Та, что надо мной

Глава 10

К вечеру второго дня похода мы сблизились с войском Атки на расстояние пяти полётов стрелы. Разведчики уже принесли Миро неутешительные известия о том, что из столицы к маршалу пришло очередное пополнение. Поэтому мы не стали вступать в бой в тот же день, а выжидали, пытаясь понять, каковы силы противника. Атка выбрал ту же тактику, поскольку вряд ли точно знал, насколько мы пострадали от поветрия, да и присутствие в нашем войске вооружённых простолюдинов не могло его не удивлять.

Ближе к вечеру Миро, отдав все необходимые распоряжения, куда-то исчез. Бòльше всех прочих волновался по этому поводу граф Вилькен, опытный тысячник, которому предстояло командовать нашим левым флангом, хотя он и понимал, что последние приказания всё равно получит уже перед боем.

— Не наседайте на Миро, когда он вернётся, — тихо сказал я ему. — Нашему новому командующему сейчас и без того приходится быть старше любого из нас.

Миро появился к полуночи, в волосах его запутались соломинки, а один из наших волков, втянув носом его запах, слегка усмехнулся, но промолчал. Похоже, мимолётные увлечения были у мальчика не в одной здешней деревне.

Армии встретились посреди широкого поля. И Миро, и Атка начали выстраивать войска ещё затемно. Миро надеялся решить дело ударом нашего правого фланга, поэтому укрепил его сильнее всего, и сам собирался находиться там же. Чтобы его намерения оказались не столь очевидны, левым флангом он поставил командовать графа Вилькена, заслуги которого были хорошо известны противнику. Перед графом стояла задача удержать врага на месте как можно дольше, и это тоже требовало твёрдости и умения. Крестьяне должны были идти в середине, перед рядами наших регулярных войск. Так обычно располагали не слишком надёжные или просто неопытные части, чтобы у них не было соблазна отступить. Позади же были построены воины под командованием верных и знающих людей, хотя их и было чуть меньше, чем на флангах.

С рассветом лучники начали стрельбу. Они стояли под защитой нескольких первых линий воинов, но у нас — слева и справа, а у Атки — по центру. Однако иные из них добивали даже до последнего ряда правого фланга, где находились мы с Миро. Не выдержав града стрел, обе армии начали очень быстро сближаться, почти бежать друг на друга. И нам, и Атке удалось при этом не сломать строй, однако войска сильно растянулись. Одни лишь крестьяне стояли довольно плотно, по деревенской привычке чувствуя себя увереннее в толпе. Когда между первыми рядами противников осталось шагов двадцать, уже бесполезные лучники стали отходить к обозу, поскольку никому не хотелось их терять. Шагов за пять до сближения воины из задних рядов заполнили прогалы в первом, а затем и во втором, и мы начали атаку. Левый фланг Атки заметно отступил назад, но они ещё держались.

В центре тем временем части Атки всей силой ударили по крестьянам. Те почти не пострадали от стрел, поскольку лучники целились в задние ряды, считая, что мужланы и без того будут лёгкой добычей. Они оказались не вполне правы. Какой-то смышлёный и умеющий слушать разумные советы вожак поставил в первом ряду дюжих мужиков с топорами, которые, по всему судя, привыкли зарабатывать на хлеб как плотники или лесорубы. Второй ряд просунул между ними длинные вилы и рогатины. Крестьяне сопротивлялись неплохо до тех пор, пока по цепочке не был передан приказ Атки, и враги, стоявшие перед ними, не начали превращаться в волков и медведей. Ближе к нам на противников шёл, рыча, тяжеловесный гривастый лев. Этого мужланы уже не выдержали. Кто-то пытался спрятаться в задних рядах, и началась ужасная давка, люди падали и не поднимались бòльше. Кто-то метался вдоль строя, превращаясь в лёгкую добычу для когтей и палашей. Но человек двадцать, по бòльшей части с рогатинами, встроились в первый ряд наших регулярных частей и пошли вперёд вместе с ними. Действовали они почти так же слаженно, как и обученные воины. По всей видимости, им и до этого приходилось заниматься запретной для простолюдинов охотой на крупного зверя.

Центр ещё держался, хотя бòльшую часть воинов из первого ряда уже сменили их товарищи. Но тут части с левого фланга Атки, уходя от нас, рванулись туда же. Миро обсуждал на совете возможность такого хода сражения. Сейчас одним коротким приказом он развернул войска, чтобы не допустить прорыва в центре, и поспешил туда сам. Наш правый фланг готовился к атаке, воины в задних рядах были так же сильны, как и передовые, но стояли они более разреженно, и мало кто успевал за бегущим Миро. Даже я заметно отставал от него. Те, кто мог, стали оборачиваться в самых быстроногих зверей, и вот уже за Миро неслась стая волков и борзых, сзади бежала парочка вепрей и медведей, а вровень с мальчиком, прикрывая его слева, скакал огромный лось.

Мы успели к моменту, когда противники уже домолачивали наши последние ряды, и усталые воины расступились, пропуская нас к врагу, тоже изрядно потрёпанному.

Люди Атки не ожидали такого напора, и мы начали теснить их, а затем и гнать, ступая по телам убитых и раненых, по обломкам щитов с клочками кожи. Мне, чтобы достать палашом противника, пришлось перепрыгнуть через тушу умирающего льва. Строя уже не было, и многие оборотни сцеплялись один на один, не в силах удержать неистовства своей природы.

Вилькен, который до этого держал оборону, ударил по противнику на своём фланге, и вся армия врага, огрызаясь, начала отступать. Миро шёл впереди войск. Свед, раньше сопровождавший его бок о бок, забежал вперёд, и я увидел, как его окружает стая волков. Несколько зверей уже упали с раздробленным черепом под его копытами. Он мог бы одолеть и всех, не будь так измотан сейчас бегом и наступлением. Чувствуя, как слабеет мой друг, я начал пробиваться к нему. Двое волков вцепились в него сзади, третий повис на груди. Я перерубил врагу позвонки палашом, но всё было кончено. Жизнь ушла из Сведа с потоком горячей крови, передо мной лежал уже не лось, а друг в привычном мне первом облике. Смерть ещё не успела оледенить его лицо, и я понимал, что последний раз вижу его таким, полным отваги и готовности отстоять тех, кто ему дорог.

Я плохо помню конец сражения — ярость застила мне глаза. Миро приказал не преследовать врага дальше, поскольку он опасался, что армия слишком растянется. Но даже тогда мне с трудом удалось остановиться.

Я стоял возле бòльшого шатра, который поставили лекари. Бòльше всего мне хотелось выманить у хранителя ключ от сундука с маковым настоем. Или просто грохнуть ящик о землю, разбив бутыль, и, лакая как собака, напиться того, что вытечет из щелей. Но я знал, что скоро принесут раненых, и будет нужна моя помощь. Из шатра до меня донеслись голоса Лаури и Альда, и я, пошатываясь, зашёл туда.

В своих ожиданиях я оказался прав. Никогда ещё мне не приходилось видеть столько умирающих или безнадёжно покалеченных людей — с рёбрами, сломанными так, что каждый вдох причинял мучения, с отрубленными ногами или с ногами, размозжёнными настолько сильно, что их всё равно приходилось отнимать, с разбитой в осколки челюстью, выпущенными кишками, перебитым хребтом, с вытекшим глазом и раной, проникающей дальше, глубоко в мозг. Мне приходилось лечить простолюдинов, но на войне до этого я имел дело с благородными, а, значит, по бòльшей части с оборотнями. Те из них, кто успел после ранения принять свой второй облик, по бòльшей части нуждались для лечения только в заботе и покое. Тех, кто сразу же впал в беспамятство, приносили сюда, и ими занимался я, уже не скрывая своего умения управлять их превращениями. Обращённым слишком поздно грозила потеря кисти или ступни, долгая болезнь, но почти никогда — смерть. Остальным благородным и простолюдинам мне приходилось отрубать или отпиливать изувеченные руки и ноги, соединять сломанные кости, полагаясь на то, что они срастутся, обрабатывать и зашивать раны, надеясь, что они заживут без гниения омертвевших тканей, заражающего здоровые.

По счастью, у нас были запасы макового настоя и хлебного вина. Но всё равно я слышал, как бойцы, прошедшие множество сражений, стоявшие, несмотря на тяжёлые раны, против нескольких врагов, кричали от боли — или плакали, когда сил кричать у них уже не оставалось.

Чтобы лекари не отвлекались по мелочам, я поставил потаскушек им служить — кипятить воду, резать ткань для перевязок, обливать хлебным вином и обжигать их орудия. Но всё же все мы были заняты так, что разогнуться не могли. Лаури, уже не в первый раз помогавшая мне, была сущим кладом. Пускай девочка по деревенской привычке порой сбивалась с «вы» на «ты» и употребляла простонародные словечки. Но выучка в монастыре и у Альда не прошла даром, и она с полуслова понимала, что от неё нужно, хотя мне часто не хватало сил быть обстоятельным и вежливым. «Окуни полотно в крахмал», — командовал я, собираясь наложить тугую повязку. — «Подержи лампу». «Очисти новый нож огнём», — когда предыдущий тупился или ломался. «Постарайся напоить его настоем», — это непросто, когда у раненого лицо разрублено ударом палаша. Лаури не смущало даже то, что ей приходится работать вместе со шлюхами — девочка хорошо знала, что, обернись всё иначе, она могла бы оказаться на их месте.

Ближе к утру принесли Прина. Правая рука до локтя у него была отрублена ударом палаша — обычная рана для защитника, не для беглеца, два ребра сломаны. Кровь остановилась у него сама, но он долго пролежал без памяти. Я обработал культю и наложил повязку на грудь, Лаури напоила его тёплым. Парень пришёл в себя и, узнав меня, попытался улыбнуться.

Проклятый мой язык! Я ведь хорошо знаю, что даже невольно сказанное мной нередко исполняется, порой — дословно. Зачем когда-то, переругиваясь с крестьянами, я обвинил их в безрукости? Прин был здоров и силён, твёрдо знал, что всегда сможет прокормиться работой, а теперь останется беспомощным калекой.

Рассвело. Поле боя снова обошли, и доложили, что живых там бòльше не осталось. Из шатра вынесли умерших за ночь, и в нём сразу стало намного просторнее. Самые счастливые из раненых уснули или впали в забытьё. Я знал, что за ними будет кому приглядеть. Бòльшинство моих потаскушек были девчонками на удивление заботливыми и жалостливыми, хотя я удивлялся, как они вообще могут теперь смотреть на мужчин. Все, кроме двоих, отличались ещё, конечно, редкой бестолковостью, но мы с Варли и Лаури уже успели кое-что им вдолбить.

Я выбрался на воздух, чувствуя, что силы совсем оставили меня. Я не видел вокруг ничего, кроме горестей, пагубных ошибок, неотвратимых бед. «Владычица», — взмолился я. — «почему я замечаю столько бездумного, не сомневающегося в себе зла, столько бодро следующей в пропасть опрометчивости, столько слабости, прикрытой у кого наглостью, у кого угодливостью? Почему другие уверенно идут вперёд, не обращая внимания на препятствия по дороге, и ничто не мешает им жить благополучно? Почему самых лучших, самых даровитых, самых отважных я застаю в момент их гибели, отчаянья, горя и бессилия? За что мне эта жизнь, зачем я в этой жизни?»

Было ли это помрачением от усталости или чем-то ещё, но я услышал тихий девический голос:

— Тот, кто не знал своей и чужой слабости, страшен, Шади. Посмотри на Сулву — он привык быть победителем, пошёл на всё, чтобы не потерпеть поражения, и теперь пляшет под дудку безумца Оллина. Ты мог умереть ещё младенцем и выжил лишь потому, что нужен здесь. Шади, не заставляй меня поверить, что тебе нет места в этом мире, что ты не можешь быть в нём любящим, любимым, счастливым…»

Я обернулся. За спиной у меня стояла Лаури, держа в руках кружку с отваром:

— Отец просил напоить вас этим и отвести спать.

— А если кому-то станет хуже?

— Мы присмотрим за всеми, Шади. Идите, на вас лица нет.

Я покорно выпил отвар, доплёлся до ближайшего шатра и уснул там, подстелив под бок собственную куртку. Перед тем, как провалиться в долгое забытьё, я невольно спросил себя: «Ты бывал любимым, Шади, ты бывал любящим. Но счастливым?..» Ответа не было, я уже засыпал.

Не только потери противника, но и наши собственные были велики, и ни Миро, ни я не сомневались, что через несколько дней Атка даст ещё одно сражение, надеясь, что удача окажется на его стороне. Он стоял не очень далеко от нас, но сутки спустя разведчики донесли нам, что маршал сворачивает лагерь. Мы все были в недоумении, но вскоре известия о том, что случилось, дошли и до нас.

Под предлогом помощи Атке Сулва снял части с нашей границы с Урготом. Тем временем урготцы, как я и ожидал, завершили войну с Изеном если и не полной победой, то заключив довольно выгодный для себя договор. Это могло бы случиться и раньше, но изенийцы — непревзойдённые мореходы, и всегда могут перебросить подкрепление по воде, что связывают с особым видом магии. Впрочем, их умение в любую пору суток точно определить время объясняется искусностью в исчислении. Мне случалось разбираться в изенийских трактатах, посвящённых этой теме. Изенийский «дом иглы», позволяющий всегда понять, где располагается юг, сейчас тоже умеют построить и в других землях. Магией его считают лишь потому, что игла теряет направление в тех местностях Павии, где находятся залежи железной руды, и на северных землях йортунов. Но вот способность изенийцев пройти сквозь туман, усмирить бурю или, наоборот, вызвать её, поистине поразительна. Урготцы, по моим сведениям, потеряли во время штормов немало кораблей с войсками, и сейчас их можно было бы считать не столь уж сильным противником — не будь мы ещё более ослаблены междуусобицей. Так что случилось то, чего можно было бы ожидать — войска соседей пересекли незащищённую границу и пошли на Вилагол. Сулва объявил, что не сможет оборонить столицу, и перебрасывает войска в Лимдан, через который идёт дорога в земли йортунов. Не знаю, что произошло, но Атка отослал человека Сулвы, и направился к Вилаголу, надеясь его отстоять, хотя многие покинули его войско, присоединившись к идущим на Лимдан.

Ни у кого не было сомнений в том, что нам тоже следует защищать столицу, и было решено, что мы выдвигаемся на следующий день, с самого утра. Все понимали, что надеяться на победу особенно не приходится, и всё же наше войско воспрянуло духом и взбодрилось. Война с чужаками была делом нелёгким, но привычным и понятным, не то, что свара между своими. И до чего же мне горько было, что это известие не пришло на несколько дней раньше. Каждый, кто пал на поле боя, и у нас, и у Атки, оказался бы так нужен в Вилаголе. И Свед был бы сейчас жив. Сулва почти наверняка тайком договорился с урготцами о том, что их пропустит — и уж не подгадал ли он сроки так, чтобы на сцену вышли те, кому даст силу Кори, а всех прочих в живых осталось поменьше? Они дожидались, чтобы мы перебили друг друга, а теперь будут ждать, когда Ургот перебьёт оставшихся.

Оставить раненых нам было негде, поэтому я поспешил устроить их так, чтобы дорога принесла им поменьше вреда. Юный Исти, совёнок, лежал в отдельном шатре под надзором Лаури. У него было много глубоких ран, и они плохо заживали, так что мне приходилось всё время держать его во втором облике, лишь изредка превращая в человека. Увы, даже этого краткого времени хватало, чтобы ему опять становилось хуже. Будь здесь кто-то из его родни, я мог бы дать ему немного сил заклинанием крови, но Исти и его отец сражались в войске Атки. Парень долго держался на своей позиции, оставшись последним, и у наших воинов это не могло не вызвать уважения. Кажется, они привели меня к нему, чтобы остановить кровь. Я плохо запомнил, как всё происходило, поскольку был не вполне в себе. Мы ещё не совсем ожесточились друг к другу, но случись ещё два-три сражения — и этого не пришлось бы ждать.

Возле шатра переминался с ноги на ногу почтенный граф Крум. Я уже привык к тому, что кто-нибудь из воинов приходит сюда, чтобы осведомиться о состоянии Исти. Люди склонны заботиться о тех, к кому они хоть раз проявили сострадание. Но Крум дежурил тут едва ли не постоянно. Я внимательно пригляделся к линиям его крови, подошёл к нему и тихонько сказал:

— Граф, если когда-то вам хватило отваги обрюхатить чужую жену, имейте сейчас смелость признаться и помочь вашему внуку.

На его красивом, по-мужски грубоватом лице появилось ошалелое выражение мальчика, которому объяснили, что ему дарят не деревянную игрушку, а настоящую маленькую лошадку.

— Но я думал, что только законные…

— Ах, сир, какое значение это имеет для магии.

— Шади, конечно я согласен, скорее же, скорее. Исти единственный сын у моей Майно, она не переживёт…

Люди странно устроены. Они нередко охладевают к законной жене, даже выбранной по взаимному желанию, и порой безразличны к детям от этого брака. Но бывает и так, что связь, казавшаяся случайной, приковывает чьё-то сердце на всю жизнь.

Мы входим в шатёр, я произношу над мальчиком нужное заклинание и граф, как полагается, троекратно подтверждает своё согласие. Лаури следит за нами с немым вниманием. Втроём мы наблюдаем, как лицо Исти розовеет. Его лоб под рыжевато-пепельными кудрями покрывается капельками пота и раны начинают понемногу затягиваться. Исти приходит в себя и смотрит на графа долгим немигающим взглядом зелёных глаз. Тот шепчет ему что-то успокаивающее.

Круму очень хотелось выразить мне свою признательность, но я со всей возможной вежливостью отослал его, поскольку теперь мне надо было подумать. Его наивный вопрос, по совести говоря, меня озадачил. В обряде заклинания крови, части магии рода, согласие на передачу силы действительно могли дать родные по крови. Но дело в том, что, захоти этого признанный дед Исти по матери, обряд бы тоже состоялся. Точно так же он был бы успешен для Альда и Лаури, хотя зачата девочка была не от него.

Я вспоминаю то, что знал о давних временах, временах задолго до Великого Единения. У нас бытовало рабство, но и тогда оно было иным, чем, скажем у изенийцев. Потомок раба или пленник, или тот, кто вовремя не вернул долга, поступал под начало старшего в роду почти на тех же правах, что его неженатый сын или его внук. Можно сказать и иначе — власть отца над детьми была едва ли не безграничной, почти как над рабами. В Павии до сих пор не отменили закон, по которому отец мог убить собственного сына. Другое дело, что он, по сути, не действовал, поскольку не было поводов его применять. Случалось всякое, но на убийство по умыслу оказался способен лишь выродок Кори. Но даже докажи я, что Аддо был отравлен отцом, тот не понёс бы наказания. Вот матерей, особенно простолюдинок, порой казнили за то, что они уморили новорожденного. Так часто поступают с детьми, зачатыми от благородных, поскольку не знают, чего от них ожидать. Мать Лаури была, в сущности, добра к ней, и девочка могла бы при своей смекалке благополучно вырасти у неё в деревне, не окажись глава семейства грубой скотиной.

Крум ещё крепок. Смерть внука и горе незаконной дочери сократили бы его жизнь куда бòльше, чем проведённый мной обряд. Однако мне полагалось трижды испросить его согласия, поскольку он был старшим в роду. У младших его тоже обычно спрашивают, но лишь из учтивости. Заклинание крови оказалось бы действительным и без того. Но даже в этом случае стараются не отбирать слишком много.

Ещё до того, как Единение непроходимой чертой отделило простолюдинов от благородных, потомки рабов стали крестьянами, зависимыми от своего хозяина. Таких среди мужланов сейчас более половины. В нынешнее время им тоже полагается платить королевские налоги. Меньше, чем свободным, но это для них труднее, поскольку они связаны ещё и различными повинностями и обязательствами своему господину. В иных наших правилах сохранились следы прежнего порядка. Жители других стран часто удивляются тому, что подвластный господину крестьянин не может жениться без его разрешения и должен перед свадьбой оставить его наедине со своей невестой. Они видят в этом обычае тайный разврат, на деле же всё куда проще. Если благородный бесстыден и распущен, у него есть множество других способов, чтобы принудить крестьянку с собой сожительствовать. Просто младший никогда не смел жениться без позволения главы своего рода.

Когда-то была известна разновидность заклинания крови, позволяющая брать силу у младших без их ведома и согласия, в том числе и на расстоянии. Даже в те давние времена ею старались не злоупотреблять, используя лишь в том случае, когда оставшиеся дома дети и внуки были здоровы и многочисленны. Странное дело, пытаясь разгадать намерения Кори, мы с Альда вспомнили множество трактатов, написанных рукой лиходеев и чернокнижников, а нужное мне содержалось в таком почтенном фолианте, как «Пути исцеления». В который раз я убеждаюсь, что одно и то же снадобье может быть и ядом, и лекарством в зависимости не только от количества, но и от того, с какой целью его применяют. Полагаю, это заклятье можно изменить так, чтобы его действие распространялось на всех, подвластных господину. А почти у всех благородных есть зависимые от них крестьяне. Даже те, кто пошёл за Сулвой и Кори, вряд ли захотят стать непобедимыми, высасывая силу и жизнь своих детей. Да их и ненадолго хватит. А вот использовать подвластных им людей согласятся многие. Оллин, конечно, не так силён в магических знаниях, как он полагает, и добился многого, лишь безжалостно растрачивая чужие жизни. Не будь он так самонадеян, он бы ни за что не отпустил Альда, потому что понял бы, что к нему в руки попал книжник, которому он в подмётки не годится. Если Кори набрёл на эту мысль, то где-то четверть луны ему понадобиться на то, чтобы понять, в какой книге искать нужное заклинание. Ещё столько же или даже половина луны — чтобы изменить его подобающим образом и добиться, чтобы оно работало постоянно. Ведь раненым помощь нужна лишь на определённый срок, а им придётся прибегать к этому средству всё время, как привыкшему к маковому настою.

А это означает, что действовать мне нужно немедленно. Единственная доступная и полная копия «Путей исцеления» находилась в той обители урготских монахов, куда Альда в своё время отослал Лаури. Выписки из этой книги обычно использовали при обучении новичков, поскольку она была проста и понятна, хотя и написана старинным языком. Поэтому я не сомневался, что Лаури было велено её прочитать, и если я сколько-нибудь знал Альда — прочитать от корки до корки.

Я возвращаюсь в шатёр. Исти снова принял свой второй облик, уже собственными силами. Девушка занимается уборкой. Я спрашиваю у неё про фолиант. «Да, я читала его там», — отвечает она и неожиданно, замявшись, опускает голову.

— Что случилось, Лаури?

— Оооох. Я вспомнила, что когда приехал отец, я разволновалась так, что даже не стала убирать рукопись на место, просто поставила на ближайшую полку. А потом сразу начала собираться в дорогу и так её и не вернула.

Девушку приучили с почтением относиться к книгам и книжным собраниям, и сейчас ей казалось, что она совершила ужасную провинность.

— Ах, Лаури, похоже у вас с отцом есть общая семейная черта. Даже если вы делаете что-то неподобающее, оно может обернуться во благо. Скажи мне, куда ты её убрала?

— Там были фолианты и выписки о войнах Изена и Ургота.

— Это ведь другая комната, так?

— Да. «Пути исцеления» стояли там, где было совсем темно, и я сумела найти эту книгу только с лампой. А в той комнате было окно, и я могла читать рядом с ним.

— Мне надо срочно уехать, Лаури. Позаботься об Исти — ему нужен хороший уход. И пригляди за другими ранеными. Я присоединюсь к армии по дороге.

— Я не знаю, что вы задумали, но возвращайтесь скорее, Шади. Вы нам всем очень нужны.