Та, что надо мной

Глава 17

До предгорий Хаймура мы добрались быстро, примерно за треть луны. Охрана у каравана была немалой, и разбойники при нашем приближении убирались прочь со здешних дорог — я искренне надеялся, что навсегда. Мулы пока шли недогруженными, поскольку муку мы собирались докупить у жителей здешних долин. Наша сторона этих гор — довольно тёплая и влажная, здесь собирают хорошие урожаи, а на неудобьях разводят виноград. Жители, однако, не отличаются завидным здоровьем. Я видел немало мужланов с огромным зобом, и многие из них были при этом нерасторопны или даже придурковаты. Эту часть дороги я проехал в седле, чем был очень доволен, поскольку луна убыла уже до узенького серпа.

Я ни во что особенно не вмешивался, поскольку надеялся, что проводники и купцы знают, что делают. Так оно и было, хотя уже на одном из невысоких перевалов случилась забавная история, которая потребовала моей сообразительности, хотя, по счастью, и не моей силы. Караван шёл по узкой горной тропе, прижимаясь к скалам. Довольно скоро мы вошли в облако тумана. Он нередко висит здесь даже днём. По сути дела, это те самые облака, которые мы привыкли видеть у себя над головой. Мулам, однако, был хорошо слышен колокольчик шедшей впереди кобылы, которая многим из них приходилась матерью. Поэтому мы продолжали двигаться довольно уверенно. Неожиданно послышалось громкое ржание, а через некоторое время — глухой удар. Мулы, приученные идти за кобылой, встали как вкопанные, как их ни понукали. Я понял, что лошадь сорвалась в пропасть, и, спешившись, начал осторожно пробираться к проводнику. У него оказался запасной колокольчик. Пройдя в голову каравана, я начал осторожно нащупывать дорогу в тумане, время от времени позванивая. Ничего не было видно уже на расстоянии вытянутой руки, а тропа часто делала неожиданные повороты. Но я знал, что это нахоженная дорога, на которой нас не подстерегает иных опасностей, вроде осыпи или камнепада, так что двигался довольно уверенно. Так мы быстро добрались до ближайшего селения. Проводник купил там лошадь, более привычную к горным дорогам, и мне бòльше не пришлось изображать предводительницу мулов.

Мало-помалу мы забирались всё выше. В селение Торп караван пришёл, когда солнце было ещё в зените, но мы решили остановиться для отдыха на пару дней, поскольку тем, кто здесь не родился, нужно время, чтобы привыкнуть к здешнему разреженному воздуху. К вечеру, когда семьи обычно собираются у очагов, которые тут никогда не гасят, поднялся ужасный шум. Пропал мальчишка лет двенадцати, и самые легковерные уже говорили, что его унёс здешний беркут. В их рассказах эта птица вырастала до неимоверных размеров, так что звучали они на редкость глупо. Однако то, что, с чем со мной поделились потом, пробудило моё любопытство. Прошлой весной несколько человек видели, как беркут поднял в воздух брата мальчика, которому недавно исполнилось три года, а тогда, стало быть, не было и двух. Они подняли крик. Пролетев несколько шагов, птица опустила ребёнка на землю и скрылась, но после этого в здешних селеньях начали пропадать дети. Только этой весной были похищены ещё трое. Гнезда беркута никто, однако, не видел.

Зная, что в таких селеньях трудно скрыть что-либо от соседских глаз, я спросил, есть ли в этих местах кто-то, живущий наособицу. Оказалось, что неподалёку поселился старый охотник Гхот, человек угрюмый и нелюдимый. После этого я осведомился, знают ли селяне, когда здесь должен пройти изенийский караван. Ответом на этот вопрос было дружное молчание. Молчали даже родители похищенного мальчика, которые до этого рассказали мне всю историю с кучей подробностей, поскольку я, видимо, снова пробудил в них надежду.

Между Изеном и Павией существует давнее соглашение, по которому они могут отправлять торговые караваны в Ургот через здешние перевалы, пересекая наши земли. Многие купцы, однако, пользуются им для того, чтобы ввести к нам свои товары беспошлинно, или продать что-то запрещённое для ввоза, но прибыльное, вроде жевательной смеси с южным орехом. Она неплохо бодрит, но быстро разъедает дёсны, окрашивая их в цвет крови. Здешние жители часто посредничают в подобных сделках. Особым преступлением они это не считают, тем более, что власть Павии установилась тут недавно и не особенно сильна — хотя бы потому, что в эти горы нелегко добраться. Впрочем, воинов они посылают нам охотно, поскольку в их глазах война для мужчины — хороший способ заслужить уважение.

Задав свой вопрос, я покусился на источник их заработка, вот почему мне не хотели отвечать. Между тем я знал, когда в нашу южную гавань пришёл изенийский корабль, и сколько примерно времени должен добираться сюда караван. По моим прикидкам, он вряд ли уже проходил, но должен был появиться вот-вот.

За следующий день я, борясь с одышкой, облазил скалы вокруг убежища Гхота, но так ничего и не нашёл. В здешних горах слишком много пещер, где можно держать пленников. Гнезда я тоже не заметил. Когда я пришёл в селение, на небе уже показался тонкий серпик моей вновь родившейся госпожи. Парень до сих пор не вернулся домой. Я подошёл к одному из наших шатров, где вокруг костра сидели охранники и сказал:

— Полагаю, Слей, ты прав, что решил взять мальчишку с собой. Ему стоит уехать отсюда, а нам не помешает проводник, видящий вперёд на несколько дней пути. Но если получится то, что я задумал, его, я полагаю, отпустят с нами.

— Как ты узнал?

— Неважно. Проведи меня к нему.

Оставшись с Ллосом с глазу на глаз, я спросил его:

— Год назад в облике беркута действительно видели тебя?

— Да. Брату нравилось, когда я с ним так играл. Тогда он говорил совсем плохо, и всё равно ничего не смог бы рассказать. Теперь я стал осторожнее, но не могу вовсе не превращаться в птицу. Это сильнее меня. Наши мало что знают про оборотней, но если они поймут, пойдут слухи о моей матери.

— И ты прав, желая её уберечь, тем более, что ты действительно сын своего отца. Скажи, ведь твой дед или прадед не отсюда, он был изгнанником из Павии?

— Прадед. Рассказывали, что он из благородных.

— И твой дед и отец, по всей вероятности, были людьми без второй природы. Магия Единения в этих краях уже довольно слаба. Но в твоём случае Запечатление оказалось слишком властным.

— Что это значит? — он недоуменно посмотрел на меня.

— Говоря попросту, тебе очень хотелось летать, как беркут. Скажи, ты мог бы пронести брата, скажем, на соседнюю скалу? Хотя бы сейчас, когда ты вырос и окреп?

— Нет, конечно. Я мог тащить его всего несколько шагов, потом опускал на землю.

— И тем более не мог бы нести четырёхлетнего или пятилетнего ребёнка, как те, что пропали у вас?

— Точно не мог бы.

— Ллос, это значит, что детей похитил человек, и скорее всего он сделал это, чтобы продать их изенийским купцам. Ты поможешь мне выследить их караван?

Он замолчал, поскольку с молоком матери впитал запрет говорить с чужими о делах соплеменников.

— Ллос, — торжественно сказал я. — Клянусь своими предками и своей второй природой, что меня не интересуют дела, которые вы с ними ведёте. Но Павия не будет торговать рабами. Ты ведь знаешь, для чего их покупают? Через пару лет на месте этих детей может оказаться твой брат.

Мне всё-таки удалось его уговорить. Я объявил своим спутникам, что мы остаёмся в селении ещё на день или на два, но никому, кроме охраны, объяснять ничего не стал. Только повторил свой запрет на вино, поскольку непривычным к такой высоте оно здесь опасно. Ллос отлично знал все здешние тропы, но, облетев их назавтра, изенийского каравана он не увидел. Я уже начал беспокоиться оттого, что мы задерживаемся. Но на следующий день он уже наутро прилетел с известием о том, что видел изенийцев. Ближе к вечеру, когда стало ясно, по какой тропе они пойдут, я отправил туда охранников. Мы успели приглядеть пещерку, подходящую для того, чтобы незаметно там схорониться и в сумерках последовать за караваном. Сам же я спрятался возле дома Гхота. Старик вышел оттуда незадолго до заката и направился в ту же сторону, куда шли купцы. Довольно скоро он настиг караван там, где их дороги пересекались. Гхота о чём-то переговорил с их старшим и протиснулся в неприметную щель в одной из скал. Вскоре он вывел оттуда троих полуголых, дрожащих от холода детей, прикованных к длинному и толстому медному пруту. Когда Гхота потащил их к купцам, я издал условленный клич, наша стража выскочила из укрытия, и завязалось небòльшое сражение. Я не слишком волновался за его исход, меня бòльше занимал старик и его пленники — как оказалось, не зря. Поняв, что его поймали с доказательствами совершённого преступления, Гхота стал сталкивать невольников в пропасть. Мне хватило одного удара кинжала, чтобы покончить с мерзавцем, но его скверная затея почти удалась. Руки у детей были скованы, они пытались упереться ногами в обрыв, но земля под ними осыпалась и они медленно сползали вниз. Я упал рядом, ухватившись за прут и чувствуя, как он гнётся под тяжестью. Сил на то, чтобы вытащить пленников, у меня недоставало. Бой, тем временем, продолжался, и мне неоткуда было ожидать помощи. Неожиданно что-то просвистело над моей головой.

Беркут — дневная птица, и в сумерках она видит плохо. Поэтому Ллосу после того, как он проследил за караваном, было велено сидеть в шатре и никуда не показываться. Но мальчишка не выдержал. В сумерках, при слабом свете молодой луны беркут неловко упал на камни рядом со мной, и через мгновенье мы с парнем уже поднимали невольников на обрыв. Дети были тощие, избитые и бледные как росток, только что пробившийся из земли, но я не нашёл у них опасных увечий. Ллос узнал в одном из них Нару, мальчика из своего селения, и сумел его немного успокоить, так что я уже не опасался, что, когда их раскуют, они разбегутся от нас куда глаза глядят. По счастью, пленники были так испуганы, что никто из них так и не понял, в каком облике тут появился Ллос.

Тем временем наша охрана повязала караванщиков, не дав им уйти. Это стоило нам троих раненых, и я порадовался, что подбирал для отряда оборотней. Купцы пытались протестовать, но улики против них были несомненны. Обыскав караван, мы нашли ещё двоих мальчиков лет шести, которые уже могли вразумительно рассказать, как были похищены и откуда сюда попали.

В селение мы возвращались победителями. Я был, конечно, обеспокоен тем, что часть охраны придётся отправить назад с изенийцами, но на оставшемся пути в Ургот уже не люди были для нас более всего опасны. Ллос, с разбитыми коленями и шишкой на лбу, сиял от радости как взрослый воин, победивший в сражении. Все жители вышли нас встречать. Нару, всю дорогу глядевший волчонком, подбежал к матери и заплакал, уткнувшись в её юбку. Лишь после этого я почувствовал, что уже не задыхаюсь на каждом шаге.

Назавтра Ллоса согласились отпустить с караваном, не спрашивая даже, зачем он нам нужен. По здешним понятиям парень был почти взрослым.

Мы шли вверх, и чем дальше, тем бòльше нашим врагом становилась сама высота. В предгорьях Хаймура растут густые и тёмные леса, защищающие поля от ветров. Рядом с Торпом попадались лишь редкие рощицы, но луга здесь были многоцветными, пышными и позволяли пасти бòльшие стада овец — предмет особой гордости тамошних жителей. Теперь земля была покрыта чахлой травой, и всё чаще на нашем пути встречались только камни, обросшие лишайниками, снег и лёд. Воздух был сух и каждый вдох заставлял горло сжиматься. Проводники находили для каравана солоноватые, кипящие пузырьками источники, вода в которых утоляла нашу жажду лучше, чем пресная. Потом и я научился отыскивать такие. Для того, чтобы сварить еду, эта вода подходила плохо, но кипяток из поставленного на огонь котла тут почти не обжигал, и нам всё равно редко удавалось что-то приготовить. Мы с трудом жевали сухари и вяленое мясо, запивая всё это из фляги. В бессонные ночи на нас глядели невозможно яркие и бòльшие звёзды, и временами мне хотелось крикнуть им, что пусть я маленькая песчинка, но я — человек, я тут и я ещё жив.

Чтобы люди могли привыкнуть к разреженному воздуху, каравану приходилось останавливаться на день или два несколько чаще, чем мы рассчитывали. Однако через половину луны мы всё же добрались до перевала Мортон, самой высокой точки нашего пути. По обе стороны дороги лежал ледник, который, говорят, не таял никогда на людской памяти. Двум купцам, для которых этот путь был внове, стало там совсем плохо. Ни ехать, ни идти они не могли. Но не могли и прилечь для отдыха, поскольку дышать им было тяжело, и не задыхались они лишь сидя и на что-нибудь опершись. Я знал, что это дурной знак, и если за день или за два не спустить больных ниже, им угрожает смерть. Между тем Ллос, облетевший вокруг, сказал, что спуск с перевала завален камнепадом, и придётся искать новую безопасную дорогу.

Даже у тех моих спутников, которые не были простужены, болела и кружилась голова, многих бросало в жар и озноб. По счастью, те оборотни, которые имели природу птиц, чувствовали себя заметно лучше прочих. Что же до выросшего в горах Ллоса, то он вообще почти не страдал от этой болезни. Мальчик вызвался разведать подходящую дорогу вниз. Он вернулся только к вечеру, но нашёл-таки кружную тропу, хотя местами она была так узка, что два всадника не могли на ней разминуться. Купцов кое-как привязали к мулам. Один охранник вёл мула под уздцы, другой шёл сзади, следя, чтобы больной не свалился. Ллос показывал путь. Ночью я сменил его, звоня в колокольчик для мулов, поскольку нам нельзя было останавливаться. С рассветом мальчик снова пошёл впереди. Продвигаться приходилось осторожно, поскольку тропа часто была очень крута. Однако где-то за сутки мы уже заметно спустились вниз, и перевал, похожий на спину белого изенийского верблюда, возвышался за нашей спиной. Пройденная нами дорога пролегала как раз между двумя горбами, а дальше вилась по ущельям. Я чувствовал, что стало легче дышать, хотя воздух оставался сухим и холодным. Мы нашли подходящий привал и отвязали больных, которым было уже несколько лучше, несмотря на все тяготы перенесённого пути. Ллос вернулся за нашими спутниками и через два дня мы воссоединились с ними. Их спуск тоже оказался сравнительно благополучен, хотя один из мулов сорвался в пропасть вместе с мешками, а другой пал. Мы могли считать, что дёшево отделались, поскольку перевал Мортон нередко забирал человеческие жизни. Кое-где по сторонам дороги мы видели там замёрзшие, но так и не истлевшие трупы животных и даже людей. У их спутников не нашлось сил не только на достойное погребение, но хотя бы на то, чтобы завалить их камнями.

Вскоре мы снова вышли на караванный путь, от которого отклонились из-за камнепада. Здесь было гораздо теплее, но и в этих местах росла лишь реденькая, полусухая трава. Повсюду, куда достигал глаз, простирались горы, куда менее приветливые, чем в Павии, но величественные и чудесные, особенно на рассвете и на закате, когда солнце освещало лишь вершины, остальное же оставалось в тени. Тогда становилось видно, как они многоцветны, словно какой-то великан громоздил один слой камня на другой. Мы сильно задержались, а лето в этом году выдалось жарким даже здесь, и я опасался, что разливы рек преградят нам дорогу. Однако первая из них, Риса, когда караван приблизился к ней, всё ещё бежала по своему руслу мелким ручейком. Мы перешли её вброд, поёживаясь от ледяной воды. Сложным для нас и особенно для мулов оказались лишь спуск и подъём, поскольку ущелье, где она протекала, было глубоким, а его стены — почти отвесными.

Но почти всё ущелье следующей реки, Совды, оказалось затопленным бурлящей водой, и она продолжала прибывать. Пройдя вниз по течению, мы нашли место, где другой берег был совсем близко, и рядом с ним росло несколько высоких лиственниц. Как я уже говорил, с нами шло немало благородных, имевших вторую природу птиц. Встретившись с общей для всех опасностью, они сумели отбросить обычную скрытность, перебрались в ином облике на другой берег и довольно быстро наладили переправу. Наскоро слаженный мост был крепок и прочен, и люди и мулы ступали по нему без страха, хотя на расстоянии локтя под ними кипел стремительный поток, несущий обломанные сучья и бòльшие дернины смытой травы. Перейдя реку, мы устроили привал, но очень скоро нам пришлось подняться выше, потому что вода подобралась и сюда. Весь наш мост был затоплен, и одно из брёвен успело унести течением, а прочие уже сильно перекосило. Подойдя к нему, я увидел, что к берегу прибило бòльшую корявую ветку, за которую зацепилась чья-то походная сумка. По все вероятности, её владелец пытался перейти реку вброд, когда она ещё не так разлилась. Потом унесённая потоком добыча Совды вместе с веткой запуталась в прибрежных зарослях, а сейчас её, наконец, притащило сюда. Наклонившись, я выудил её из воды и пошёл вверх по течению, гадая, утонул этот человек или ещё жив. Очень скоро мои сомнения разрешились, поскольку я нашёл следы маленького костерка, над которым бедняга пытался обогреться. Хорошо, что он не утопил хотя бы кресало.

Путешествующий по этим местам в одиночку был, бесспорно, безумцем, однако безумцем удачливым, если он всё-таки сюда добрался. Но теперь, когда он потерял все свои припасы, удача ему, похоже, изменила. Охотник из йортунов, конечно, смог бы здесь прокормиться. Но йортун сложил бы «длинный костёр». Два бревна в нём кладут рядом друг с другом, а третье на них, так что он горит всю ночь и позволяет даже в дождь кое-как выспаться. Подходящий для «длинного костра» сушняк здесь был, но этот бедолога ушёл, едва просушив одежду на воткнутых рядом с огнём рогульках. Поразмыслив над этим, я, подойдя к привалу, попросил Ллоса поискать, не видно ли кого примерно в сутках пути отсюда, и предложить страннику присоединиться к каравану.

Назавтра мы, наконец, встретились с тем, кто так раздразнил моё любопытство. Это был тощий урготский монах в донельзя обтрёпанной одежде. Плащ он потерял, а из тёплой фуфайки повсюду торчали нитки. Ханке пытался, однако, сохранять достоинство, приличествующее тому, кто несёт свет своей веры в иные земли. Он отправился в дорогу сразу же, как только между Уроготом и Павией был заключён мир, и потому был бòльшим его поборником. Я заметил ему, что пускаться в подобный путь без спутников не вполне разумно.

— Сир, у меня был мул, но несчастный пал на перевале. И я не хочу оказаться повинным в чьей-то гибели. А меня защитит Творец.

— Однако на последней переправе вы чуть не утонули и лишились всех припасов, сир.

— Но Творец послал мне вас.

Я не знал, что на это ответить, поскольку помнил, как Владычица помогла мне, избитому и обессиленному, встретиться со странствующими актёрами.

Наш новый попутчик был, конечно, чудаковат, но скромен в потребностях и необременителен для прочих, а также довольно много прочёл — во всяком случае, на родном урготском языке. За неимением поблизости йортунов он пытался обратить в истинную веру меня. Надо сказать, невозмутимый настоятель Колен давно уже оставил подобные старания. Как-то раз мы засиделись у костра, и Ханке спросил меня:

— Сир Шади, вы ведь, надеюсь, не из тех, кто лучше Творца знает, как следовало бы устроить этот мир?

— О нет, как я могу судить его творение, не зная ни замысла, ни материала. Впрочем, одно меня всегда смущало…

— Что именно?

— Моя мать умерла при родах, сир Ханке.

Он посмотрел на меня с сочувствием, но не решился ничего сказать. Я продолжал:

— Такое нередко случается с женщинами. Ещё чаще они надрываются до полусмерти, пытаясь выкормить ребёнка и дать ему воспитание, подобающее его сословию. Вырастить человека непросто, сир, а между тем тот, кто был этому обучен, может убить его легко и быстро. Случайное бедствие может оборвать жизнь мгновенно, болезнь — за несколько дней. Я не могу спросить, почему всё так устроено, и сам тоже не знаю ответа.

— Но будь всё иначе, земля не прокормила бы столько людей.

— Едва ли. Если земля распределена разумно, и у крестьян достаточно скота, чтобы её удобрить, она прокормит многих. Лишние могут уйти в город, и я надеюсь, что для них там будет всё бòльше занятий. Кроме того, есть способы не рожать слишком часто, их знают и заботливые супруги, и женщины для утех.

— Вам ведь нередко приходилось думать о смерти, сир Шади? Неужели вас не тревожит то, что случится после вашей кончины?

Я был изумлён:

— Как это не тревожит? Я очень хотел бы знать, что будет с Павией, со множеством людей, к которым я привязан, да и с их потомками, если уж на то пошло. Но вы ведь можете сказать мне мало утешительного, поскольку верите в конец мира.

— О нет, это надо понимать в ином смысле. Это будет конец нынешнего мира и начало другого, гораздо более прекрасного. Вам это кажется невероятным?

— Отчего же? Мир меняется, порой даже к лучшему, хотя это редко происходит быстро.

— Но вы сбили меня. Я хотел спросить о том, что будет после смерти с вами. Вы храбрый человек, но неужели совсем не боитесь её?

— По правде сказать, порой я желал своей гибели, но каждый раз, когда она становилась слишком вероятной, это проходило. Полагаю, почти все люди так устроены, и вряд ли даже старость, если я до неё доживу, тут что-то изменит. Конечно же, я боюсь смерти. Но мне странно верить, что из клубка надежд, горестей и опасений, который свился в этой груди, что-то может перейти в вечность.

— Пока что нам всё равно не дано знать, как такое возможно, сир.

Он откашлялся:

— А простая благодарность? Неужели в вашей жизни не было случаев, когда спасало лишь чудо?

Мне было трудно подобрать слова, но я всё же ответил:

— Не только в моей. Моя родина пережила ужасные беды…

Уроготец опустил голову. Я продолжал:

— Но ещё худших мы в самом деле избежали только чудом. Для меня было бы нескромностью сказать, кому я считаю себя за это обязанным, таковы наши законы.

— Я знаком с правилами ваших благородных. На них воспитано немало людей твёрдых и мужественных. Но разумно ли поклоняться творению, если есть Творец?

— Сир Ханке, ваша страна богата, ваши правители и цеха щедры к творцам. Ургот знал много прекрасных скульпторов, художников, поэтов, музыкантов…

— К чему вы это говорите? — спросил он с недоумением.

— Вы ведь должны их понимать. Что предпочтёт творец — похвалу себе, своему уму, образованности, красоте и манерам или похвалу любому из своих творений? Рассказывают, что ваш живописец, Тако, чуть не погиб во время пожара в столице, пытаюсь вынести свои картины из мастерской.

— О да. Он сильно обгорел. И первыми, говорят, спасал неоконченные. Мы ведь тоже Его творения и вряд ли ещё завершены…

Монах погрузился в глубокую задумчивость, и я пожелал ему доброй ночи, не желая её прерывать. Тогда я не знал, что ещё буду вспоминать этот разговор, и пожалею о том, что оспаривал его надежды на посмертие.