Темная сторона демократии: Объяснение этнических чисток

Польша

На востоке и юго-востоке Европы только Польша и Греция вступили в войну с Германией и были побеждены[66].

Польша имела наибольшую зависимость от Германии среди всех оккупированных стран. Одна треть страны была присоединена к рейху и подчинялась немецкой администрации. На этой территории масштабы геноцида были максимальными: уничтожение от 2 до 3 миллионов неевреев и 90 % еврейского населения (свыше 3 миллионов). Немногие из них были убиты поляками, хотя антисемитизм в Польше был очень силен. Евреи составляли 10 % всего населения Польши, больше, чем в любой другой стране мира. 30 % городского населения были евреями, 60 % из них занимались коммерцией. И хотя многие евреи едва сводили концы с концами, поляки все равно считали их эксплуататорами. Польский национализм был органическим и нетерпимым к этническим меньшинствам: Польша существовала лишь для поляков. Некоторые политические партии считали, что можно полонизировать украинцев, немцев, литовцев, но только не «еврейских отщепенцев». Евреев нужно было вытеснить из страны. Кровавые погромы, спровоцированные националистами, разразились в 1920-м и в 1935 г. Католическая церковь была нескрываемо антисемитской. В 1930-е гг. евреи были лишены части экономических прав, а в 1939 г. один из депутатов Сейма призвал к их насильственной полицейской депортации. Левые партии (получавшие примерно 30 % голосов на выборах) выступали исключительно за ассимиляцию.

Угрожающая близость Германии ограничивала в стране профашистские настроения. Тем не менее польский антисемитизм был столь же сильным, как и во многих других странах континента (Hagen, 1996; Mendelsohn, 1983: гл. 1) Последний погром в Европе случился именно в Польше, когда уже рухнула нацистская тирания. В 1946 г. в городе Кельце, в 180 километрах от Варшавы, были убиты 46 евреев. Поводом для расправы стало исчезновение польского мальчика, якобы похищенного евреями из тех немногих, что чудом уцелели в городе после «окончательного решения».

В 1939 г. Польша проиграла войну с Германией, и все сразу изменилось. Лишь немногим полякам разрешили владеть оружием и занимать административные должности. Правые националисты стали не пособниками фашистов, а борцами сопротивления. Утратил смысл и былой антисемитизм. Но лишь немногие поляки, сами претерпевая немыслимые страдания, хоть как-то сочувствовали евреям. Поляки взирали на Холокост безучастно, а многим это даже нравилось. Они чаще предавали евреев, чем помогали им; на черном рынке шла активная торговля разграбленным еврейским имуществом. Но в прямом геноциде участвовало незначительное число поляков (Karay, 1996; Piotrowski, 1998: 82-127).

Кровавые события 1941 г. в местечке Едвабне, исследованные Гроссом (Gross, 2001), были одним из немногих исключений. Местные жители после отступления Красной армии уничтожили еврейскую общину еще до появления немцев. Именно они расправились с большинством евреев. Примерно половина взрослого мужского населения с энтузиазмом убивали и грабили евреев, говоря, что так они борются с «жидобольшевиками». Польский Институт национальной памяти в 2002 г. детально исследовал этот вопрос, обнаружив еще одно место масштабного кровопролития и около 20 менее значительных. Все массовые убийства произошли в этнических районах Польши, занятых русскими в 1939 г.; на этой территории проживали многочисленные и влиятельные польские националисты (включая ксендзов), а евреев было сравнительно мало. Грабеж был делом прибыльным, но еще важнее была всеобщая уверенность в том, что евреи продались советским оккупантам. Под знаменем борьбы с «жидобольшевиками» еврейский геноцид развернулся по всей Восточной Европе. К счастью для совести поляков, немцы не часто разрешали им проводить такую кровавую резню, как в Едвабне.

Балтийские государства

Три балтийские страны, родившиеся в 1918 г., — Литва, Латвия и Эстония — были «освобождены» немцами из-под недолгого советского владычества и «восстановлены» как вполне марионеточные государства[67]. Это вызвало прилив воодушевления у радикальных националистов — будущих военных преступников и исполнителей преступных приказов. В 1930-е гг. в этих трех странах произошли авторитарные националистические перевороты. Их План А предусматривал сохранение национальной независимости между молотом и наковальней двух сверхдержав — Советского Союза и Германии. Установившиеся режимы органического национализма были заражены антисемитизмом. Практиковалась дискриминация национальных меньшинств. Язык и религия стали главными столпами национальной идентичности, где не оставалось места евреям, говорящим на идише, польском или русском. Правительство явно стремилось очистить экономику от «еврейского засилья». Откровенного насилия пока не было, и евреи терпеливо пережидали тяжелые времена. Националистические правительства этих карликовых стран неизбежно должны были сделать выбор между Германией и Советским Союзом. Правые тяготели к Плану Б — альянсу с Германией. Немногочисленные левые видели другую альтернативу — План В, союзнические отношения с русскими. Многие евреи предпочитали Советы, как меньшее из двух зол. Как сказал один из них, лучше сесть в тюрьму пожизненно, чем посмертно лечь в могилу. Политически активные евреи в большинстве относили себя к левым, что дало повод националистам считать их коммунистической агентурой. Евреев действительно было непропорционально много среди рядовых членов коммунистических партий, но они редко поднимались до высшего партийного эшелона. В Литве евреи составляли 7 % населения. 15–16 % входили в коммунистическую партию или комсомол, но менее 5 % занимали высшие партийные посты в ВКП(б) или НКВД (McQueen, 1998: 33). В таком контексте все ссылки на «жидобольшевистскую угрозу» были беспочвенными.

Красная армия заняла балтийские государства в 1940 г. по Договору о ненападении между СССР и Германией и секретным протоколам к ним. Советы железной рукой стали наводить порядок на новоприобретенных территориях — Сталин был на пике своего могущества. Была проведена экспроприация собственности, уничтожены политические свободы. Уровень жизни беднейших слоев был повышен за счет дискриминации более состоятельных граждан, но в общем и целом распад экономики ухудшил жизнь большинства. Советы также провели массовые полицейские депортации в Сибирь. Высылке подверглись от 1,5 до 5 % населения трех республик, в основном это были националисты и буржуазия. Лишь немногие вернулись назад. Но советское правление было недолгим. В июне 1941 г. немцы оккупировали Прибалтику. Местное население встречало их как освободителей (Kangeris, 1998). Немецкая администрация восстановила националистические режимы и расправилась с теми, кого посчитала пособниками коммунистов, в особенности с «жидобольшевиками». К 1945 г. в живых осталось только 5 % из 160 тысяч литовских евреев. В Латвии выжили 9 % из 66 тысяч евреев. Погибли практически все эстонские евреи, хотя их было не более четырех с половиной тысяч. Дирижерами этого оркестра смерти были немцы, полновластные господа маленьких марионеточных стран. Нацисты нашли немало добровольных помощников среди местного населения; их участие в геноциде было сродни Плану Г, непредвиденному последствию их давнего выбора союза с Германией в противовес «жидобольшевистской» России.

Главными коллаборационистами стали крайне правые. В Эстонии это было фашистское молодежное движение «вапсов», контролируемое марионеточным правительством. В Латвии это был профашистский «Громовой крест» (Pirkonkrusts), численностью 5–6 тысяч человек, созданный по модели итальянских фашистов и румынской «Железной гвардии». Они требовали «Латвию для латышей, хлеб и работу для латышей», поскольку «суверенная власть в Латвии принадлежит этническим латышам, а не гражданам Латвии». Организация собрала под своими знаменами ярко выраженных антисемитов и борцов с «жидобольшевизмом».

В действиях латышских националистах присутствовал и явный антинемецкий душок, поэтому нацисты запретили эту организацию, хотя многие ее члены и потом продолжали сотрудничать с немцами и совершили тяжелейшие преступления. Фронт литовских активистов (ФЛА) с самого начала своего существования опирался на Германию. Это было мощное, хорошо организованное движение, более чем другие интегрированное в нацистскую военную машину. В 1940 г. ее члены бежали в Германию, где создали литовскую вспомогательную полицию, готовую к совместному вторжению в СССР. ФЛА не был фашистским. Его целью была либеральная демократия для литовцев и только для литовцев. «Жидобольшевиков» они ненавидели. Когда в 1941 г. немцы стремительно продвигались на Восток, Фронт выступил с декларацией:

Существовало еще одно, менее многочисленное фашистское прогерманское движение «Железный волк» (Gelezinis Vilkas). После оккупации немцы позволили ему занять главенствующее положение.

Когда войска вермахта заняли Эстонию, они возложили неблагодарную обязанность массовых казней на эстонские «силы самообороны» (Kaitseliit), которые уничтожали как евреев, так и цыган. И тех и других было немного, и вскоре они исчезли без следа (Weiss-Wendt, 1998). Имена исполнителей и подробности преступлений мне установить не удалось.

В Латвии у немцев не сразу получилось спровоцировать еврейские погромы. Латышские добровольческие части были спешно сформированы для борьбы с отступающими советскими войсками, но натравить их на евреев не удалось. Были созданы новые добровольческие формирования. Печально знаменитая «команда Арайса» из 300 человек (под командованием латвийского майора Виктора Арайса) убила 26 тысяч из 85 тысяч всех уничтоженных мирных граждан Латвии. Остальные стали жертвами немецких айнзацгрупп и подразделений СД (в которых было много этнических немцев латвийского происхождения). Из этих 26 тысяч 22 тысячи были евреями, 2 тысячи коммунистами и 2 тысячи цыганами или психически неполноценными людьми. Каждый из «команды Арайса» убил в среднем 87 человек. Латышские вспомогательные полицейские батальоны, численность которых возросла от 2 до 5 тысяч человек в 1941 г. и до 12 тысяч в середине 1944 г., содействовали депортациям, ликвидациям гетто и захвату еврейского имущества. Некоторые участвовали и в расстрелах. В репрессиях участвовали 150 офицеров, званием от майора и ниже, политработники-пропагандисты. Непосредственно к убийствам были причастны не более тысячи человек, остальные занимались грабежами и насилием. Преступные исполнители были из крайне правых или военных: латвийские фашисты, праворадикальные офицеры и унтер-офицеры из бывшей латвийской армии, полиции и сил гражданской обороны. Они рвались в бой с большевиками, чтобы отомстить им за позорную и покорную капитуляцию Латвии в 1940 г. Националистически настроенные студенческие союзы стали той силой, которая проникла во многие общественные институты, в особенности в органы гражданской власти. Их члены часто становились офицерами СД. Родственники депортированных тоже встали на сторону немцев. Националисты, скрывшиеся от ареста, не ожидали, что их семьи будут высланы советскими карательными органами. Нетрудно понять их ожесточение и жажду мести. Франц Шталекер, командир айнзацгруппы А, говорил, что, отбирая кандидатов в карательные части, он обращал «особое внимание» на тех, кто был обижен. Молодой рядовой состав в меньшей степени волновала идеология. Университеты закрылись, экономика рухнула, молодежь осталась не у дел. Эти солдаты удачи ценили работу, заработок и мужественный авантюрный дух. Социальных маргиналов среди них почти не было, а вот спортсменов было много. Как это бывало всегда и везде, физическую силу можно было легко использовать для насилия. Молодые люди обычно ищут компанию таких же молодых людей (без малейшего намека на гомосексуализм), солдаты, спортсмены, единомышленники всегда стремятся к суровому мужскому братству и дружбе. Войска СС были идеальной моделью таких отношений.

Позже, на скамье подсудимых, они говорили лишь о своем патриотизме и антикоммунизме, начисто отрицая обвинения в ненависти к евреям, страсти к наживе или карьере на крови. Немногие терзались совестью, редко кто противился исполнить свой первый расстрельный приказ, но некоторые наотрез отказывались делать это во второй раз. Как сказал один офицер про своего солдата: «Теперь его к нам и на аркане не затащишь». Алкоголь был для них успокоительным лекарством, как и для немецких палачей, описанных в предыдущей главе. Карателей щедро поили водкой до, во время и после ликвидаций. Андриевс Эзергайлис (Ezergailis, 1996) пишет: «Для этих коммандос алкоголь был спасительным эликсиром… Он… снимал с этих молодых людей моральную блокаду и помогал совершить первое убийство. Потом водка снова помогала им взять винтовку и пойти к расстрельному рву. После казни они напивались как свиньи». Виктор Арайс однажды выразил что-то похожее на раскаяние и жалость к самому себе:

Латвийский «палец», который они дружелюбно предложили немцам в качестве Плана Б, являлся национал-антикоммунистической идеологией, густо приправленной юдофобией. За такую идеологию, ставшую каждодневной практикой, немцы не только хорошо платили, но и позволяли мародерствовать. Эсесовское командование дало им оружие и превратило в убийц. Латыши стали исполнителями Плана Г — геноцида — исключительно из-за боязни наказания, как утверждал Арайс. Эсесовец Франц Шталекер из айнзацгруппы А в рапорте в Берлин сообщал: «По сравнению с Литвой, в Латвии нам было гораздо труднее организовать погромы и начать зачистки» (факты заимствованы из Vestermanis, 1992, Ezergailis, 1996: 105, 194, 255–256).

Составляя кадровый костяк национальной полиции, Фронт литовских активистов поднял восстание против Красной армии, овладел несколькими городами и начал формировать временное правительство еще до прихода немцев. Об этих событиях мы знаем по докладам командования немецких айнзацгрупп (см.: Arad et al., 1989; Klee et al., 1989, 1991. В этой главе я буду часто обращаться к этим авторам). Большинство командиров в докладах подчеркивали доброжелательные, миролюбивые, прогерманские настроения литовцев. И хотя в «Каунасе оказалось на удивление трудно поднять горожан на серьезный полномасштабный еврейский погром», в других городах, сообщается в донесении, «литовцы добровольно и неустанно осуществляют все меры, которые мы планировали против евреев, часто они это делают даже без наших указаний». Немецкие солдаты, ошарашенные увиденным, рассказывали о том, как молодые литовцы, окруженные возбужденной и ликующей толпой, в которой были и женщины, и дети, убивали евреев ножами и топорами. Те, кто это делал, были не просто «сборищем городского отребья» (Misiunas & Taagepera, 1993: 62).

После того как «Железный волк» оттеснил конкурентов, офицерами этнических частей стали исключительно фашисты, радикальные правые и антисемиты (Budreckis, 1968: 121–122; MacQueen, 1998: 37–39). Они шли прямой дорогой к геноциду. Эсесовцы командовали бандами литовских полицаев, они убивали всех евреев, которые попадались к ним в руки, включая женщин и детей. Тридцать вспомогательных полицейских батальонов по тысяче человек в каждом формировались из закоренелых антисемитов и антикоммунистов. Пресловутый 2-й батальон уничтожал по 500 евреев ежедневно. Убийства сопровождались грабежами. Старшие офицеры следили за справедливым дележом награбленного после ликвидации каждого гетто. Свыше половины литовских евреев погибли от руки самих литовцев. Такого не было ни в одной стране, оккупированной рейхом. 2-й батальон позднее был переведен в Белоруссию, где потряс своей жестокостью местных жителей. 40 тысяч литовцев воевали на стороне Германии, из них примерно 10 тысяч можно смело считать военными преступниками. Были и просто мародеры, но большинство литовцев всего лишь наблюдали за происходящим. Были и праведники[68]. Примерно тысяча литовцев бесстрашно укрывали евреев, рискуя собственными жизнями. В немногочисленном антифашистском подполье звучал вопрос: «Неужели нас назначили главными вешателями Европы?» В очередной раз среди вешателей было много родственников депортированных в советские времена (Arad, 1989; Budreckis, 1968; Littman, 1983; Neshamit, 1977; Piotrowski, 1998: 163–176; Porat, 1994; Sochat, 1974).

Среди 18 литовских военных преступников (по материалам немецких судов: Hutchinson, 1994; McKenzie, 1995) 17 человек были моложе 25 лет. Единственным исключением был старый эмигрант, воевавший с большевиками еще в 1918 г. Пятеро из шести офицеров были из Фронта литовских активистов или «Железного волка». Антанас Гекас вырос в католической фермерской семье. Старательный, но посредственный студент, он вскоре увлекся авиацией и стал летчиком. Тогда же он вступил в Литовский фронт. Его брат перебежал в Германию, где стал сотрудничать с нацистами. После нападения Германии на СССР Гекас вступил во вспомогательную полицию и стал офицером. Принимал участие в расстрелах в Каунасе и в Белоруссии. Мотеюс Мигонис служил полицейским во 2/12-м батальоне. Позже он признал, что четыре года его взрослой жизни «были отданы исключительно убийствам гражданского населения». Юозас Алексинас был профсоюзным активистом. Когда пришли немцы, он бежал, но потом вернулся, «потому что был националистом». Алексинас вступил в полицию, чтобы «очистить и привести в порядок страну». Эти слова повторяют как мантру все органические националисты и сотрудники полицейско-репрессивного аппарата. Из 18 полицейских он был единственным, кто дезертировал и перешел на сторону Советов, — убивать безоружных людей ему стало невмоготу. Советский суд дал ему щадящий приговор: 10 лет в Сибири.

Во всех трех странах идеологизированные и жаждущие мести лидеры и активисты находили широкую поддержку среди обычных алчных обывателей, которым очень хотелось завладеть собственностью евреев. Их идея была проста: очистить землю и народ от «жидобольшевизма» (Gordon, 1990; Hilberg, 1980: 96-102; Misiunas & Taagepera, 1993). Но вскоре балтийская солидарность с немцами дала первую трещину. В январе 1942 г. командующий полицией СС в Латвии сообщал: «Все оплакивают судьбу евреев. Раздается лишь немного голосов в пользу окончательного решения еврейского вопроса». Поползли слухи, что нацисты скоро и прибалтов возьмут в ежовые рукавицы. Согласно их плану, две трети населения Прибалтики нужно было выслать на Восток, расселив на освободившихся землях этнических немцев. Оставшаяся треть подлежала германизации, но лишь в качестве крепостных работников для расы господ. Нацисты продолжали передавать конфискованную собственность своим соотечественникам. Молодых прибалтов вынуждали вступать в отряды остарбайтеров и ехать трудиться в Германию, остальных призывали в «добровольческие» полицейские или армейские батальоны. 100 тысяч прибалтов решили надеть немецкую форму. Они сражались против Красной армии до конца в тщетной надежде, что западные союзники придут первыми и восстановят их национальную независимость. Но советские войска стремительно наступали, и немцы решили эвакуировать главных коллаборантов вместе с их семьями. С отступающим вермахтом ушло 100 тысяч эстонцев, 180 тысяч латышей и, возможно, 300 тысяч литовцев.

По этим цифрам мы можем судить о масштабах коллаборационистского движения (Kangeris, 1998: 141). Свои палаческие обязанности они добросовестно выполнили, некоторые с энтузиазмом, другие из-под палки. Большая часть органических националистов попала в капкан немецкого нацизма, ошибочно сочтя немцев своими союзниками. Нацисты были этому очень рады. Евреи были вырезаны начисто, в немецком тылу не орудовали «жидобольшевики», и вся эта работа была сделана руками коллаборантов с минимальным участием самих немцев.

Белоруссия

В Белоруссии немцам не удалось опереться на пятую колонну. Коллаборантами стали немногочисленные антисоветские националисты, нашедшие убежище в Германии в 1920-х гг., когда Белоруссия оказалась под советской юрисдикцией. Их Планы А и Б несильно отличались от замыслов прибалтийских националистов. В 1941 г. белорусские националисты были близки к нацистам, разделяя их ненависть к «жидобольшевизму». Они вернулись на родину в обозе немецкой армии, но массовой поддержки не получили. Городское население было в основном русским, польским или еврейским. 90 % белорусов были крестьянами, этим людям «от сохи» этнонационализм был глубоко чужд. У националистов не было социальной опоры ни на селе, ни в городе, хотя антикоммунистическая православная церковь приветствовала немцев, склонив к этому и многих прихожан. Командиры айнзацгрупп на Востоке сокрушались: «У белорусов практически отсутствует национальное самосознание… нет у них и ярко выраженного антисемитизма. Практически невозможно поднять белорусов на еврейские погромы. Этот народ пассивен и политически индифферентен». СС сделали мудрый вывод: если национализм слаб, то неоткуда будет взяться и антисемитизму в самом сердце Восточной Европы. Оккупационные власти заявили, что только те, кто будет работать с айнзацгруппами, получит должность в новой белорусской администрации. На призыв откликнулись добровольцы, почуявшие шанс успешной карьеры. Националисты провели отбор кадров среди антикоммунистов и антисемитов, и те возглавили вспомогательные полицейские батальоны (их называли «вороны»), общей численностью от 10 до 40 тысяч человек. В эти батальоны вошли и советские военнопленные. Командиры лично не знали своих подчиненных, но сработал эффект «снежного кома»: свежеиспеченные полицаи называли имена других надежных людей, годных для дела.

Как и обычно, профессиональные полицейские были самыми желанными кандидатами в каратели. Симон (Семен) Серафинович, житейски неглупый, но слабо образованный человек, вырос в польской Белоруссии. Вначале он служил в армии, потом стал полицейским. При поляках никакой карьеры он сделать не мог. Он влюбился в польскую девушку, но ее родители не разрешили брак: белорус — не ровня польке. Советская оккупация Западной Белоруссии подняла статус белорусов и принизила поляков. Именно тогда Серафинович женился на младшей сестре своей возлюбленной (оставшуюся часть польской семьи Советы выслали на восток). Шанс проявить себя он получил, когда пришли немцы, и предложил им сотрудничество. Дослужившись до сержанта, он стал начальником вспомогательной полиции в маленьком городке Мир. В немецкой форме, с карабином, верхом на коне, Серафинович упивался властью, которую ему доверили непобедимые немцы. Как и каждый белорусский полицай, он убивал любого, на кого указывали немецкие хозяева. Но если его подчиненные служили ради твердого заработка и нетрудной работы, то Серафинович «чужой крови не щадил». Он лез из кожи вон в надежде выслужиться перед немцами как антикоммунист (коммунисты отправили в лагерь его первую любовь!). Не будучи патологическим антисемитом, он был «очень суров» с евреями, видя в этих космополитах угрозу «национальному порядку». Нервное напряжение после тяжелой работы он снимал дикими пьянками и, напившись, буйствовал. Мы знаем эти подробности из уст его немецкого переводчика, скрывавшего свое происхождение еврея, который жил и выжил рядом со своим страшным хозяином, чтобы рассказать нам эту историю (Тес, 1990). Серафинович закончил свои дни в возрасте 85 лет в Британии. С его смертью прекратился единственный судебный процесс над военным преступником в Англии.

Вспомогательным подразделениям доверялось многое: от рутинной полицейской работы до жестоких расстрелов советских военнопленных и евреев. В пьяном угаре полицаи творили страшные зверства, которые смущали даже эсесовцев: взявши за ноги детей, они разбивали их головы об стену или живыми бросали в колодец, кинув туда для верности и гранату, насиловали девушек, а потом добивали их штыками (в рапортах СС особо подчеркивалось, что эти зверства — дело рук людей неарийского происхождения). Многие из них угодили и на фронт в составе Ваффен-СС, там они показали себя никчемными солдатами и под занавес войны поспешили сдаться в плен великодушным американцам. Некоторые военные преступники доживают свои земные дни как граждане США, они всячески выпячивают свой антикоммунизм, но молчат о причастности к геноциду евреев (Loftus, 1982; Piotrowski, 1998: 148–157). Несколько тысяч белорусских военных преступников — капля в море по сравнению с числом партизан и мирных жертв немецкой агрессии. Айнзацгруппы докладывали, что убийства евреев пробудили в местном белорусском населении «чувство неуверенности и даже отчаяния». Даже среди образованных людей ведутся разговоры, что «Советы таких ужасов не творили». «Нам трудно прогнозировать, к чему приведут применяемые меры. Настроения местного населения изменились в худшую для нас сторону, но в основном, они повинуется тем, у кого есть реальная власть». Там, где территорию контролируют красные партизаны, крестьяне «послушны воле их бывших господ».

«Большинство белорусов, оказавшись между молотом и наковальней, боялись всех» — такой вывод делает Хедлэнд (Headland, 1992, 118–119). На белорусской земле немцам пришлось убивать самим. Это была прифронтовая зона, и немецкие тыловые войска выполняли поставленные им задачи.

Украина

Гораздо больше коллаборантов оказалось на Украине. Кровавые еврейские погромы прокатились там еще в годы Гражданской войны. Украинский народ был разделен на две части между Польшей и Советским Союзом. И между ними была существенная разница. На Советской Украине евреям жилось легко и свободно. В 1930-е годы евреи составляли 5 % населения и свыше 10 % в коммунистической партии и Советах народных депутатов (Altshuler, 1990: 290–294). Поэтому они несли на себе клеймо исполнителей кровавых сталинских репрессий, о чем мы расскажем в следующей главе. И хотя немногие евреи были коммунистами, призрак «жидобольшевистского врага» в глазах многих приобрел зримые очертания.

Поскольку Сталин уничтожил большинство националистов в советской части Украины, оплотом украинского национализма стала более либеральная Польша. Их План А в очередной раз призывал к борьбе за национальную независимость. В 1920-е гг. украинских националистов впечатлил пример фашистской Италии, в особенности их парамилитарные формирования, столь необходимые для борьбы за свободу нации. Главная украинская националистическая организация ОУН провозгласила принципы свободы и демократии для этнических украинцев. «Украина для украинцев» — это стало их неизменным девизом. «Нация есть высшая форма органического человеческого сообщества». В 1930-е гг. националисты с надеждой посматривали в сторону Германии, им казалось, что нацисты, как братья по идее, помогут им освободиться и от советского, и от польского ярма, чтобы создать «биологически чистую», «органическую» украинскую нацию. Поляков, русских и евреев следовало «удалить». План Б заключался в этнических чистках, пока бескровных. Как и везде в Восточной Европе, большую роль играла религия. Украинская православная церковь[69] апологизировала чистоту украинского национального духа. Как и в Румынии, на Украине оформился христианско-антисемитский национализм (Armstrong, 1963; Kosyk, 1986: док. 6, 44, 61, 68, 75; Motyl, 1980: 143; Piotrowski, 1998: 189–195; Weiner, 2001: 240–248).

Советский Союз занял польскую Украину в 1939 г. в соответствии с советско-германским пактом. Многие западноукраинские националисты, враги сталинского режима, нашли убежище в Германии. Сталинская власть была беспощадной, что побудило многих украинцев встать на сторону нацистов. В органах советской власти евреи были представлены не совсем пропорционально, и, как пишет Гросс (Gross, 2000: 98), местное население было поражено до глубины души: «Как дико, оскорбительно, невозможно было для украинца видеть еврея на любой должности — инженера, прораба, бухгалтера, администратора, учителя или милиционера» — и дело не в том, что евреев там было много, дело в том, что они вообще были!

Так началась любовь-ненависть между украинскими националистами и немецкими нацистами. Этот альянс радикализировался в момент нападения Гитлера на СССР и превратился в План Г — геноцид. На основе двух фракций ОУН были созданы два украинских айнзацбатальона, вымуштрованных СС[70]. В их задачу входила зачистка оккупированной территории от нежелательных элементов, то есть коммунистов и евреев. Не совсем ясно, насколько они были задействованы немцами в самих боевых действиях. При отступлении Красной армии НКВД расстрелял почти всех украинских политических заключенных. И естественно, что националисты жаждали отмщения. Евреи, снова поставленные перед выбором, с кем остаться — с фашистской Германией или Советской Россией, — отступали на восток с Красной армией, хотя и немногие были коммунистами, а их собственность и предприятия были экспроприированы Советами. Непонятно, верили ли националисты таким нелепостям СС, что «все евреи до единого служили большевизму», что во вскрытых захоронениях «не обнаружен труп ни одного еврея, расстрелянного НКВД». Впрочем, националистов не пришлось просить дважды — они с энтузиазмом принялись убивать. И дело вовсе не в том, что они попали в капкан нацистской идеологии. 24 тысячи евреев были убиты сразу, многие еще до того, как появились немцы. В некоторых городах, где утвердилась оуновская власть, прошла кровавая вакханалия резни. На Волыни массовые убийства сопровождались тотальным разграблением имущества; по мнению националистов, это было необходимым условием развития независимой украинской государственности, освобождением экономики от иностранного капитала. ОУН возвестила: «Каждый украинский город начинает жизнь с чистого листа. Приходи, владей, бери дело в свои руки» (Spector, 1990: 64–79, 238239; Zbikowski, 1993).

В докладах айнзацгрупп сообщалось, что отступающая советская армия при помощи евреев уничтожила сотни украинцев, прежде всего интеллигенцию; и теперь евреи стали жертвой праведной мести украинских патриотов. Оставляя город Кременец, красные расстреляли от 50 до 100 украинцев. Сообщалось, что с некоторых трупов была содрана кожа, поползли слухи о том, что несчастных сварили живьем, — в сознании христиан это воскресило миф о ритуальных иудейских жертвоприношениях. Возмездие было неотвратимым — 130 евреев были забиты насмерть, в казни участвовали и родственники расстрелянных украинцев. В жертву была принесена целая еврейская община — чуждый и враждебный народ, связанный с большевистскими преступниками. Дитер Поль (Pohl, 1996: 175–179) считает, что массовые расстрелы НКВД ожесточили до предела бойцов ОУН, спровоцировали геноцид, при этом антисемитизм стал основой националистической идеологии. Там, где закрепились оуновцы, беспощадной резне подвергались еврейские общины в тех районах, где польское население преобладало над украинским, погромов было значительно меньше. У евреев оставалось лишь два выхода — бежать или уйти в большевистское подполье. В немецких докладах говорится о том, что реакция местного населения была разной. Некоторые украинцы «активно сотрудничали», «приветствовали и с пониманием относились к жестким мерам». В других отчетах указывается на то, что «местные с равнодушием восприняли массовое уничтожение еврейства», отмечается «отсутствие среди украинцев расового и идеологического антисемитизма». «Равнодушие» к еврейскому вопросу немцы привычно объясняли нехваткой национального самосознания. Националисты убивать будут, считали в СС, но простых крестьян к этому склонить труднее. Западные украинцы, по-разному относясь к полякам и евреям, дружно ненавидели русских (Weiner, 2001: 248–256).

В украинских батальонах вспомогательной полиции общей численностью 35 тысяч человек в основном служили дезертиры из Красной армии или бывшие военнопленные. СС докладывали: «Мы тщательно отобрали политически благонадежных» — с помощью местных бургомистров и начальников полиции. Большинство пленных красноармейцев отказывались служить нацистам, несмотря на то, что согласие спасало их от лагерей. Другие шли на сотрудничество в надежде выжить, демонстрируя фальшивую лояльность немцам и их идеологии. Член ОУН, 19-летний Богдан Козий, судимый впоследствии как военный преступник, был самым подходящим кандидатом. Во фронтовой разведке вермахта служили в основном этнические немцы. Украинская полиция принимала участие в ликвидации гетто, к 1942 г. было уничтожено около 150 тысяч евреев. В одном из донесений звучит и такой пассаж: «Все лица азиатского происхождения, обнаруженные нами, тоже ликвидированы». Немцы отдавали приказы и отвечали за логистику, но, учитывая, что украинские вспомогательные батальоны численно превосходили части СД и немецкую фельдполицию чуть ли не в 10 раз, им было разрешено взять инициативу на себя и проводить ежедневные карательные операции по собственному почину. Те, кто выжил, называли этих убийц просто «украинцами», другие — «украинскими националистами» или даже «национальными комитетами» (Arad, 1989: 128, 140; Dean, 1996, 2000; Kosyk, 1986: 155; Sabrin, 1991; Sandkühler, 1996: 409, 417). Выжившие считали, что национализм ничем не отличается от геноцида, точно так же думали о своих коллегах и эсесовцы.

Как обычно, мотивация карателей была разноплановой: стяжательство, идеологический национализм, месть, антикоммунизм, бытовой антисемитизм. После советского господства все эти чувства вылились в ненависть к «жидобольшевизму» (Arad et al., 1989: 210; Armstrong, 1963:158–159; Dean, 2000; Piotrowski, 1998: 209–237; Weiss, 1990a: 414; 1990b: 110). Многие националисты безрадостно осознавали, что геноцид был условием согласия немцев на независимость Украины, а этой надежды они никогда не теряли. Была и еще одна мечта — когда придет срок, использовать полученный опыт и обратить оружие и против Советов, и против Германии. Количество добровольцев в дивизии СС «Галичина» даже превысило необходимый штатный состав. Это боевое соединение получило благословение Украинской православной церкви. Ближе к концу войны 200 тысяч украинцев сражались на стороне вермахта, 20 тысяч стали оуновскими партизанами и воевали и с немцами, и с русскими. Примерно такими же силами располагали и советские партизаны на территории Украины. По их признанию, местное население не оказало им значительной поддержки (Weiner, 2001: 156–157). Националисты вели войну в лесах против Советов до 1950-х гг.

Сабрин (Sabrin, 1991: 242) утверждает, что «сотни тысяч украинских националистов разделили с немецкими нацистами ответственность за военные преступления, преступления против человечности, преступления коллаборационизма и были соучастниками… геноцида». Израильская комиссия по расследованию военных преступлений, более осторожная в своих оценках, считает, что 11 тысяч украинцев совершали убийства евреев или участвовали в насильственных депортациях, которые привели к гибели людей. По сравнению с соседними странами Украина дала максимальное число коллаборационистов, а еще больше украинцев приняли участие в грабежах и хищениях. Я не исключаю, что большинство народа спокойно согласилось с устранением евреев, не слишком задумываясь о том, какими методами это было сделано. Значительная часть Украинской православной церкви поддержала нацистов в их борьбе с коммунистической тиранией. И все же около 1000 священников с риском для жизни укрывали евреев. Среди этих клириков преобладали баптисты, но в благородном деле участвовали и украинские православные священники, а самую выдающуюся роль в защите евреев сыграл сам глава этой церкви. Вивицкий (Vivitsky, 1990:107) пишет, что экзарх благословил 550 монахов и монахинь на спасение 200 еврейских детей. Между тем любой украинский антисемит мог с легкостью выдать немцам и 200, и больше евреев. Большинство украинцев находились где-то посередине — они одинаково ненавидели немцев, коммунистов и евреев (Bilinsky, 1990: 381–382; Hilberg, 1993: 94–96, 289; Spector, 1990: 172–187, 243–256; Vivitsky, 1990; Weiner, 2001). Украинские крестьяне не испытывали особой любви ни к одной стороне, включая евреев. Их главной задачей было выжить.

«Украинцы»

Многих лагерных охранников называли украинцами. Некоторые исследователи считают, что это и были украинцы (напр., Piotrowski, 1998: 218–220). И нацисты, и евреи вешают это клеймо на вспомогательный персонал всех концентрационных лагерей в Восточной Европе. Возможно, что украинцы действительно были самой большой этнической группой в лагерной охране, но, скорее всего, это надо воспринимать как произвольный термин, такой же как «еврейские прихвостни большевиков» или «украинские прислужники немцев» — два народа-«отщепенца», но с абсолютно разными возможностями сеять смерть.

Большая часть вспомогательной лагерной охраны вербовалась из советских военнопленных. 3500 человек, согласившихся на это, были отправлены на несколько недель в тренировочный лагерь Травники, где инструкторами работали этнические немцы. После подготовки их рассылали группами по 90-120 человек по концлагерям и гетто. Персонал лагерей смерти «Акции Рейнхардт» был укомплектован 100 немцами и 500 «украинцами». Билинский (Bilinsky, 1990: 378–379) утверждает, что из 12 человек, погибших на учебных курсах в лагере Травники, лишь шестеро носили украинские фамилии, остальные были или немцами или русскими. Украинский заключенный в Освенциме рассказал, что «украинское подразделение СС» состояло из русских, белорусов и кавказцев. За ними приглядывали немецкие эсесовцы. Кэрей (Karay, 1996) описывает трудовой лагерь в Польше, где иерархическая пирамида была следующей: немцы, ниже — этнические немцы, потом поляки, украинцы, еврейские капо, привилегированные евреи и на самом дне — просто евреи. В таких условиях, чтобы заслужить благосклонность немецких боссов, этническим немцам, полякам, украинцам нужно было всячески демонстрировать антисемитизм.

Такая стратификация порождала коррупцию и жестокость; охранники избивали, насиловали, убивали своих жертв. Творимые зверства могли быть минутной прихотью, могли превращаться и в «воспитательный процесс», если у заключенных уже не было сил выходить на работу. И чаще всего украинцев ставили туда, где требовалась особая жестокость. Один из них рассказывал: «Когда мне дали дубинку, я почувствовал себя совершенно другим человеком». Узники говорили, что некоторые были исчадиями ада, а другие казались нормальными людьми. «Когда я смотрел на них и слушал, как они поют “Думку”, да с такой тоской, я не мог поверить, что те же самые славные ребята, только что беспощадно расстреляли в лесу партию заключенных», — вспоминает один из выживших. Как и у полицейских, так и у охранников были вполне шкурные интересы. Они не голодали, в отличие от своих земляков, их миновал ужас трудового рабства в Германии. Эти люди, большей частью из рабочих и крестьян устроились замечательно: им разрешалось красть и вымогать у евреев все, позволялся и секс. Водка облегчала душу, в этом напитке ограничений тоже не было. В отличие от немцев, их терзал страх, страх наказания за малейшую провинность. Когда у немецкого сержанта СС не получилось сразу запустить двигатель газенвагена в Белжецком лагере смерти, страшный Вирт наказал не его — он выместил свой гнев на «украинском» подручном, надавав ему оплеух (Trials of the War Criminals, Nuremberg, “The Medical Case”, Vol. I, 866). Эсесовцы не дали бы и ломанного гроша за жизнь «украинца». Они называли их «аскари», на языке суахили это означает туземные войска, подчиненные белым хозяевам. Этим словом выражалось расовое презрение. Еврей, выполнявший обязанности переводчика между немцами и белорусскими полицаями, утверждал, что белорусам некуда было деться — их назначили палачами (Тес, 1990: 102; ср.: Matthäus, 1996). Когда по недосмотру «украинцев», заключенные устраивали побег, немцы расстреливали охранников. Пери Броад, охранник Освенцима (Höss et al., 1978: 181–182), рассказывал, что его коллеги из «низшей расы» верили, что «когда-нибудь их непременно расстреляют, потому что для немцев они чужаки». Был случай, когда 20 охранников решили бежать, вступив в перестрелку с эсесовцами. Двух они убили, сами потеряли семерых, шестерым удалось вырваться на волю, шестеро покончили жизнь самоубийством, одного схватили и повесили. За очищение от грехов и раскаяние приходилось платить дорогой ценой.

Выжившие узники описывают своих надсмотрщиков по-разному: среди них были садисты, более-менее приличные люди и равнодушные, как автоматы. В их поведении отражался и национальный тип. Польский железнодорожник из лагеря Собибор вспоминает:

Антисемитизм, антикоммунистический органический национализм, жажда наживы, стремление выслужиться морально изуродовали этих молодых мужчин из Восточной Европы. В отличие от немцев, они испытали на собственной шкуре, что такое коммунизм, и хорошо помнили тяжелую руку Сталина. Как признавался сам Арайс, немцы повязали их кровью, заставили жариться в коллективном аду, превратили их в спившихся, огрызающихся, но рабски послушных учеников сатаны. Среди них были и идеологические фанатики, убежденные, что государство-нацию можно построить только кровавыми чистками. К геноциду они относились так же, как и идейные нацисты, веруя, что история пишется кровью, отбрасывая все моральные нормы. Другие, хорошо понимая, что давно преступили границы всего человеческого, решили до конца насладиться своим поистине сатанинским всевластием. Геноцид стал для них извращенным удовольствием.

Две зависимые страны, созданные немецким нацизмом, находились в межеумочном положении. Они зависели от Германии, но были благодарны ей за государственность, хорошо понимая, что победа антигитлеровской коалиции вернет им прежних хозяев — Чехию и Сербию. Обе страны пользовались ограниченной автономией и даже не старались раздвинуть эти границы, попытавшись защитить евреев от нацистского геноцида. Евреями надо было пожертвовать, чтобы разделаться с истинными врагами. Словакия освободилась от Чехии, которая отныне была в полном подчинении у немцев. Таким образом, поверженный враг переставал быть врагом. Что касается хорватов, то вместе с немцами они продолжали воевать с непокорной Сербией. Хорваты жаждали крови сербов, и немцы здесь были ни при чем.

Словакия

Между двумя мировыми войнами в Чехословакии проживали три основные этнические группы. Влияние фашизма среди чехов было ничтожным (Kelly, 1995), и даже чешский национализм был достаточно умеренным. Чехи не испытывали никаких симпатий к нацистской Германии, которая напрямую управляла чешскими землями. Чешские охранники немецкого концентрационного лагеря Терезиенштадт выполняли свои обязанности с крайней неохотой, — так считают уцелевшие узники. Судетские немцы вначале косо смотрели на Гитлера, но в 1938 г. упали в его объятия (Smelser, 1975). Но все же судетские немцы дали не так много военных преступников, что мы уже выяснили в восьмой главе.

А вот среди словаков оказалось много коллаборационистов. Старшее поколение еще помнило Габсбургскую монархию, дожившую до 1918 г., и упрямо сопротивлялось доминированию чехов. Слабая словацкая экономика проигрывала в соревновании с чешской, не имела развитой сети дорог и естественных торговых путей (Ргуог, 1973). Как и большинство стран Восточной Европы межвоенного периода, образование и уровень грамотности были индикаторами социального и культурного прогресса. Бурное развитие чешской экономики, в том числе и за счет эксплуатации Словакии, укрепление культурной и языковой идентичности словаков подпитывали словацкий национализм, как это происходило и в других странах. Глинкова словацкая народная партия, воззвав к национальной идее, набрала 40 % голосов на выборах и стала крупнейшей партией Словакии. Католические клирики и университетская профессура выдвинулись в партийные лидеры, а словацкие студенты оформили ее молодежное крыло. Церковь с сомнением восприняла демократизацию, в какой-то мере грешила антисемитизмом, но и к фашизму относилась с опаской. По мере ослабления Чехословацкой республики, словаки-националисты все более настойчиво выступали за независимость. Молодые радикалы объединились в полувоенную организацию «Глинкова гвардия». Они стали поклонниками Гитлера, что и вызвало раскол в партии. Агрессивная дипломатия рейха подорвала влияние умеренных, и в словацкой националистической партии выдвинулись лидеры, потребовавшие «очистить землю Словакии от чужеродных элементов». Манифест от 1938 г. декларировал: «Мы будем поддерживать все нации, борющиеся против жидомарксизма, его идеологии, революций и насилия». После аннексии Чехословакии Гитлер отблагодарил Глинкову партию однопартийной конституцией в новообразованной Словакии (El Mallakh, 1979; Felak, 1994; Havranek, 1971; Jelinek, 1976; Leff, 1988; Nardini, 1983; Nedelsky, 2001; Schmidt, 1983; Vago, 1987: 294–295; Zacek, 1971). Если словаки и подвергались дискриминации в Чехословакии, то она была весьма мягкой. Стоило ли заходить так далеко? Ведь теперь, после раскола страны, Словакия стала марионеткой Гитлера.

Глинкова партия содействовала «окончательному решению» до середины 1942 г. Не ослепленные идеологическим фанатизмом, не разделявшие расовую нацистскую концепцию антисемитизма, словаки, тем не менее, без особых уговоров выдали Германии евреев в качестве побочного продукта своего Плана А — национальной независимости. Были у них и вполне приземленные мотивы. Нацисты вводили налог на каждого еврея, а в случае конфискации и распродажи еврейской собственности правительство получало свою долю. Венгерские пограничники обратили внимание на то, что Глинкова гвардия не спешит с депортацией богатых евреев (получая за это взятки), щадит цыганских музыкантов, и если неким было заменить еврейских мастеровых и торговых магнатов, то и их не дает в обиду.

Со временем словаки начали уклоняться от сотрудничества в «еврейском вопросе». В середине 1942 г. немецкий дипломат писал, что «депортации стали непопулярными в широких кругах населения». Словаки ужаснулись тому, как немцы относились к русским и евреям, и стали все чаще дезертировать с фронта. Немцы же не желали отвлекать армейские части для контроля над Словакией, во всем положившись на Глинкову гвардию, особенно после совместного подавления словацкого восстания 1944 г. Но пыл националистов быстро остывал по мере того, как приближалось поражение Германии (Hilberg, 1978: 458–473; Jelinek, 1989; Rothkirchen, 1989; Schmidt, 1983: 165). Характерно, что наиболее тяжкие военные преступления совершили молодые фанатичные словаки, а не образованные радикалы и протофашисты из Глинковой гвардии.

Хорватия

В межвоенный период Хорватия была частью Югославии под управлением консервативного и авторитарного короля Александра. Хорваты боролись с гегемонией сербов, создавших в предвоенные годы незначительную протофашистскую партию, в которую входили студенты, семинаристы, священники Сербской православной церкви. Эта полуклерикальная партия ориентировалась на румынскую модель фашизма и социально опиралась на деревенскую бедноту. Куда более серьезной силой были сербские четники. Это было парамилитарное, националистическое, но не фашистское движение. По мере того как усиливалось сопротивление хорватов, король Александр все больше надеялся на враждебных им четников, что, в свою очередь, радикализировало хорватскую оппозицию режиму (Avakumovic, 1971: 138; Djordjevic, 1971: 130; Kuljic, 1998: 828; Vago, 1987: 294–295). Ультраправыми хорватскими националистамй были усташи («повстанцы»). Движение, созданное по образу и подобию итальянского фашизма, быстро набирало силу в борьбе с четниками, и вскоре его численность перевалила за 30 тысяч человек. Формально усташи считались фашистами, но по сути они были органическими националистами, провозгласившими хорватов «европейцами и готами, отличными от таких восточных славян, как сербы». Другие этнические группы могли ассимилироваться в сербскую нацию при условии принятия католицизма. В эту организацию устремилась молодежь, ее лидерами становились студенты и интеллигенция, поддержку оказывали и католическое духовенство, и молодые рабочие, необъединенные в профсоюзы. Парамилитарные формирования возникли в горном пограничье на стыке с Сербией и Боснией. В тех опасных краях у каждого хорватского крестьянина была винтовка. В Хорватии фашизм расцвел на почве национальных противоречий Югославии, где врагами считались не коммунисты и евреи, а где шла война всех против всех. Евреев убивали, чтобы ублаготворить немцев, но те же евреи сражались в движении Сопротивления.

В 1941 г. вермахт оккупировал Хорватию. Немецких солдат встречали с радостью. Лидеры усташей вернулись из эмиграции и провозгласили (марионеточное) «Независимое Государство Хорватия». Их поддержала католическая церковь и депутаты от Крестьянской партии в количестве достаточном для формирования парламентского большинства. Фашистский режим имел послушный парламент, не имевший практически никакого влияния на вооруженных усташей. За четыре года в обоюдной резне погибло много югославов. И по сей день противоборствующие стороны размахивают военной статистикой тех лет, как обоюдоострым оружием, что делал, например, Франьо Туджман, бывший президент Хорватии. Миркович (Mirkovic, 1993; цит. по: Hayden, 1996: 746–748) оценил потери сербов в 487 тысяч человек (7 % всего сербского населения), хорватов — в 207 тысяч (5 %), мусульман — в 86 тысяч (7 %), евреев — в 60 тысяч (78 %), цыган — в 27 тысяч (31 %). В этой братоубийственной войне зверства совершали все вовлеченные стороны. В Югославию вторглись сразу два государства — Германия и Италия. Каждое преследовало свои цели, каждое воевало со своими врагами. Две главные силы Сербии — партизаны Тито и праворадикальные четники — сражались друг с другом, но также и с немцами, итальянцами и усташами. Четники провозгласили идею сербского национализма, коммунисты Тито апеллировали к интернационализму. Часть хорватов из Далмации воевали вместе с партизанами против немцев и итальянцев, а итальянцы помогали отрядам четников. Боснийские мусульмане оказались в огненном кольце и воевали против всех сразу. Но поскольку мусульмане боялись сербов больше, чем хорватов, многие из них сотрудничали с гитлеровцами. Именно из них была сформирована дивизия Санджак. В общей сложности на стороне немцев воевало 140 тысяч югославов из основных этнических групп, исключая, разумеется, евреев (Völkl, 1998).

Мы должны разобраться во всех этих сложностях, не только чтобы понять ход Второй мировой войны, но и для того, чтобы дистанцироваться от схематичной послевоенной националистической трактовки событий, которая породила так много мифов, оживших во время кровавых событий 1990-х гг. Но если отбросить в сторону второстепенное, то самые чудовищные военные преступления совершили хорватские усташи, и именно хорватские сербы, если не считать евреев, стали наиболее пострадавшей этнической группой. Они смогли отомстить за себя. После капитуляции 1945 г. и последовавшей кровавой резни среди всех уничтоженных хорватов усташи составили примерно треть.

Геноциду в классическом смысле подверглись исключительно евреи и цыгане. Политика усташей в отношении сербов ограничивалась «дикими» депортациями и насильственной ассимиляцией. От 200 до 300 тысяч сербов были вывезены на территории, контролируемые немцами. Многие погибли в ходе депортаций. От 240 до 350 тысяч православных сербов были насильственно обращены в католицизм. Католические священники и францисканцы тщательно прочесали территорию компактного проживания сербов: православных крестьян ставили перед выбором — «или принять католицизм или отправиться в концентрационные лагеря». Сербы к тому времени хорошо усвоили, что концентрационный лагерь для большинства означает смерть, так что особого выбора у них не было. Эта практика напоминала немецкие кровавые чистки в оккупированной Польше, где принималось в расчет социальное и имущественное положение потенциальных жертв. Это был бесспорный политицид: предприниматели, православные священнослужители, интеллигенция, зажиточные крестьяне уничтожались в первую очередь. 38 % из 577 православных священников, проживавших на хорватской территории в апреле 1941 г., были убиты за 7 месяцев. 58 % были депортированы, 4 % оказались в тюрьме или бежали (Ramet, 1992: 150–151). В некоторых районах сербы были вырезаны подчистую. Казалось, что эта часть Европы была отброшена в эпоху религиозных войн Средневековья. Все это оправдывалось этнической идеологией усташей. Министр иностранных дел расставил все точки над i: «В Хорватии не так уж и много настоящих сербов. Большая часть православных (то есть сербов) — это на самом деле хорваты, которым иностранные завоеватели навязали чуждую им веру. Наш долг — вернуть их в лоно Римской католической церкви» (Shelah, 1990: 77). Усташи заявляли о своей цели еще откровеннее: одну треть надо изгнать, одну треть обратить в католиков, одну треть убить. На две трети их мечта сбылась. По переписи 1921 г. сербское население на территории Независимой Хорватии составляло 1,6 миллиона человек. К 1944 г. эта цифра снизилась до 600 тысяч, то есть 63 % стали жертвами чисток.

Что касается четников, то они желали видеть «гомогенную Сербию», страну, свободную от инородцев. Но коса нашла на камень. Обширный край контролировали отважные партизаны Тито, которые этнических целей не преследовали.

Самым известным концентрационным лагерем был Ясеновац. О нем мы знаем в основном по запоздалому судебному разбирательству по делу Динко Шакича, бывшего командующего системы концлагерей (публикации HINA — хорватского новостного агентства, март — октябрь 1999 г.). Один хорватский историк утверждает, что 60 % из 85 тысяч всех уничтоженных в хорватских лагерях были сербами, 15 % — евреями, 14 % — хорватами, 12 % — цыганами. Были ликвидированы практически все евреи и цыгане. Уничтожение сербов и хорватов велось менее системно. Хорватов уничтожали как политических диссидентов, среди погибших сербов преобладала интеллигенция. Свидетели рассказывают, что людей убивали самыми садистскими способами: перерезали горло ножами, в ход шли топоры и кувалды, огнестрельное оружие использовалось редко. Самыми страшными лагерными палачами считались несовершеннолетние усташи.

Были и более гуманные надсмотрщики, и некоторые из них попытались спасти заключенных от смерти. Администрация лагеря провела расследование и казнила этих охранников. Это был хороший урок остальным, и лагерный режим ужесточился до предела.

Динко Шакичу было 23 года, когда в 1944 г. его назначили комендантом лагеря. Хорватским националистом он стал еще в 11 лет, за что его исключили из школы, в 17 лет он получил запрет на образование во всех учебных центрах Хорватии. Шакич перебрался в Германию, в 1938 г. в Берлине вступил в организацию усташей. В 1942 г. он начал службу в лагерной охране Ясеноваца. По свидетельству очевидцев, он лично расстрелял нескольких заключенных. Динко Шакич был приговорен к 20 годам тюрьмы. Его предшественником на посту коменданта был бывший францисканский священник. Свидетель рассказывал, что этот палач «превращал расстрелы в мистически-религиозный обряд». Лично расстреляв заключенных, патер возглашал: «Правосудие осуществилось». После чего он служил мессу, и все хорваты молились. «В воскресной проповеди он призывал к любви к ближнему своему, а в понедельник продолжал расстрелы».

В основном усташами становились неимущие горцы из пограничных районов Боснии с Сербией, в которой они видели главную угрозу. К ним же присоединялись этнические немцы из Баната, района у северной границы Сербии. Миркович (Mirkovic, 1993) и Парис (Paris, 1961) нарисовали условный социальный портрет этих военных преступников. Парис пишет, что они были не крестьянами, а мелкими буржуа: ремесленниками, лавочниками, чиновниками самого низшего звена. Миркович утверждает, что убийцы рекрутировались из «социально деклассированных страт общества, это были парии и маргиналы без образования и социального статуса». У нас нет документированных фактов, подтверждающих столь однозначную оценку, которая, как мы знаем, расходится с реальностью геноцида в других странах, по которым ученые провели серьезную работу с архивными документами. Оценка элиты нам кажется более достоверной. Миркович представляет список юристов и католических священников, вошедших в ультраправые организации, по его мнению, там много было и врачей. Парис выдвигает на первый план студентов, семинаристов, священников, в особенности францисканцев и иезуитов. Архиепископ Загреба и Орден францисканцев сыграли активную роль в развязывании репрессий — половина из комендантов двадцати одного концлагеря были католическими священниками. Клерикальная печать провозгласила Гитлера «крестоносцем Господа» и объявила сербов «злейшими врагами хорватов, равно как евреи и масоны суть злейшие враги всей Европы». Евреи были названы космополитами и отщепенцами, которым не дано стать настоящими хорватами. Церковь еще и еще раз обличала евреев в генетической ненависти к Делу Христову, но считала, что сербы и мусульмане могут быть обращены.

Некий усташ, комендант одного лагеря так объяснил свое обыкновение убивать ежедневно по 3–4 тысячи новоприбывших лагерников: «Со временем к этому привыкаешь. Вид крови перестает тебя шокировать». Геноцид велся самым варварским способом: в дело шли ножи, топоры, кувалды. Трупы сваливали в овраги, сверху для верности бросали несколько гранат. Усташи даже не пытались скрывать массовые казни. Министр юстиции заявил:

А вот что сказал один священник:

Евреи и цыгане тоже беспощадно уничтожались — это была кость, брошенная немцам, чтобы они не лезли напрямую в хорватские государственные дела. Части вермахта были расквартированы в Хорватии на всякий случай. Но кровавые чистки сербов шли сами по себе, без вмешательства немецких нацистов.

Страны Оси остались независимыми государствами. Они не были в чистом виде марионеточными странами и обладали той или иной степенью автономии. Наименее независимой была Венгрия, затем шла Румыния, потом Болгария и, наконец, Италия как наиболее самостоятельная страна.

Венгрия

Элен Фейн рассматривает Венгрию как доказательство своего основного тезиса: Вторая мировая война оставила горы еврейских трупов именно в тех странах, где исторически был развит антисемитизм, как, например, в Венгрии. На самом деле венгерский антисемитизм не был ни постоянным, ни системным. Его пик пришелся на период между 1887 и 1892 г., еще одна вспышка произошла после Первой мировой войны, когда на гребне революции поднялся «жидобольшевизм». Было насилие, были и антисемитские законы. Затем, после 1926 г. все вошло в свои берега на целое десятилетие. Советский Союз занимался своими внутренними делами, венгерская еврейская диаспора осуждалась, скорее, как капиталистическая, чем коммунистическая. Но в конце 1930-х гг. Гитлер успешно изменил спектр политической жизни в Венгрии, он заставил его сместиться резко вправо, вызвав раскол в правительстве. Реакционная авторитарная группировка, объединившаяся вокруг адмирала Хорти, регента (президента) Венгерского королевства, стала радикальной, профашистской фракцией, тем яйцом, из которого и вылупился венгерский фашизм как политическое движение. Еще большие радикалы, такие как фашистская партия «Скрещенные стрелы», время от времени испытывали на прочность государственный режим. После 1938 г. венгерское правительство ужесточило антиеврейское законодательство, хотя Германия и не оказывала давления в этом вопросе. Когда Венгрия окончательно радикализировалась, три парламентские фракции взяли под контроль различные государственные институты. Это означало, что общего, консенсусного Плана А не существовало. До 1944 г. немцы, дорожа отношениями с союзником, не пытались навязать Венгрии свой план.

План А адмирала Хорти был знакомой нам попыткой сохранить национальную независимость. Силы геополитики толкали его в зону влияния Германии, но Хорти упорно отстаивал самодостаточность Венгрии. Зоологический расизм немецких нацистов, оттолкнувший от Германии так много союзников, лишь укрепил его убежденность. И все же Хорти был вынужден склониться перед могущественной Германией, при этом стараясь не нажить себе смертельного врага в лице антигитлеровской коалиции (на тот случай, если немцы проиграют). Его ненависть к большевизму сужала ему поле для политического маневра — ведь именно русские были главной силой на европейском театре войны. Итак, Хорти бросил венгерскую армию против России, но не спешил с решением еврейской проблемы. В этом вопросе правящая коалиция раскололась на две группы. Первая считала достаточными антисемитские дискриминационные законы (ограничения на образование, работу, собственность, место проживания). Вторая требовала принудительных полицейских или «диких» депортаций. Того же желали радикалы, местные фашисты и сами немцы. Премьер-министр Венгрии Миклош Каллаи считал еврейскую проблему не расовой, а экономической. «Социальная справедливость» требовала дискриминации. Экономическая сила евреев должна была быть уничтожена (Don, 1989). В правительстве Хорти также проводили разграничение между «мадьярскими евреями» и «иностранными евреями», недавними беженцами, осевшими в Венгрии. Правительство также отказывало в гражданстве евреям, жившим на территориях, которые Венгрия получила в 1938–1941 гг. Пришлыми евреями легко можно было пожертвовать.

Офицер немецкого СС докладывал: «Хорти признает ассимилированных будапештских евреев венграми, но местечковые еврейские голодранцы для него мусор». Дискриминация шла по культурному, а не по расовому признаку. Ассимиляция культурных евреев и избавление через депортации от всех остальных — в этом заключался План Б Хорти. Тем не менее под давлением немцев во всех странах «Оси» дискриминационное законодательство становилось все более беспощадным: от черты оседлости к гетто, от гетто к депортациям в лагеря смерти. В августе 1941 г. немцы и их венгерские фашистские пособники вынудили Хорти выдать 18 тысяч немадьярских евреев, которых венгры вывезли через старую польскую границу. Их объявили «жидобольшевиками», пятой колонной русских. Депортацию провели через Министерство внутренних дел, местные префектуры и сельскую жандармерию, которая состояла из радикалов и фашистов, призывавших «очистить территорию от евреев». Теперь страна могла «освободиться от еврейских паразитов и получать экономические выгоды от трансграничной торговли не через евреев, а через христиан» (Fejes, 1997). Примерно две трети депортированных были гражданами Венгрии (возможно, Хорти об этом и не знал).

Режим был внутренне противоречив. Радикалы требовали «окончательного решения» посредством полицейских или «диких депортаций». Мотивы разнились: антисемитские предрассудки, идейный органический национализм, жажда стяжательства. Антисемиты были уверены, что немцы покончат со всеми евреями, переправленными через границу, но вермахт решил не марать руки и отправил их всех назад. Был найден компромисс. 5 тысяч евреев венгры призвали в армейские трудовые батальоны, туда же были зачислены и левые политические заключенные. Когда поражение в войне стало неизбежным, отношение к еврейской трудармии резко ухудшилось, и большинство погибло. 12 тысяч евреев, все еще живших в приграничных районах, были уничтожены немецкой айнзацгруппой совместно с украинскими националистами и венгерскими войсками.

Раскололась и армия. Она не участвовала в депортациях 1941 г., за исключением этнических немцев-швабов, сильно симпатизировавших нацистам. Другие венгерские солдаты пытались спасать евреев (Zbikowski, 1993: 178). На беспокойной границе с Югославией, где на первом плане были интересы национальной безопасности, картина выглядела удручающей. В январе 1942 г. венгерские солдаты и жандармы уничтожили 3300 человек на бывшей югославской территории, аннексированной Венгрией в 1941 г. 77 % жертв оказались сербами, лишь 21 % были евреями (погибло и некоторое количество цыган). Правительство Венгрии не желало конфликтов с сербским меньшинством. Верховное командование провело расследование, часть преступников судил военный трибунал. Среди обвиняемых снова преобладали правые радикалы и швабы (Braham, 1989а). Война продолжалась, и венгерская армия все теснее смыкалась с вермахтом. Многие офицеры среднего и низшего звена стали открыто поддерживать партию «Скрещенные стрелы» и требовать освобождения Венгрии от «жидобольшевистского засилья». Мы приведем свидетельство одного офицера:

Хорти упорствовал до начала 1944 г., а потом окончательно сдался. Он согласился выслать 100 тысяч «чужих» евреев и так прокомментировал это одному доверенному лицу:

Хорти от всей души ненавидел большевиков. Это помешало ему вовремя переметнуться на другую сторону, как это сделал Антонеску в Румынии. Военная фортуна отвернулась от немцев, и Гитлер отчаянно нуждался в помощи венгерской армии. В этой ситуации Хорти мог бы упереться и защитить евреев, но немцы продавливали свои решения через венгерских радикалов, которые, заняв крупные правительственные посты, успешно выкручивали руки самому Хорти. Кабинет министров призвал искоренить «жидобольшевистскую угрозу» физически. Молодые правые депутаты требовали «жесткой, агрессивной, бескомпромиссной политики, основанной на Szeged Idea (фашизме) внутри страны, суровых мер против подрывных элементов и более эффективных методов в борьбе с еврейством» (Braham, 1989а: 587; 1989b: 602).

Адольф Эйхман был готов к неповиновению, когда в 1944 г. он попросил Венгрию выдать оставшихся венгерских евреев. Но встретил полное понимание и помощь среди радикалов, окопавшихся в главных государственных учреждениях. Эйхман сказал, что Ласло Эндре, статс-секретарь отдела Министерства внутренних дел по еврейскому вопросу, был готов «съесть евреев с паприкой».

Его заместитель Ласло Баки вошел в контакт с жандармерией. Немцы обещали давать по два эшелона в день для депортируемых, венгры требовали по шесть составов. Сговорились на четырех — транспорт был нужен для войны. За два месяца были депортированы почти 450 тысяч евреев, в основном их депортировали на тот свет. Осенью и зимой еще 60 тысяч были расстреляны или погибли на «дороге смерти». В 1941 г. в Венгрии жили 825 тысяч евреев. Через четыре года 68 % бесследно исчезли. Рэндольф Брэм делает вывод: «У немцев ничего бы не получилось… если бы венгерские власти не оказали им единодушной и эффективной поддержки». То же самое сообщили в Берлин эсесовские офицеры Феезенмайер и Винкельманн. Некоторые префекты, мэры, полицейские чины, госслужащие оттягивали до последнего исполнение приказа, некоторые в знак протеста ушли в отставку. Но их заместители остались и сделали то, что им было предписано. Большинство префектов заменили праворадикалами, других перевели туда, где их никто не знал и где любая попытка организовать сопротивление была бы обречена на провал. Но основная часть административного аппарата осталась на местах и выполнила приказы. Среди радикальных лидеров преобладали работники образования и государственные служащие. В массе своей венгры с удовлетворением восприняли исход евреев, не слишком задумываясь об их дальнейшей судьбе. Около миллиона человек получили свою долю при распределении имущества депортированных. В убийствах и избиениях приняли участие около тысячи сотрудников государственной полиции безопасности, от 3 до 5 тысяч из 20-тысячного жандармского корпуса, от 3 до 5 тысяч фашистов из партии «Скрещенные стрелы». Армия практически не была вовлечена в репрессии — у военных хватало своих дел на фронте. Немецкие офицеры СС в очередной раз с отвращением наблюдали дикие сцены насилия, а некоторые депортированные признались, что своих сограждан боялись больше, чем немцев (Arendt, 1965:140; Braham, 1981: 374,403, 841–842; Braham, 1995; Herczl, 1993:186–188; Höss et al., 1978: 135–136; Levai, 1948: 335–421; Molnar, 1997; Nagy-Talavera, 1997; Sagvari, 1997; Szinai, 1997; Szita, 1990).

В 1946 г. венгерский суд в Клуже (ныне Колозвар) признал 185 человек виновными в военных преступлениях при депортации евреев. Эти люди среднего возраста были скорее организаторами, чем рядовыми исполнителями. Судя по немалым должностям, которые они занимали, ответственность за репрессии несла власть. Из 179 человек, чей род занятий был установлен, 143 работали в государственных организациях. 37 человек были префектами, вице-префектами или мэрами, 17 — чиновниками низшего звена, 22 — начальниками полиции, 18 — полицейскими, 38 — офицерами жандармерии, 6 — унтер-офицерами и рядовыми жандармами, 5 — армейскими офицерами и 1 — рядовым солдатом. Остальные оказались сборной солянкой: 6 предпринимателей, 6 представителей свободных профессий, 6 ремесленников/торговцев, 3 «белых воротничка» и 9 женщин, из них 3 акушерки, которые бесцеремонно досматривали евреек в интимных женских местах. Многие были активистами партии «Скрещенные стрелы». Местные партийные комитеты часто становились инициаторами и организаторами депортаций. Один мэр дал гротескное описание событий, видимо стараясь воскресить грозный призрак советских депортаций:

Сельская жандармерия быстро зачистила округу по плану депортации, составленному свыше. Крестьяне взирали на это безучастно и ни во что не вмешивались. В городах депортации проводили боевики из «Скрещенных стрел» с помощью банд молодых головорезов. Сам Хорти, армия и церковь в свое время поддержали антисемитские законы 1938 и 1939 гг., теперь им с ужасом пришлось смотреть на развернувшееся повсюду насилие. Высшие церковные иерархи выразили протест немцам и стали укрывать евреев, но обычные приходские священники ожесточились. Один католический пастор возглавил банду погромщиков из «Скрещенных стрел», и, когда клирики крестным ходом проходили мимо штаб-квартир этой фашистской партии, они вздымали ввысь хоругви в знак благословения (Herczl, 1993). Газеты тоже подогревали антисемитские настроения. Когда усилились протесты за границей, Хорти и его единомышленники сплотились и защитили будапештских евреев. Им помогла городская полиция и армейские части, не позволив войти в город фашиствующей жандармерии (Karsai, 1998: 104–105). В июле Хорти начал запоздалые переговоры с Советским Союзом в надежде (беспочвенной) перейти на сторону русских. Нелепость этого плана заключалась хотя бы в том, что эмиссаром на переговоры был послан жандармский генерал, у которого руки были по локоть в крови (Erez, 1989:624, 639). Когда до ушей немцев дошло это известие (через правительственных радикалов), они арестовали Хорти и поставили вместо него лидера «Скрещенных стрел» Ференца Салаши. Новый назначенец рьяно взялся задело. По всей стране прокатился новый вал кровавых депортаций. К счастью, Красная армия вскоре ворвалась в Будапешт, и жизни уцелевших евреев были спасены. Как это обычно и бывает, кровавых исполнителей было не более нескольких тысяч. И снова их ядро составляли фашисты и военная полиция. В своей книге «Фашисты» я уже объяснял, почему нацисты рекрутировались главным образом из национал-радикалов и этатистов. Нацисты давили и извне. Если бы не Гитлер и не могущественный Третий рейх, никакого геноцида в Венгрии бы не было. Но все его исполнители все-таки были венграми. Режим был внутренне готов к этнической чистке, споры шли лишь о способах ее проведения. Радикализированные властные структуры обратились к геноциду в военное время, когда началась фрагментация государственной власти и самого государства. К несчастью, радикалы завоевали контроль над силовыми ведомствами, центрами военной подготовки, транспортом и связью, то есть всеми необходимыми ресурсами для осуществления геноцида. Главными исполнителями стали идеологически мотивированные органические националисты. Чистки стремительно переросли в дикие, погромные депортации, что создавало массу возможностей для личного обогащения. Простые обыватели получили возможность утолить свою алчность, что было легитимировано силами правопорядка, которые в обычных обстоятельствах обязаны стоять на стороне закона.

Румыния

В главе 9 книги «Фашисты» я рассказал об особой роли, которую сыграл в румынском национализме, агрессивном антисемитизме и фашизме «Легион архангела Михаила», самая влиятельная фашистская организация в стране. Правительство военного времени, Румынская православная церковь, военщина, фашисты и многие другие стали соучастниками преступлений — каждый в определенной мере. В зверствах, которые творились на земле Румынии, были повинны сами румыны. Раду Иоанид (Ioanid, 2000: 108–109) считает, что еврейские погромы часто проходили и в 1930-х гг., а когда Румыния вступила в войну на стороне Германии, они стали «национальным проектом». Хилберг пишет, что Румыния стала единственной страной, не считая Германии, которая прошла через все стадии насилия — от бюрократических дефиниций «что такое еврей», через дискриминацию, создание гетто, депортации и массовые убийства (Hilberg, 1978: 485–509). Но даже Румыния не довела еврейский геноцид до уровня тех стран, что были оккупированы Германией или находились под ее прямым контролем.

В 1937–1938 гг. Румыния лишила гражданства четверть евреев — без вмешательства Германии. Затишье длилось до августа 1940 г.: как раз перед тем, как страна вступила в войну, глава государства маршал Антонеску лишил гражданства всех румынских евреев, за исключением тех немногих, кто был гражданином страны до 1914 г. Антонеску был слабым и внутренне противоречивым лидером. Страна граничила с Советским Союзом, откуда исходила главная опасность, и, как многие националисты, Антонеску уверовал, что «жидобольшевики» являются его главным врагом. «Евреи — это главная внутренняя опасность», — утверждал диктатор и стремился устранить эту опасность еще до прихода Гитлера к власти — это был его План А, полицейские депортации (Ancel, 1993: 225). Правительство, которое под флагом «руманизации» вначале проводило политику культурного подавления и экономической дискриминации меньшинств, решило применить значительно более суровые меры к евреям. Стараясь впечатлить немцев (и заставить их прекратить поддерживать запрещенный в стране «Фашистский легион»), Антонеску в 1941 г. неоднократно призывал к этническим чисткам:

Заместитель премьер-министра на заседании кабинета в июне 1941 г. сказал:

Церковные иерархи настойчиво призывали к тому, чтобы христианская Румыния была очищена от большевиков, евреев и «сатанинской крови». Гитлера и Антонеску церковь воспевала в образе «архангелов, ниспосланных Господом на землю», «с крестами, пылающими на груди», сражающимися против «Синагоги Сатаны» (Ancel, 1989). Первые убийства в 1939–1940 гг. совершили наиболее гнусная квазифашистская Национальная христианская лига (LANC) и фашистский легион «Железная гвардия». Во время неудачного путча легиона в январе 1941 г. были убиты 120 бухарестских евреев, 1400 — жестоко избиты и ограблены. Был страшный случай, когда евреев живьем пропустили через автоматическую мясорубку скотобойни.

Иоанид (Ioanid, 1991; 2000: 57–60) назвал эти события «последним погромом царизма», но это не было случайной вспышкой политического экстремизма. Это был фашистский переворот и попытка геноцида румынских евреев. Валериан Трифан возглавил Фашистский союз христианских румынских студентов, молодежное крыло «Железной гвардии». Трифан учился на теологическом факультете, был фашистским и антисемитским пропагандистом. Накануне путча он призвал к решительным действиям в радиообращении: «Даже если евреи укроются в гадючьем гнезде, мы найдем их и там и растопчем». Во время мятежа он повел толпу на еврейский квартал в Бухаресте. Когда путч провалился, его тайно перевезли в Германию в форме офицера СС. Он закончил свои дни как уважаемый гражданин США. Антонеску оказался между двух огней: на него давила и внутренняя оппозиция, и Германия. В том же положении в свое время был и Хорти. И личные взгляды Антонеску, и разгул антисемитизма в Румынии предопределили дальнейшее. Гитлер любил маршала и одному из первых поведал ему тайну «окончательного решения». Антонеску не упустил своего шанса. Румынская армия должна была овладеть Бессарабией и Буковиной, отошедших к Советскому Союзу. Диктатор активно готовился к массовым репрессиям (Ancel, 1993,1994; Butnaru, 1992: 89-133; Ioanid 1990, 1994, 2000). Командующий жандармерией призвал к «очищению территории». Были сформированы элитные карательные войска по образцу немецких айнзацгрупп. Румынские методы «зачистки» не отличались порядком и организацией, немецкие наставники считали их, с одной стороны, спорадическими, с другой стороны — чрезмерными: лилось слишком много крови, слишком много было изнасилований и грабежей. Творить погромы румыны умели хорошо, но государственная политика требовала систематического, упорядоченного убийства. Первая резня, где жертвами стали от 3 до 13 тысяч евреев, случилась в июле 1941 г. в городе Яссы, еще до того, как румынские войска пересекли советскую границу. Антонеску был обеспокоен этой бойней, ее кровавый разгул лишил операцию секретности. Фашистские легионеры были среди провокаторов, призывавших толпу к убийствам, к делу подключились и профессиональные румынские каратели, действовавшие по приказу Верховного командования. Вспомним, что в начальном периоде войны венгерская армия часто препятствовала работе айнзацкоманд, румыны же сводили счеты с евреями с огромным воодушевлением. Итальянский военный корреспондент Малапарте описывает такую сцену:

По Бессарабии и Буковине прокатилась волна массовых убийств после того, как румынская армия захватила обе провинции. Уцелевших евреев перевезли в соседнюю Украину, где с ними покончили эсесовцы. Многие были убиты, грабежи шли безостановочно, уцелело немного богатых евреев, давших выкуп за свою жизнь, что еще раз показывает — румыны не были похожи на немцев, ради презренного злата они были готовы пойти на «идейный компромисс». Но не все были вовлечены в геноцид. Иоанид (Ioanid, 1990) перечисляет имена офицеров, отказавшихся выполнять приказ, рассказывает о солдатах, железнодорожниках и местных крестьянах, проявивших сострадание к несчастным. Но массовые убийства требовали массу исполнителей — половина из 330 тысяч евреев обеих областей была уничтожена к сентябрю. Немцы жаловались, что они не успевают «санировать» такое количество. Депортированные были доставлены назад в «резервацию Транснистрии», часть оккупированной Украины со столицей в Одессе. Туда же привезли и первые партии евреев, депортированных из центра Румынии — Регата. 200 тысяч депортированных, согнанных в огромную резервацию, терпели голод, лишения, смерть. Неизвестно, делалось ли это стихийно, с ведома Антонеску, или в этом и состоял его собственный, четко выработанный План А. Только 50 тысяч евреев уцелели к концу 1943 г. (Ioanid, 2000: 174; Schechtman, 1989).

Начались «дикие» депортации 200 тысяч евреев из Трансильвании, 20 тысяч цыган, представителей враждебных православных сект, как «иннокентьевцы» и украинской интеллигенции. Немцы были обеспокоены: «Похоже, что румыны хотят обезглавить украинскую диаспору и раз и навсегда решить эту проблему в Северной Буковине». Румынам предложили сделку: они возвращают украинцев, взамен немцы отдают в их руки румынских коммунистов. Украинцы ОУН жили в состоянии «постоянного страха». Антонеску заявил: «Мне наплевать, что в глазах истории мы будем выглядеть варварами… Стреляйте из пулеметов, когда надо стрелять». Самое кровавое зверство произошло после взрыва Штаба румынской армии в Одессе (возможно, что дистанционно управляемый заряд был заложен русскими перед отступлением). Антонеску потребовал крови: были расстреляны по 200 «коммунистов» (то есть обычных граждан) за каждого погибшего румынского офицера и по 100 заложников за каждого рядового. Этим дело не закончилось. За три дня было уничтожено 60 тысяч евреев — самая чудовищная гекатомба за всю историю окончательного решения еврейского вопроса. В этом румыны превзошли даже СС. Масштабы уничтожения и его скорость требовали современного оружия — пулеметов или гранат, но румыны сумели обойтись без технических средств. Геноцид превратился в кровавую резню, в которой каждый солдат старался превзойти другого в зверстве. Оправданием этой мясорубки стал все тот же «жидобольшевизм» (Hilberg, 1978: 199–201; Ioanid, 1990: 199–234; 2000: 177–182; Mayer, 1990: 261–263). Теперь это был настоящий геноцид. В дневнике Эмиля Дориана (Dorian, 1982: 163–164) ненависть к «жидобольшевикам» описана практически как психопатическое расстройство. Русских военнопленных называли жидами — евреями:

Убийц было много, но имена их нам неизвестны. Лишь немногие румыны помогали евреям, остальные оставались безучастными. Особой жестокостью отличались фашистские легионеры. В главе 9 книги «Фашисты» я рассказал, что легион формировался из рабочих, а на командных должностях были госслужащие, специалисты, студенты, священники. Фашистские движение развернулось прежде всего там, где румыны жили бок о бок с евреями и с другими чужеродными меньшинствами. Это были нестабильные, приграничные территории страны. Не вполне ясна социально-этническая база геноцида. Инициаторы массовых чисток представляли собой широкий спектр правых националистов, в том числе и членов правительства, которым евреи (особенно из районов, граничащих с СССР), мадьяры и такая новая опасность, как украинские националисты, казались очень серьезной угрозой для Румынии.

Но в 1942 г. Антонеску приостановил геноцид. По примеру Болгарии и Венгрии он разделил евреев на две группы. Евреи из Бессарабии и Буковины (эти территории были румынскими лишь с 1918 по 1940 г., а с началом войны они были отвоеваны у Советов) считались враждебными «жидобольшевиками». Получив шанс на лучшую жизнь, политически активные бессарабские евреи поддержали советскую власть, что тоже вполне понятно. Повторюсь, что лишь немногие из них действительно были коммунистами. В Трансильвании, которую Румыния получила только в 1918 г., евреев обвиняли в сотрудничестве с мадьярами. Действительно, многие местные евреи были торговыми посредниками между румынским крестьянством и состоятельными мадьярами. Если бы в 1918 г. провели плебисцит, евреи выбрали бы венгерскую власть, а не румынскую. Тем не менее венгры были союзниками в войне, и трансильванские евреи представлялись более вестернизированными. Потому-то и считалось, что они не представляют серьезной угрозы. По мнению Антонеску, евреи коренной, королевской территории Румынии (Регат) были вполне цивилизованны и отчасти ассимилированы румынами, кроме того они были очень состоятельными и потому полезными.

Проводя эти этнокультурные разграничения, Антонеску бросал вызов румынским фашистам, стремившимся к расовому очищению нации от всех евреев. Либералы, монархисты, Ватикан оказывали на него давление, а США предлагали примкнуть к антигитлеровской коалиции. Антонеску правильно предположил, что может получить Трансильванию из рук союзников в случае их победы. Первые немецкие поражения на Восточном фронте в сентябре 1942 г. побудили его отказаться от договора с немцами о депортации всех евреев из Бухареста. После разгрома немцев под Сталинградом Антонеску публично объявил о разрыве этого соглашения. Он явно хотел завоевать кредит доверия у союзных держав. «Для Антонеску евреи стали разменной картой в большой политической игре» (Ioanid, 2000: 238–258, 271-283; Ancel, 1993, 1994). Он был менее зависим от Германии, чем Хорти, подчиненный рейху, и более изворотлив, чем его венгерский коллега. Если бы не Сталинград, Антонеску пошел бы и дальше; недаром он сокрушался потом, что ему не удалось очистить страну от всех евреев. Но коренные евреи в исторической Румынии выжили благодаря его геополитической прозорливости. И наконец, в августе 1944 г. Антонеску заключил союз с русскими, правда, слишком поздно, чтобы спасти себя. В следующем году его казнили. Диктатор был виновен в геноциде — он хотел уничтожить всех евреев Румынии.

Болгария

Болгария была единственной страной Оси, которая стойко сопротивлялась «окончательному решению». Мы можем быть благодарны за это и царю Борису, и ведущим политикам страны, и церкви. Но была и масса других факторов, благодаря которым большинство болгарских евреев уцелело (Hilberg, 1978: 474–484; Oren, 1989). Болгарские евреи составляли менее 1 % населения, не имели экономического влияния в этой почти полностью крестьянской стране и практически не вмешивались в политику. Историческим врагом болгарского национализма были не евреи, а турки — смертельная угроза для «цивилизованных европейцев», болгар, греков, русских, армян и даже евреев. «Восточники», такие как местные турки, помаки (исламизированные славяне), цыгане, гагаузы (тюркоязычные христиане), были маргинальными этническими группами. Впрочем, мусульмане составляли 14 % всего населения, и с этой силой приходилось считаться. Органический национализм пошел в наступление после 1934 г. Он был направлен не против евреев, а за институциональную ассимиляцию мусульман, в основном с помощью обязательного школьного образования. При других обстоятельствах войны болгарские турки могли бы стать врагами и жертвами. Так было и 30 лет назад во время Балканских войн, так случилось и после 1945 г., но во Второй мировой Турция оставалась нейтральной.

В Болгарии практически не было и антикоммунистических настроений. Россия помогла болгарам освободиться от турецкого владычества, поэтому болгарские националисты были славянофилами и не собирались ссориться с могучим восточным соседом. Болгария объявила войну Греции, Сербии, Британии, но не Советскому Союзу. Гитлер понимал это и использовал Болгарию как торгового партнера и как транспортный коридор для вермахта через Балканы. Никаких «жидобольшевиков» в Болгарии не наблюдалось, и фюрер должен был с этим смириться. Большинство болгар, не только элиты, были невосприимчивы к этнической и расовой ненависти, захлестнувшей Восточную и Юго-Восточную Европу, поэтому немцы не оказывали на них сильного давления.

И все же Гитлер требовал принять дискриминационные, антиеврейские меры. С ним были солидарны некоторые болгарские националисты, на которых сильно влияла русская белая эмиграция, итальянские фашисты и болгарские нацисты (те, которые получили образование в Германии). Болгарское правительство разбилось на ряд фракций, после того как праворадикалы просочились в Департамент по делам евреев — этот орган был создан по настоянию немцев. Вскоре был найден компромисс. Гитлер подарил Болгарии Фракию и Македонию, отвоеванные у Греции. 11 тысяч евреев, проживавших в этих провинциях, рассматривались болгарами как чужаки; эти несчастные и стали козлом отпущения, когда их передали нацистам в обмен на независимость Болгарии и неприкосновенность болгарских евреев. Когда у немцев и болгарских правых разгулялся аппетит, правительство согласилось депортировать еще 9 тысяч евреев, но местные власти, поддержанные многотысячными демонстрациями, сорвали этот план. Немцы так и не осмелились послать войска на подавление народных выступлений. Оставшиеся болгарские евреи подверглись дискриминации, но они уцелели. Как и в Польше, стратегические замыслы вермахта помешали местным националистам довести до конца антиеврейские чистки. В Болгарии у немцев были уязвимые позиции. Поэтому болгар миновала чаша сия — они не стали пособниками геноцида.

Правительства трех юго-восточных стран Оси делили евреев на различные, более или менее полезные категории.

Тем не менее они гораздо дальше ушли по пути геноцида, чем предполагали вначале. Страхуя свои геополитические риски, зависящие от исхода войны, они соглашались или не соглашались с тем, в каких масштабах должно было идти уничтожение евреев. Независимо от степени расового или религиозного антисемитизма, по общему убеждению, евреи несли в себе политическую угрозу органическому государству единой нации. Коренные евреи, проживавшие на исторической территории страны, не считались чуждыми, антипатриотическими или коммунистическими элементами в отличие от тех, кто находился на угрожаемых приграничных территориях. За исключением болгар восточноевропейские правители стремились очистить свою нацию от евреев. Евреев уничтожали, но до определенной черты. На некоторых примерах мы убедились, как легко было перешагнуть эту черту в странах, зараженных радикальным национализмом, в особенности если речь шла об угрозе территориальной целостности. Впрочем, этих примеров у нас не так уж и много.

Италия

Из всех стран Оси Италия была единственным независимым союзником Германии. Во всяком случае, до ноября 1943 г., когда Муссолини был вначале свергнут, а потом восстановлен в своих полномочиях уже как послушная марионетка Гитлера. До этого переломного момента все кровопролития были на совести итальянского режима, позже они могли осуществляться и под давлением Германии. Как показано в главе 4 книги «Фашисты», итальянский фашизм, проводя репрессии, старался избегать массовых убийств. Италофашисты не были пропитаны духом расизма и антисемитизма. В понятие «раса» они вкладывали, скорее, культурологический, чем биологический смысл. Создание итальянской нации, говорил Муссолини, — это акт добровольного единения различных групп. Все нации, утверждал дуче, имеют биологические различия. Еврейский вопрос был ему не слишком интересен. Граф Чиано, министр иностранных дел Италии, оставил в своем дневнике такое признание: «Евреев немного, и вреда от них нет, за редкими исключениями». Призрак «жидобольшевизма» не тревожил Италию. Вероятно, не более 10 % евреев были членами коммунистической партии. Однако начиная с 1934 г. Муссолини по оппортунистическим соображениям начал потворствовать проявлениям антисемитизма, а начиная с 1936 г. после совместной с немцами интервенции в республиканскую Испанию, Италия оказалась под сильным влиянием нацистской Германии (Michaelis, 1995). Лишь в Африке итальянские фашисты развернули кровавые этнические чистки, которые возвращают нас к колониальным временам, описанным в главе 4. Италия очень поздно, лишь в конце XIX столетия приобрела колонии в Северной Африке и восприняла общеевропейскую идеологию по отношению к порабощенным народам: только белые являются гражданами на новых землях. Фашистские идеологи, такие как Энрико Коррадини, призывали к колонизации заморских владений во благо процветания белой расы. Политика переселения требовала очищения африканских территорий от местного населения. Войны в Ливии и Эфиопии сопровождались массовыми убийствами. В 1928–1932 гг. при подавлении национального сопротивления в Ливии была уничтожена четверть населения Киренаики — 225 тысяч человек. Но даже это побледнело на фоне того, что итальянцы творили в Эфиопии. В 19361938 гг. погибло больше эфиопов, чем в Италии было евреев. Итальянский антисемитизм выражался лишь в том, что итальянские евреи были ущемлены в правах на образование.

Анджело Дель Бока (Del Воса, 1969) выделяет три типа насильственных акций в Эфиопии, которые я распределяю по категориям, указанным в таблице 1.1. Вначале это была «безжалостная война» с применением иприта и других отравляющих газов, запрещенных Женевской конвенцией. Газы распылялись с самолетов, убивая все живое или калеча людей на всю жизнь. Один американский журналист оценивает число жертв в 250 тысяч человек убитыми или получившими увечья. Очевидцы рассказывают о «бессчетных трупах людей и животных», разбросанных по равнине, о «тысячах тел в разных стадиях разложения».

Последствия геноцида были долгими. Итальянский врач, служивший в 1941 г. в британских войсках, рассказал мне, что в Эфиопии он видел множество людей с ногами, изъеденными ипритом до костей. Это произошло с ними после того, как они прошли через зараженную территорию. Горчичный газ — это игрушка по сравнению с термитными и атомными бомбами Второй мировой войны, но надо помнить, что это было первым беспощадным уничтожением отсталого и немногочисленного народа. Цель была очевидной — освободить территорию для миллиона будущих итальянских переселенцев. Эту операцию нельзя сравнить с «окончательным решением», скорее, это было похоже (в меньших масштабах) на массовое уничтожение поляков нацистами.

Во-вторых, после победы итальянская оккупационная администрация прибегла к «показательному подавлению», перешедшему в политицид. Муссолини послал краткую телеграмму генералу Родольфо Грациани: «Все пленные мятежники должны быть расстреляны». Грациани, прославившийся зверствами в Ливии, дал ответ: «Дуче получит Эфиопию, как ему захочется — с эфиопами или без». Своим соратникам Грациани телеграфировал: «Мы должны довести нашу работу до полного уничтожения противника». Сдавшихся в плен эфиопских солдат расстреливали тысячами. Многие мирные жители в повстанческих районах разделили их судьбу. В Аддис-Абебе отряды чернорубашечников устроили «охоту на мавров». Они поливали бензином улицы, поджигали, а бегущих в панике людей забрасывали ручными гранатами. Немногочисленная эфиопская интеллигенция была ликвидирована: не менее трех тысяч погибли в Аддис-Абебе, около тысячи коптских священников были уничтожены по всей стране. Через какое-то время более умеренный граф Ди Аоста сменил Грациани, но было уже поздно. С того момента Италия начала устанавливать свою гегемонию с помощью разветвленного репрессивного аппарата. И это снова перекликается с нацистским режимом в Польше и в других странах Восточной Европы. Итальянский случай нельзя назвать тотальным геноцидом. Это было строго дозированное массовое убийство для заселения обезлюженных территорий, и это был политицид, лишивший эфиопов политических вождей сопротивления.

В-третьих, после того, как репрессии пошли на спад, колониальная политика фашистов стала опираться на расовую сегрегацию. Было запрещено сожительство с туземными женщинами. Как писал один журналист, «чтобы сохранить расовую чистоту белых в Восточной Африке, был востребован расизм как главная доктрина фашистской колониальной политики» (Del Воса, 1969). Но идея фашизма пришла в столкновение с умонастроениями и темпераментом обычных итальянцев. Итальянские солдаты и поселенцы не были расистами и ни в грош не ставили официальную политику властей. Итальянский характер, — говорили они, — это дружелюбие, великодушие и любвеобильность. Итальянцы вступали в интимные связи с эфиопскими женщинами по обоюдному согласию или за деньги, но никогда не прибегали к насилию. Нацистским геноцидом здесь и не пахло. В Ливии Муссолини даже прикинулся на время защитником исламской цивилизации. Это был традиционный колониализм. В середине 1930-х гг. лишь Италия и Япония создавали поселенческие колонии на завоеванных территориях. В худших случаях японская колониальная политика в жестокости ничем не уступала итальянской, с той лишь разницей, что после победы японцы практиковали самые жесткие формы принудительной ассимиляции, культурного подавления, не исключая в крайних случаях и массовых убийств. Если говорить о европейском колониализме, то лишь в Южной Африке он вылился в полную расовую сегрегацию, которая никогда не была избыточно кровавой. Колониальные чистки и массовые убийства, проведенные Италией в середине XX столетия, своей жестокостью обязаны идеологии фашизма.

В свою очередь, итальянский колониализм подтолкнул традиционный фашизм в сторону нацизма. И этот фактор, и твердая решимость Муссолини идти с Гитлером до конца генерировали антиеврейские законы от 1938 г. В этом вопросе Германия не оказала на Италию никакого давления (Preti, 1974). Муссолини все чаще и чаще обращал свой гнев на евреев, призывал фашиствующих студентов и журналистов разворачивать антисемитские кампании. Во всем мире лишь немцы поддержали Муссолини в его эфиопской авантюре, подтолкнув дуче к бесповоротному принятию нацистской идеологии. Евреи громче всех призывали Лигу Наций применить санкции к Италии — они знали, чего им надо бояться. Муссолини и раньше считал, что «международное еврейство» ненавидит его режим, но предпочитал не провоцировать своих противников. Теперь, когда евреи открыто бросили ему перчатку, Муссолини не оставалось ничего другого, кроме как объявить их врагами итальянской нации. Итальянский диктатор ожесточался все больше, по мере того как радикализировался его режим. Он опасался, что фашизм как политическая система начнет стагнировать (это действительно происходило после его прихода к власти), поэтому он требовал «прогрессивной тоталитаризации» движения. Итальянская радикализация не была столь бескомпромиссной, как германо-нацистская, описанная нами в главе 7, но двигалась она в том же направлении. Антисемитские законы не были популярны в Италии, за исключением Триеста (Szajder, 1995). Там было больше евреев (но не более 4 % от общего населения), и антисемитизм, как и обычно, стал своеобразной прокладкой между другими этнонациональными конфликтами — в этом случае между итальянцами, немцами и словенцами. Еврейские космополиты Триеста расценивались всеми как союзники иностранных врагов. За пределами Триеста уличные беспорядки, устраиваемые фашистами, лишь изредка затрагивали еврейское население. В докладах СС указывалось, что итальянцы и итальянские власти выступали против депортаций. Некоторые итальянцы боролись против геноцида в оккупированных Франции, Хорватии и Греции.

Ожесточенная партизанская война против итальянских оккупантов в хорватской Далмации подавлялась массовыми расстрелами заложников и жесткими бомбардировками населенных пунктов (Tomasic, 1946: 113). Но как считает Джонатан Стейнберг, «итальянские солдаты несли в себе иные моральные устои», чем солдаты вермахта. Итальянский фашизм вырос из традиционного монархизма и национализма. Итальянского фашиста нельзя было поставить на одну доску с офицером СС, растоптавшим консервативные традиции немецкой армии. Поэтому евреи, сербы и греки гораздо меньше пострадали от рук итальянцев (Mazower, 1993: 150–155; Steinberg, 1990: 206–227).

В ноябре 1943 г. на севере Италии была провозглашена Республика Сало, или Итальянская социальная республика. Созданное Республиканской фашистской партией, новое псевдогосударство объявило себя левым и антикапиталистическим. Поскольку немцы опасались, что такая «левизна» отрицательно скажется на военном производстве, они направили радикализм левых в русло все того же антисемитизма. Примерно так же была переформатирована идеология немецких СА в 1930-е гг. (это мы обсуждали в главе 7). Парамилитарные отряды Сало устроили кровавую баню и евреям, и всем заподозренным в связях с партизанами. Большинство карабинеров и призывников отнеслись к этим погромам без энтузиазма. Самые рьяные головорезы, примерно 2 тысячи человек, освободили эсесовцев от неблагодарной задачи последних еврейских депортаций. Некоторые радикалы были просто солдатами удачи, другие африканскими чернорубашечниками, членами Добровольной милиции национальной безопасности (MSVN), парамилитарными полицейскими формированиями. Ветераны фашизма узрели врага в чуждом народе — это было последствием африканских войн и собственных нацистских убеждений. Снова появилось на свет старое пугало «жидобольшевизма». Сьюзан Дзукотти называет их «фанатичными фашистами… озлобленными изуверами, которым нечего было терять и некуда было идти… идеалистами, приспособленцами, садистами, уголовным отребьем, авантюристами, недозрелыми юнцами» (Zucotti, 1987: 148–154; Bernardini, 1989; Fargion, 1989; Hilberg, 1978: 421–432; Ledeen, 1989). Такой набор эпитетов звучит не очень убедительно, и социальный генезис этих военных преступников остается туманным. Многие из них были судимы после войны, архивные дела ждут своих исследователей. Ясно одно: и в Африке, и в Италии настоящие фашисты пролили больше крови, чем обычные итальянцы.