Та, что надо мной

Глава 8

Через пять дней, ранним утром, мы идём вместе с армией Малвы к осаждённому замку. Командование над своим отрядом я уже передал Рину, которого герцог сделал сотником. Я старался не привязываться к парням, но сейчас понимаю, что отлично помню каждого. Яри, волк, единственный сын в семье, где кроме него ещё четверо девочек, молчаливый и заботливый. Грубоватый и осторожный Слей, любитель страшных историй. Кнот, быстрый в движениях и словах, общительный и дружелюбный… хватит, не надо.

— Что с тобой? — спрашивает Свед, наконец добравшийся до войск Малвы вместе со своим господином.

— Так, просто задумался.

Мы уже совсем близко к осаждающим Сорен, и из главных ворот, пробиваясь к нам навстречу, выходит передовой отряд, принимая на себя удар лучших бойцов Атки. Силы неравны, и он начинает отступать, оставляя поверженных на земле, пятясь обратно к замку. Неожиданно из ворот боковых, на треть разрушенных требушетами, появляется оставшийся гарнизон, который ведёт Миро. Мы уже успели повернуть туда же, и атакуем, проламываясь к нему. Здесь стоят осадой воины, пришедшие с подкреплением. Они не так хороши, как отобранные самим Аткой, и действуют пока не так слаженно. Сейчас я довольно слаб и замечаю лишь направленные прямо на меня удары палашей. Отбить этот, теперь другой, слева, ещё один… Свед прикрывает мой левый бок. Что мы прорвались, я понимаю, только уткнувшись прямо в Миро. Свед отбивает замах немолодого сотника, спасая стоящего рядом с Миро парня. Остальных врагов уже оттеснили прочь.

По командам Малвы войска начинают перестраиваться. Задние окружают ту часть войска Атки, которая оказалась отрезанной от своих, и разоружают их. Остальные медленно, но верно теснят врага прочь.

К полудню всё уже кончено, Атка отступил за дальние холмы и теперь стоит на расстоянии примерно десяти полётов стрелы. У нас много раненых и убитых и довольно много захваченных нами в плен, у него, полагаю, тоже.

С Малвой пришли несколько лекарей, так что свои заботы я делю с ними. Впрочем, одного из них мне приходится довольно долго отучать от мысли, что раны следует прижигать кипящим маслом. Клянусь предками, единственное его сколько-нибудь разумное применение на войне — это лить на головы осаждающим, а никак не вгонять в могилу уже сражённых клинком.

Миро вместе с людьми из своего дома подходит узнать, не нужно ли нам чего. Я подзываю юношу, спасённого Сведом от палаша, потому что он шатается как тяжело больной, но потом понимаю, что он просто страшно устал. Сири, человек-ветер, белокурый и голубоглазый шалопай, всегда готовый приударить за хорошенькой девушкой, сейчас выглядит как пленник, целую луну просидевший в подвале на хлебе и воде. Не удивлюсь, если узнаю, что всё это время лучники Атки не могли похвастаться меткой стрельбой. Сам Миро держится бодрее, но под глазами у него тени и, похоже, за последнюю четверть луны он почти не спал.

На следующий день Малва зовёт нас двоих — Миро и меня — отпраздновать воссоединение войск. Несмотря на радостный повод, он невесел и долго не притрагивается к своему фамильному кубку.

— Руф был моим другом, и я не сомневался, что он будет держаться до конца. Даже когда я думаю о его беде, мне трудно простить предательство. Сначала пытались обесчестить меня, теперь угрожают моим людям. Сколько тех, что казался верными, обернулись врагами, сколько поверили в клевету или проявили слабость. Клянусь, окажись я сейчас на обычной войне, доброй войне с двойным перевесом у противника, мне было бы легче, — говорит герцог.

Я не произношу ни слова. Насколько мне известно, других близких друзей кроме Руфа у Малвы не было.

— Ну что ж, Миро, хорошо, что командование гарнизоном смог принять ты. Думаю, что рано или поздно ты превзойдёшь своего отца как полководец. Давай выпьем за тебя. — Малва поднимает кубок, и тут я понимаю, что десятки раз представлял себе что-то подобное, хотя и не видел этого воочию. Я вспоминаю, как погиб Сейно Тэка.

— Подождите, герцог! С вашим вином что-то не так. Я боюсь, что оно отравлено.

Малва недоуменно протягивает мне через стол свой кубок. Осадка на дне нет, багряная жидкость прозрачна, но вода словно бы хочет предупредить о своей нечистоте. Я разглядываю наши бокалы, но с ними, похоже, всё в порядке.

— Ну что ж. Можно позвать слугу, чтобы он попробовал вино.

— Не надо, прошу вас.

— Ну же, Шади, полно ребячиться. Он должен это делать. И если вино действительно отравлено, то это либо его рук дело, либо результат его упущения.

Виночерпий входит. Это краснолицый широколобый парень. Он встревожен, но отнюдь не смертельно напуган, и, похоже, просто ждёт очередной выволочки за то, что подал кислятину или за таракана в бокале. Отпив четверть кубка, он произносит:

— Хорошее вино, господин. Разве что чуть-чуть горчит. Мне пить дальше?

— Не надо, — кричу я, не обращая внимания на недовольство герцога.

Слуга покорно становится у стола и выслушивает мои вопросы.

— Ты сам выбирал бочку?

— Да, господин.

— Сам отливал из неё?

— Сам.

— Сам разливал по бокалам?

— Да.

— Рядом с тобой в это время кто-нибудь был?

— Нет.

— Ты куда-нибудь отлучался?

— Нет, господин.

— Когда ты нёс вино, кто-нибудь встречался тебе по дороге? Останавливал тебя? Заговаривал с тобой?

— Нет, господин.

Проклятье, этот человек словно бы нарочно суёт голову в петлю.

Тут виночерпий облизывает губы, бледнеет и сгибается пополам, схватившись за живот. Какое-то время он ничего не говорит, только тяжело дышит, пытаясь совладать с болью. Потом, наконец, понимает, что случилось, и на его лице отражается ужас:

— Что там было, господин?

— Это я должен тебя спросить. Расскажи и, возможно, я смогу тебе помочь.

Я молчу и о том, что уже узнал яд, и о том, что если он выживет после отравления, то, скорее всего, умрёт под пытками или на виселице. Но и сам слуга думает сейчас, похоже, лишь о том, прекратится ли нынешняя боль.

— Я не знаю. Я не виноват, клянусь предками. Я ничего не делал, пощадите меня!

— Кто-нибудь просил тебя что-то всыпать в вино? Кто-нибудь был рядом с тобой?

— Нет! Нет! — хрипит он.

Я зову других слуг, чтобы они помогли вывести виночерпия из дома. Сам он с трудом передвигает ноги. Мы отводим его подальше от двери и там его, наконец, рвёт на снег, что очень хорошо. Я насильно заставляю слугу пить, и его рвёт снова, уже с кровью.

Тут я замечаю, что к замку идут посланцы Атки, по всей видимости, для переговоров, и спешу сообщить Великому герцогу это известие.

— Каковы мерзавцы! — он полон негодования. — Пришли посмотреть, не умер ли я уже, и не сделаетесь ли вы посговорчивее.

— Ваше отравление тоже может оказаться идеей Кори, — осторожно замечаю я. — Стоило бы выслушать посланных, понять, чего они хотят, и сказать, что ответ будет на следующее утро.

— Я не уверен даже в том, что Атка не знал про захват семьи Руфа и их гнусное убийство.

— До утра я попытаюсь найти предателя, и тогда мы всё поймём. Поспешность только повредит. У них много наших пленных, но и у нас их людей не меньше. От вас зависит жизнь тех, кто сражался за нас, герцог. Без переговоров их не выдадут.

— Я помню это. Но кто мог отравить вино, кроме проклятого слуги? А он запирается и вот-вот отправится к предкам. Вы оба сидели за столом напротив меня, и яда подсыпать никак не могли.

— Не спешите, герцог.

Входят посланцы Атки. Я внимательно наблюдаю за ними, но на их лицах при виде живого и здорового Малвы не появляется ни удивления, ни разочарования. Всё, что они предлагают нам, касается обмена пленными и принесения взаимных клятв. Похоже, именно с этим их и отправили. Великий герцог, к моему облегчению, предлагает отложить дело до утра.

Переговоры, соглашения… Что-то из старых рассказов отца вертится у меня в голове. Проклятие, почему я не подумал про это раньше? Я снова беру в руки кубок. Он сделан из серебра, в которое оправлено прозрачное красноватое стекло. Поверху идут серебряные накладки, изображающие виноградную лозу, грозди спускаются вниз по стеклу и снаружи, и изнутри. Я достаю кинжал и пытаюсь найти небòльшую трещинку и поддеть рядом с ней украшение лезвием. На третий раз мне это удаётся, и кусок накладки отходит в сторону. Изнутри на нём видны слабые следы уже почти растворившегося порошка. Я показываю его герцогу и Миро.

— Что это? — с удивлением спрашивает Малва.

— Довольно хитроумное приспособление. Столетие назад полагали, что важные соглашения следует заключать не иначе, как хорошенько напоив своего визави, поскольку тогда он не сможет ничего скрыть. По счастью, это вышло из обычая. Но те, кто не хотел напиваться, могли поместить сюда снадобье, отбивающее хмель, и при необходимости велеть слугам наполнить бокал до краёв. Обычно его наливали чуть более, чем наполовину. Очень тонкая работа. Всё рассчитано так, чтобы порошок сам не высыпался из тайника, когда кубок пуст, но потихоньку растворялся и медленно опускался на дно, расходясь в вине.

— Вы опасный человек, Шади. Такого не знаю даже я, а ведь это наш фамильный кубок.

— Отец был уже немолод, когда я родился, а сам он тоже был поздним сыном у деда. Так что рассказать он мог немало. Теперь, я полагаю, надо позвать слуг и служанок, которые помогали вашему распорядителю.

— Вы полагаете, что виновен он?

— Отравителем может быть любой. Про этот секрет вероятней знать благородному, но и слуга мог случайно его открыть, когда чистил кубок. Разумнее всего расспросить их поодиночке, а к остающимся в соседней комнате приставить кого-то, чтобы он не давал им сговориться.

Слуги дружно сошлись на том, что Герт, распорядитель, велел им ради сегодняшнего обеда распаковать фамильную посуду, потом долго ругал их за то, что вывезти при объезде удалось лишь один из старинных кубков, потом отослав всех, сказав, что лично проверит, хорошо ли помыты кубок и бокалы. Я задумываюсь о том, как заставить его признаться. Герт всегда был человеком храбрым и отчаянным, не чета покойному Нетиру, державшему оружие разве что в юности на учебных поединках. Во время осады камень ударил его в поясницу. Герту едва не перешибло хребет. Такую рану даже оборотню было трудно залечить, и она сделала его почти расслабленным. Он ходил, помогая себе парой костылей. Малва взял его к себе распорядителем, не желая, чтобы достойный воин терпел нужду, и Герт неплохо справлялся со своей должностью. Он не станет спасаться бегством — просто не сможет, но если и виновен, то отпираться всё равно будет до конца.

Я говорю собранным в комнате слугам: «Молчите, даже если я скажу что-то не так, а потом подтвердите мои слова». Посылают за Гертом.

Я говорю, презирая себя за эту игру на чужой слабости:

— Сир, руки тоже слушаются вас плохо. Осматривая посуду, вы просыпали на лавку какой-то порошок. Виночерпий решил попробовать, что это такое, лизнул палец — и вот что с ним теперь.

Отравленный слуга, которого снова привели сюда, полусидит-полулежит кулём у стены и пытается слабо кивнуть. Остальные галдят, утверждая, что так и есть, и добавляя подробности, которых я и сам бы не смог выдумать.

— Что ж, — отвечает Герт — всё раскрылось, и я буду наказан поделом.

И тихо добавляет:

— Но попробовать всё же стоило.

У него слезящиеся голубые глаза с красными прожилками. Он смотрит на меня и Малву без раскаянья и сожаления.

— Такой ценой?

— У меня кто-то украл годы моей зрелости, прекраснейшие в жизни мужчины, когда он доказал свою силу и стал сам себе хозяином. Вы понимаете, что это такое, когда ты не можешь взбежать на гору? Cкакать на лошади? Когда женщины вместо восхищения глядят на тебя с жалостью?

— Что вам обещали? — спрашиваю я. — Силу и здоровье? Вы уверены, что это не был просто ловкий обман?

— О, нет. Кори показал мне….

Он хрипит и хватается за горло, его дыхание пресекается. Это йортунское заклятие молчания, и мне страшно подумать, сколько жизней оно могло потребовать здесь, на нашей земле, где магия стоит дорого. Герт падает на колени и недолгое время ещё силится вдохнуть, беззвучно и страшно. Его лицо становится багрово-сизым. Потом всё заканчивается.

— Я прикажу вздёрнуть его тело на виселице у всех на виду, — говорит Малва.

— Это скажет Оллину, что покушение провалилось. Полагаю, что в таком случае он сразу же начнёт готовиться к новому, — замечает Миро, всё это время сидевший без единого слова.

— Боюсь, — мрачно отвечает герцог, — в нашем стане и без того найдутся те, кто донесёт ему об этом.

Для благородного такая публичная казнь, пусть даже посмертная — огромное бесчестье. Но и преступление распорядителя страшно. Прежде всего, тем, что он предал человека, искренне желавшего ему помочь. Однако меня ужасает в нём и другое. Я слишком хорошо понимаю слова Герта. Сколько дней своего детства я провёл больным, в постели, пугаясь собственного бессилия или горячечного бреда, вместо того, чтобы играть с Вулом или приглашёнными отцом мальчишками. И как трудно мне было потом ладить с товарищами, к которым я просто не умел подступиться. Мои сверстники любят вспоминать о шалостях тех времён, часто небезопасных, но неизменно увлекательных. А меня слишком редко брали в компанию, да и отец так трясся надо мной, что я боялся его огорчить. Кто-то украл у меня бòльшую часть моего детства, и это очень невесело.

Герт с обычным для него безоглядным бесстрашием решил выправить свою жизнь. Вся разница между нами в том, что я никогда не считал свою жизнь ценнее той, которая принадлежит любому другому человеку. Но какая-нибудь из полученных мной ран тоже могла бы сделать меня расслабленным — и сумел бы я тогда дожить с достоинством остаток дней? Не знаю.

— Но вы были правы, — продолжает Великий герцог. — За этим покушением ясно видны уши Оллина Кори. Полагаю, что примерно так же был отравлен и Сейно.

— И тем же ядом, как и покойный король. Так что Сулва знал, в чём вас будет правдоподобным обвинять, — добавляю я. — Действия этого порошка разнообразны.

Тут я прикусываю язык, чтобы не сказать лишнего при Миро, и приказываю снова вывести слугу во двор, а потом пристроить в какой-нибудь комнатушке. Его совсем скрутило от боли, лицо опухло, губы вздулись, как будто его искусал пчелиный рой.

Остаток дня и всю ночь мне и слугам пришлось возиться с Тиго. Так, как выяснилось, звали виночерпия. Впрочем, имя я узнал у других слуг, поскольку по бòльшей части он уже плохо соображал, о чём его спрашивают, а когда мог вразумительно ответить, опухшее горло мешало ему говорить внятно. Сейно Тэка был немолод, и сердце у него было уже слабое, поэтому яд пощадил его достоинство, убив быстро. Обыкновенно отравленный кончает жизнь в собственных нечистотах. Бедняга Аддо Кори дошёл до моего дома сразу же, как только понял, что с ним сделали, и умирал у меня на руках двое суток. В Тиго мы влили с дюжину кружек воды, и почти вся она вышла не теми путями, какими ей положено. К счастью, к утру он сумел отлить, пусть и очень тёмной мочой. Так что у меня появилась надежда, что он переживёт и этот день, хотя в любом случае Тиго вряд ли мог рассчитывать, что он увидит внуков или хотя бы будет пользоваться сносным здоровьем в оставшиеся ему луны.

На рассвете я велел согреть мне тёплой воды, помылся и сменил одежду, готовясь присутствовать на переговорах. На виселицу во дворе был вздёрнут труп Герта. Налетевшие вòроны уже били по нему клювами, и он раскачивался туда-сюда.

Великий герцог отправил Атке свой ответ, и между нашими лагерями уже возводили шатёр для того, чтобы командующие войсками могли прийти к соглашению. Обе стороны по-прежнему не доверяли друг другу, но у Атки были наши пленные, взятые во время ложной атаки из крепости, а также те, кто пробирался к Малве, но оказался захвачен по дороге. Пленных, которых взяли мы, прежде всего во время недавнего прорыва и окружения противника, было ещё бòльше. В иные времена каждый из них оказался бы предметом торга в течение нескольких лун, тем паче, что многие были из благородных и богатых домов. Теперь всем нам было не до денежных расчётов. Пленники были обузой, и чем дольше каждый из них оставался у врага, тем бòльшая опасность грозила его жизни. Одно только составление списков тех, кто должен быть освобождён, заняло несколько дней.

Взаимный обмен клятвами тоже затянулся. Было принято решение принести их письменно, и теперь каждый искал извороты и умолчания в обещаниях противника.

Войска не выказывали особого недовольства этими задержками. Кто-то был измотан прошедшим голодом и осадой, кто-то ещё необстрелянным вступил в свой первый бой сразу после изнурительного трёхдневного марша. Я же воспользовался передышкой, чтобы пополнить запасы, необходимые мне как лекарю. В соседней деревеньке обнаружилось крепчайшее и чистейшее хлебное вино из всего, что я когда-либо видел. Одного из лекарей я послал на ближайший бòльшой базар купить крепких шёлковых ниток, полотно и макового настоя. Его нередко тоже готовят на хлебном вине, так что он отлично сохраняется до весны. Делать настой сам я не рисковал, а лекаря попросил убрать бутыль в сундук, запереть, и хранить ключ у себя, пока в нём не будет надобности.