Та, что надо мной

Глава 18

Трава вдоль нашей дороги была заметно пожухлой везде, кроме тех мест, где разрослись куртинки осоки. Повсюду виднелись проплешины сухой земли. Но кое-где горели звёздочки диких астр и гвоздик, а ещё чаще попадались белые цветки неизвестного мне кустарничка. Когда мы останавливались на ночлег, я шёл выкапывать корни змеевика. В нашей еде давно почти не было овощей, кроме лука и чеснока. Змеиный корень слегка вяжет рот, но годится людям в пищу в любом виде, в этих же краях, говорят, его очень любят олени.

Ближе к Уделу Ворона, куда приходят йортуны из разных краёв, чтобы устроить ежегодный торг, воздух стал заметно влажнее. Здесь чувствовалось дыхание Длинных озёр, где жил народ Эркина, дяди Миро. Трава тут росла гораздо гуще и во многих местах скрывала человека до пояса.

Эркин ещё до начала торгов перебрался с семьёй в Удел Ворона и ожидал там нас. Я отправил Ллоса с извещением о том, что мы совсем рядом. На торги до этого пришли два каравана — изенийский и ещё один, отправившийся раньше нас из восточных провинций Павии. Вряд ли, однако, они заметно сбили бы нам цены — спрос на товары из-за гор среди йортунов был велик, а довезти к ним удавалось не так уж много. Вдобавок двое молодых купцов, которые так тяжело перенесли дорогу через перевал — Хальдин и Хасвен — собирались отправиться на север, к морским племенам, и потом отплыть в Павию на корабле. Приплыв в земли за горами по южному морю, до населённых мест теперь приходится проходить через пустыню, и этот путь не легче дороги через перевалы, но заметно дольше. Северные же воды хотя и рано покрываются льдами, но летом вполне судоходны, а тамошние моряки мало уступают изенийским. Борта у их кораблей крутые, и даже если внезапно падает сильный холод, сковывающий море, лёд выталкивает их наверх, и они не оказываются раздавленными. Так что худшее, что угрожало Хальдину и Хасвену — остаться среди йортунов до следующего лета. Я отправлял с ними часть слуг и охраны, и надеялся на то, что купцы вернутся с немалой прибылью, поскольку с севера везут сушёную рыбу редкого вкуса, рыбий зуб и звериные шкуры. Сухую морскую траву из этих мест используют в павийских пригорьях Хаймура как лекарство, особенно для детей, поскольку она возвращает бодрость и ясность ума.

Наша дорога подходила к концу, и я всё чаще думал о тех, кто когда-то проложил её, ещё не зная ни мест, где может сойти лавина или обрушиться камнепад, ни сроков разлива рек. Даже если этих людей вело всего лишь желание нажиться, они всё же были достойны нашей памяти. Мы с Ханке неторопливо шли по нахоженному пути к Уделу Ворона и развлекали друг друга беседой и спорами.

— Без благосклонности Творца наш мир ждёт лишь упадок, — утверждал урготец. — Магия уходит, и те прекрасные умения, которые она нам давала, теряются.

— О, нет, — возражал я. — Если люди помнят, как кто-то летал птицей под облаками или мог заживить раны, смертельные для прочих, они неизбежно захотят повторить это, пусть даже иным, более трудным способом. Зато, пожалуй, он станет доступен всем. Кто знает, может быть наши знания будут бесполезны уже для наших детей, и мы не сможем передать им ничего, кроме своей любви?

— Так ли это мало? А о чём мечтали бы вы, сир Шади?

— Говорят, когда-то в стране Кем были подземные устройства, позволяющие удалять нечистоты из города.

— Всего лишь?

Он был разочарован. Я пояснил:

— Из-за того, что у нас нет чего-то подобного, слишком часто случаются поветрия, особенно в столице.

Мы остановились на ночлег, рассчитывая уже завтра ближе к полудню прибыть в Удел Ворона. Так оно и вышло. Незадолго до конца пути я отдал Ханке свою старую куртку, поскольку монах стыдился того, как износился дорогой. Сам я надел парадную. Мне предстояло вручить Эркину послание от двух наших королей, вновь подтверждавшее дружеские отношение между Павией и народами йортунов. Когда-то с подобным посланием прибыл сюда Сейно Тэка — и вернулся с молодой женой. Народ, которым правил Эркин, жил осёдло на берегах озёр. Они принадлежали к тем немногим, кто сохранил часть традиций лучших времён и даже помнил старое йортунское письмо. Поэтому прочие вожди прислушивались к нему в делах, требующих общего решения, например, теперь, на торгах.

Уже издали мы увидели бòльшое озеро, на берегу которого располагался Удел Ворона — дюжина крепких бревенчатых домов и несколько складов и навесов среди разросшихся деревьев и кустов. Обычно тут селились и размещали свои товары купцы. Йортуны других племён, приходившие сюда, поставили вокруг поселения свои шатры, по бòльшей части из звериных шкур. Поодаль паслись их олени, радуясь изобильной траве. Нас встретили не слишком пышно, но дружелюбно и почтительно. Я порадовался тому, что успел заучить в столице йортунские церемониальные обращения, но саму их речь понимал пока плохо. По счастью, Эркин хорошо владел павийским. Он был невысок и темноволос, но взгляд его карих глаз напоминал мне Миро, хотя они были заметно более раскосыми. На прибывший караван пришли поглядеть изенийские купцы и йортуны, добравшиеся сюда из разных мест, часто с жёнами и детишками. Даже в Вилаголе мне не приходилось видеть разом столько людей самого различного облика — очень высоких и низеньких и плотных, курчавых и белокурых и с длинными прямыми волосами цвета смолы. До этого я думал, что все жители края за Хаймуром похожи на Эркина и его сестру, забывая, как обширна была некогда страна йортунов. Местные мальчишки и девчонки бегали у нас под ногами и глазели, не скрываясь, а некоторые пытались тайком потрогать — торги были для них редким и необычным развлечением. Бòльше всего их занимали я и Ханке. Из добравшихся сюда раньше нас павийцев пришли на встречу лишь несколько купцов со слугами. Их караван вышел из восточных провинций сразу после разгрома Кори. Некоторые из его сторонников сочли за лучшее наняться охранниками и отправиться в небезопасный путь, избежав кары за предательство. Здесь, в Уделе Ворона, раздоры были под запретом. Да и людей в нашей охране было гораздо бòльше, так что я не слишком опасался стычек между бывшими врагами. Но сама вражда никуда не делась.

Эркин быстро и точно указал караванщикам, где они могут разместиться и разгрузить товары. Меня отвели во вторую половину дома, который занимал сам правитель с семьёй. По моей просьбе там же поселили и Ханке. Йортуны поклонялись духам, и иные из них опасались, что монах со своей проповедью разгневает тех, кто владеет этими местами. Я рассчитывал, что почёт, оказанный вождём озёрного народа, обеспечит безопасность Свидетелю Творения.

Вечером, когда спускались сумерки, я был приглашён Эркином на ужин. Отбросив церемонии, мы сидели за столом, и я рассказывал правителю о произошедшем в Павии и о том, как был провозглашён королём его племянник. Вдруг за окном послышался шум. Я выбежал из дома и увидел, что на земле лежит Ханке. Из его спины, чуть ниже правой лопатки, торчала стрела, вошедшая почти по оперение. Косой выстрел был очень силён. Я застал последние мгновенья жизни моего друга. Повернув голову, он посмотрел на меня обычным кротким взглядом, закашлялся и умер. Линий крови его убийцы я заметить не успел — поблизости ходило много людей, а стрелявший уже ушёл прочь от дерева, за которым мог укрыться. Место это было совсем рядом с натоптанной тропой, так что охотничьи собаки не помогли бы нам. До меня донёсся знакомый запах, и, снова опустившись на колени, я втянул носом воздух рядом со стрелой. Убийца капнул на неё уксусом, отбивающим псам нюх.

Вдвоём с Эркином мы внесли тело в дом и спустили в подпол, где был ледник. Мы обменялись лишь несколькими короткими фразами. Мне было трудно говорить, поскольку я чувствовал себя виновным в этой смерти. Но вождь тоже долго не решался начать разговор. Наконец он произнёс:

— Мне стыдно говорить об этом гостю, преодолевшему трудный путь. Но торгов в этом году не будет. И виной тому кто-то из йортунов.

— Почему вы отменяете торги?

— Здесь волен дух Ворона. Он карает йортунов за убийства и другие бесчинства, совершённые в этом месте. Поэтому оно и было назначено для торгов. Теперь Ворон позволит провести новые лишь через год и только после очистительной жертвы. Иначе его гнев обойдётся нам куда дороже, чем непроданные шкуры и рыба.

Я задумался:

— А если убийца — не йортун?

— Преступник должен быть найден и казнён. Но торги могут состояться, поскольку земли Ворона осквернили кровью не его дети. Разумеется, очищение всё равно будет необходимо. Но к чему об этом говорить? Среди нас нашёлся глупец. Кто-то решил, что речи заезжего чудака оскорбят духов бòльше, чем убийство на священном месте. Выстрелить из нашего лука может только йортун. Многие гости покупают наше оружие и безуспешно пытаются им овладеть. Половина павийцев расхаживает по посёлку с йортунскими луками. Но обращению с ними следует учиться с детства. Для того чтобы натянуть тетиву, нужны мощные руки. А этот выстрел был очень силён.

— Я знаю, как пришедший из Павии мог приобрести бòльшую силу. Чужую силу, ворованную. Выстрел был силён, но неточен, йортун постыдился бы такого. И, вдобавок, мог предназначаться не Ханке, поскольку был сделан поспешно. В поселении давно знали о нашем прибытии и о том, кто идёт с караваном. На пути сюда я заметил немало мест, где лучник мог бы укрыться, и исполнение задуманного отняло бы у него лишь одно утро. Ханке потерял свой монашеский плащ, но на нём была старая вязаная фуфайка, какие носят урготцы, и стрелку легко было бы отличить его от прочих. Однако лучник стрелял здесь, где повсюду ходят люди, и, по всей вероятности, очень торопился.

Я хорошо знал Ктиссу, и не раз убеждался, как трудно что-то прочесть по йортунским лицам. Но сейчас Эркин, бесспорно, был удивлён и озадачен.

— Почему? Может быть, он из тех, кто откочевал сюда лишь накануне? Я знаю несколько таких семей.

— Мои спутники не увидели бы притаившегося в засаде, но я сам понял бы, что в стороне от дороги кто-то есть. Злодей знал это, и подстроить убийство в поселении представлялось ему безопаснее. А об этом могли знать лишь в Павии, и то далеко не все.

Мне не хотелось пояснять мои слова, но, услышав их, Эркин задумчиво поглядел на меня.

— Вы и правда поняли бы это. Я вижу, какой дух привёл вас сюда. Но что же нам делать, чтобы найти убийцу?

— Хорошо, если все в поселении в этот же вечер узнают, что случилось, и кто убит. И если у вас есть ветки вьюна охотников, попросите жену заварить мне их на ночь.

Рядом с дверью на моей половине дома всё заросло низенькими, разросшимися как кустарник ивами и можжевельником. Это было помещение для почётных гостей, и им давно не пользовались, хотя и содержали в порядке. Чуть поодаль лежали несколько длинных брёвен, и было заметно свежее кострище. Похоже, тут часто коротали время пришедшие с караванами. Вино в Уделе Ворона было только привозное, но бражку многие ставили. Всё это я мог увидеть, лишь открыв дверь, поскольку окна были прорублены в стене напротив.

Настой вьюнка охотников позволяет долго не спать. Всю эту ночь я бодрствовал, выслеживая того, кто захочет подобраться к двери в одиночку. Таких не было, зато здесь побывали три компании, занимавшиеся выпивкой, игрой в кости и жеванием южного ореха. Первыми появились мои спутники. Они успели привязаться к монаху, и Слей предложил всем молча выпить в память о нём. За этот порыв я мог простить товарищам даже то, что они, как и все последующие, отходили отлить в кусты под моей дверью. Охранники первого павийского каравана ушли отсюда уже глубокой ночью. Им оказалось довольно приятельства Ханке со мной, чтобы чернить его в самых гнусных выражениях, даже ничего не зная о погибшем. И самым скверным было понимать, что среди поносивших убитого скорее всего находился его убийца. Меня терзали злые и мрачные мысли о том, что монах, уповая на Творца, преодолел безмерно тяжёлый и опасный путь — и всё это было напрасно.

Эркин поднялся рано. Я сразу же прошёл к нему, и мы отправились на мою половину, взяв длинный медный крюк, стоявший рядом с очагом. Встав в стороне от двери, я зацепил крюком её ручку и резко рванул на себя. Мимо нас просвистела стрела, войдя глубоко в бревно на противоположной стене. Бòльшая, с ладонь, щепка, упала на пол. Стрела была из самострела, который настораживают на тропе крупного зверя, короткая и толстая. Пошарив в кустах, мы нашли и сам самострел, поставленный кем-то этой ночью. Бесполезно было спрашивать, откуда взялось это оружие. Их продавали охотникам во множестве, склады же не охранялись. Йортуны не воровали, а купцы на торгах быстро признали бы свой товар.

— Теперь понятно, что убить хотели меня, — сказал я Эркину. — И, похоже, эта вражда пришла за мной из Павии. Свои счёты у меня могут быть и с изенийцами, но их человек тоже предпочёл бы устроить засаду по дороге. К несчастью, мне не удалось выследить того, кто насторожил самострел. Возможно, если я выпью ещё кружку настоя охотников, я придумаю, что нам теперь делать.

За завтраком собрались все домашние Эркина, и это выражение его доверия тронуло меня. Напротив меня за столом сидели его малолетние дочь и сын. Потомки йортунов почти никогда не разлучаются надолго с родителями, но при этом они пользуются бòльшой свободой и очень рано начинают действовать на свой страх и риск. Я видел, как семи-восьмилетние дети одни выходят на озеро, чтобы рыбачить с лодки, как оленные йортуны того же возраста могут сами заарканить и стреножить взрослую олениху-матку. Саргылана и Бодалур выросли в народе рыбаков и охотников и были наблюдательны и сметливы, а торги всецело владели их вниманием. Я попросил разрешения поговорить с ними.

Эркин для переговоров с купцами оделся так, словно был рождён по ту сторону Хаймура, и походил то ли на павийца, то ли на урготца. Но его дети мало отличались от прочих йортунов. Я пока не слишком разбирался в здешней одежде, и мальчик с девочкой казались мне очень похожими друг на друга. Оба были в кожаных штанах, расшитых куртках, у обоих в длинные чёрные волосы были заплетены цветные ленточки, а за поясом висел охотничий кинжал. Саргылана была побойчей, Бодалур порассудительней, но и у брата, и у сестры горели глаза, когда они рассказывали про караванщиков, их странную одежду, характер и обычаи, а также про те развлечения, которыми занимали себя собравшиеся в ожидании торгов. Я одобрительно поддакивал им и слушал довольно долго, пока, наконец, не набрёл на след. Бодалур сказал:

— А ещё за день до того, как вы приехали, у нас боролись на руках силачи. Отец пообещал победителю связку серебряных монеток, поэтому захотели побороться не только наши, но и пришлые из-за гор. А победил и вовсе изенийский купец, вот. Руки у него очень толстые.

Мальчик показал — какие. По размеру это бòльше всего походило на бычью ляжку.

Сестра пренебрежительно возразила:

— Вот если бы бороться стал тот тощий, со шрамом на подбородке, он бы двоих таких купцов одолел. Я всё ждала, не выйдет ли он, но он только пил брагу и посмеивался.

Я спросил:

— А почему ты решила, что он такой уж сильный?

— Я видела! У его купца погибли в дороге двое слуг, и он хотел, чтобы охранники тоже помогали разгружать товар. Тот, который со шрамом, долго с ним ругался. А когда остался один, со злости стал брать по три мешка сразу и нести и быстро всё перекидал. Я пыталась потом хотя бы сдвинуть с места один такой мешок и не смогла.

Переводивший её слова отец глянул на Саргылану с тревогой:

— Он не заметил, что ты за ним следила?

— Ты же брал меня на охоту, и знаешь, что я умею быть незаметной.

— А как зовут этого силача? — вмешался я.

Саргылана смутилась. У неё как раз менялись два передних зуба, и павийские имена казались ей непроизносимыми.

— Я понял, о ком она говорит. — вмешался Эркин. — Этого охранника зовут Бальтц. Я покажу его вам.

Судя по разговорам, Бальтц был в той компании, которая выпивала рядом с моей дверью.

Я поблагодарил детей и попросил у Эркина разрешения вручить им подарки. Для каждого у меня были припасены по три рыболовных крючка и блесна, вызвавшие бурный восторг. Я решил кое-что проверить и сходил ещё за цветными ленточками, позволив и брату, и сестре выбрать себе несколько штук. Как я и ожидал, оба захотели украсить себя цветами их нитей жизни. Теперь я понимал, почему про страну за горами говорили, что скрытое у нас очевидно там.

Мы с Эркином строго запретили детям следить за Бальтцем или говорить кому-нибудь о случившемся разговоре. Я задумался. Проще всего было бы вынудить убийцу открыться, сойдясь с ним один на один. Но госпоже моей исполнилось сейчас лишь три дня от момента рождения, и я был слаб.

— Я должен обратиться к вам с огромной просьбой, — сказал я Эркину. — Я даже мог бы назвать её нескромной, но без этого убийцу нам не поймать.

— Вы — мой гость.

— Вы — потомок древнего рода, у вас могли остаться старинные драгоценности вашей семьи.

— Я храню их. И с радостью покажу вам и отдам любую.

Эркин отошёл и вернулся с бòльшой медной шкатулкой. Я откинул узорчатую крышку и, постелив на стол чистую шёлковую ткань, которая прикрывала семейные сокровища, начал выкладывать на неё то, что там лежало. Здесь было много старинных брошей, подвесок и запястий — не слишком чистого золота, но очень тонкой работы. Чеканщики изобразили оленей, откинувших голову в беге, катающихся по траве коней, дерущихся диких верблюдов. Всё это сделали ещё в те времена, когда держава йортунов была обширна и могущественна. Но то, что я искал, нашлось на самом дне — детская подвеска-оберег. Небòльшой кружок из лунного серебра.

— О! — сказал Эркин. — Это действительно то, что вам нужно. Когда-то такие делали для царских наследников. Но у нас осталась всего одна.

Я повязал оберег на шнурок, повесил на шею и отправился ненадолго вздремнуть на хозяйской половине дома, поскольку на своей опасался незваного гостя. Действие настоя охотников уже почти закончилось, а мне требовалось подкрепить силы.

Ближе к вечеру Эркин прошёлся со мной осмотреть склады, завернул туда, где жили караванщики и незаметно указал на Бальтца. Мне приходилось видеть этого человека с Кори. Полагаю, что он меня тоже знал.

Я укрылся в рощице неподалёку и стал ждать, когда Бальтц направится туда, где никому не будет видно ни его, ни меня. Ожидание растянулось до самых сумерек, зато дорога, которую он выбрал, подходила для моих целей как нельзя лучше. Она шла через поросший лесом небòльшой овраг, по дну которого бежал к озеру ручеёк. Я пробрался туда и встал почти у воды. Спустившись в овраг, Бальтц заметил меня и не смог устоять перед искушением покончить со мной прямо сейчас. Вот теперь я мысленно порадовался тому, что уже почти стемнело. Спуск был глинистым и влажным, но убийца этого не разглядел, и, бросившись вниз с оружием наизготовку, заскользил к ручью. Я подсёк его под колени длинным кинжалом и, потянув лезвие на себя, перерезал сухожилия. Бальтц свалился на землю, но удержал свой кинжал в руке и приготовился защищаться. Я вовремя понял, что это было обманное движение. Левой рукой убийца незаметно достал метательный нож и собирался бросить в меня. Я ещё мог отклониться, но в этот же миг почувствовал, что за спиной у меня стоит Саргылана. Отбить нож я не успел, и почувствовал, как он раздирает мою куртку. Тут меня ослепила вспышка холодного синего света, и на землю что-то упало. Я застыл столбом, глядя на костяную рукоятку ножа. Всё его лезвие уже истлело. Сила оберега на этой земле была куда бòльше, чем у меня на родине.

— Осторожно! — крикнула девочка. Бальтц с занесённым кинжалом уже подползал ко мне. Я перерубил ему руку так, что кисть, выронив оружие, повисла на одних жилах. Пока убийца не опомнился, я захлестнул обе его руки заранее приготовленной петлёй и связал. Потом остановил кровь, чтобы он остался жив до разбирательства. Даже теперь Бальтц пытался сопротивляться, и я с трудом спутал его верёвками по всему телу.

Саргылану я послал за йортунами, которые принесли моего пленника в поселение. Узнать о том, что произошло, пришли все вожди племён, собравшихся в Уделе Ворона и главы караванов. Девочку йортуны слушали так же, как и меня — внимательно и не перебивая. На убийцу не было наложено заклятие молчания, и после нашего рассказа он понял, что запираться бесполезно. Бальтц был благородным, но так и не обрёл второго облика, и служба Оллину казалась ему единственным путём к могуществу и власти. Крах планов Кори и поражение Сулвы стали для него крушением всех надежд. И в первую очередь он винил в этом меня. Бальтц надеялся, что он убьёт меня, отыщет Оллина, который, наконец, оценит его заслуги, и вместе с ним попытается отыграться.

Торги открылись на следующий день и начались с очистительных жертв. Все приехавшие собрались на холме в центре поселения. Бальтца принесли сюда же, и молодой йортун, резким движением повернув ему голову, сломал шею. Убийца умер мгновенно. Потом пригнали предназначенных в жертву оленей, которых Эркин купил у кочевников, и перерезали им горло. У оленных йортунов уже были наготове котелки и, набрав крови, они отпили каждый по глотку. Оставшееся тут же поставили кипятить с мукой. Туши немедленно разделали, отделив части, полагающиеся воронам. Из прочего в ход пошло почти всё — что-то ещё сырым, а что-то отправили вариться. Желудки, набитые травой, опустили в кровяную похлёбку. По обычаям йортунов в день, когда приносится жертва, все должны наесться досыта.

Огромный ворон начал снижать круги над холмом. Не обращая внимания на туши, он спустился к телу Бальтца и, поглядев на него, улетел. Вскоре он вернулся с целой стаей, которая расселась кормиться на кусках оленьего мяса. Вожак сел на голову убийцы и стал выклёвывать у него глаза.

Было мало удивительного в том, что вòроны держатся возле места, где часто закалывают оленей и надеются поживиться остатками человеческой трапезы. Но я не сомневался, что вижу сейчас хозяина этих мест. Наши оборотни уже рассказывали мне, что, превращаясь здесь в птиц, они чувствуют на себе чей-то пристальный взгляд. Ворон-вожак, между тем, расхаживал по трупу, повернув голову в мою сторону, и временами мне казалось, что у него не две, а три лапы. Могущественные и опасные силы правили этой землёй, и я вдруг понял, как другие народы глядят на нас. Не будь я уже близко знаком с йортунами, я боялся бы их.

Теперь нам предстояло похоронить моего друга. Старший сын Ханке умер совсем молодым во время поветрия, младший — погиб на войне. Монах надеялся встретиться с ними, когда его жизнь закончится. Здесь же он был сиротой, и мне следовало как можно более позаботиться о его посмертной памяти. Я знал кое-что про обряды Свидетелей Творения и даже смог вспомнить молитву, которой научил меня Колен. Небòльшому кладбищу возле поселения исполнилось уже лет двести. Уже на локоть вниз земля была совсем промёрзшей и гробы стояли открыто на помостах. Я боялся, что кто-то из оскорбившихся за своих духов йортунов потревожит последний покой монаха. Поэтому я в кратких словах рассказал собравшимся, как Ханке добирался сюда через горы Хаймура, и какие твёрдость и мужество проявил. Во время моей речи несколько йортунов отошли прочь, направившись куда-то. Я опасался, что они вернутся, приведя других недовольных. Но закончив свой рассказ, я увидел, что йортуны подходят к могиле с цветами. Цветы были гораздо крупнее здешних гвоздик и астр и бòльше всего походили на купальницу, которую выращивают у нас в парках, только не жёлтого, а оранжевого цвета.

— Мы не будем отказываться от своих духов, — шепнул мне Эркин — но умеем уважать отвагу. Твоего друга вёл великий дух. Теперь его собратья смогут прийти к нам без опаски.

К полудню не только йортуны, но и караванщики наелись и отяжелели, от свежей оленины их развезло едва ли не как от крепкого вина. Торги шли вяло.

Но на следующий день в поселение пришло много охотников, привлечённых слухами об изобилии товаров. Я пожалел, что не могу толком поговорить с ним. Их лица и взгляд выдавали людей независимых, смелых и не привыкших, как наши крестьяне, прикидываться тупицами перед чужаком. Ллос уже успел выучить сотни две йортунских слов и сговаривался сейчас с одним из охотников. Тот приехал на лошади из южных земель, и страстно желал отправиться на ловлю с беркутом, как когда-то делали его предки. Похоже было, что если я оставлю парня здесь, он не пропадёт.

Перед каждым из наших купцов уже лежала куча шкурок, и они придирчиво оглаживали мех и проверяли, цела ли мездра. Торговцы хорошо знали своё дело, и мне достаточно было не мешать им. Поэтому я решил съездить в поселение на Длинных озёрах, где жил народ Эркина. Сейчас там оставался за главного его старший сын, Нуолан, который тоже неплохо владел павийским.

До поселения Балыктах было меньше суток дороги, и я мог позволить себе погостить там дня три-четыре. Заодно я мог бы без помех собрать там растения, которые хороши для лечения разных недугов, но не растут у нас в Павии. На торгах я уже купил всё, что было мне нужно. Озеро и впрямь оказалось длинным — если противоположный его берег я различал, то слева и справа по направлению взгляда была лишь вода. На мелководье я с изумлением заметил куликов — едва ли не тех же самых, которые останавливались весной для отдыха у нас на Лактруит. Я не знаю, над горами они пролетели сюда или через пустыню, однако в любом случае это было поистине удивительно.

Моего появления здесь не ждали, но, похоже, были ему искренне рады. Здесь вообще радуются гостям. Поселения в стране йортунов расположены далеко друг от друга, и любой путник — единственная возможность узнать новости. Меня тут же посадили за низенький стол, и после ужина я ещё долго раздумывал, что вкуснее — варёная оленина или свежая печёная рыба. В дороге мы успели отвыкнуть от обильной и сытной еды.

Нуолан переводил для соплеменников мой рассказ, и они старались не удивляться слишком бурно, чтобы это не было принято за недоверие. Одного вечера мне не хватило, и меня слушали и на следующий. Особенно всех поразило возвышение Миро, поскольку Ктиссу многие помнили, а также история Ханке, преодолевшего путь через горы в одиночку.

Один из дней, проведённый мной в Балыктахе, выдался солнечным и жарким. Вода рядом с берегом прогрелась, и я даже рискнул искупаться в озере. Я выстирал старую смену одежды и сидел на бревне, ожидая, пока она высохнет. Справа от меня рыбаки на лодках уже закинули на глубоководье сеть и растянули её. Две огромные чёрные собаки ухватились за сеть зубами с обоих концов и, плывя, потащили её к берегу. Я уже знал, что сегодняшний улов скорее всего пойдёт в засолку или сразу на стол. Самую лучшую рыбу заготавливают впрок весной и осенью. Тогда её вялят без соли, поскольку на холоду она не портится. Её достаточно размочить, чтобы она стала как свежая. А поскольку здешняя рыба очень вкусна, благородные побогаче готовы отдать за неё бòльшие деньги и в Павии, и в Изене.

Рядом со мной на мелководье плескались йортунские ребятишки лет трёх-четырёх. На прибрежном песке разлеглась чёрная лохматая сука той же рыбацкой породы. Всем своим видом она изображала, как сегодня невыносимо жарко, и как лень ей что-то делать. Однако когда один из мальчишек забрёл, по её мнению, слишком глубоко, она быстро вошла в воду и преградила ему путь. Тот захныкал, но скоро утешился и поплыл, держась за её хвост. Наплававшись, он присоединился к товарищам, а собака вернулась на берег и застыла в прежней позе.

«Молодец», — сказал я, не утерпев. Сука встряхнулась так, что брызги полетели шагов на пятнадцать, неторопливо подошла ко мне и положила на колени тяжёлую голову. В уставившихся на меня тёмных глазах не было ни капли подобострастия. В них читалось только: «Ну, почеши же мне за ухом. И мне, и тебе будет хорошо». Я погладил её, слушая глубокий вздох.

Один из рыбаков подошёл к нам и крикнул: «Сайна! Не докучай гостю!». Собака чуть приподняла брови и поглядела на него с немым укором: «Ты что, не видишь? Мы тут отлично проводим время». Вышколена она была куда хуже наших охотничьих, но я полагаю, что в этом и не было бòльшой нужды.

Я мог попросить у здешних йортунов щенка, и знал, что эта порода достаточно вынослива, чтобы пережить дорогу через горы. Но в столицу я собирался вернуться только поздней осенью, и поэтому с грустью отказался от мысли завести собаку. Мег должна была родить примерно луну спустя, и я всё равно не успевал к этому сроку. Хорошо, что я оставил ей достаточно денег и присоветовал опытную повитуху.