, чувствуя себя виноватой. – Привет, папа!

– Здравствуй, здравствуй, добро пожаловать!

Майку явно было неловко – не придется ли и ему демонстрировать родительские чувства прямо на перроне? По счастью, он сразу же занял себе руки сумками Эшлин.

Путь домой, расспросы о том, что Эшлин ела в поезде, и жаркие споры, выпить ли ей чаю с сандвичем или просто чаю, заняли добрых сорок минут.

– Чашки чаю вполне хватит.

– А у меня есть шоколадное печенье, – соблазняла Моника. – И плюшки-бантики. Сама пекла.

– Нет, я… ой…

Упоминание о домашних плюшках Эшлин убило окончательно. Моника открыла жестяную коробку из-под печенья, достала маленькие бесформенные булочки со старательным кремовым бантиком наверху и протянула одну Эшлин. Эшлин приготовилась отразить атаку, но тут вмешался отец.

– Мне надо в город, – сообщил Майк.

– Я с тобой, – вскочила Эшлин.

– Ну вот, вечно вы так, – разочарованно протянула Моника. – Ладно уж, только к обеду не опаздывайте.

– Зачем нам в город? – спросила она отца, когда они вырулили на шоссе.

– Покупать электроодеяло.

– В июле?!

– До зимы не так уж далеко.

– Да уж, готовь шубу летом…

Они улыбнулись друг другу, а потом Майк все испортил.

– Эшлин, мы так редко тебя видим, – с трагическим видом сообщил он.

О господи, не хватало еще!

– Мама так тебе рада.

Нужно было что-нибудь ответить.

– Гм… как она сейчас?

– Великолепно. Тебе бы почаще к нам приезжать… Теперь она опять стала такой, какую я когда-то брал замуж.

Снова повисла пауза, и Эшлин вдруг услышала свой собственный голос:

– Почему с нею происходили все эти ужасы? Никогда раньше она не решалась задать подобный вопрос.

Майк на секунду оторвал взгляд от дороги и посмотрел на дочь.

– Кто знает, – с наигранной бодростью ответил он. – Депрессия – это такая болезнь, ты же знаешь сама.

– Да, но с чего бывает депрессия? – не отставала Эшлин, ища папиного сочувствия.

– Иногда это начинается после какой-нибудь утраты или… травмы, – пробормотал он растерянно. – Говорят, эта штука может передаваться по наследству.

Весело, ничего не скажешь… У Эшлин пропало всякое желание разговаривать, и она полезла в сумку за мобильным телефоном.

– Кому звонишь?

– Так, никому.

Отец смотрел, как Эшлин нажимает кнопочки, и сердито бросил:

– Я что, по-твоему, слепой?!

– Никому я не звоню, я проверяю свой автоответчик. Маркус не объявлялся ни разу с тех пор, как ушел от нее в четверг вечером. За два месяца, что они встречались, у них вошло в привычку перезваниваться ежедневно. И теперь его молчание тревожило Эшлин. Волнуясь, она набирала снова и снова его номер – но нет, ничего, тишина. Эшлин, едва не плача, убрала трубку.

В тот же вечер после длинного семейного обеда она решила позвонить Маркусу сама. Повод был: пожелать удачи на грядущем выступлении. Но на том конце провода в который раз включился автоответчик. Эшлин представилась ужасная картина: Маркус стоит посреди комнаты, слушает ее голос, а трубку не берет. Не в силах остановиться, она набрала номер мобильного: голосовая почта.

– Меркурий сейчас на спаде, – напомнила себе Эшлин. И с неохотой признала: – Или мой парень просто меня бросил.

Сначала Маркус обиделся на нее за то, что поехала к родителям, но вот насколько сильно обиделся? Мелькнула жуткая мысль, что все это уже непоправимо, и Эшлин стало по-настоящему страшно. Ведь Маркус ей нравится – очень, очень нравится. В кои-то веки нашелся человек, столь близкий к ее идеалу мужчины. Скорее бы воскресный вечер, тогда можно будет позвонить ему, потому что он сам просил… А что, как он опять не возьмет трубку?

– По субботам мы обычно смотрим видео, – сообщила с гордостью мама.

Вечер тянулся бесконечно, как жвачка. А Эшлин, холодея от дурных предчувствий, рвалась в Дублин, к своему другу.

Родители изо всех сил старались ей угодить. Подсовывали купленный для нее пакет картошки фри с соусом карри, вкрадчиво предлагали «выпить что-нибудь», хотя сами пили чай, а когда она постыдно рано, в одиннадцатом часу, отправилась спать, мама спросила, не дать ли ей в постель грелку.

– Июль на дворе, какая грелка?!

– Да, но ночи-то холодные. И потом, через два дня уже август, значит, считай, уже осень.

Боже мой, неужели?! В последний день августа должен выйти первый номер «Колин», а работы еще невпроворот – и по празднику в честь открытия, будь он проклят, и по самому журналу. Пока еще июль, можно успокаивать себя, что времени достаточно. А вот в августе уже не расслабишься…

Утянув с полки растрепанную Агату Кристи, она минут пятнадцать почитала, выключила ночник с абажуром персикового цвета, закуталась в персиковое же одеяло… Спала крепко, насколько это вообще возможно в родительском доме, а утром первым долгом включила мобильный, отчаянно надеясь на весточку от Маркуса. От него ничего не было – и мир померк. Потянувшись за сигаретой, она опрокинула мисочку с сухими лепестками. Разумеется, тоже с запахом персика.

Звонить еще раз было невозможно, Маркус подумает, что она дошла до ручки. Разумеется, она дошла до ручки, вся измучилась, но не хотела, чтобы он это понял, и потому вместо него позвонила Клоде.

– Ты ходила на вечер к Маркусу? – спросила Эшлин, стараясь говорить спокойно.

– Да…

– С Тедом?

– Ну да!

Эшлин стало совсем тошно.

– Мы классно провели время, – трещала подруга, – и Маркус был просто великолепен. Он рассказывал уморительную шутку о женских шмотках. О разнице между блузкой, топом, безрукавкой, майкой…

– Что-что?

– Он даже знает, что такое бюстье! – воскликнула Клода.

– Да уж, наверное!

Эшлин понимала, что должна чувствовать себя польщенной, но вместо этого она чувствовала себя так, будто ее использовали. Маркус не говорил ей, что хочет включить тот разговор в номер.

– Балдею, как представлю, что он думает об этих вещах, – продолжала взахлеб Клода.

«А он о них не думает».

– А потом? – ревниво спросила Эшлин, не зная, выдержит ли еще подобные новости. – Вернулись домой?

– Вовсе нет, пошли за кулисы, напились. Классно! Прощание с родителями, и в лучшие времена удручающее, прошло хуже, чем обычно.

– У тебя вообще-то парень есть? – весело спросил Майк, невольно посыпая солью свежие раны Эшлин. – Следующий раз приезжайте вдвоем.

В вагонах было битком, Эшлин измучилась. Через три часа поезд прибыл в Дублин. Она протолкалась к стоянке такси, надеясь, что очередь не будет бесконечной, и вдруг за толпой у загородки увидела знакомое лицо…

– Маркус! – От волнения у нее подогнулись колени. Маркус с кроткой улыбкой стоял у выхода. – Ты что здесь делаешь?

– Девушку свою встречаю. Мне говорили, на такси всегда длиннющая очередь.

У Эшлин вырвался восторженный смешок. Она вдруг почувствовала себя безумно счастливой.

Маркус одной рукой подхватил сумку, другой обнял Эшлин.

– Слушай, ты меня прости за…

– Да ладно! И ты меня прости.

«Наша первая ссора и счастливое примирение, – мечтательно думала Эшлин, когда Маркус помогал ей сесть в машину. – Наша первая настоящая ссора. Теперь у нас все как надо».

Загрузка...