Та, что надо мной

Глава 20

Дом, к которому я подъехал вскоре после полудня, явно принадлежал раньше кому-то из благородных, но со смертью хозяев оказался выморочным. Он был построен надёжно, с расчётом на здешние холода, поэтому не разрушился и даже не покосился, только дерево уже сильно потемнело. Никаких людей, во всяком случае, никаких живых людей, там не было. Нигде в комнатах не топили, хотя шла уже вторая луна осени. Однако с двери и с нескольких окон кто-то сорвал доски, которыми они были заколочены. Калитка повисла на единственной уцелевшей петле.

Я вхожу в дом, не снимая кожаной куртки и положив руку на кинжал, но чувствую, что оружие мне тут вряд ли понадобится. В одной из комнат кто-то, похоже, наспех прибирался и устраивался на ночлег. Я прохожу в следующую. На стене напротив открытого окна висит бòльшое зеркало в человеческий рост. Поверхность его ничего не отражает, хотя солнце светит в комнату. Я подхожу к нему и только тут понимаю, что последние несколько шагов сделал уже не по собственной воле. Я попытался бы войти прямо в него, если бы вовремя этого не почувствовал и не совершил над собой усилие, чтобы остановиться.

Но отвести от зеркала глаз я уже не могу. В его совершенно чёрной глади есть что-то невообразимо жуткое. Это не то чувство, которое я испытал на перевале Хаймура. Рядом с его вершинами каждый из нас понимал, что человеческая жизнь хрупка и требует отваги, граничащей порой с безумием. Эта непроглядная чернота внушает глядящему в неё, что жизнь бессмысленна, и за неё не стоит бороться. Ещё до того, как в моей голове раздаётся голос, я уже понимаю, что случилось.

Сбежавший Оллин Кори то ли растерял всех своих спутников, то ли обманом принёс их в жертву своим планам. Всё, что ему оставалось — вложить собственную жизнь в то, что находилось сейчас передо мной. По правде говоря, я не ожидал, что ему хватит на это мужества. Теперь его творение — или он сам? — губило случайно зашедших и высасывало их, как хищная росянка на болоте. Медленно, но верно он копил силы, и мне было страшно даже представить, каким чудовищем Кори отсюда выберется.

— Ты всегда был осторожен, Шади, — слышу я, — но иных достоинств у тебя нет. Поразительно, как много может натворить чувствительный дурак. Выходит, я не зря устроил ловушку рядом с могилой той единственной, которая была к тебе благосклонна. Впрочем, ею же пользовались для утех те, кто не мог найти кого-нибудь поблагороднее. Удивительно ли, что женщины сторонятся того, кто каждую луну вынужден прятаться, поскольку сам бывает слаб, как женщина? И у тебя хватило наглости, чтобы помешать другим обрести силу?

Мне хочется ударить кулаком по стеклу, но я сдерживаюсь и говорю почти спокойно:

— Мериться силой и прочими мужскими достоинствами — занятие для юнцов, Оллин. Ты так и остался юнцом? Я уже давно делаю то, что считаю должным, не останавливаясь для рассуждений о том, хорош я или не очень, силён или слаб.

— И какой в этом смысл, если ты делаешь то, что должен, а не то, что тебе хочется? А ведь это так просто. Выдумай любую ложь и заставь людей в неё поверить. И она станет правдой, потому что они сами перекроят мир под неё.

— Разрушив бòльшую его часть, иначе бы правда правдой и осталась.

— Неужели у тебя ни разу не было желания плеснуть в лицо этому миру урготской кислотой?

— Разрушить его — нет, хотя я многое хотел бы изменить. В этом мире случаются ужасные вещи, но он всё же прекрасен, Оллин. Тебе этого не понять.

Раздаётся смех:

— И это говоришь ты? Ты, всегда видевший изнанку жизни — болезни, смерть, голод, унижения, предательство? Часто ли ты сам, Шади, позволял себе заметить, что мир прекрасен? Вместо этого ты вечно вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются — не для того ли, чтобы слишком о многом не думать и не вспоминать?

Сейчас Кори скорей ехиден, чем груб. Но я чувствую, как сказанное им отнимает силы, и чёрный провал засасывает меня, словно водоворот пловца. За окном по-прежнему должен быть день, хотя и пасмурный, но мне представляется, что я оказался в тёмном коридоре, где нет ничего, кроме бесконечных стен. Вдруг я слышу, как те же слова повторяет голос Адри, и вместо жестокой насмешки они начинают звучать мягким укором. Я понимаю, что ещё не побеждён, но отойти от зеркала не могу.

— Рано или поздно ты не сможешь сопротивляться, Шади. Моя природа — Тьма, а тьма гасит любые светила.

Я слышу, как Владычица отвечает за меня:

— Тьма не только гасит их, но и зажигает. Во тьме люди отдыхают от всевластия рассудка, во тьме зачинают детей, из тьмы приходит грядущее. Ты солгал о своей природе, Оллин.

— Тогда кто же я?

Он дразнит меня, полагая, что я об этом не догадаюсь. Но в голосе Кори есть и что-то ещё. Пожалуй, усталость от одиночества, настолько безмерная, что ему хочется, наконец, быть понятым, пусть даже ценой поражения. И я понимаю, что в том мире, где мы оказались, ответ на этот вопрос даёт куда бòльшую власть, чем в нашем, быть может — способен определить исход противостояния.

Я должен найти ответ, хотя размышлять о чём-то рядом с чёрной пропастью, неотвратимо тянущей к себе, неимоверно тяжело. Я вспоминаю, как удивляло меня всегда сходство имён старшего Кори и Олли, вожака странствующих актёров. Они происходят от одного старинного слова, означающего сразу «зеркало» и «пустота». Оно ещё сохранилось в древних книгах, а в некоторых местах — и в говоре простолюдинов.

— Ты был Зеркалом, Кори, — говорю я. — Ты всегда умел отразить желания и страхи других людей, даже тайные. И ты решил перекроить этот мир под себя, как будто он лишь пустой морок в твоей голове, как будто люди вокруг не умирают на самом деле и не испытывают настоящую боль. Ты не захотел стать его отражением и стал — Ничем.

— Мне следовало убить тебя гораздо раньше, — его голос кажется равнодушным.

Зеркало идёт трещинами, и из него вылетают осколки. Обычные осколки прозрачного стекла, в которых нет бòльше никакой магической силы. Очень острые, очень быстрые и смертоносные. Я успеваю лишь прикрыть рукой глаза. Вероятно, всё уже кончено, но зачем-то я ещё пытаюсь остановить кровь.