Темная сторона демократии: Объяснение этнических чисток

Так написал Верно, американский агент Нью-Йоркской нефтяной компании, для которого деловая поездка в Анатолию в 1915 г. обернулась нежданным кошмаром (U.S. Documents, 1993: III, 131). Этот геноцид был осуществлен задолго до прихода к власти Гитлера. Массовые убийства творили не «ужасные турки» и не «дикие азиаты», как в то искренне верили европейцы. Это было делом рук «младотурков», светских, современных, европейски образованных националистов. Турецкая Османская империя активно участвовала в делах европейской политики, воевала на стороне Германии и Австро-Венгрии в Первой мировой войне. Этот геноцид был порождением Европы, хотя большая часть кровопролития произошла по ту сторону Босфора, в Азии. Этот геноцид не был кульминацией застарелой национальной распри, хотя межэтническое напряжение накапливалось веками. Преступление совершила полиэтническая Османская империя, с ее традиционной терпимостью к национальным меньшинствам. Правда, эта терпимость уже дала первые трещины в конце XIX века, но младотурки здесь были ни при чем. Незадолго до геноцида они выступали плечом к плечу с армянами против турецкого султана. И если дорога в Освенцим была «извилистым путем», то путь в Дейр-эз-Зор стал дорогой пыток. В этих главах я попытаюсь проследить прихотливые повороты этой скорбной дороги[32].

Как и в предыдущих главах, я попытаюсь реконструировать те процессы, которые вначале подводили к опасной зоне кровавых чисток, а потом перерастали в массовые убийства. Большая часть исследований о массовых насилиях и тем более о геноциде грешат однобокостью и необъективностью. О предшествующих событиях и решениях часто судят по их чудовищным результатам. Такой метод приводит к поверхностным оценкам сложного и противоречивого исторического процесса. Нам кажется, что одно событие, вытекая из другого, приводило к эскалации насилия, но в действительности это могло быть далеко не так. С точки зрения армян, геноцид имел глубокие корни: зарождение турецкого органического национализма, резня 1909 г., создание «боевых дружин» и так далее. Именно так, постепенно и последовательно, Турция и готовилась к окончательному решению «армянского вопроса» (Dadrian, 1997, Kévorkian, 1999). Да, эскалация была, но было ли это зловещим замыслом преднамеренного уничтожения? Давайте не будем принимать на веру даже то, что как будто бы очевидно.

БАЛКАНЫ. ПРЕДЫСТОРИЯ ТРАГЕДИИ

Кровавым событиям предшествовало долгое противостояние великих держав на Балканах и Кавказе, в результате которого Османская империя силой оружия была почти полностью вытеснена из Европы и России. Победу торжествовали христианские государства — империи Габсбургов и Романовых, а также молодые страны — Греция, Сербия, Румыния, Болгария. (Туда же можно включить и мусульманскую Албанию.) Сейчас нам трудно представить, как много мусульман жило тогда в Европе, лишь некоторые их анклавы напоминают нам об ушедшей эпохе, как, например, косовары или босняки. Нам трудно представить, что пережили они, когда начала разваливаться Османская империя. В третьей главе я рассказал о том, какая напряженность возникла в Европе в период религиозных чисток в зоне цивилизационных конфликтов — в Ирландии и Литве. В эпоху этнонационалистических чисток борьба стала еще ожесточеннее, ибо водораздел пролег уже между христианством и исламом.

Эти процессы по-разному протекали на Балканах и на Кавказе. На Кавказе врагом была Россия. Как указывает Ливен (Lieven, 2000), Россию и Османскую империю роднили черты, резко отличавшие эти страны от европейских империй. Они были более отсталыми и автократичными, их ядро (Московия и Анатолия) было более традиционалистским, чем угрожаемые провинции (Западная Россия и Балканы). Вступив в геополитический спор с великими державами, Россия и Турция увеличили налоговое бремя для своих подданных и усилили роль государства в ущерб свободному рынку. А взимать налоги легче всего со слабых и беззащитных. Под государственным ярмом оказались низшие классы и национальные меньшинства. Показательным репрессиям в случае необходимости подвергались все этнические группы. Государства этим не брезгуют.

Статистика насильственной смертности на Балканах — вопрос до сих пор спорный. В дальнейшем я буду основываться на подсчетах Маккарти (McCarthy, 1995: 1, 91, 162–164, 339), считается, что этот ученый симпатизирует турецкой стороне. Но даже если мы сократим эти цифры вдвое, результат будет ужасающим. Маккарти утверждает, что в период с 1821 по 1922 г. 5,5 миллиона мусульман были депортированы из Европы, еще 5 миллионов были убиты или умерли от болезней и голода в своих скитаниях. Освободившиеся сербы и греки развернули полномасштабные чистки в 1830-е гг., то же самое произошло и в независимой Болгарии в 1877 г., то же творилось и на всех Балканах вплоть до 1912 г. Хотя новые государства подвергали репрессиям и уничтожению мусульманские меньшинства, они также пытались и ассимилировать их. Некоторых мусульман обращали в христианство принудительно, некоторые оставались гражданами второго сорта — с этой категорией мы познакомимся в 12-й главе, где речь пойдет о Югославии. Но большинство мусульман было убито или изгнано из страны. Между 1877 и 1887 г., уверяет Маккарти, 34 % мусульман Болгарии покинули страну, еще 17 % — погибли. В Балканских войнах 1912–1913 гг., по мнению ученого, исчезло 62 % мусульман (27 % — уничтожены, 35 % — бежали). Эта катастрофа произошла на землях, завоеванных Грецией, Сербией и Болгарией. Это были кровавые этнические чистки, в масштабах доселе невиданных в Европе, что подтверждает и отчет Фонда Карнеги от 1914 г. Для османских турок это стало национальной травмой. Не менее полумиллиона христианских подданных Османской империи бежали на север, спасаясь от аналогичных репрессий, развязанных турками на все еще подвластных им территориях. Много христиан было убито мусульманами, и такие события, как «Болгарская резня», беспощадно описанная в памфлете Гладстона, становились известными всей христианской Европе.

Как и в большинстве исторических империй, этническая принадлежность подданных не слишком волновала правителей Порты до тех пор, пока они им подчинялись. Это не было гуманным проявлением мультикультурализма. Национальные восстания подавлялись железной рукой, как свойственно всем историческим империям. Ливен считает, что Османская империя проводила все более жесткую политику — постоянные поражения вынуждали ее закручивать гайки и от налогового бремени страдали беднейшие слои. При угрозе мятежа Порта, как и ее исторический предшественник — Ассирия, прибегала к показательным репрессиям (см. таблицу 1.1), включая убийства как инструмент сохранения политической стабильности. В некоторых случаях, как и в Ассирии, это сопровождалось насильственными изгнаниями (часто перераставшими в «дикие» депортации). Мятежники-иноверцы выселялись, а их место занимали исламские поселенцы. Подобная имперская тактика периодически сопровождалась жестокими боевыми действиями с обеих сторон, как это не раз происходило на Балканах. Карательные экспедиции и массовые депортации целых городов и сел проводились с расчетливой жестокостью, с презрением к человеческой жизни. Такая практика, давным-давно забытая в миролюбивой Европе, снискала Османской империи дурную репутацию страны варварской и отсталой. С другой стороны, балканские христиане делали то же самое и в тех же масштабах, не переходя, впрочем, грань между репрессиями и геноцидом. Порте, как и всем современным ей империям, были нужны живые, а не мертвые верноподданные. Озлобленность на христиан и на христианские страны для мусульман не канула в историческую Лету и по сей день. Это чувство несли и несут в своей душе исламские беженцы. Даже в наши дни в Малой Азии проживает не менее 400 тысяч мухаджиров, мусульман европейского происхождения. Беженцы когда-то были уважаемыми и состоятельными гражданами, в одночасье они стали нищими и отверженными (Bryce Report, 1972: 499). К изгоям с Балкан добавлялись беженцы из России. Российские мусульмане переселялись целыми племенными общинами, поставляя отличных воинов для «диких», нерегулярных формирований. Среди беженцев из Европы было немало людей образованных, офицеров, государственных служащих, способных выразить свой протест в рамках создаваемых ими идеологических и политических организаций.

К 1914 г. население Османской империи стало более моноэтничным и монорелигиозным, чем в прошлом. В 1820 г. в стране проживало 60 % мусульман, в 1914 г. — уже 80 %. По мере того как империя утрачивала свои владения, укреплялось национальное государство; впервые за всю историю турки составили почти большинство населения, взяв в руки бразды военного и государственного управления. Государство-нация повсюду расценивалось как самый современный и мощный тип государства. Неудивительно, что на этом фоне возник и расцвел турецкий национализм с «камнем за пазухой». Последствия этого процесса могли стать угрожающими для армян. Тем не менее вплоть до 1914 г. среди политических лидеров преобладало имперское, а не националистическое чувство. Национальные меньшинства империи весьма долго жили в атмосфере веротерпимости и пользовались автономией. Все приверженцы «религии священной книги» пользовались правом миллета (в переводе с тюркского это означает «самоуправление, народ, община») под управлением своей церкви. На местном уровне это подкреплялось тайфой, системой прав и привилегий для всех меньшинств. Христианские армяне, греки, болгары, сербы, влахи, евреи знали, что они отличаются от турок, албанцев, арабов, курдов или черкесов (народы ислама). Сознание своей идентичности закладывалось веками совместной жизни, это не было новым конструктом. Каждая этническая община самостоятельно решала все насущные дела, включая юридические и правовые отношения между своими членами. Взамен от них требовалась безусловная лояльность государству — малейшее отступление от этого правила каралось беспощадно. Статус национальных меньшинств был близок к мультикультурализму, лояльность центральной власти вознаграждалась такими правами, которые и не снились тогдашней просвещенной Европе. Это не было «плавильным тиглем», это была имперская форма консоциативного устройства, а сама империя несла в себе культурное ядро, с которым мог слиться каждый, кто почувствовал себя турком-османом. Система не была эгалитарной, формальное равенство среди мусульман скрывало в себе неформальную дискриминацию. Более отсталых курдов и кавказцев допускали к делам государственным и военным, но под верховенством турок. Арабские эмиры и шейхи были полновластными правителями у себя, но не в столице. В государстве доминировала турецкая элита. Они были турками лишь по крови и османскими имперцами по духу. В конце XIX века турецкий национализм ограничивал себя рамками национальной культуры и не ставил под сомнение государственную идентичность Османской империи (Poulton, 1997: гл. 3). Христианские греки и армяне имели сильные экономические позиции и мощных геополитических покровителей. Европейские государства вели торговлю с Азией морским путем, минуя Средний Восток. В результате торговые связи Турции с Востоком, жизненно ей необходимые, пришли в упадок вместе с торговой буржуазией. Торговля все больше и больше ориентировалась на Европу, и эта торговля процветала. Накануне Первой мировой войны 14 % ВНП Турции шли на экспорт главным образом в Европу и Россию. Христианским меньшинствам лучше, чем кому-либо подходила роль посредников в этой торговле, им с легкостью удавалось получать протекционистские тарифы по дипломатическим каналам. Таким способом государства Европы содействовали экономическому усилению христианских диаспор на мусульманском Востоке. Это была обычная практика великих держав того времени: принудить Порту предоставить торговые концессии и даже право экстерриториальности — ненавистные капитуляции. Впрочем, и Турция получала от этого некоторые дивиденды. Французы, британцы, потом и немцы, сцепившиеся друг с другом в межимпериалистической борьбе, старались поддерживать на плаву Османскую империю, чтобы та не упала в объятия России или Австрии. Эта тактика была обоюдоострой. Чтобы обезопасить займы, предоставленные Турции, великие державы оставляли за собой право секвестра около трети налоговых поступлений в стране. Налоги перечислялись непосредственно в Управление Оттоманского государственного долга, подконтрольного европейским странам. Такое налогообложение было разорительным для крестьян, при этом деньги уплывали за пределы страны[33].

Как и в других странах, турецкий национализм родился в среде исламской интеллигенции, влиятельной силы в государстве. По своим умонастроениям они были этатистами, видя в государстве источник силы и экономического развития Турции.

Нельзя сказать, что турецкие армяне занимали некую специализированную этническую нишу в экономике Турции. 70 % из двухмиллионного армянского населения были крестьянами. 80 % всех турок тоже работали в сельском хозяйстве. И те и другие отличались от греков, живших на побережье и объединившихся в торговые и ремесленные общины под контролем Греческой православной церкви. Константинопольский патриарх выступал от имени всех греков. Он проявлял либерализм в общественных и экономических вопросах, оставаясь консерватором в сфере законодательства. Греки выступали за сохранение системы миллета, которая обеспечивала им торговые преференции (и была основой патриаршей власти). Богатые армяне и армянский католикос преследовали схожие с греками интересы, но имели меньшее влияние в своей диаспоре из-за сильного классового расслоения в армянских общинах. Масса армянских крестьян, большинство торговцев и ремесленников из внутренней Анатолии практически не были охвачены системой миллета. Кроме того, между ними, турками и анатолийскими курдами шли бесконечные распри из-за земельной собственности, часто сопровождавшиеся вспышками насилия. Армянский национализм родился в том числе и как попытка решить назревший земельный вопрос. Борьба за землю стала яблоком раздора, экономический конфликт разрастался и приобретал зловещие очертания, усугубляя этнорелигиозные и классовые противоречия. Перед Первой мировой войной экономический фактор главенствовал над этническим (тезис 2). Богатые армяне во всех отношениях стояли выше на иерархической лестнице, чем бедные турки, и при обострении кризиса можно было легко перевести реальные экономические противоречия на язык этнической ненависти. Османская власть основывалась на, обоих принципах стратификации. Отталкиваясь от тезиса 2, можно сказать, что турецкая политика оставалась амбивалентной: религиозно-этнические и классовые отношения были двумя параллельными осями, вдоль которых стратифицировалась общество. Совсем рядом, рукой подать, находилась Российская империя, где национальные противоречия разрешались в революционной, классовой борьбе. Могло ли то же самое произойти и в Османской империи?

Христианские меньшинства в Турции можно было легко ассоциировать с внешней угрозой. Проигрывая долгую борьбу за Балканы, турки обрели горький опыт поражений и предательств со стороны христиан. С опозданием османы поняли, как мало турков осталось на самых уязвимых пограничных территориях: на фракийском юго-востоке Европы и в восточной Анатолии вблизи от России. В связи с этим переселенческая политика Оттоманской империи была возобновлена. С 1911 г. и далее боснийских беженцев начали расселять в Македонии, вытесняя местных христиан (Derogy, 1986: 36). В 1913 г. на пограничье с Балканами разместили турецких беженцев, вывезя оттуда греков. Переселение народов сопровождалось значительным насилием, но, по мнению турок, оно было лишь бледной тенью того насилия, которому до того подверглось исламское население на Балканах.

Геополитическое положение двух христианских общин разнилось. Грекам достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться своей исторической родины. Греция всегда могла защитить своих сыновей дипломатическим путем, опираясь при этом на силу всей Европы, где были государственные деятели, говорившие на классическом греческом! У греков был выбор. Если в Турции их дела обстояли благополучно, они оставались. Если хотели вернуться на родину, достаточно было постучаться в соседнюю дверь. Также не было опасений, что греки попытаются создать свое государство на турецкой территории. И если бы вдруг система миллета перестала существовать, им легко было воссоединиться с исторической родиной на противоположном побережье. И хотя Греция осторожно покусывала Турцию в Эгейском море, о полномасштабном вторжении в Османскую империю и речи идти не могло. Потребовалась Первая мировая война и крах Турции, чтобы Греция начала захватывать турецкую территорию, на что Порта ответила кровавыми репрессиями против османских греков.

Армяне не были так защищены (как и небольшая община христиан-маронитов). Разделенные на две части Османской и Российской империями, армяне не имели своего государства. Любое армянское государство могло родиться лишь в недрах России или Турции. Российские власти часто притесняли армян (что породило первые армянские националистические движения) и подумывали о том, как обратить себе на пользу недовольство армянской диаспоры в Турции. Российская экспансия представляла собой самую страшную угрозу существованию Османской империи. Тактическим приемом в этом противостоянии могло стать создание армянской пятой колоны внутри Турции. Российские правители все чаще стали призывать к защите армянских братьев во Христе. Сан-Стефанский мирный договор 1878 г. вынудил Турцию к территориальным уступкам в восточных анатолийских провинциях. Кроме того, Россия потребовала от Турции обеспечить безопасность армян во все той же восточной Анатолии. Все послевоенные договоры той эпохи непременно включали в себя статью о защите прав христианского населения. «Но почему только христианского?» — задавались вопросом многие турки. Один из армян, выживших после резни, вспоминал предсказания своего дяди о возможных последствиях: «Чем чаще мы будем плакаться в жилетку христианским нациям, тем беспощаднее нас будут резать турки, когда все-таки решатся это сделать» (Kazanjian, 1989: 351). В тяжелые армяно-турецкие отношения были заложены изначально и экономическая, и геополитическая составляющие.

Подозрения турок относительно ненадежности армян были подкреплены, когда некоторые из них подхватили вирус национализма, гулявший тогда по всей Европе. Армянские националисты приезжали работать в Россию, собирались и обсуждали вопросы стандартизации национального языка, развития армянской литературы, вспоминали златые дни Великой Армении и другие близкие их сердцу мифы, грезили о создании своего государства, независимого и от Турции, и от России. Против националистического вируса в Турции существовала вакцина — система миллета. Состоятельных членов армянской диаспоры и самого патриарха вполне устраивала та автономия, которая была у армян в Османской империи. Им хватало этих привилегий. Но идеалом их молодых, небогатых, политизированных соплеменников стало создание независимого государства. Консервативные националисты уповали на русского царя, либералы — на русских реформаторов, немногие радикалы брали за образец русских революционеров-террористов и начинали вооружаться. Традиции Османской империи звали их к борьбе, а не к компромиссам. Их будущее рождалось в прошлом и настоящем (Dadrian, 1995). Они хорошо усвоили горький опыт христианских меньшинств, стремящихся к реформам при поддержке христианских государств. На всех Балканах сербские, албанские, греческие и болгарские реформаторы не требовали ничего большего, чем региональная автономия, с чем охотно соглашалась Османская империя. «Ни одна часть нашей империи не пользовалась такой степенью свободы, как остров Крит, — писал Джемаль-паша в своих мемуарах. — Но разве мы смогли убедить киприотов отказаться от своей мечты воссоединиться с греками?» «Нет, — с горечью пишет он, — мы не смогли этого сделать ни в Румелии, которую захватили болгары, ни в Египте, оккупированном британцами. Науськанные европейскими государствами, эти обласканные нами народы добились независимости или были поглощены христианскими державами, истребив и изгнав при этом многих мусульман». Джемаль рассматривал такую политику как основополагающую тенденцию современности. Политическая децентрализация не спасла империю Габсбургов, как нс спасла она и Османскую империю. Национализм, продолжал он, можно обуздать лишь твердой рукой, централизацией, «османским единством» под руководством титульного народа империи — турок. Армян можно было удержать лишь таким способом, — подытоживает он (Djemal Pasha, 1922: 250–251). Хотя турецкие правители знали, что большинство армян — верноподданные империи, их грызли сомнения. Было бы странно, если бы армянские и турецкие лидеры не пошли бы по балканскому пути. Все предпосылки для этого были. Чтобы сохранить статус-кво, Турции была нужна более эгалитарная консоциация, которую не мог обеспечить традиционный миллет. К сожалению, обе группы, воспитанные в духе Современности, отвернулись от консоциативной модели в пользу идеала органической нации-государства.

В XIX веке межнациональные конфликты обострились из-за борьбы за политическую демократию. Турецкие правители прибегли к политике «разделяй и властвуй», сталкивая религиозно-этнические группы в попытке сохранить единодержавие. Бывали случаи, когда они просили христианские общины оплатить издержки по подавлению восстаний турецких крестьян, а взамен подтверждали христианам их привилегии. В 1839 г. либерально настроенный великий визирь подготовил манифест, где провозглашалась идея гражданского равенства и прав человека. В 1856 г. было официально заявлено о равенстве мусульман и немусульман. Это нанесло удар по исламским законам и традициям и озлобило многих турок, поставив под сомнение их привилегии. Любая политика предпочтений могла вызвать раздражение той или иной этнической группы. Что касается христиан, то, по общему мнению, они не заслуживали никаких дополнительных прав, ибо и так имели явные экономические привилегии. В дальнейшем султаны умело манипулировали этими настроениями, чтобы выпустить пар из социального общественного котла и переложить вину за социально-экономические трудности на ненавистных христиан. Ту же политику проводили и русские цари, правда, козлом отпущения у них были евреи.

Турецкие султаны подняли градус национальной напряженности до погромов. Жертвами первого крупного погрома стала небольшая община христиан-маронитов. Это случилось в 1856–1860 гг. в Ливии и Сирии. Было убито 40 тысяч человек и лишь военное вмешательство Франции остановило эту мясорубку. Абдул-Хамид II, «красный» (то есть «кровавый») султан, правивший с 1876 по 1909 г., стремился к модернизации, опираясь на идеологию панисламизма. Он расширил сеть школ, где преподавание велось на стандартизированном оттоманском турецком языке (со значительными вкраплениями арабских и персидских элементов), укрепил армию. Он упразднил конституцию и гражданские права, создал карательные военные отряды, укомплектованные курдами и занимавшиеся подавлением внутренних мятежей. Все это позволило туркам и курдам присвоить себе чужую землю. В 70-е гг. XIX века армянские националисты начали отвечать насилием на насилие. В 1894 г. некоторые армянские общины отказались платить налоги как османскому правительству, так и местным курдским вождям. Народные волнения были жестоко подавлены. Огромное число армян (от 60 до 150 тысяч) было убиты. Показательным репрессиям подверглись города в Киликии и на Востоке, где армянская националистическая агитация проявила себя с особой силой. Причиной конфликта был земельный вопрос. Классовая ненависть к богатым армянам проявилась в невиданных грабежах, которыми сопровождался погром. Султан послал в зону конфликта карательные войска, якобы для того, чтобы развести враждующие стороны, но на самом деле курдские полки сами ввязались в драку. Как и евреи в императорской России, турецкие армяне служили предохранительным клапаном режима. Пролив достаточно крови, чтобы утолить народную ярость, султан снова перекрыл вентиль, запретив дальнейшие убийства. Впоследствии либеральные турки и армяне вспоминали о том погроме как об окончательном отчуждении армянской диаспоры от турецкой родины. Пути назад уже не было (Izzet Pasa, 1992; Miller & Miller, 1993: 61). Эти печальные события произошли задолго до того, как турецкий националисты вошли во власть. Тогда они были противниками таких методов. Как мы убедимся, армянские и турецкие националисты были союзниками. До поры до времени…

ПОДЪЕМ ТУРЕЦКОГО НАЦИОНАЛИЗМА

Когда империя находится в процессе распада, ее подтачивают изнутри народное недовольство и требования реформ. Турция прошла сквозь череду бунтов против налогов, голодных мятежей в больших городах, волнений в армии, когда солдаты сидели на голодном пайке. Люди, которые возглавили это движение, получили имя «младотурки». Этот термин используется и по сей день. Мы называем так молодых, решительных, искренних радикальных реформаторов. На ранней стадии реформаторского движения это обозначение было достаточно условно, потому что молодые адепты реформ считали себя османами, а не турками. «Османский либерализм» — вот, что владело их умами. Они жаждали модернизации по-европейски, распространения просвещения и других гражданских институций, частичного признания культурной автономии и (хотя это и сомнительно) политического равноправия этнических меньшинств.

Но либерализм страдает от трех недостатков. Во-первых, в нем заложен конфликт между индивидуальными и коллективными правами. Это противоречие либералы никак не могли разрешить, что ослабляло их сплоченность. Во-вторых, права этнических меньшинств и других групп они склонны были рассматривать на конфедеративном, а не на консоциативном уровне, иными словами, права меньшинств должны были быть реализованы внутри их автономий, а не всего государства. Это кредо всех либералов. Модернизирующиеся государства XIX — начала XX столетия косо смотрели на конфедерацию. Считалось, что сильные централизованные страны лучше смогут защитить свои геополитические интересы. В-третьих, либералы тяготели к реформам, которые им подсказывали западные державы, и многим казалось, что реформаторы играют на руку иностранным интервентам и выступают против султана как приспешники чужеземных врагов. В это охотно верилось еще и потому, что либерализм был светской, западной, антиисламской доктриной. На него тут же ополчились различные группировки: исламисты, придворные лоялисты, те же младотурки, но не либералы, а этатисты, выступавшие за централизованную национальную власть, враждебную западным влияниям. Раскол между фракциями обозначился, но четко не определился — и либералы и радикалы продолжали совместно выступать против консервативного двора. Разношерстные группировки во многом перекрещивались и вербовали адептов из одной социальной среды — высокообразованных мусульман из государственной бюрократии, системы образования и армии. На съезде младотурков в 1902 г. (он прошел за рубежом) разграничительные линии обозначились четче, но, тем не менее, либералы и радикалы продолжали совместную борьбу против придворных консерваторов. Обе фракции глубоко прониклись европейскими политическими идеями. В Европе либерализм и национализм были главенствующими течениями наряду с такими этатистскими доктринами, как французский социальный позитивизм и листианская экономика в Германии. Турецкие деятели переосмыслили эти достижения европейской политической философии применительно к опыту Османской империи, изведавшей на себе все прелести империализма либерального Запада. В результате национализм и этатизм в турецком варианте начали вытеснять либерализм. К этому движению примкнули государственные служащие, учителя, офицеры, но не торговцы и промышленники. События 1905 г. придали этому тренду более азиатский колорит. Азиатская страна, Япония, впервые нанесла сокрушительный удар по европейской державе, давнему врагу Турции — России. В Японии процветали идеи национализма и этатизма, а не либерализма. Восхитившись унижением, которое Европа претерпела от Азии, многие младотурки решили пойти тем же путем.

Поскольку интеллигенция находилась под сильным влиянием глобальной националистической идеологии, первые теоретики турецкого национализма были по существу космополитами. Среди них выделялись те, кто получил образование за рубежом, особенно во Франции, мусульманские выходцы из России и Балкан; все они сначала даже не считали себя турками. Такими же были и евреи, в особенности из космополитичных Салоник. Социализм и франкмасонство тоже содействовали зарождению турецкого национализма. Некоторые ведущие деятели националистического движения несли в себе смешанную кровь (турок-курд, турок-татарин, болгарин-турок и т. д.). Не исключено, что они сделали свой выбор, изведав на личном опыте напряженность межэтнических отношений в империи, как предполагает Цюрхер (Zürcher, 1998: 136–137). Дальних провинций, по сути, уже не было. Курды узнали о гибели русского флота под Цусимой на следующий день по телеграфу.

Наиболее влиятельным теоретиком был Зия Гёкалп (Astourian, 1995: 28–29; Landau, 1995: 37; Melson, 1992: 166167). Наполовину курд, он родился в 1876 г. в Диярбакыре в восточной Анатолии. Закончил ветеринарный колледж, был поэтом, профессором социологии, испытал влияние Дюркгейма и Тённиса. Доказывал, что общество проходит в своем развитии через три исторических стадии. Первая — родоплеменная община, объединенная языком и этничностью, механическая солидарность ее членов (по Дюркгейму) является стержнем любого общества. Племенная общность сменяется более широкой религиозной солидарностью, в Турции это ислам. И наконец, третья современная стадия, где уже органическая солидарность зиждется на национальной культуре и национально-государственных институтах. Только национальная культура и государственный корпоративизм могут разрешить классовые конфликты и обоюдный паразитизм, привнесенный в полиэтническое общество постоянно растущим разделением труда. Греко-армянская буржуазия и турецкая бюрократия паразитируют друг на друге, вдвоем высасывая соки из нищего анатолийского крестьянина. Только нация, заключал он, способна создать то, что Дюркгейм называл коллективным сознанием, моральный императив, цементирующий общество, разобщенное разделением труда[34]. Гёкалп вслед за Тённисом проводит различие между культурой (нормы, ценности, поведение в сообществе людей) и цивилизацией (рациональная, глобальная система научно-технологического знания). Турецкая культура все еще находилась в тенетах средневекового ислама и византийских традиций. Ее было необходимо заменить европейской научно-технической цивилизацией. Но национальная идентичность не должна стать жертвой модернизации. Турки будут проводить модернизацию, бережно сохраняя культурные традиции. Свою социологическую теорию Гёкалп изложил в стихах, сильно воздействовавших на сознание образованных турок[35].

Его концепция нации стала в большей мере турецкой, чем османской. Учитывая традиции народа и угрожающий геополитический контекст, Гёкалп выдвинул идею милитаризованного автократического государства, делая ставку на молодое чиновничество и офицерство. Полиэтничность он считал удавкой на шее турецкого национального духа.

Турки выиграют войны, но проигрывают мир, когда наследуют культуру побежденных, — обычный рефрен всех имперских реваншистов (примеры — немцы и сербы, о которых речь пойдет ниже). Физически мы завоевали многих, но духовно они завоевали нас. От ассимиляции надо отказаться. Христианские меньшинства можно наделить турецкой гражданственностью, но не этничностью, «они всегда будут оставаться инородным телом внутри турецкого государства». Турецкая нация-государство нуждается в военной дисциплине:

Это было органическое понимание государства, в котором не остается места этническим меньшинствам как полноправным гражданам. Накал милитаризма тоже понятен, учитывая геополитическое положение страны в ту эпоху.

Еще одним влиятельным теоретиком был Ага-оглы Агаев, родившийся в 1869 в состоятельной мусульманской семье в российском Азербайджане. В молодые годы он считал себя не турком, а персом, как это делали многие мусульмане, гордившиеся древней славой персидской культуры. Он знал, что Россия эксплуатирует тюркские народы, угнетенные и политически, и экономически. В ранних статьях он требовал политических прав для тюркского населения России, еще воздерживаясь от националистической терминологии. Образование он получил в Париже, был увлечен религиозно-националистическими идеями Ренана и арийской теорией. Впоследствии это привело Ага-оглы к восприятию шиизма и персидской идентичности как краеугольного камня национальной модернизации (персы были арийцами, а турки — нет). Во время Русской революции 1905 г. он стал свидетелем тех зверств, которые творили в Азербайджане русские и армяне против местных турок. Он был убежден, что армяне не хотят равноправных отношений с турками. В 1908 г. после военного переворота в Турции (см. ниже) он объявил себя младотурком. Стал инспектором народных училищ, отказался от персидской и исламской идентичности в пользу тюркской. Изменение фамилии на Ага-оглы знаменовало принятие идей пантюркизма. Его национализм был окрашен в иные тона, чем у Гёкалпа. Он знал, как Россия умеет угнетать, разделять и властвовать, стравливать между собой христиан и мусульман. Этот опыт привел его и многих других эмигрантов к идеям тюркского национализма. Таких, как он, было немного, но именно они активно публиковались в появившейся тогда националистической прессе (Arai, 1992: 55; Landau, 1995: 35–36; Poulton, 1997: 68–75; Shissler, 2003).

Заслуга этих интеллектуалов состояла в том, что они смогли воплотить и теоретически оформить то революционное брожение умов, которое испытывало молодое поколение образованных турок, стремящихся к модернизации. Именно они представляли среднее управленческое звено в гражданских и военных учреждениях. Они закончили одни и те же учебные заведения: Академию гражданской службы, Военную академию, Военно-медицинский колледж, все они жили в Константинополе. Выпускники, овладевшие теорией национализма, быстро смогли применить ее на практике — в армии, управлении провинциями, в особенности в европейской, но все еще турецкой Македонии и Фракии. Гёкалп и Ага-оглы были удостоены избрания в Центральный комитет партии «Единение и прогресс», полуподпольной организации, которая со временем оформилась как левое, радикальное крыло движения младотурков, еще их называли иттихадистами (унионистами).

Иттихадисты проделали эволюцию в трех направлениях. Вначале они создали теорию идеологической власти. Реформаторы утверждали, что современному государству нужен культурный и образовательный фундамент. Они были истовыми приверженцами идеи меритократии, основанной на приобретении технических и научных знаний. Они были вполне светскими людьми. Им не хватало дерзости открыто выступать против ислама, более того, они сознавали, что именно эта могущественная религия служит объединяющим началом столь же могучей империи. В вопросах образования и языка младотурки сполна проявили себя как убежденные националисты. Они требовали упростить турецкий язык и письменность, очистить их от арабских и персидских заимствований, создать поэтический размер, исходя из законов турецкого языка, чтобы поэзия стала ближе и понятнее народу. Стихи самого Гёкалпа служили образцом новой народной поэзии. Вопросы языка стали чуть ли не главными темами в националистических журналах (Arai, 1992). Младотурки мечтали о бесплатном обязательном образовании на модернизированном турецком языке. Турецкий был провозглашен языком государственного просвещения, то есть инструментом принудительной ассимиляции, что характерно для всех органических националистов. Движение в основе своей было меритократическим. Вот кто впоследствии вошел в «триумвират». Талаат-паша родился в Болгарии, в семье новообращенных мусульман. Его мать омывала покойников, что считалось презренным занятием. Был учителем турецкого языка в еврейской школе, потом стал почтальоном и телеграфистом. Имел карьерный рост — стал старшим телеграфистом. Энвер-паша родился в бедном квартале Стамбула в семье мелкого железнодорожного чиновника. Поступил в военный лицей и учился блестяще. Образование завершил в Военной академии Генерального штаба. Джемаль-паша тоже вышел из низов. Его дед был палачом, отец — солдатом. Он тоже хорошо учился в военном колледже и сделал стремительную карьеру. В Османской империи родовая аристократия слабела, новая элита восприняла модернизацию через европейскую культуру, французский язык и дипломатию. Это вызвало конфликт поколений между старой элитой и младотурками. Вот как писал об этом Штюрмер: «Эти парвеню презирают турок благородного происхождения» (Stuermer, 1917: 255; Barton, 1998: 190–191; Derogy, 1986: 34–39; Mardin, 1971: 201; Shaw, 1977: гл. 4).

Меритократические идеалы младотурков находили поддержку, но их политика и идеология отчуждали даже близких им по духу албанцев, арабов и христиан. После их выхода из движения, младотурки начали проводить политику отуречивания. К 1910 г. оформилась так называемая теория экономической силы. Иттихадисты отвергли экономический либерализм в пользу национальной экономики, возглавляемой органической национальной буржуазией, сцементированной государством во имя процветания государства. Заимствовав теорию немецких экономистов в традициях Фридриха Листа, они выступали за государственный протекционизм, отказ от свободной торговли и за вытеснение «иностранного» капитала, то есть христиан. Эта идеология была популярна среди многих мусульман, она изолировала армян и греков, она же вызывала противодействие со стороны либералов. Особый успех эта политика приобрела в 1912–1913 гг. после массовых бойкотов греческих и армянских торговцев (Adanir, 1998: 59–60; Kaiser, 1997; Keyder, 1987: 53–54; Zürcher,1998: 127–131). Ситуацию усугублял и земельный вопрос. Именно таким образом классовые противоречия сублимировались как этнонациональные.

Третьим направлением стала теория военного и политического господства на основе технократизма и централизации, следовавшая все той же немецкой модели. Технократами были все реформаторы, за централизацию выступала в основном титульная нация, но не национальные меньшинства. Младотурки формально поддерживали представительную демократию и сходились с либералами в том, что империя далека от совершенства. Появились голоса, утверждавшие, что только турки и мусульмане способны защитить мусульманское государство от внешнего врага. Это вело их в сторону органического национализма, признававшего полноправными гражданами лишь турок. Но в практической плоскости еще тревожнее был тот факт, что младотурки все более отходили от демократии. По сути, они становились милитаристами, исламистами и пантюркистами. Военные кампании на Балканах и в Северной Африке превратили часть младотурков в ястребов всенародной войны — фидаинов[36]. Партизанские отряды Энвера-паши беспощадно уничтожали население Балкан. Империя содрогалась под ударами извне, и не удивительно, что радикалы настаивали на депортации сомнительных этнических меньшинств из наиболее уязвимых районов страны, а освободившиеся земли предполагали заселить коренными турками. Тем не менее и такая политика считалась вполне реформаторской, поскольку была направлена против стамбульского двора. Армяне, греки, арабы и турецкие либералы были не согласны с новыми веяниями, поскольку те ставили под угрозу исконные привилегии, предоставленные христианским общинам старым режимом (Astourian, 1995: 27–31; Shaw, 1977: 301–304). Турецкие националисты были удивлены резкостью их реакции. Сами себя они считали вполне свободными от национальных предрассудков. В их журналах появлялись пространные статьи об этническом многообразии, но мало что сообщалось об этнических конфликтах (Arai, 1992). В некоторых публикациях указывалось на необходимость создания новой тюркско-османской этничности, что предполагало принудительное изучение турецкого языка и не более. В тот момент еще не прослеживалось явного противостояния между различными этнонационалистическими группировками, претендующими на одну и ту же территорию (как указано в тезисе 3).

РАДИКАЛИЗАЦИЯ МЛАДОТУРКОВ, 1908-1913

К 1906 г. режим султана утратил народное доверие, казна оскудела, вспыхивали мятежи против налогов, голодные бунты, солдаты требовали уплаты жалования. У двора уже не оставалось надежных войск для подавления массовых беспорядков. Реформаторы требовали конституционного правления, ссылаясь на пример революций в России (1905–1906 гг.) и Иране. Радикальные националисты (в том числе партия «Единение и прогресс» и националистические ассоциации турецкой культуры в Анатолии) активно участвовали в народных волнениях. Эти организации были солидарны с греками, армянами и либеральными фракциями парламента, поскольку разделяли их радикальные представления о фискальном и конституционном вопросах (Ahmad, 1982; Kansu, 1997: 29–72, 78–79). Фидаины партии «Единение и прогресс» и армянские националисты сражались бок о бок в анатолийском городе Ван против султанской армии. Арабские шейхи были более консервативны, поскольку исламский (племенной) статус калифа (шейха) был необходим для поддержания власти. В тот период мусульмане и христиане не стояли по разную сторону баррикад. «Единение и прогресс» и армянские националисты были хотя и с оговорками, но союзниками.

Иттихадисты нашли опору в младшем и среднем офицерском корпусе армии, расквартированном в Европе, в основном в Салониках, Эдирне (бывшем Адрианополе), Монастыре (ныне Витола в Македонии). 63 % ячейки партии «Единение и прогресс» в Салониках были офицерами. Почти все они были исламистами и турками. Нелегальная организация работала в подполье, накапливала оружие и вербовала бойцов. В 1908 г. они двинулись на Константинополь. Поддержанные уличными демонстрантами путчисты произвели полупереворот, направленный против султана Аб-дул-Хамида. Султан остался на троне, но власть его была ограничена (Kansu, 1997: 87-113, 221). Назвать это событие революцией можно лишь в узкоидеологическом смысле. Массового народного движения не было, крови пролилось немного, младотурки добились ряда уступок. Это было столкновение военной и политической элиты, без активного участия масс. Младотурки стремились восстановить конституцию, водворить мир и покой, но не хотели допускать к власти «темный и неразвитый» народ. Они делали ставку на меритократические реформы и секуляризацию, которые должны были цивилизовать страну и привести ее к демократии (Mardin, 1971). Энвер-паша живописал новый режим в довольно демократических и мультикультурных терминах:

Некоторые греческие, албанские и болгарские повстанческие отряды добровольно сложили оружие в первые месяцы после переворота (Kansu, 1997: 100–101). «Единение и прогресс» и прогрессивные христиане объединились, поддержав конституцию. Была проведена чистка среди коррумпированных чиновников, восстановлена конституция, вышли из подполья политические партии. Состоялись полудемократические выборы. Мужчины-налогоплательщики старше 25 лет проголосовали за коллегию выборщиков, куда вошла местная знать. Выборщики избирали депутатов. В непрямых выборах участвовали и широкие массы, но их результат в значительной мере определила национальная элита. Избранный парламент делил власть с исполнительными органами. Эта полудемократическая система оставалась в основе своей неизменной до 1915 г. В таблице 5.1 дана подробная информация о представленных в парламенте партиях.

Следует отметить, что названия партий не всегда отражали их суть. Кандидатами от младотурков были все те же имперские сановники, успевшие вскочить на подножку уходящего поезда.

ТАБЛИЦА 5.1.

Депутаты, избранные в Османский парламент в 1908 г.

Указаны национальность и численность

Источник: Kansu, 1997: appendix 1.

Мои подсчеты несколько расходятся с выкладками Кансу в отношении численности партий, которую он приводит на страницах 238–239. Этническая и партийная принадлежность трех депутатов не определены (общее число депутатов парламента определить с точностью тоже невозможно). Турки, арабы, курды и албанцы были мусульманами. Болгары, сербы, греки и армяне — христианами. Греческие депутаты обычно голосовали списком. По социальным и экономическим вопросам они выступали как центристы и как консерваторы в поддержку монархии и сохранения системы миллета.

Некоторые депутаты переметнулись в другую партию, едва оказавшись в парламенте. Набрав голоса на популистских лозунгах, они присоединялись к правым. Таблица 5.1 указывает на преобладание независимых центристов, которые не являлись сплоченной фракцией. Большинство депутатов от «Единения и прогресса» (младотурки) были турками по национальности, при этом за них голосовало много евреев, армян, албанцев. Младотурки также пользовались поддержкой болгарских и армянских социалистов. Греки не примыкали к младотуркам, потому что желали оставить при себе традиционные привилегии миллета, арабы и курды, лояльные султану, тоже оставались в стороне. Партия «Единение и прогресс» имела сильное влияние в европейской части страны и в западной Анатолии. В восточной Анатолии армянские кандидаты, которые могли бы поддержать младотурков, уступили своим соперникам — турецким и курдским консерваторам (Ahmad, 1982: 405–421). «Единение и прогресс» апеллировала к более либеральным, менее религиозным слоям общества и находила поддержку среди нетурецких этнических групп. Фракция младотурков почти на две трети состояла из офицеров и учителей, в других фракциях их число не превышало и трети[37].

Члены других фракций чаще были юристами или крупными землевладельцами (включая арабских шейхов). Исламских муфтиев и улемов можно было отыскать во всех партиях, включая «Единение и прогресс», хотя высшие церковные иерархи поддерживали трон. Среди младотурков преобладало государственное чиновничество и деятели образования.

Парламенту не хватало консенсуса. «Единение и прогресс», как самая сплоченная фракция, могла провести тот или иной закон, лишь опираясь на независимых депутатов. Это требовало определенной изворотливости, не исключались и коррупционные сделки. Младотурки сохраняли поддержку разных этнических групп, а влияние двора падало. Но когда дело дошло до созидательных реформ, возникли трудности. «Единение и прогресс» поддерживала государственную централизацию и образование на турецком языке, христиане и некоторые мусульмане были против. Христиане, албанцы, арабы выступили в полной боевой националистической раскраске после того, как старый режим был побежден. И все же до 1913 г. не раз делались попытки примирения, ведь младотурки нуждались в любой поддержке. Они были немногочисленны и не очень влиятельны на общенациональном уровне. В большинстве городов реформаторы старались опереться на местную знать и церковь. Бывало и так, что рядовые руководители на местах не выказывали должной преданности идеям движения. Хотя проведенные чистки нанесли ощутимый удар по политической и военной бюрократии, влияние младотурков в армии оставалось шатким. Многие молодые высокообразованные офицеры никогда не были в бою и не имели должного авторитета среди солдат. В этнической сфере их План А (см. таблицу 1.1) из последних сил цеплялся за мультикультурализм: союз со всем врагами султана, включая армян.

Дремлющий вулкан проснулся в следующем году. Вслед за армейскими мятежами в апреле 1909 г. последовали кровавые чистки в Киликии рядом с городом Адана. Толпа растерзала более 20 тысяч армян (и около тысячи мусульман). Не нашлось доказательств, что погромы были инспирированы двором или иными властными кругами в Константинополе. Некоторые свидетели считали, что за этой резней стояли радикальные младотурки из Салоник и лично д-р Назим (о нем мы расскажем позже) (Вадпап, 1997Б: 246–247). Дадрян (Вадпап, 1992: 274–275) уверяет, что это кровопролитие стало генеральной репетицией тотального геноцида, к которому готовилась партия «Единение и прогресс», но не предъявляет никаких доказательств. Кеворкян (КёуогИап, 1999), в свою очередь, приводит доказательства, что местные младотурки (среди них журналисты иттихадистской газеты в Адане и партийные лидеры в Адане и Тарсусе) выступили подстрекателями погрома вместе с консервативными политиками, офицерами и духовенством. У некоторых были подозрения, что армяне готовят вооруженное восстание, многие в это верили, но вряд ли это было так. В любом случае, вся информация контролировалась младотурками и, скорее всего, им удалось убедить константинопольские власти в своей правоте.

На подавление беспорядков были посланы войска, бунт был почти усмирен, но кто-то начал стрелять в солдат, и те присоединились к погромщикам. Положение было очень напряженным. Адана тогда был промышленно развитым и этнически разобщенным городом. Греки были крупными магнатами, армяне представляли собой среднюю буржуазию, специалистов, квалифицированных рабочих. Мусульман раздражало богатство их христианских соседей. Армяне, уехавшие за границу еще до начала событий, массово возвращались после подавления беспорядков и требовали возврата собственности, захваченной турками и курдами. В 1908–1909 гг. много мусульманских беженцев из Европы и с Кавказа начали заселять этот регион. Таким образом, этнорелигиозный конфликт имел серьезные экономические предпосылки. События в Адане очень напоминают кровавые мятежи, которые не так давно прокатились по Индии (см. Brass, 1997; Tambiah, 1996). Эту тему подробнее мы обсудим в главе 16. Как и в Индии, в Адане ситуация была крайне напряженной, слепые фанатики сработали как провокаторы, произошли кровавые инциденты, спровоцировавшие насилие (молодой армянин застрелил двух турецких головорезов, которые на него напали), множились слухи, один зловещее другого, резня развернулась при попустительстве или подстрекательстве местных политиков, военных и полиции.

События в Адане выделяет то, что (в отличие от Индии) верховная власть не приняла сразу суровых мер для пресечения кровопролития и не наказала потом виновных. Кеворкян полагает (но не может доказать), что младотурки и были истинными вдохновителями этой бойни. Я же более склонен верить, что мятеж произошел из-за слабости и внутренних противоречий правящего режима. Младотурки еще не накопили сил и были вынуждены лавировать между либералами, исламистами и придворной бюрократией. И хотя младотурки были формальными союзниками армян, они считали, что, в отличие от турецких фракций, армянам больше некуда податься. Видимо поэтому они не поспешили к ним на помощь. Три инстанции, расследовавшие обстоятельства, разошлись во мнениях, что еще раз подчеркивает раскол в правящих кругах. Военный трибунал обелил власти и во всем обвинил армян, две парламентские комиссии умудрились составить три разных доклада. Кабинет снял вину с армян, которых он признал «жертвами беспочвенных подозрений и провокаций».

Ну а потом наступило глухое молчание. Именно это бездействие, по мнению Дадряна и Кеворкяна, подкрепляет их версию о том, что массовые убийства были провокацией правительства. Но при таких обстоятельствах замалчивание является обычной государственной практикой и не может служить доказательством вины режима. Турецкие лидеры очень хотели положить это дело под сукно. Лишь некоторые деятели (под давлением армян и греков) пытались привлечь виновных к ответу. Для видимости были казнены второстепенные исполнители, а главные организаторы получили лишь легкий шлепок по мягкому месту. Армейские офицеры, убивавшие армян, быстро пошли в гору, в отличие от тех военных, которые пытались их остановить.

Эта резня сплотила турок, но для этнических меньшинств она стала катастрофой. «Не верь никакому турецкому правительству» — вот какой урок вынесли армяне. Их отношения с младотурками резко испортились (Ahmad, 1982: 421–423; MacFie, 1998: гл. 2). Возрастающие трения с армянами осложнили жизнь умеренного крыла партии «Единение и прогресс». Компромисс партии с дворцовыми ретроградами и либералами укрепил тюрко-исламскую идентичность режима в ущерб демократии. Альянс между младотурками и армянами начал трещать по швам.

Неустойчивое коалиционное правительство потерпело и геополитическую катастрофу. Австрия аннексировала Боснию и Герцеговину, Болгария объявила о полной независимости, Крит присоединился к Греции. Эти потрясения сыграли на руку партиям центра и исламистам-националистам. Пошатнувшаяся империя нуждалась в твердой руке. Ради безопасности государства младотуркам пришлось смирить свои демократические порывы. Политика централизации — увеличение государственных полномочий в сфере военной мобилизации и налогообложения — была враждебна не только христианам. Не они, а албанцы (среди них и младотурки) в 1911 г. подняли первое восстание, за которым последовали мятежи вождей йеменских племен. В результате младотурки были вынуждены смягчить политику.

Воспользовавшись слабостью империи, Италия посягнула на ее провинции в Северной Африке. Коалиционное правительство стремилось к компромиссу с агрессором, но офицеры-младотурки устроили бунт на корабле. Они позвали под свои знамена воинов-фидаинов, арабских шейхов и отбросили итальянцев к морю. Для радикалов это стало моментом истины, доказательством того, что армия, осененная знаменами исламистской идеологии, может поднять народ на борьбу против христианских захватчиков. Но в большинстве своем младотурки были прагматичными политиками, приверженными идеям пантюркизма, панисламизма и турецкой государственности. Умело манипулируя идеологией, они контролировали оппозицию и удерживали власть. Вопрос национальных меньшинств не был для них приоритетным. Две другие задачи считались главными: отстоять конституционное правление под натиском монархистов и отстоять страну под натиском великих держав. Военные поражения и территориальные потери накаляли внутреннюю напряженность, чередою шли мятежи и погромы. Поражение лишало доверия любую партию, возглавлявшую правительство. Автократия был разгромлена после восстания либерального офицерства. Иттихадисты боялись за свои жизни. Исламисты утрачивали позиции под напором светского национализма. Когда в январе 1913 г. либеральное правительство уступило настоянию великих держав и передало Болгарии город Эдирне (Адрианополь), оно было сметено восстанием радикальных младотурков.

Власть перешла в руки победителей-младотурок, составивших триумвират: Энвер-бей (всего лишь 31 год), Талаат-паша (возраст 39 лет) и Джемаль-паша (возраст 41 год). Посол Моргентау назвал эту троицу «упряжкой битюгов». С демократией было покончено. В Константинополе Джемаль беспощадно разделался с оппозицией. Хунта также не признавала христиан с их стремлением к автономии и имела мощный репрессивный аппарат, чтобы подавить любое сопротивление. С 1908 по 1913 г. младотурки проделали большой путь и усвоили суровую реальность жизни. Начав политическую карьеру идеалистами, пройдя через перевороты, восстания, войны, они оказались на темной стороне Блистательной Порты — там, где именем государства военный и полицейский аппарат творил насилия и проливал кровь. Националисты радикализировались и резко ужесточили режим. Некоторые иттихадисты, ставшие впоследствии главными организаторами геноцида, получили высокие назначения в полицейско-репрессивных структурах (Dadrian, 1997b: 259; Kaiser, 2000b). Армия прошла через чистку, 1100 ненадежных офицеров были отправлены в отставку, остальных задвинули в тень, в том числе и Мустафу Кемаля, который по прошествии лет под именем Ататюрк возглавил страну. В этом смысле ему повезло — он не был запятнан участием в геноциде. Молодые иттихадисты начали военную подготовку в армейских лагерях (Astourian, 1995: 26; Dadrian, 1995: 195–198, 214; Zürcher, 1998: 19–44; 1998: 90-115). Власть султана стала сугубо номинальной. В правительстве все еще оставались умеренные и нетурки — один еврей, обратившийся в ислам, один черкес, один араб-христианин и один армянин. Все они сидели на «мягких» должностях — финансы, общественные работы, торговля и сельское хозяйство, почта и телеграф (Morgenthau, 1918: 121). Силовые структуры страны были под контролем националистов, готовых пойти на крайние меры для достижения поставленных целей. Турция превращалась в партийно-тоталитарное государство.

В соответствии с моделью, описанной в первой главе, в 1913 г. Османская империя приближалась к опасной зоне кровавых этнических читок. Вожди двух этноконфессиональных групп начали предъявлять взаимные претензии (см. тезис 3). Одни были хозяевами существующей страны, другие тешили себя воспоминаниями об утраченном государстве и стремились воскресить его, надеясь на помощь извне. Младотурки восприняли идеи органического национализма и ужесточили репрессии. Экономические проблемы были переведены в плоскость этнонационалистических конфликтов (см. тезис 2). Два сообщества вступили на путь конфронтации.

Этот путь был извилист и непредсказуем. Турки, радикальные органические националисты, полностью контролировали государство. Армяне добивались национальной независимости, в том числе и террористическими методами — взрывами бомб, ограблениями банков, убийствами. Сам султан Абдул-Хамид чудом уцелел при покушении в 1905 г. Террористы ушли в подполье, карательным органам стало трудно наносить прицельные удары по истинным виновникам, поэтому от репрессий страдали ни в чем не повинные армяне, что еще больше отчуждало их от ненавистной власти. Некоторые турки считали, что под кнутом репрессий армяне научатся если не патриотизму, то послушанию. Другие, более умеренные, чем ультранационалисты, утешали себя тем, что все это не раз случалось в прошлом. Они полагали, что революционный национализм, если его не разрушить сегодня, завтра охватит еще больше армян. А посему воспитательно-принудительные меры должны быть еще строже. Так возник более радикальный План Б, где предполагалось среди прочего и насильственное отуречивание армян.

Конфликт начал переходить в горячую фазу. Должен ли он был стать еще более кровавым, чем традиционная для Турции политика показательных репрессий — наказание непримиримых армянских радикалов и приведение к покорности колеблющихся? Совсем необязательно, но большая мировая политика распорядилась иначе.

ПЕРЕХОД К КРОВАВЫМ ЧИСТКАМ

Радикальные иттихадисты начали разрабатывать варианты Плана Б — насильственного отуречивания. В 1910–1914 гг. пламенные младотурки выступали за проведение поголовной тюркизации или «османизации», в том числе и насильственными методами в случае необходимости.

Нет оснований предполагать, что радикалы имели в виду именно геноцид; скорее всего, они собирались ограничиться принудительной ассимиляцией, выборочными репрессиями и ограниченными депортациями. Контуры этой политики обозначились в результате двух войн, которые шли встык друг за другом. Напряжение военного времени радикализировало общество и правительство. За эти два года Османская империя пересекла границу опасной зоны и вплотную подошла к геноциду. Балканские войны завершились унизительным миром, навязанным великими державами в феврале 1914 г. Турецкая армия под командованием Энвера-паши завоевала часть Фракии, но по договорам турки были вынуждены отказаться от этих приобретений и предоставить большую независимость армянской диаспоре. Впервые в истории наблюдатели от западных стран следили за выполнением этих договоренностей. Неудивительно, что на армян начали смотреть как на пособников европейских держав и виновников военного поражения. Утратив территории по кабальному договору, Турция стала более однородной по религиозно-этническому составу. Османизм как государствообразующая идея оказался несостоятельным, власть султана ограничили конституцией, и на этом фоне усилился секулярный национализм.

Младотурки приняли на вооружение этнический национализм. Не имея широкой поддержки, теоретики движения придумали себе таковую. В их умах носителями национальной идеи стало доселе презираемое, темное, малокультурное крестьянство Анатолии — коренное население коренной провинции. Если государство кто-то и мог спасти, то только верный ему народ. Понятие буржуазно-бюрократической эксплуатации угнетенного класса крестьян было подменено понятием национально-религиозного притеснения обездоленных масс со стороны иностранной и компрадорской буржуазии (Keyder, 1987: 61). Национальные лидеры должны были возглавить народное движение сопротивления. Так родился новый имперский миф. Такие теоретики, как Гёкалп, Текиналп (урожд. Моисей Коэн, еврей из Салоник) и Аксура (выходец из русских татар, учился в Военной академии, потом в Париже) идентифицировали себя не как оттоманы, исламисты и даже турки, они называли себя «туранцами» или «пантюрками». Сюда включалось все тюркоязычное население от Восточной Анатолии до русского Кавказа, Средней Азии и Западной Сибири (см. «туранские карты»: Baghdjian, 1987: 19; Landau, 1995: 3, хотя они относятся и к более позднему времени). Стихотворение Гёкалпа «Туран», написанное в 1912 г., заканчивается так: «Для турок родина не Турция и не Туркестан, наше отечество носит имя Туран». В преддверии первой мировой войны Гёкалп призывал: «Мы опустошим земли врагов, Турция раздвинет свои пределы и станет Тураном. Разве не были туранцами великие воители Аттила, Чингисхан, Тимур (Тамерлан)»? Будущую туранскую экспансию Гёкалп называл «чингизизмом», беспощадным завоеванием с принудительной тюркизацией. Так выглядела в ту эпоху азиатская версия европейского органического национализма. Даже в Европе появился претендент на скипетр «Туранской империи» — венгерский фашизм. Туран должен был спасти Турцию от тлетворного влияния Европы, переориентировав страну на Азию. После переворота 1908 г. пантюркисты начали преподавать в турецких университетах. В то смутное, предгрозовое время их идеи оказали большое влияние на молодые умы. Пантюркисты, османисты, панисламисты продолжали ожесточенно спорить между собой. Разошлись во взглядах и триумвиры: Энвер был приверженцем туранизма, Талаат скорее государственником и оппортунистом, готовым надеть любую личину в зависимости от конъюнктуры, Джемаль был склонен к компромиссам; по его словам, будучи по духу османистом, он хотел, чтобы именно турки создали великую империю (Arai, 1992: гл. 4; Landau, 1995: 31–52). Но гораздо безопаснее для самих себя было акцентировать тюркскую, а не исламскую идентичность. Это не раздражало Британию и Францию (обе страны опасались, что панисламизм может взорвать их империи), но это крайне раздражало русских. Во время Первой мировой войны немцы всячески натравливали турок на Россию, благополучно прикрывшись от них самих нейтральной Грецией и союзной Австрией. Во время войны туранская идеология еще больше укрепилась среди иттихадистов.

Это не сулило ничего хорошего анатолийским армянам, тоже проникнутых духом национализма. Их отношения с турками и курдами были далеко не добрососедскими. Восточная Анатолия примыкала к России и блокировала пути сообщения с другими туранскими народами. Армянские националисты ждали защиты от России, ведь именно русские обещали им подарить маленькое, но свое государство. В результате пантюркисты начали расценивать этот макрорегиональный конфликт как борьбу турецкой нации против союза русских и армянских христиан. Известный радикал д-р Назим (выпускник Военно-медицинского колледжа) утверждал: «Османское государство должно быть сверху донизу турецким. Чуждые нам элементы могут стать поводом для европейской агрессии. Все они должны быть принудительно тюркизированы». И он, и Гёкалп предлагали насильственную ассимиляцию, о депортациях и массовом уничтожении речи пока не было, но жестокие репрессии так или иначе подразумевались. После подписания мирных договоров турки почувствовали себя жертвами. Христианские страны, сетовали они, причинив нам столько страданий и унижений, продолжают называть нас угнетателями, милитаристами и кровопийцами. Танер Акчам (Akçam, 1992: 43–50; ср. Akçam, 1997; Dabag, 1994: 104–107) пишет, что турки начали страдать от психоза исчезновения — ужаса перед окончательным распадом турецкого государства и национальной идентичности, и социетальной паранойи — убежденности в том, что иностранные государства и национальные меньшинства несут им гибель. Они возмущались (и вполне справедливо) двойными стандартами Запада. Они убедились в том, что христианская диаспора — ненадежный союзник во время войны и может играть на руку врагу. Теперь туркам предстояло решить, в какую сторону им надо изменить свои моральные нормы и что для этого надо сделать. Всеобщее возмущение стало моральным оправданием жестокости.

С этим парадоксом нам часто приходится сталкиваться — слабеющие империи считают себя жертвами. Они рассуждают следующим образом: «Вчера мы были великой державой, сегодня мы несчастная жертва. Вы клеветнически называете нас угнетателями? Что ж, мы отбросим в сторону нравственные устои и возродим нашу мощь и славу теми способами, которые сами сочтем моральными». В этом есть своя чудовищная логика. Я ни на йоту не соглашусь с теми турецкими историками, которые вину за геноцид взваливают на жертву самого геноцида. И все же до 1915 г. обе стороны конфликта имели право считать себя жертвами. Армяне пережили страшные погромы. Но и выживание Турции как государства было под угрозой, при этом часть армян сообща со своими зарубежными покровителями действительно расшатывали основы государственности. Начиная с июля 1913 г. армянские представители — далеко не радикалы — начали встречи с иностранными дипломатами внутри страны и за ее пределами, уговаривая их воздействовать на турецкое правительство, с тем чтобы то предоставило армянам большую независимость. Просьбы Талаата и других лидеров не делать этого армяне проигнорировали. Как отмечает Дадрян (Dadrian, 1997: 254–257), армянские контакты с российским правительством представляли особую угрозу. Теперь младотурки осознали, что опасность может исходить не только от национал-радикалов, но и от почтенных, консервативных лидеров армянских общин. И если все армяне стали врагами, то что тогда?

Судя по всему, наиболее радикальные иттихадисты уже сделали свой страшный выбор. Мы располагаем свидетельствами некоторых австрийских и немецких офицеров (включая австро-венгерского военного атташе Помянковского), находившихся в Турции в годы Первой мировой войны, о желании младотурков после Балканских войн в следующий раз исправить допущенные ошибки, а именно — устранить или уничтожить предательские меньшинства, прежде всего армян (Dadrian, 1994а). Столь угрожающая риторика могла и не указывать на непосредственный геноцид, но явно предполагала кровавые чистки, тюркизацию и депортации. «Следующего раза» надо было просто дождаться. Перед младотурками стоял выбор. Они могли закрепиться во власти и договориться по всем пунктам с либералами всех мастей и национальными меньшинствами. Такой компромисс позволил бы им эффективно управлять страной, а также пойти навстречу великим державам, требовавшим решить армянский вопрос. Младотурки могли разыграть и второй вариант — провести столь привычные Для осман показательные репрессии, уничтожить пастырей национализма, чтобы привести к покорности их паству. Неуклюжая попытка пойти по пути компромисса была хотя бы обозначена: в середине 1914 г. в Турцию приехали европейские представители — норвежец и голландец. Наблюдатели от великих держав пожелали выяснить, как осуществляются реформы в центральной и восточной Анатолии. Иттихадисты всячески чинили им препятствия, но не желали ссориться со всей Европой. В то еще мирное время у них пока не было возможностей провести кровавые чистки и спрятать концы в воду.

В следующий раз инспекторы отправились домой, не успев ничего проинспектировать. В августе 1914 г. разразилась Первая мировая война, которая вбила стальной клин между европейскими державами. 2 августа Турция подписала тайный договор с Германией и вскоре выступила на стороне Тройственного союза. Для Турции было совершенно логичным войти в альянс именно с Германией, поскольку она была единственной великой державой, не покушавшейся на турецкую территорию. Британия традиционно поддерживала Османскую империю, но в 1880-е гг. с молчаливого согласия России стала прибирать к рукам азиатский континент. Партия «Единение и прогресс» переоценила силу Германии — как и Германия, младотурки сделали ставку на этатизм и милитаризм, а не на либерализм, и германская мощь не вызывала у них сомнений. Диссидент от младотурков Бацария считает, что союз с Германией был импульсивной импровизацией наиболее радикальных младотурков, которым важнее было ввязаться в драку, чем не спеша подумать о ее последствиях (Karpat, 1975: 297). Но Карш и Карш (Karsh & Karsh 1999: гл. 7) не сомневаются, что радикалы, направляемые властной рукой Энвера-паши, верили в возрождение Турции с помощью войны; их союз с Германией был осознанным и трезвым расчетом. Если Германии суждено победить, то надо присоединиться к ней как можно раньше, чтобы принять участие в дележе трофеев среди первых. И когда соседняя Болгария встала на сторону немцев, у младотурков исчезли последние сомнения. Что касается самой Германии, то союз с Турцией сулил ей драгоценный стратегический подарок — Босфорский пролив, запирающий Черное море так, что ни Англия, ни Франция не смогли бы оказать помощи России на море (Djemal Pasha, 1922: 113–115; MacFie, 1998: гл. 5, 6). И действительно, это удалось сделать благодаря немецкому флоту, турецкой береговой артиллерии и мужеству турецкой пехоты, разгромившей английский десант на полуострове Галлиполи. В первую неделю после заключения тайного договора с Германией младотурки решили в последний раз попытаться провести План А. Они подвергли армян испытанию на верность. Партия «Единение и прогресс» предложила лидерам армянских националистов организовать восстание среди кавказских армян Российской империи. Если бы это удалось, то, по уверениям турок, завоеванная территория стала бы землей обетованной для всего армянского народа, их полноправной автономией под турецким протекторатом. Армянская делегация ответила отказом, указывая на то, что во время войны армянский народ, разделенный государственной границей, обязан хранить верность государству-метрополии (Jafarian, 1989: 76). У армян на это были резоны, ведь в случае восстания против могущественных империй они были бы попросту смяты и той, и другой стороной. Очевидным было и то, что, выбирая из двух зол меньшее, армяне выбрали Россию, а не осман, столь беспощадно расправившихся с ними совсем недавно. Вот детские воспоминания одного армянина из турецкого Сиваса: «Взрослые говорили — придут наши христианские братья из России и спасут всех армян Анатолии» (Bedoukian, 1978: 7; см. Jafarian, 1989: 41–44; Kazanjian, 1989: 48). Конечно, осовремененная система миллета, система традиционных многовековых привилегий для армян, могла бы укрепить их единство с турецким государством. Но теперь армянские радикалы желали свободы от власти центра и вступили в роковое противоречие с иттихадистами, насаждавшими централизацию по той простой причине, что на их глазах децентрализация привела к потерям значительной части турецких территорий. В 1914 г. они были правы. Региональная автономия привела бы к сецессии — армяне требовали не чего-нибудь, а собственной государственности. По пути автономизации шла и Европа. Для национал-радикалов армяне были политическими врагами государства и этническими врагами туранской нации. Экзамен на лояльность оказался для армян слишком тяжел и они его провалили. Иттихадисты знали почему: из-за армянской жадности и националистического эгоизма.

Османская империя официально вступила в Первую мировую войну в октябре 1914 г. В манифесте были заявлены и ее цели: «уничтожение московитов» и «единение всех народов нашей расы», то есть туранцев. Четыре нетурецких члена кабинета в знак протеста подали в отставку. Великий визирь (знатный египтянин по происхождению и очень сомнительный младотурок), поколебавшись, остался. Отставки усилили влияние иттихадистов в правительстве. Скверно управляемая турецкая армия воевала мужественно и часто успешно. Британский экспедиционный корпус потерпел неудачу в Месопотамии. Высадка английского десанта в Галлиполи была провалена. Как выяснилось, государство было способно к обороне, но на Кавказе произошла катастрофа. В январе 1915 г. 3-я армия Энвера-паши была полностью разгромлена. Его попытка завоевать российские земли оказалась столь же безрассудной, как и его мечтания о создании Туранской империи (Stuermer, 1917: 76–77). Лишь четверть из 90-тысячной армии вернулась в Турцию. И только очень суровая зима помешала контрнаступлению русских. Около 150 тысяч российских армян вызвались служить в царской армии, некоторые из патриотизма, другие — выбрав Россию как меньшее зло. Третьим было нужно оружие, чтобы сражаться потом за армянское национальное дело. Некоторое количество турецких армян, среди которых были и опытные бойцы, перешли границу и присоединились к русским. По армянским источникам, их было от одной до двух тысяч, по более достоверным данным — не менее 5 тысяч, а по подсчетам Генерального штаба Турции — от 6 до 15 тысяч (Chalabian, 1988: 218–229; Documents on Ottoman-Armenians, 1983: II: 13, 45–46, 63). Оценка Дероджи (Derogy 1986: 44) -5-8 тысяч — кажется нам наиболее близкой к истине. Но о какой бы цифре ни шла речь, она ничтожна по сравнению с 200 тысячами армян, призванных в турецкую армию. И лишь немногие из них дезертировали. Хотя на стороне русских сражалось мало армян, русские их очень ценили. Армяне знали местность, расположение турецких частей, они пользовались симпатиями местного населения. Кавказ был для Турции самым опасным направлением за всю ‘ войну, вплоть до революции 1917 г., когда русский фронт рухнул, и армяне усугубляли эту опасность.

Радикализация Османского государства, армянское (пусть и численно незначительное) участие в войне против Турции стали причиной новой эскалации насилия; на сей раз кровавые чистки были направлены исключительно на армян. Армяне казались более опасными и при этом более уязвимыми, чем греки и евреи. Турецкие греки понимали, что в условиях войны система миллета, которая давала им привилегии, работать не будет. Теперь они ориентировались на Афины. Но и турки не собирались провоцировать нейтральную Грецию. Евреи были рассеяны по всей стране (за исключением сионистов в Палестине) и никак не могли быть связаны с врагами Турции, многие евреи выступали заодно с младотурками из-за страха перед христианами. Германия как союзник Турции была готова защитить евреев и греков, но только не армян (Dadrian, 1996: appendix С). Австрийские и немецкие офицеры, американские консулы в европейских провинциях Турции, венесуэльский наемник Рафаэль де Ногалес, сражавшийся на стороне турок, — все они были уверены, что младотурки доберутся в свой черед до каждого из национальных меньшинств. Христиане пострадали достаточно сильно. По словам Ногалеса, проезжая через христианские деревни, он видел там растерзанные трупы несториан. В отличие от армян, пишет он, христиане ничем не угрожали Турции. В докладе Брайса пространно и скрупулезно перечислены все случаи кровавых расправ. Тем не менее американские консулы докладывали, что греки практически не пострадали от репрессий. Некоторые из них бежали, других ограбили, было много насилий над молодыми гречанками (Вгусе, 1972: 99-192; Dadrian, 1994; de Nogales, 1926: 136–137, 206208; U.S. Documents, 1994: 65–70). В греко-турецкой войне 1922 г. греки казались туркам очень опасными и в то же время беззащитными. Это привело к резне в Смирне, где турки уничтожили не менее 30 тысяч греков. Но в этой войне христианская угроза исходила от армян, живущих в центральной и восточной Анатолии. Курды не представляли явной опасности; они, как и армяне, были уязвимы, но их не поддерживало ни одно иностранное государство. Свою чашу страданий курдам довелось испить гораздо позже как в Турции, так и в других странах. Политика Турции по отношению к курдам предполагала принудительную ассимиляцию и ограниченные депортации, а не массовое уничтожение. Курдам повезло хотя бы в том, что они были мусульманами. При этом турки считали их более примитивным, племенным народом, чем армян. Их легко можно было подкупить и отуречить, а значит, они не представляли непосредственной политической угрозы. А еще курды были настолько нищими, что даже не имело смысла их грабить. Между 1916 и 1917 г. вся конфедерация курдских племен была выселена. Освободившаяся территория стала объектом тюркизации. Но курдам сохранили жизнь. Считалось, что они постепенно ассимилируются в турецкое население на новых землях (Adanir & Kaiser, 2000: 14–15). Лишь армяне стали жертвами кровавых репрессий и депортаций. Последняя Балканская война и первый год Первой мировой стали для Османской Турции вхождением в опасную зону, где в полную силу развернулись кровавые этнические чистки.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В этой главе у меня не было ни малейшего намерения доказать, что переход к кровавым этническим чисткам был неизбежным и предумышленным. Но он стал возможным в результате синхронизации двух объективных факторов и еще двух, не вполне объективных причин.

1. Европейские страны, христианская цивилизация обратили всю мощь своих военных и геополитических структур на разжигание национальных восстаний в Османской империи. Хотя Европа и не хотела окончательного крушения этого государства, она с отвращением относилась к туркам, которые были его хозяевами. Турецкая империя была «больным человеком Европы», под управлением «ужасных турок», «фанатичных мусульман», «азиатских варваров». Такую страну надо было цивилизовать, в противном случае она не имела права на существование. Но либеральные рецепты цивилизаторов, хотя и преследовали благую цель, совершенно не подходили для государства этого типа и не способствовали его выживанию. На практике цивилизаторство обернулось захватом земель и экономической эксплуатацией. Прослеживалась лишь одна альтернатива: или распад Османской империи, или ее возрождение на основе пантюркизма, что, в свою очередь, было совершенно неприемлемо для христиан.

2. Давление Запада усилило традиционное недовольство турок-османов экономическими привилегиями христианских общин в Турции. Глас народа утверждал: мусульмане, хозяева на этой земле, превратились в рабов. Доля истины в этом утверждении была, поэтому турецкий органический национализм с легкостью объединил и направил народные массы против христианских меньшинств. Во внутренней Анатолии среди местных турок и курдов нарастало озлобление против армян, скупавших их землю. Обладая властью и политической, и военной, турецкое большинство отвечало на это насилием. В обоих случаях классовые противоречия сублимировались как этническое противостояние. Эти два популистских мусульманских движения возникли в разных частях страны и среди разных классов, так что они могли бы и не объединиться. Тем менее вероятно, что такое объединение могло бы состояться под эгидой младотурков. В предвоенный период младотурки выступали в союзе с армянами, а не с озлобленным турецким простонародьем. Никто из них не собирался подменять класс этничностью.

3. Но младотурки стали более радикальными, когда военный и политический кризис заставил их проводить модернизацию через централизацию государственной власти, чего они раньше делать не хотели. Многонациональный оттоманизм уступил дорогу тюркскому национализму. Турки достаточно долго сопротивлялись органическому национализму. Мощь империи заключалась в единстве всех народов. Потребовалось много поражений, чтобы джинн национализма был выпущен из бутылки. Османские политики зависели не столько от массовых движений, сколько от небольших элитарных групп, сосредоточивших ресурсы власти. Экономическая модернизация Турции находилась в руках нетурков, зато туркам принадлежала политическая и военная сила; идея провести реформы, опираясь на национализм и этатизм, становилась все более притягательной. Мобилизовав армию и полицию, оседлав широкое народное движение, младотурки захватили власть в два приема: в 1908 и в 1913 г. Последовавшие чистки радикализировали государство и самих младотурков. В общем и целом события развивались по той схеме, которую я привел в тезисе 1, но не только по ней. Это время стало закатом новорожденной демократии, демос и этнос слились воедино, младотурки реанимировали старые, проверенные методы империи: разделяй народы и властвуй над ними, и не стесняйся пролить кровь.

4. Первая мировая война подхлестнула милитаризм и усилила геополитическую нестабильность, в силу чего слияние демоса и этноса сделалось еще более взрывоопасным. К концу 1914 г. Германия была единственной страной, сохранявшей влияние в Турции, но немцев совершенно не волновала судьба армян. Единственный защитник — «большой русский брат» — воевал с Турцией, пользуясь поддержкой некоторых армян. И хотя турки обладали безраздельной властью над армянами внутри империи, сложившийся альянс армян и русских вызывал у них самые худшие опасения. Война также означала, что никакая сила извне больше не сможет вмешаться во внутриполитические и этнорелигиозные распри в Турции. Давление европейских государств нарастало, но турки мучительно колебались, страшась вступить в большую войну. Их решение присоединиться к воюющим государствам стало ошибкой, которой можно было бы и избежать. Итак, геополитическая дестабилизация (тезис 5), наложившаяся на национальные фобии, породила османский пантюркизм. Не раз и не два геополитические кризисы давали возможность радикалам выкручивать руки умеренным реформаторам. Еще в 1908 г., когда младотурки и армянские националисты были союзниками, План А казался вполне осуществимым. Прошло шесть лет, и буря войны не оставила от него камня на камне. Первая мировая способствовала крайней радикализации общественной жизни. Два успешных переворота дали в руки радикалам надежный инструмент власти, государственная бюрократия сумела объединить два популистских движения против привилегий христиан и сделать органический национализм средством решения внутренних проблем. Внутренняя политика резко ужесточилась. Лишь после второго переворота, совпавшего с войной, над армянами нависла реальная угроза. Армяне в восточной Анатолии встали стеной против Туранского национального проекта, чтобы сохранить привычную им империю. При этом как националистические, так и консервативные армянские лидеры укрепляли контакты с Россией. Напряженность между армянами и турками достигла точки кипения. Как мы покажем ниже, к кровавым этническим чисткам привела не атипичная комбинация объективных и случайных обстоятельств. Как обычно, главным и решающим фактором скатывания ситуации в убийственное русло была политическая власть, которой принадлежит контроль над государством.

Заметьте, как поздно слились воедино органический национализм, этатизм и насилие. То, что именно младотурки, а не султан и не исламские реакционеры станут инструментом уничтожения, сильно удивило бы армян в 1912-м, а может быть и в 1913 г. Вплоть до августа 1914 г. младотурки пытались привести в действие свой вариант Плана А — союз с армянами. Как мы увидим из следующей главы, их План Б — массовые, но строго избирательные депортации — возник стремительно и еще стремительнее превратился в План В — еще более массовые и кровавые депортации. Логика кровопролития вызвала к жизни План Г — геноцид. Он не был продуманным, организованным, сознательным истреблением людей, как это обычно утверждается. Что вполне соответствует моему тезису 6: кровавые чистки редко бывают изначальным намерением их исполнителей. И не впервые в истории многообещающее политическое движение выродилось в вакханалию насилия. В этом мы убедимся в последующих главах.