Суши для начинающих

59

– Вот умница, вот молодец, – приговаривала Моника в понедельник утром, провожая Эшлин до редакции. «Как будто в первый раз в школу», – подумала Эшлин. Она открыла стеклянную внешнюю дверь, оглянулась назад, на маму, а та, стоя снаружи, одними губами скомандовала: «Иди!» И Эшлин побрела к лифту.

Когда она наконец села за свой стол, все посмотрели на нее как-то странно, а потом вдруг стали унизительно, тошнотворно милы с нею.

– Чаю хочешь? – робко предложила Трикс.

– Трикс, ты меня пугаешь, – парировала Эшлин и попыталась разобраться с ералашем на своем столе, но, секундой позже подняв голову, увидела, как Трикс, обернувшись к миссис Морли, яростно мотает головой и едва слышно поясняет: «Она не хочет чаю».

Влетел Джек с кипой бумаг под мышкой. Лицо у него было усталое и злое, но, заметив Эшлин, он остановился, просиял и ласково спросил:

– Как вы?

– Вот, собралась наконец, – ответила она, но ее неподвижное, застывшее, как гипсовая маска, лицо ясно говорило, что особой радости ей это не доставило. – Послушайте, в тот день, когда вы ко мне заходили… Спасибо за суши, просто я была… немного не в себе.

– Да ладно. Как ваша Weltschmerz?

– Живет и процветает.

Джек сочувственно кивнул, поскольку сказать ему было нечего.

– Пожалуй, начну работать, – вздохнула Эшлин.

– Эта ваша грусть, – медленно произнес Джек, – она абстрактна или принимает какие-нибудь определенные формы?

Эшлин задумалась.

– Наверно, да, определенные формы… Например, тот бездомный парень, мой знакомый, помните? Бу, тот, что с фотографий в нашем журнале. Благодаря ему бездомность стала для меня реальной, и это разрывает мне сердце.

Помолчав, Джек сказал:

– А знаете, мы бы могли взять его на работу. Для начала что-нибудь простое – курьером, что ли, на нашу телестудию.

– Но вы ведь не можете взять на работу совершенно незнакомого человека.

– С Бу я знаком.

– Как это?

– Однажды увидел его на улице. Узнал по фотографиям. Мы поболтали немного. Я хотел его поблагодарить, те фотографии украсили наш журнал, подняли его на другую высоту. И он показался мне очень неглупым парнем.

– О да, он такой, всем интересуется… Погодите, вы это серьезно?

– Разумеется, отчего же нет? Бог свидетель, мы ему обязаны. Только посмотрите, каким потоком пошли к нам рекламодатели после этих фотографий.

Эшлин на миг оживилась, но тут же погрузилась в прежнее отчаяние.

– А как же остальные бездомные? Те, кого не фотографируют?

Джек невесело рассмеялся:

– Всех обеспечить работой не могу.

Дверь с громким стуком распахнулась, и на пороге возник щеголеватый молодой человек.

– Привет, ребята! – томно воскликнул он.

– Это кто? – поинтересовалась Эшлин, окидывая взглядом его мелированные вихры, элегантные сиреневые брюки, прозрачную майку и узкую, в обтяжку, кожаную куртку, которую молодой человек пытался с себя стащить.

– Робби, наш новый коллега. Вместо Мерседес, – пояснил Джек. – С четверга работает. Робби! Иди сюда, познакомься с Эшлин.

Робби прижал руку к практически голой груди и изобразил удивление.

– Сладенькая моя!

– По-моему, он гомик, – прошипел Келвин.

– Элементарно, Ватсон, – язвительно отозвалась Трикс.

Робби торжественно пожал Эшлин руку и, ахнув, схватился за ее сумочку.

– Просто Гуччи, да и только! Ах, как мне стильно, восторг!

К своему удивлению, Эшлин даже удалось заняться делами. Правда, ничего сложного ей не поручали. И единственным материалом, категорически не появлявшимся на ее столе для правки, дополнения или набора, была ежемесячная статья Маркуса Валентайна.

В конце дня мама забрала ее с работы и благополучно препроводила домой.

Утром во вторник после долгих уговоров, ухищрений и материнских увещаний Эшлин опять отправилась на работу. И в среду утром тоже. И в четверг.

В пятницу Моника уехала в Корк.

– Пора мне, – сказала она перед отъездом. – Пока я здесь, твой папа, наверно, спалил дом дотла. Смотри принимай таблетки – ничего, если голова будет кружиться или затошнит, – потом походишь к психотерапевту, и все будет хорошо.

Эшлин во всем с нею согласилась, пошла на работу и до обеда держалась вполне молодцом, а потом в редакцию заявился Дилан. У Эшлин тоскливо засосало под ложечкой. Наверняка он с новостями. С новостями, которых она страстно ждет, точно зная, что от них неминуемо будет больно.

– Пообедаем вместе? – спросил Дилан.

Его появление произвело в редакции настоящий переполох. Те, кто не знал Маркуса Валентайна в лицо, возбужденно шептали тем, кто знал: «Это он?» Неужели они станут свидетелями романтического воссоединения? Поэтому все были очень разочарованы, когда те, кто знал больше, прошипели в ответ: «Нет, это муж подруги».

Пока Эшлин ходила за сумкой, Дилан и Лиза посмотрели друг на друга с понятным для двух красивых людей взаимным интересом.

Дилан изменился. Хорош собою он был всегда, разве что чуть вяловат. Но теперь вдруг в нем появилась некая определенность, даже магнетизм. Приобняв Эшлин за талию, он повел ее к выходу, и взгляды всей редакции были прикованы к спинам двух рогоносцев и товарищей по несчастью.

В соседнем с редакцией пабе они нашли свободный столик в углу. Эшлин ограничилась бокалом кока-колы, а Дилан взял пива.

– Блин горелый, – выдохнул он, – ну и вечерок у меня вчера был.

– Ты все еще у мамы? – спросила Эшлин.

– Ага, – невесело кивнул он.

Значит, Маркус и Клода до сих пор вместе… Оказывается, это еще не до конца переболело и сейчас проявилось в коротком приступе безумия. Эшлин ощутила острый, почти неодолимый позыв к рвоте.

– Что у вас нового?

– В общем, ничего. Мы договорились, что я буду навещать детей по выходным и ночевать дома в субботу.

Помолчав, Дилан виновато добавил:

– Я сказал Клоде, что подожду, авось она опомнится. Хотя она до сих пор утверждает, что любит этого мерзавца. За что, понять не могу. – Охнул, спохватился: – Извини.

– Ничего.

– Ты-то как?

Стоило Дилану переключить внимание на Эшлин, и он сразу стал прежним Диланом.

Эшлин колебалась. Что тут скажешь? «Я ненавижу весь свет, ненавижу себя за то, что жива, я сижу на антидепрессантах, по утрам маме приходится самой выдавливать мне на щетку зубную пасту, а сегодня она уехала обратно в Корк, и я даже не знаю, как теперь чистить зубы».

– Хорошо, – ответила она.

Кажется, Дилан не очень поверил, и Эшлин заверила его:

– Честно, все в порядке. Давай расскажи, что там у вас еще новенького.

Дилан скорбно вздохнул:

– Больше всего меня беспокоят дети. Они совсем растерялись, на них тяжко смотреть. Но для того чтобы знать всю правду, они еще малы. И настраивать их против матери в любом случае неправильно, даже если я ее ненавижу.

– Ты ее не ненавидишь.

– Уж поверь мне, Эшлин, ненавижу.

Жалкие уловки! Клоду он ненавидит только потому, что очень сильно любит ее.

– Может, все еще рассосется, – сказала она вслух, имея в виду не только Дилана, но и себя.

– Ага. Поживем – увидим. Ты с кем-нибудь из них говорила?

– Клоду видела недели две назад, в ту пятницу. Но так и не смогла связаться с… – она запнулась. Произносить вслух имя было больно. – …Маркусом. Пыталась звонить, но он не берет трубку.

– Может, тебе зайти к нему домой?

– Нет.

– Правильно! Будь гордой.

Эшлин неловко передернулась. Дело не в гордости. Просто у нее не хватало духу.

Вернувшись в Лондон, Оливер не позвонил Лизе, и она ему тоже не звонила. Говорить было нечего. Теперь им оставалось только завизировать у своих адвокатов соответствующую форму и ждать вынесения предварительного решения суда.

Лиза пережила неделю на ногах, но, хоть и осталась дееспособна, до душевного равновесия ей было очень далеко. Октябрьский номер журнала удалось собрать полностью, но сил это отняло массу. А тут еще Эшлин с пустым взглядом, в полной отключке.

А вот Робби оказался отличным работником, кладезем безумных идей для следующих выпусков, по большей части слишком экстравагантных, но по крайней мере одна – фотосессия в стиле садо-мазо – была просто гениальной.

Когда в пятницу вечером все материалы ушли в печать, сразу несколько человек пригласили Лизу выпить после работы. Трикс, Робби и даже Джек предложили отметить где-нибудь «великий октябрь». Но Лиза уже пресытилась общением и потому прямо с работы отправилась домой.

Не успела она войти, как в дверь позвонила Кэти. Кэти в последнее время что-то часто попадалась ей на глаза. А не Кэти, так Франсина. Или еще кто-нибудь из соседей.

– Приходи сегодня к нам ужинать, – пригласила она. При одной мысли об этом Лиза чуть не рассмеялась вслух, но Кэти с гордостью сообщила:

– Будет жареная курица.

И неожиданно для себя самой Лиза согласилась. А почему бы нет? – рассуждала она, пытаясь оправдаться перед собою. Под это дело можно начать гостевую диету, она уже сто лет на ней не сидела, и жареная курица отлично туда вписывается.

Через десять минут она вошла в кухню Кэти, сразу задохнувшись от жара и оглохнув от шума работающего на полную катушку телевизора и галдящих детей. Кэти слегка смутилась.

– Уже почти все готово. Эй ты, никчемное создание, помешай подливку!

Это было адресовано Джону, благодушнейшему из супругов.

– Лиза, выпьешь чего-нибудь?

Лиза открыла рот, чтобы спросить бокал сухого белого вина, но Кэти уточнила:

– Чаю, морсу, молока?

– М-м-м… молока, наверное.

– Принесите Лизе молока, – распорядилась Кэти, походя шлепнув Джессику, катавшуюся по полу в обнимку с Франсиной. – В нарядном стакане. И давайте все за стол.

От Лизы не укрылось, что на тарелку ей накладывали вдвое больше, чем остальным. Кэти выдала ей аж четыре огромные жареные картофелины, прежде чем Лиза успела сказать, что она не ест картошку. Она пыталась игнорировать картошку, но картошка выглядела так аппетитно и так восхитительно пахла… Еще немного поборовшись с собою, Лиза наконец сдалась и отправила в рот первый за десять лет ломоть жареной картошки.

– Прекрати лупить по ножке стола! – прикрикнула Кэти на Лорена, самого младшего. Тот скорчил рожицу, перестал шуметь, но через три секунды начал опять.

– Ты меня локтем пихаешь, – заявила Лизе Франсина.

– Извини.

– Не извиняйся, – тут же уступила Франсина. – Надо было ответить, что ты, по крайней мере, не чавкаешь во время еды.

– Ладно, поняла.

– Или что ты не обжора жаднючая, – услужливо подсказала Джессика.

– Или что я зато не пукаю, будто пулемет, – подхватила Лиза.

– Ага!

Они теснились за маленьким кухонным столом, телевизор надрывался, у всех, включая Лизу, над верхней губой белели молочные «усы»… Как будто все это уже было, подумала Лиза. Где? Что именно ей вспомнилось? И тут ее осенило. То, что она видела сейчас, было один к одному ее родительский дом в Химл-Хэмпстеде. Суета, шум, беззлобные перепалки, само ощущение абсолютно такое же. «Как же, черт возьми, меня опять угораздило вернуться во все это?»

– Лиза, ты в порядке? – спросила Кэти.

Лиза кивнула, борясь с желанием вскочить из-за стола и пулей бежать домой. Она – девушка из рабочей семьи, положившая жизнь на то, чтобы выбиться в люди. И, несмотря на многие годы работы над собой, безжалостной внутренней муштры, все-таки оказалась там, откуда начинала.

Она никогда всерьез не задумывалась, чем жертвует, упорно карабкаясь вверх, прочь от своих корней. Ей всегда казалось, что дело того стоит. Но сейчас, сидя в жаркой кухоньке Кэти, она как-то не радовалась шикарной жизни, что выстроила для себя. Наоборот, остро чувствовала, чего в результате лишилась: друзей, семьи, Оливера, что всего больнее. А что у нее есть взамен?!