Темная сторона демократии: Объяснение этнических чисток

В геноциде 1994 г. мы можем выделить шесть уровней исполнителей.

1. Клан «Малого дома» MRND, захвативший власть в апреле 1994 г.

2. Другие политические партии хуту, вошедшие в правительство после переворота.

3. Чиновники, офицеры армии и полиции.

4. Местные элиты хуту.

5. Парамилитарные формирования хуту.

6. Обычные хуту.

К первым пяти уровням мы относим партийно-государственную бюрократическую машину с ее радикальной идеологией, экономическим непотизмом, национализированной экономикой, социальными и общественными фондами. Экономическая, политическая, военная и идеологическая сила государства обеспечила мобилизацию шестого уровня исполнителей (обычные хуту) в процессе геноцида. В этой главе мы расскажем о том, как шла эта мобилизация. Части вины за преступления может быть возложена на великие державы, в частности Францию (союзницу режима хуту) и США, наложившие вето на использование войск ООН. Генерал Ромео Даллер, командующий небольшим контингентом войск ООН в Руанде, попросил подкреплений, как только начались первые убийства. Он утверждал, что ему нужно еще 5 с половиной тысяч солдат, чтобы предотвратить геноцид. Пентагон согласился с его оценкой, но положительного ответа от ООН не воспоследовало, поскольку постоянные члены Совета безопасности под давлением США отказались предоставить миротворческие войска и нужное финансирование. Все это открыто сказано в докладе Международной группы видных деятелей Организации африканского единства (ОАЕ) и, еще жестче, в книге Линды Мелверн (Melvern, 2000: гл. 14). Исследовательница считает, что великие державы знали, что происходит, но воздержались от вмешательства. Более сдержанную оценку дает ОАЕ, указывая на безразличие Запада к делам Африки и на атмосферу благодушия и морализаторства, сложившуюся в ООН. Геноцид там считался немыслимым: «У них не укладывалось в голове, что такое может случиться» (OAU, 2000: 7.13, 9.1). Ошибки, наивность и даже равнодушие состава преступления все же не имеют. Настоящими преступниками были хуту. Главными источниками информации по геноциду служат отчеты Африканской комиссии по правам человека, Хьюман Райте Вотч, и Организации африканского единства. Огромную ценность представляет сборник Скотта Штрауса (Straus, 2004), где представлены беседы с 210 участниками геноцида и дан подробный анализ событий. Наконец, важным источником служат материалы Международного трибунала по Руанде, прошедшего в Аруше (Танзания), доступные на веб-сайте UN ICTR. Полная стенограмма процесса не находится в публичном доступе (в отличие от Трибунала по бывшей Югославии — интернет-ресурсы Европы явно больше, чем у Африки). Тем не менее доступные исследователю обвинительные заключения очень детальны, их дополняют регулярные обзоры, печатавшиеся в журналах Ubutabera, Tribunal Updates и Hirondelle (все доступны online). О судах под юрисдикцией Руанды известно немного, хотя некоторые сведения можно почерпнуть из журнала Le Verdict. В совокупности в Руанде было задержано по подозрению в геноциде 80 тысяч человек (Штраус сделал выборку по фигурантам, признавшим свою вину). Руандийские суды пока успели рассмотреть лишь 7 тысяч дел. Правительство планирует провести коллективные народные суды, так называемые gacaca (дословно — «суд на лужайке»). Процесс на национальном уровне должен был начаться в 2003 г., но его все время откладывают.

«МАЛЫЙ ДОМ» СОВЕРШАЕТ ПЕРЕВОРОТ

Вечером 6 апреля 1994 г. две ракеты SAM-16 класса «земля — воздух» поразили самолет, на борту которого находились президенты Руанды и Бурунди, возвращавшиеся из Аруши. В момент трагедии лайнер заходил на посадку в аэропорту Кигали, столице Руанды. Все находившиеся на борту погибли. Убийцы установлены не были. По общему предположению, это были экстремисты из армии Руанды, недовольные мирными соглашениями. Эту версию оспаривают многие. На вооружении армии Руанды не стоят ракеты SAM-16, но армия Уганды их имеет. На борту самолета находились и крупные деятели радикального крыла. После их гибели некоторые руандийские радикалы запросили убежища во французском посольстве — они были уверены, что тутси начали государственный переворот. В 2000 г. в прессе появились признания офицеров РПФ в том, что теракт совершили они. 9 марта 2004 г. французская газета Le Monde сообщила, что расследование по делу о сбитом самолете завершено и выявлен главный заказчик — Поль Кагаме, глава РПФ и нынешний президент Руанды. Заключение основывалось на информации от перебежчиков из РПФ. Французское правительство не подтвердило официально эту информацию, которую тут же опровергли президент Кагаме и его правительство.

Последовательность событий, произошедших 6-12 апреля, указывает на то, что покушение на президентов вряд ли было замыслом радикалов хуту. Зато они сумели воспользоваться неожиданным шансом, который им подарил кто-то другой. Новость о теракте объявили в 9 утра 6 апреля. Столица оцепенела, все были в замешательстве. Первые убийства оппозиционных хуту и лидеров тутси начались только через 10 часов[96]. Такая долгая пауза указывает на то, что военного заговора и плана геноцида, вероятнее всего, не было. Один из путчистов майор Нтабакузе бронил фразу: «Они его убили (Хабиариману), но многие из них сами лягут в могилу как подстилка под его гроб» (www.hirondelle.org, 18 февр. 2003). Массовые убийства по всей стране начались не ранее 12 апреля. Но даже если радикалы и не были замешаны в покушении, они сразу сообразили, что судьба подбросила счастливый шанс, действовать надо быстро, если они хотят укрепить свои позиции. Шаткий режим теперь был обезглавлен, не стало человека, который хоть в какой-то степени примирял «ястребов» и «голубей» расколотой пополам партии. По конституции власть могла перейти к премьер-министру, человеку умеренных взглядов, и Национальной ассамблее, которые бы встали заслоном на пути радикалов. Но раскол был везде, включая армию и правительство. В столице возник вакуум власти. Этим воспользовался полковник Теонесте Багосора. Он родился в 1941 г. в Гисеньи, как и покойный президент, в семье состоятельного преподавателя с хорошими связями. Теонесте с наилучшей стороны проявил себя на военной службе и быстро возвысился благодаря связям отца. Как и его брат, банкир, он быстро стал своим человеком в «Малом доме», доверенным лицом президентской семьи. Он был крайне недоволен исходом мирных переговоров в Аруше. Не дожидаясь их завершения, Багосора вернулся в Руанду, чтобы «приготовиться к апокалипсису». Он открыто заявлял, что если соглашения будут выполнены, то в ответ придется уничтожить всех тутси. Есть предположения, что именно он в 1993 г. составил план использования войск гражданской самообороны для ликвидации тутси. В феврале 1993 г. он тайно вооружил сторонников MNRD в Гисеньи. Тогда его крайне радикальные взгляды вызвали неудовольствие его коллег, и ему было отказано в желанном посту начальника Генерального штаба. Взамен ему предложили должность начальника аппарата Министерства обороны. Сейчас его судебное дело рассматривается в Аруше, но крайне медленно, с постоянными проволочками.

Выступая в качестве свидетеля на Трибунале ООН 20 января 2003 г., генерал Ромео Даллер, канадец, командовавший миротворцами ООН в Руанде во время геноцида, сказал: «Реальная власть была у Багосоры. Он оттеснил даже высших по званию». Даллер называет полковника экстремистом, противником Арушских соглашений, человеком, который сделал все, чтобы сокрушить власть тутси. В горячке событий, сообщает Даллер, Багосора сохранял спокойствие и невозмутимость. «Казалось, что для него все развивается по плану», или «он был спокоен, как будто жил на другой планете». Даллер добавляет: «Целью плана было уничтожение оппозиции». Иными словами, это был политицид (я часто пользуюсь этим термином в моей книге). Канадский миротворец недоумевает — трудно представить себе, чтобы кто-то мог пожелать подобное. «Невозможно и помыслить, что план холокоста целого народа действительно был разработан». Даллер пишет про «лишнюю» кровь, пролитую уже после того, как были достигнуты «политические цели» переворота (www.hirondelle.org).

Багосора был потрясен убийством президента. Но это не помешало ему блокировать резиденцию премьер-министра и перекрыть доступ правительства к СМИ. Той же ночью и на следующее утро полковник встретился в столице с высшими офицерами, он пытался убедить их присоединиться к заговору. Те отказались, и ранним утром началась перестрелка между службой охраны президента, подчинявшейся Багосоре, и отрядами армии и полиции. Шесть старших офицеров поддержали Багосору (один из них сейчас является префектом Кигали). Это были доверенные люди «Малого дома», командиры полуторатысячного корпуса президентской охраны, трех элитных армейских батальонов по 1000 человек в каждом, 2000 боевиков MNRD, полиция префектуры и начальники транспортной службы. Эти силы не подчинялись Министерству обороны и, собранные в один кулак, перевешивали все армейские войска, сосредоточенные в столице. Начальник Генерального штаба армии и глава национальной полиции обратились к миротворцам ООН с просьбой о помощи, но получили отказ. На следующий день после переворота Руандийский патриотический фронт нарушил Арушские договоренности и возобновил наступление. Почва из-под ног умеренных хуту была окончательно выбита.

К полудню 7 апреля Багосора сломил сопротивление умеренных офицеров в Кигали. Генерал войск ООН Даллер поясняет: «Они не могли объединиться, потому что в каждой части, в каждом подразделении были агенты радикалов… никто не хотел рисковать своей жизнью и своими семьями. В первые дни переворота экстремисты не получили единодушного отпора, на это не было ни сил, ни желания» (OAU, 2000: 14.13). Во время суда над Багосорой свидетелем выступил майор Джабо, отказавшийся убивать тутси. Багосора тогда плюнул ему в лицо и отправил на фронт поближе к смерти (www.hirondelle.org, 20 апр. 2004).

Боевики достали из тайников оружие, выставили блокпосты и расстреливали всех подозрительных. По иронии судьбы на таком блокпосту погибли родственники столичного префекта. Они были хуту, но внешне выглядели, как тутси, что и решило их судьбу. К вечеру 7 апреля премьер-министр, политики и государственные служащие умеренных взглядов, бизнесмены, связанные с оппозицией, были уничтожены. Всем инакомыслящим вначале заткнули рот, а потом на всякий случай убили. Молчание их не спасло. К середине мая 26 из 33 лидеров PSD (Социал-демократической партии) были казнены — вместе с ними погиб и классовый анализ проблем Руанды. Политицид проторил дорогу геноциду.

8 апреля Багосора отказался от плана создания военной хунты. В течение трех дней путчисты сформировали гражданское правительство. В кабинет вошли 12 радикалов от MNRD, включая трех заговорщиков из «Малого дома», 8 радикалов хуту из других партий, в основном южан, — это была попытка расширить социальную базу режима в регионе, где главенствовала оппозиция. Фродуард Карамира, глава MRD (Демократическое республиканское движение), был ключевой фигурой среди союзников радикальных хуту. 8 апреля он обратился по радио ко всем радикалам, к каким бы партиям они ни принадлежали, объединиться и поддержать режим. 12 апреля он же призвал уничтожить всех тутси (в 1999 г. по приговору суда Карамира был казнен). Серым кардиналом кабинета был Каремера, бессменный министр и член «Малого дома», ключевая фигура в обеспечении взаимодействии MNRD и Интерахамве в начале 1990-х. Теперь в качестве министра внутренних дел он имел полномочия назначать и смещать префектов — важнейший административный ресурс. Как вице-председатель MNRD, он входил в тройку высших руководителей Интерахамве, члены этого движения и стали главными организаторами геноцида.

Совладать с сопротивлением армии удалось не сразу. Старшие армейские офицеры встретились с членами правительства 16 апреля. Военные требовали прекращения массовых убийств. Они утверждали, что это разлагает моральный облик солдат, ослабляет армию и в конечном счете ведет к поражению. На следующий день начальник штаба армии был смещен, недовольные офицеры армии и полиции были запуганы, арестованы или переведены во фронтовые части. На их место поставили более надежных. Рядовые солдаты просто выполняли приказы, некоторые делали это с явным удовольствием (African Rights, 1994: 132–149; Des Forges, 1999: 104–109, 187–195, 268–269, 434–446, 462, 500; Melvern, 2000: гл. 12; Ubutabera, 29 сент. 1998).

Многие аналитики указывают на сплоченность преступного режима Руанды (напр., Braeckman, 1994; Chrétien et al., 1995:379; Reyntjens, 1995). У них есть резон. Ведь Руанда была «Швейцарией Африки», ухоженная, упорядоченная страна с необычайно эффективным для Африки общественным управлением. Вертикаль власти связывала в один организм правительство, 11 региональных префектов и субпрефектов, 145 мэров, их советников, полицейские силы каждого округа. В маленькой, густо заселенной стране, с хорошими дорогами был обеспечен достаточно эффективный административный контроль, действовавший также через институции гражданского общества — церкви, сельские кооперативы, торговые и кредитные товарищества, негосударственные организации. Сейчас эта страна была расколота сверху донизу на партийные фракции и группы, поэтому и геноцид нельзя считать государственным геноцидом в строгом смысле этого слова. Партийные и административные должности взаимодополняли друг друга, ответственный руководитель имел очень высокий социальный статус в своей среде. Государство не было вполне отделено от общества в этой некогда единой, а теперь разобщенной стране. Радикалы начали кадровую революцию. Три из 11 префектов лишились постов, 2 из них были казнены. Несколько десятков субпрефектов и мэров тоже были отправлены в отставку (Des Forges, 1999: 264–265).

Колеблющихся устрашили ходившие из рук в руки списки с перечнем неблагонадежных лиц. А вдруг в этом списке есть и моя фамилия? Путаницы было много, порой убивали не тех, кого было нужно. Томас Камилинди, оппозиционный журналист, уже стоял под прицелами винтовок, когда проходивший мимо знакомый майор хуту вскрикнул: «Томас? Ты что?» Тот ответил: «Они меня хотят прикончить». Майор (Томас его так и не узнал) остановил расстрел. Журналисту повезло, везло ему и в дальнейшем — он сумел выжить (Gourevitch, 1998: 122). Вскоре самые несговорчивые офицеры и полицейские были вынуждены сотрудничать с режимом — на карту была поставлена их карьера и жизнь. Новой власти должны были подчиниться все: от местного жандарма до дворника. Штраус (Straus, 2004) указывает, что убийства начались 7 апреля, они перерастали в массовые убийства медленно или быстро, но захлестнули всю страну за три недели. Префектуры, которые традиционно поддерживали покойного президента, стали первыми, где был развязан геноцид. Это были Гисеньи, Рухенгери и столица. Юг страны плелся в хвосте. Штраус установил прямую зависимость между влиянием местных отделений MNRD и CDR и размахом геноцида. Массовые убийства прежде всего начались в более богатых провинциях страны, там, где у государственной партии было много сторонников и клиентел. Другие социоэкономические и демографические переменные (включая удельный вес этнических групп в каждом регионе) не имеют корреляции со скоростью распространения геноцида.

Локально исход противостояния зависел от грубой силы. Пара винтовок, дюжина гранат и разъяренная толпа человек в 50, вооруженная мачете и другими орудиями крестьянского труда решали все. В регионах под властью радикальных MNRD и CDR местные руководители и примкнувшая к ним радикальная элита начали систематические убийства почти не оказывавших сопротивления тутси. Там, где не было такого единодушия, чиновники и элиты соблюдали нейтралитет, выжидая, какая социально-этническая группировка возьмет верх. Бывало, что некоторых тутси убивали, а других брали под защиту.

Если вооруженные радикалы решительно вступали в бой и если им помогали боевики, прибывшие из соседних районов, исход был предрешен. В районах, где оппозиция была сильна, события развивались не так стремительно. Убийств было немного до тех пор, пока там не появлялось подкрепление. Получив поддержку от соседей, радикалы хуту громили оппозиционеров и приводили к послушанию умеренных. Новый порядок устанавливали парамилитарные отряды, иногда в этом участвовала и армия. Местная полиция и жандармерия либо уклонялись от вмешательства, либо открыто выступали против геноцида. Разберем эту ситуацию на нескольких примерах.

В провинции Гисеньи, вотчине MNRD, радикалы сразу же заявили о себе. Префект и командующий местного гарнизона были членами «Малого дома», уроженцами провинции. Боевики Интерахсыве прошли школу насилия еще в начале 1990-х. Внятные и четкие приказы убить всех тутси и оппозицию хуту исходили от высших руководителей MNRD. Им беспрекословно повиновались. Секретарем местного отделения Интерахамве был Омар Серушаго, местный уроженец, 1957 г. р. Его отец был другом Хабиариманы, что дало право сыну обратиться к родственникам покойного президента и попросить прислать надежных людей на блокпосты. На судебном процессе в Аруше Серушаго признался, что получил прямой приказ от местного MNRD начать уничтожение тутси утром 7 апреля. Это едва ли не главное свидетельство того, что геноцид начался, как только власть оказалась в руках у «Малого дома». Серушаго сотрудничал со следствием, проявил раскаяние и был приговорен всего к 15 годам (Des Forges, 1999: 199; ICTR-98-39; Ubutabera, 12 окт. 1998, 16 февр. 1999).

Префектом в Кибуйе был Клемент Кайишема. Он родился в 1954 г. в крестьянской семье. Его мать была неграмотной, но отец, образованный человек, работал учителем в местной школе. Кайишема закончил колледж, начал служить клерком в местном суде, но потом выиграл грант и получил медицинское образование в национальном университете. Он стал врачом и заведующим местной больницей. Став большим человеком в местном масштабе, он активно занялся работой в тогда умеренной Центристской демократической партии (PDS). Когда радикальное крыло хуту завоевало в партии большинство, Кайишема был назначен префектом. Свидетели называли его фанатиком и палачом, сам же ответчик утверждал, что, напротив, был смущен и напуган вспышкой насилия в Кибуйе в 1992–1993 гг., когда фракционная грызня между партиями выплеснулась на улицы, пролилась кровь и погибли многие тутси. РПФ занял ключевые позиции в префектуре, что привело к массовым убийствам. Кайишема рассказал, что вся деятельность префектуры была парализована, что не хватало таких элементарных вещей, как бензин, что зарплаты сотрудников были заморожены. Он понял, что радикальные меры необходимы, что если РПФ уступит власть, с его карьерой будет покончено. 11 апреля его вместе с пятью другими префектами вызвали в Кигали для получения инструкций. В столице от них потребовали активных действий. Сам префект утверждал, что не соглашался на резню, пока его не припугнули. Кроме того, было убито несколько жандармов. «Мы стали заложниками ситуации, справиться с ней было не в наших силах». В то же время свидетели показали, что 12 апреля он обратился к добровольцам: «Тутси — это грязь, ее надо убрать». Канадской сестре милосердия он объяснил, что уничтоженные тутси были «предателями». 15 апреля взбунтовавшиеся жандармы и их начальник были отправлены на фронт. Тутси отступали к холмам Бисесеро, их преследовали по пятам, в резне погибло не менее 10 тысяч человек. Нападением руководил сам Кайишема, он же приказал отконвоировать задержанных тутси на футбольный стадион в Кибуйе. 18 апреля всех задержанных прикончили. Суд признал Кайишему виновным в геноциде и приговорил к пожизненному заключению. Кайишема был втянут в геноцид, дорожа карьерой. То, что требовало от него начальство, он исполнил руками своих подчиненных (ICTR-95-1-T; Ubutabera, 14 сент., 28 нояб. 1998).

В его юрисдикции была община Мабанза. Ее мэр Игнас Багилишема был оправдан по всем статьям обвинения (ICTR-95-1A). В 1994 г. в общине уже кипели этнические страсти. Багилишема был чиновником достаточно умеренных взглядов, бессменным мэром общины, где проживало много тутси (порядка 30 % всего населения). Наступление РПФ усилило позиции радикальной фракции MDR. Местный партийный босс Лорен Семанза стал заместителем мэра. С 1992 г. Семанза пытался выбить из-под мэра кресло, а в 1994 г., рассказывает свидетель, пользовался большим влиянием, чем его начальник. Багилишема принял обычные меры обороны военного времени, в частности он направил Кайишеме список подозреваемых в хранении оружия (в основном это были тутси). В начале 1994 г. он начал военную подготовку бойцов Интерахамве и восстановил блокпосты, демонтированные после Арушских соглашений. И все же он с помощью 8 жандармов, находящихся в его подчинении, старался примирить враждующие стороны и не допустить кровавых столкновений. Убийство президента вызвали вспышку ярости у местных хуту, первая кровь пролилась уже 9 апреля. Багилишема призвал к спокойствию и создал совместные с тутси патрули для поддержания порядка. Но что могли сделать восемь его жандармов против его заместителя Семанзы вместе с боевиками из Интерахамве? Тутси укрылись в общественном здании, и Багилишема выставил им охрану (хотя многие свидетели это оспаривают), а также выдал поддельные документы, чтобы облегчить им спасение. Но 13 апреля в городе появились люди, называвшие себя Абакига — то ли беженцы из прифронтовых районов, то ли боевики хуту из центральных областей[97]. Это были сильно истощенные молодые люди в жалкой экипировке (у некоторых были мачете, у других копья и дубинки, их «униформа» состояла из банановых листьев). Их было, по разным оценкам, от ста до тысячи, и они жаждали крови тутси. Узнав о приближении отряда, Багилишема попросил тутси перебраться в Кибуйе, где жандармы могли бы их защитить. После того как большинство тутси бежали из города, в нем появилась Абакига. Оборванцы начали угрожать мэру и блюстителям порядка. С дозволения Семанзы они убили оставшихся тутси и разграбили их дома. В конце апреля Абакига продолжила свой путь в поисках новых убийств и грабежей. Багилишема продержался на посту мэра до конца июня и потом уехал за границу. Он не проявил исключительной храбрости, но суд счел, что он сделал все от него зависящее. Этого человека просто смяли как снизу, так и сверху. Гораздо медленнее события разворачивались на юге, где было много людей с умеренными взглядами.

В провинции Бутаре был только один префект тутси. Он сопротивлялся геноциду до последнего, создавая совместные патрули из хуту и тутси. 18 апреля его убили. На его место пришел Сильвейн Нсабимана, хуту, агроном, член тогда еще умеренной PSD. Друзья по партии уговорили его занять этот пост и поддержать тем самым позиции партии. Новый префект был втянут в кровопролития против своей воли. В конце мая он набрался мужества и защитил нескольких тутси от произвола и солдат, и боевиков. Префект обратился к премьер-министру Жану Альфонсу Камбанде за помощью, но не получил ничего. С либерального градоначальника не спускал глаз Нтезириайо, шеф военной полиции в провинции Бутаре, полковник, непосредственно подчиненный Министерству внутренних дел, тесно связанный с MNRD. Военный занимал номер в местной гостинице, в ней же расположился отряд Интерахамве, занимавшийся убийствами и изнасилованиями. 16 июня полковник занял место ненадежного Нсабиманы и стал префектом. Но главными козырями радикалов в Бутаре были две самые видные фигуры в правительстве, оба уроженцы этой провинции. Президент Теодор Синдикубвабо был врачом-педиатром, бывшим министром здравоохранения и депутатом от MRND. После геноцида он укрылся в Конго. Премьер Камбанда, инженер, работал в национальном банке, был лидером радикальных хуту в Бутаре. На процессе в Аруше Камбанда признал себя виновным в геноциде и был приговорен к пожизненному заключению (ICTR-97-23). Он заявил, что правительство не вынашивало планов геноцида, но когда он начался, регулярно встречалось для подведения «промежуточных» итогов. Кабинет организовывал раздачу оружия, строительство блокпостов и инспекционные визиты в те провинции, где убийство тутси шло недостаточными темпами. Камбанда лично посетил пять таких провинций.

12 апреля президент и премьер обратились к мэрам, собравшимся в Бутаре. Выступление президента было осторожно-уклончивым: «Кое-кто из вас сидит сложа руки… Некоторые считают, что это не их дело, — этих людей надо выявлять и избавляться от них… Кто-то должен об этом позаботиться и сделать это побыстрее». Но есть и другие, «верные сыны своей страны, которые делают дело, как надо».

«Дело» означало убийство. Тех, кто не убивал, убирали. Общиной Ньякизу в Бутаре управляла умеренная фракция MRND, но в 1992 г. она вошла в конфликт с радикальной фракцией MDR, во главе которой был Ладислас Нтаганзва. Он родился в 1962 г., работал ассистентом в больнице, был человеком атлетического сложения, гордился своими титулами каратиста. Нтаганзва был главой молодежного крыла партии, на улицы города он выводил погромщиков, с которыми ничего не могли сделать местные власти, включая полицию. Полиция боялась и нос высунуть, когда в городе бесчинствовала радикальная молодежь. Местные жители, уразумевшие за кем теперь сила, избрали его мэром в марте 1993 г. В марте 1994 г. Нтаганзва занялся доставкой оружия. После гибели президента он созвал митинг, раздал винтовки, призвал всех убить тутси и лично принял участие в этой бойне. Он использовал только тех людей, которых знал как умелых убийц, а всех чиновников, выражавших несогласие, изгонял. 18 мая его прихвостни изобличили 8 из 14 местных советников в укрывательстве оппозиционеров и в стравливании хуту. Проштрафившихся немедленно уволили, двоих убили, их места заняли активисты MDR. Нтаганзва зарвался до такой степени, что выступил против известных и уважаемых в городе радикалов. Те пожаловались вышестоящим, и главарь боевиков впал в немилость. Но до этого тысячи тутси были убиты его сторонниками (African Rights, 1994: 232–238; Des Forges, 1999: 370–431; ICTR-96-9; Wagner, 1998).

Большинство мэров в Бутаре не были радикалами. Они дрожали от страха и ни во что не вмешивались, впрочем, экстремисты разбирались со своими жертвами, не требуя официальной поддержки. Жозеф Каньябаши отработал мэром 20 лет. Он родился в Бутаре в 1937 г. Его положение было шатким, поскольку его жена была тутси, а сам он поддерживал связи с РПФ. Но будучи тонким дипломатом, он быстро нашел общий язык с радикалами. Так было почти со всеми мэрами провинции: поколебавшись две-три недели, они присоединялись к большинству (Des Forges, 1999: 458–469; ICTR-96-15, ICTR-96-8, ICTR-97-29; Straus, 2004: гл. 4).

Префектура Гитарама, к северу от Бутаре, находилась под контролем оппозиции. Там у режима было мало сторонников, поэтому пришлось направить туда боевые группы из соседних провинций. Префект Увизейе сколотил совместный отряд хуту и тутси, они даже уничтожили нескольких боевиков. Но 12 апреля РПФ приблизился к столице Руанды, правительство срочно было эвакуировано из Кигали в Гитараму вместе с президентской охраной и боевиками. Один из мэров вспоминает, какими страшными были эти люди:

18 апреля префект созвал мэров на заседание. Камбанда и другие министры тоже сочли нужным на ней появиться. Префект потребовал прекратить раздачу оружия и закрыть радиостанцию РТЛМ.

В свою очередь, министры обрушились на тех, кто не поддерживает патриотическое движение и не защищает Руанду от врагов. Один из них пригрозил: «Некоторые руководители в Гитараме — пособники тараканов… если они будут продолжать их поддерживать, дело для них кончится плохо». Фраза была отчеканена. Мэры Гитарамы поняли, что их ждет, и открестились от своего префекта.

Жан-Поль Акайесу, мэр Табы, был одним из этих людей. Он родился в 1953 г., был учителем, школьным инспектором. На суде он рассказал о столкновениях между MNRD и оппозиционными партиями в начале 1980-х. Он был основателем и председателем местного отделения MDR. Жан-Поль был избран мэром в апреле 1993 г., когда MDR была влиятельной партией в Табе. После убийства президента страны Акайесу при поддержке местного депутата Национальной ассамблеи он стойко сопротивлялся влиянию радикала Кубаманды, который был эмиссаром правительства и командиром отряда Интерахамве. Жители вначале были на стороне Акайесу. Но силы его были невелики — из девяти полицейских оружие имели только семь. Боевики убили одного из них и ранили другого. Вначале с мэром разделалось радио РТЛМ — его обвинили в моральном разложении верных режиму полицейских. В эфире подробно описали его внешность, и все поняли: мэр — тутси. В соседнем городке Кикукиро мэр был уволен, и его место занял активист Интерахамве. Жан-Поль не хотел себе такой судьбы. После встречи с министрами 18 апреля Акайесу заявил: «Ситуация становится крайне опасной. Я долго держался. Но у меня тоже есть семья. Я даже думал бросить все и пуститься в бега». На следующий день мэр огласил список членов общины — пособников врага. Трое были местными полицейскими, его недавними союзниками. Когда его спросили на суде: «Ведь вы же подписали им смертный приговор, так?» — мэр сквозь зубы ответил: «Да». На следующий день в Табе начался погром. К концу июня 2 тысячи тутси были убиты. Некоторые свидетели рассказали, что мэр пытался еще в мае пытался остановить Кубаманду и что сам он не участвовал в убийствах и изнасилованиях. Другие уверяли, что он приказал расстрелять местных «интеллектуалов» (видимо, уважаемых старейшин) и беженцев, жестоко избил старуху, а боевикам, которые насиловали женщину, бросил фразу: «Потом расскажете мне, какая она была на вкус» — и добавил: «Завтра мы покончим с тутси», что и произошло. Акайесу не был сознательным убийцей, палачом его сделали страх и карьера. Он очень не хотел выпасть из обоймы местной власти, которую составляли он, эмиссар Интерахамве, местный депутат и армейский полковник. Мэр перешел на сторону сильных, иначе бы он не уцелел. Его приговорили к пожизненному заключению за геноцид и изнасилования (Des Forges, 1999: 270278; ICTR-94-4-T; ICTR-96-4; Ubutabera, 27 окт. 1996, 15 февр., 16 марта 1997).

Другой мэр из провинции Гитарама — Ньяндви вовремя унес ноги, но имел серьезные проблемы с Интерахамве после 11 апреля. В интервью Скотту Штраусу (Straus, 2004; эту историю подтвердили еще четыре человека) мэр рассказал:

В этот день мэр узнал, что солдаты ищут его. Он пустился в бега, а на его пост был назначен ставленник MNRD. Другой мэр провинции Ндагижимана отказался подчиняться. 20 апреля его убили боевики. Префект Увизейе, человек со связями, сопротивлялся геноциду в течение месяца, но ему мешали его же субпрефекты. Он был бессилен что-либо сделать и бежал 20 мая. Еще один мэр тайно помогал тутси, как мог. Но помощь эта была ничтожна, по сравнению с размахом творящихся убийств.

Местный бизнес тоже был вовлечен в политические события, столь для него важные. Национализированные компании давали работу менеджерам, у бизнесменов были лицензии и монопольные права, полученные по протекции. В Руанде были две экономики. Первой было сельское хозяйство натурального типа, обеспечивающее продовольствием половину населения. Его хватало для поддержания жизни, но оно практически не давало товарный продукт. Вторая часть экономики включала государственные предприятия, иностранные фонды развития, экспорт кофе, чая и олова. Государственные министерства и национализированные или смешанные компании были главным и высокодоходным сектором в экономике. В чайной промышленности работали 8 национализированных компаний и одна частная. Каждый, кто хотел обеспечить себе не просто выживание, а приличный уровень жизни — постоянную работу, медицинское обслуживание, образование для детей, — должен был иметь родственные протекционные связи с государственно-чиновническим аппаратом. В центре этой паутины сидели люди Хабиариманы и ни в какую не хотели расставаться со своей кормушкой (OAU, 2000: 14.50–14.51).

Гисову — это родина руандийского чая. В этой провинции работает национализированная компания «OCIR-Теа». Ее президент Альфред Мусема родился в 1949 г. в префектуре Бьюмба. Он был одним из немногих руководителей геноцида в стране, действовавший за пределами своего региона. Удачно женившись, предприниматель стал своим человеком в «Малом доме». Его отчим, ветеран радикального движения хуту, принял мучительную смерть от руки тутси в 1962 г. Имея такое родство, пасынок с легкостью устроился на высокий пост в Министерстве сельского хозяйства, где возглавил отдел зарубежных инвестиций. Он стал членом MNRD в Кигали — карьера молодого функционера шла в гору. Первое пятно на его репутацию легло в 1980 г., когда его двоюродный брат оказался замешанным в заговор против президента Хабиариманы. Из министерства его уволили, но он сумел убедить министра промышленности доверить ему пост директора чайной компании в Гисову. Вся округа, включая префекта Кибуйе, зависела от подконтрольных ему ресурсов. Мусема был советником префекта и входил в различные комитеты по развитию. Радикалом он стал в 1992 г., когда РПФ захватил его родную провинцию. Мусема стал одним из организаторов движения помощи беженцам. Массовое убийство тутси в Кибуйе в 1992 г., к которому он, может быть, и не был причастен, подорвало его шансы уцелеть в случае победы РПФ. Мусема стал одним из создателей радикальной радиостанции РТЛМ. 50 сотрудников радио создали парамилитарный отряд «Гражданская оборона», подготовку они проходили в жандармерии, оружие получили от мэрии и местных военных. Мусема предоставил транспорт для боевиков, участвовавших в резне на холмах Бисесеро, сам он тоже принял участие в этой бойне. Трибунал ООН приговорил его к пожизненному заключению. Он не был воспитан в ненависти к тутси, но стал преступником, мстя за свою разоренную родину. Его радикализм также был связан с политической ориентацией и карьерными устремлениями (ICTR-96-13; Ubutabera, 25 нояб. 1998, 16 февр., 15 марта, 10 мая 1999).

Обед Рузиндана родился в 1962 г. в Кибуйе. Он создал процветающую экспортно-импортную компанию, поставлявшую продукты в Кибуйе и столицу. Будучи руководителем отделения CDR, финансировал боевиков. Прожив 10 лет в Кигали и обзаведясь там полезными связями, в 1994 г. вернулся в Кибуйе. Предоставил грузовики для доставки боевиков на холмы Бисесеро, где произошла кровавая резня. Был обвинен в геноциде и приговорен к пожизненному заключению в 1999 г. Когда такие заметные и влиятельные фигуры, как Рузиндана и Мусема, объединялись с местной властью и партийными вождями и призывали народ к убийствам, это становилось примером для подражания — стадо всегда идет за вожаком. В геноциде на холмах Бисесеро отметилась вся местная элита (ICTR-96-10, ICTR-96-1, ICTR-96-14-T; Ubutabera, 26 окт. 1998).

Радикализация охватила государство, когда произошел переворот, поддержанный администрацией, армией и радикальными боевиками. Местные должностные лица и элиты подчинились происходящему по соображениям идеологии, карьеры и чувства самосохранения. Власть оказала давление сверху, его поддержали и усилили подстрекатели, ретивые чиновники и боевики. Но давление шло и снизу вверх — вся страна оказалась вовлеченной в одно преступление, в котором не следует винить исключительно бюрократическую вертикаль. Вагнер (Wagner, 1998: 30) пишет: «Это был не жуткий оскал древней “племенной вражды”, это было современное лицо — самодовольное лицо провинциального начальника, “умного” на фоне безграмотной массы крестьян, жаждущего стать “наставником” народа в политике и очень желающего, чтобы о его рвении услышали в Кигали».

ВОЕННАЯ ВЛАСТЬ: СОЛДАТЫ И БОЕВИКИ

ОБЫЧНЫЕ ХУТУ

Самых обычных хуту тоже научили убивать. Де Форж (Des Forges, 1999: 395, 770) утверждает, что в одной лишь резне в Циахинда участвовало не меньше половины всех жителей — тысячи людей. Мамдани (Mamdani, 2001: 5) пишет, что в другой крупной общине «в убийствах участвовали все, во всяком случае, все мужчины. К мужчинам присоединялись и женщины: они подбадривали своих мужей, выполняли разные вспомогательные дела». Действительно, в 1995 г. в Руанде четыре с половиной тысячи подростков в возрасте от 11 до 14 лет и 1200 женщин были наказаны тюремным заключением за участие в геноциде (Human Rights Watch, 1999; OAU, 2000: 16.35, 16.69). Штраус (Straus, 2004: гл. 5) спросил у заключенных о численности групп, участвовавших в геноциде. Только один из них напал на свою жертву в одиночку, остальные действовали группами до 10 человек, но чаще погромщики сбивались в толпу в 70–80 человек. Именно так и проходила резня — толпа собиралась и расходилась, сделав свое дело. Штраус сделал точную и достоверную оценку числа исполнителей: их было от 175 до 210 тысяч. Это огромное количество — почти 7 % всего населения хуту или 15 % взрослого мужского населения.

Штраус (Straus, 2004) также дает наиболее объективный анализ типологических характеристик исполнителей. Его исследование представляет собой случайную выборку заключенных, признавших себя виновными в преступлениях. Правда, мы не знаем, насколько объективны были причины задержания и судебного расследования. В выборке представлены большей частью молодые мужчины в возрасте от 20 до 30 лет (самая крупная возрастная группа в Руанде), с обычным для их возраста числом детей. Их трудовая занятость типична для всей страны (население Руанды занято преимущественно в сельском хозяйстве и на временных работах); среди преступников непропорционально высока доля впециалистов и административных работников — люди с более высоким образовательным уровнем по сравнению с остальным населением. В бойне участвовали хуту всех возрастов и сословий — даже священники и монахини. Они укрывали тутси в церквях, потом выдавали их убийцам (см. дело пастора Нтакирутимана, рассматривавшееся трибуналом в Аруше и суд над двумя монахинями в Бельгии). Только небольшая мусульманская община полностью устранилась от участия. Преподаватели и студенты составляли проскрипционные списки своих коллег-тутси. Учитель начальной школы признался: «Да, я лично убил нескольких детей… У нас было 80 первоклассников, осталось 25, остальные или убиты, или успели убежать» (Braeckman, 1994: 229; Gourevitch, 1998: 252; Prunier, 1995: 255). Штраус (Straus, 2004) указывает, что вдохновителями геноцида чаще становились люди старшего возраста и с образованием, но они реже убивали людей лично — во всяком случае, так они говорили (59 % утверждали, что лично никого не убивали). Сознавшиеся в убийствах — это в основном молодые люди, плохо образованные, с низким социальным статусом, но умевшие пользоваться оружием. Еще раз мы убеждаемся в том, что преступные исполнители — отнюдь не социальные маргиналы. Это выходцы из всех общественных групп, стратифицированные по различным признакам. Приказы отдавали люди с высоким статусом, низшие слои и связанные с насилием профессионально были их исполнителями. Все произошедшее в Руанде вполне укладывается в традиционную схему кровавых этнических чисток.

Некоторые хуту помогали тутси. Выжившие отзываются о них так: «Не все были мерзавцами. Были и такие хуту, которые вреда не делали. Не все убивали». «Не у всех хуту сердце из камня. Когда я просил у них еды для детей, мне ее давали… Есть разница между хуту и убийцами» (Ubutabera, 27 окт. 1997). Священник Церкви адвентистов Седьмого дня спас 104 тутси, в этом ему помогли прихожане — 30 хуту. Они спрятали людей и внимательно следили за Интерахамве, чтобы быть на шаг впереди (McGreal, 1999b). Некоторые выжившие свидетели рассказывают о жестокости соседей, другие говорят, что соседи держались в стороне. Ндимбати, мэр Гисову в Кибуйе, не смог уговорить своих сограждан на убийства, за подмогой ему пришлось отправиться в соседний город (Ubutabera, 10 мая 1999). Раскол проходил и по семьям. Муньянеза и Турикинкико рассказывают, что их родители были против убийств: «Разве я что-нибудь имею против тутси? Они такие же, как я. Мы живем на одном холме, у нас одинаковые дома… Почему я должен их ненавидеть? Мой сын убил тех, кто не причинил нам зла. Он навлек позор на нашу семью» (McGreal, 1999а: 11). Как это происходило в большинстве других кровавых чисток, хуту не помогали, но не препятствовали преступникам. Они держались в стороне и отводили глаза. «Мы заперли дверь и сделали вид, что ничего не слышим» (Des Forges, 1999: 262). Один тутси рассказывал: «Позже мы поняли, что они и не собирались нас защищать. От них требовали убийств, но они не захотели сами марать руки. Они просто отправили нас в соседнюю деревню на верную смерть» (African Rights, 1994: 344).

Массовые убийства представлялись как возмездие врагам, захватчикам, убийцам президента. Оправданием была война, которая «все спишет». Именно так объясняли респонденты Штрауса (Straus, 2004) свое участие в геноциде (некоторые отрицали факт принуждения, то есть действовали сознательно). Самыми ярыми убийцами были сторонники убитого Хабиариманы, а также люди, пострадавшие от лихолетья войны. Именно поэтому их месть обрушивалась на молодых мужчин-тутси — эти погибали первыми. Демографы установили, что насильственная смертность среди мужчин на 50 % превышала женскую. Женщин убивали реже — изнасилование заменяло убийство (OAU, 2000: 16.7-16.32). Большинство наблюдателей приходят к выводу, что среди исполнителей геноцида было непропорционально много беженцев-хуту из северных районов, где шли бои, и хуту, приехавших из Бурунди. Мамдани (Mamdani, 2001: 203–206) указывает, что кровавая резня набрала обороты, когда волна беженцев раскатилась по всей стране. Лишившись всего, эти люди преисполнились праведным гневом и праведным желанием грабить и убивать. Штраус считает, что беженцев было не так много, но соглашается с тем, что это были чужаки, а значит, их непросто было выявить, задержать и судить после войны.

В конце апреля геноцид стал государственной политикой, к нему призывало радио, телевидение, элиты. Священная месть признавалась патриотическим долгом воюющего народа. Сбившиеся в толпы погромщики убивали тутси везде, где могли, с рефреном: «Уничтожим всех до последнего». Во время резни на холмах Бисесеро пели:

Санитар, каким-то образом попавший в толпу бегущих тутси, рассказывал:

Нападающие часто обездвиживали жертву, перерезав ей сухожилия. Беспомощный человек оставался на дороге, потом за ним возвращались, чтобы добить. Санитар продолжает свой рассказ:

И всё же респонденты Штрауса говорили ему, что раньше не испытывали ненависти к тутси. У 97 % тутси были соседями. У двух третей среди родственников были тутси. Четыре пятых утверждали, что жили в мире с тутси вплоть до недавнего времени. Но закоренелые убийцы признавались, что недолюбливали этот народ и раньше. Опрос дает отчетливую картину этнических различий между двумя группами, которые обернулись ненавистью и убийствами во время гражданской войны. Турикинкико рассказал:

Он также сказал, что никогда не слушал, что ему говорят женщины: «Она женщина, так зачем мне ее слушать». Муньянеза тоже был не чужд мачизма:

Каждый слух быстро обрастал подробностями — где-то неподалеку прячется банда вооруженных тутси. Тамбиа (Tambiah, 1996) и Кишуор (Kishwar, 1998а: 29) пишут, что точно такие же слухи о страшных вражеских полчищах расползались по Шри-Ланке и Индии во время массовых волнений. Там это было ложью, в Руанде РПФ была правдой, и правда эта часто подходила к порогу твоего дома. Тамбиа предполагает, что палачи должны бояться своей жертвы, ибо убийство врага — это сублимация страха. Мне больше по душе последовательность Каца (Katz, 1998): страх — унижение — праведный гнев. РПФ был реальной угрозой, и многие тутси действительно помогали Патриотическому фронту. Позорный разгром армии хуту, наступление маленькой армии тутси — все это отзывалось стыдом и гневом в людских сердцах, особенно в сердцах мужчин. Гнев хуту был оправдан. К середине мая он начал испаряться. Стало ясно, что тутси угрожают только на фронте, а не внутри страны. Хуту выпустили пар, начали успокаиваться и разбредаться по домам. Не сложили оружия лишь самые отъявленные негодяи, для которых убийство стало профессией и хлебом насущным. В этом контексте можно говорить и о люмпен-пролетарской мотивации: рядовые боевики сражались за власть, унижая, убивая, грабя и насилуя богатых (Prunier, 1997а: 231–232). Выжившие тутси и хуту рассказывали, как часто их спасала взятка. Впрочем, бывало и так, что взятка не спасала от смерти. На Арушском трибунале показали документальные кадры — на дороге лежала умирающая женщина, камера взяла крупным планом ее распухшее лицо, покрытое запекшейся кровью. Она пыталась сказать что-то разбитыми губами, но слов не было слышно. Ее мучения прекратил один прохожий и объяснил, за что ее убили: «Она была женой большого босса» (Ubutabera, 8 июня 1998). Еще до геноцида Кэролайн Ньюбери (Newbury, 1988: 209) писала, что крестьяне хуту считали тутси своими угнетателями: «сговор тутси» стал причиной радикализации хуту. Передел собственности — еще одна из причин геноцида. Но только 30 % респондентов Штрауса (Straus, 2004) признали, что они присваивали собственность тутси во время погромов; в основном они довольствовались едой, дровами и прочей мелочовкой. Вполне вероятно, что они лгали, боясь, что у них отнимут награбленное. Взяток они не брали, а хозяйское добро делили всем миром: «радио, кровать, козу, возможность изнасиловать девушку», как пишет Гуревич (Gourevitch, 1998: 115). Радикалы опасались, что народные мстители слишком увлекутся грабежом и забудут сделать главное. Они напоминали: «Вначале убей, потом бери себе все». Один чиновник заметил: «Те, кто убивал, считали собственность жертв своим законным трофеем». Муньянеза пишет, что сельские старосты устраивали лотерею. Вещи убитых помечались на клочках бумаги, все это складывалось в шляпу, и каждый хуту тянул потом свой жребий. Это было круговой порукой для всех участников дележа. Сам Муньянеза выиграл банановую плантацию (McGreal, 1999а: 10). Старосты и старейшины подолгу спорили, как правильно поделить отнятое имущество (Des Forges, 1999: 236–237, 299–300). Все это значило, что любого небедного человека можно было выдать за тутси или объявить пособником врага. Алчность — неизбежный мотив массовых насилий, и когда выпадает шанс «грабить награбленное», в убийцах и насильниках недостатка не бывает (то же происходило с евреями и китайскими торговцами).

Режим хуту (как и режим тутси в Бурунди) был пронизан коррупционными связями. Пропасть между богатыми и бедными становилась глубже, народ нищал, голод и болезни угрожали тысячам людей. Но, как и в других странах, где политика выстраивается вокруг этничности, в Руанде понятие классового конфликта и эксплуатации оставалось достаточно абстрактным. Оппозиция хуту, приверженная классовой политике, не была популярна в народных массах. Режим смел ее в первые дни геноцида. Произошла подмена понятий — эксплуатация перестала быть классовой, теперь ее считали этнической. В обстановке беззакония хуту получили возможность расправы над тутси и над всеми, кто возвышался над общей массой (Gasana, 1995; Reyntjens, 1994: 220–224). Этничность вновь вытеснила класс и придала социальным конфликтам национальную окраску (тезис 2). Тем не менее хуту в значительной степени подвергались социальному принуждению. 70 % респондентов признали, что им было страшно отказаться от участия в геноциде. Давление социальной среды выражалось в безоговорочном повиновении вышестоящим. Некоторым говорили, что если они откажутся, их «перестанут считать хуту». Те, кого принудили к послушанию, как правило, не проявляли такой жестокости, как те, кто объяснял свое поведение тяготами войны. Как все обычно происходило? Жители собирались на сельской площади, там к ним обращался с речью важный начальник из провинции или еще более важный из столицы, вслух зачитывался список врагов народа хуту. В маленьких деревнях в таком списке не было нужды, местный староста или учитель поименно знали всех. Добровольцы или солдаты убеждали: «Или убьете вы, или убьют вас». По воспоминанию одного свидетеля, «под конец даже те, у кого вначале были сомнения, присоединялись к убийцам. Они убивали через силу, но убивали» (African Rights, 1994: 573; Mamdani, 2001: 219–220). Солдаты «кидали камни в детей, чтобы заставить их убивать. Многие не хотели этого делать, но военные заставляли. Каждый должен был пролить кровь и взять на себя часть общей вины» (Keane, 1995: 134–135). Только трусы и предатели боятся запачкаться в крови — это внушали людям. Вагнер (Wagner, 1998: 30) пишет: «За лицом функционера всегда стояло лицо крестьянина, растерянное, с опущенными глазами — смотреть прямо в глаза было опасно». Один из убийц раскаивается:

Другой свидетель вспоминает, что его деревня вначале отказалась повиноваться:

Один из выживших в резне рассказывает, как люди пытались сохранить свое достоинство:

Кое-кто утверждает, что традиция Руанды — «культ послушания» (Des Forges, Akeyesu trial; Gourevitch, 1998: 23; Prunier, 1995: 57, 245). Но вместе со многими другими (Mamdani, 2001: 198–202; Strauss, 2004; OAU, 2000) я с этим не согласен, в отличие от защитников на трибунале. Один из адвокатов спросил Акайесу: «У крестьян принято слушаться “больших начальников”? Это традиция?» Акайесу было трудно ответить на такой вопрос. Когда его спросили во второй раз, он поколебался и ответил: «Подчиниться всегда проще, чем отказаться». Вот и он, как большинство людей в любой другой стране, решил, что лучше подчиниться (Ubutabera, 16 марта 1998). Крестьяне, как и везде, покорны силе, они не спорят с властью. Но это вовсе не означает, что фермеры не отдавали себе отчет в своих поступках и не понимали последствий фатального выбора. Очевидно, что власть сама по себе есть грозный инструмент подавления, но она умеет и быть благодарной за послушание. Вооруженные экстремисты объединены общей идеей, дисциплиной, товарищескими связями. Народ не был стадом баранов, безропотно покорных своему хозяину, но сильные мира сего постарались сделать его таким.

Руанда — небольшая страна с хорошими путями сообщения. «Комиссары геноцида» ездили по всей стране, выступали на митингах, организовывали народ. Радио было действенным средством информации, и целей пропаганды никто не скрывал. Радио Руанда призывало народ блокировать границу и отлавливать спасающихся бегством тутси. Радио РТЛМ провозгласило: «Пробил час ударить по врагу и с фронта и с тыла… наши братья ударят им в спину и всех уничтожат. Пришел их последний час. Не будет пощады врагу. Место в могилах еще есть». «Пусть встанут, как один сто тысяч наших ополченцев и пусть они сметут наших врагов. Проще простого найти и убить тутси, ведь они все на одно лицо и одного роста, такой уж этот народ. Ты узнаешь его по красивому точеному носу, так сломай ему нос». Изящный (европейский) нос считался чертой, характерной для расы тутси. РТЛМ объясняла, что истребление целого народа — это не более чем самозащита, потому что «тутси хотят уничтожить хуту». «Взгляни на Бурунди и вспомни, как тутси убили главу государства, который был хуту», а скольких еще хороших людей «убили эти тараканы». «Это война между тутси и хуту. Кровавые жертвы неизбежны. Народ в праведном гневе требует крови». Многопартийная демократия разрубила страну на две части: и только хуту считали себя истинными руандийцами, в то время как тутси были пришельцами, «хамитскими завоевателями». Конечной целью была власть хуту — единая, неделимая и неоспоримая. 7 апреля РТЛМ выдала в эфир: «Могилы еще не заполнены. Кто возьмет на себя это доброе дело и заполнит их до края?» (Chrétien et al., 1995: 191–195).

Штраус (Straus, 2004: гл. 6) скептически относится к влиянию идеологии, исходя из того, что только 10–30 % опрошенных знали и одобряли основные постулаты идеологии хуту. С другой стороны, погромщики часто руководствовались в своих действиях призывами и лозунгами, услышанными по радио, а одна монахиня видела, как внимательно слушают радио на всех блокпостах, где ее проверяли (Des Forges, 1999: 67). Гуревич (Gourevitch, 1998: 96) пишет, что боевики на блокпостах пересказывали друг другу страшную речь Мугусеры 1992 г., приведенную в прошлой главе. Фергал Кин услышал из уст боевика: «Тутси… хотят превратить нас в рабов, как в старые времена».

Вот его комментарий:

Сценарий повторился через пять лет. В 1999 г. на границе с Угандой нашли тело английского туриста, убитого Интперахамве. К спине была приколота записка на французском:

Как ни примитивна была эта идеология, она эффективно работала, еще и потому, что внешнее вторжение, переросшее в гражданскую войну, действительно было, и тутси, бесспорно, были врагами. Руандийский патриотический фронт творил не меньшие зверства, его жертвами были хуту и изменники-тутси. Все провинции Руанды были наводнены беженцами, истории, которые они рассказывали, казались вполне правдоподобными. Понятно, что РПФ не собирался насаждать феодализм и воскрешать монархию — тутси выступали за многопартийную демократию. Но у хуту были основания подозревать, что в случае победы РПФ, в стране укрепится режим тутси, наподобие того, что в Бурунди (что, собственно, и происходит сейчас в Руанде). Неудивительно, что радикальный режим, поддержанный ожесточившимся народом, смог представить геноцид тутси и политицид его сторонников как единственно правильный выход из губительной войны, раздиравшей на части страну. Война радикализировала хуту на всех уровнях — «Малый дом», партии, армию, государственную администрацию, элиты, боевиков, простой народ. Даже те, кто не убивал тутси, захватывали их дома, скотину и тем самым становились соучастниками. Те тутси, которые вернулись в страну после победы РПФ, не разбирались где просто воры, а где убийцы, они точно так же отбирали дома и имущество у беженцев хуту. Война принесла разруху, в стране осталось мало целых домов, было разорено сельское хозяйство. Оба народа вернулись на свои пепелища. Что можно было придумать при этих обстоятельствах? Кто должен был стать хозяином уцелевших домов и имущества? Волна погромов, грабежей, убийств, прокатившаяся по всей стране, нанесла тяжелую психотравму народам, разбудила этническую вражду, потребовала возмездия за пережитое унижение — могло ли это пройти бесследно для тутси?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: СТРУКТУРА И ПРОЦЕСС ГЕНОЦИДА В РУАНДЕ

Из всего вышеизложенного можно сделать четыре вывода.

Во-первых, геноцид стал итогом ожесточенного межэтнического соперничества, но не в форме «древней вражды», а как современный конфликт, вызванный борьбой за власть в стране. Две ярко очерченные национальные идентичности существовали еще в доколониальные времена, напряженность между ними росла и в позднеколониальный период. Оба народа приблизились к опасной черте кровавых этнических чисток в начале 1960-х. К тому времени две сильные этнополитические группы претендовали на создание собственного государства на одной территории, при этом их претензии были в равной степени оправданны идеологически и достижимы практически (см. тезис 3). В Руанде и Бурунди соперничество развивалось согласно тезису 4а: две группы были одинаково сильны, хуту — благодаря своей многочисленности, тутси — благодаря военной и политической организации. Этническая идентичность и конфликт не были конструктом 1990-х. Они объективно существовали и ранее. В Руанде существовали и другие немногочисленные этничности, но они не делали погоды, практически каждый гражданин идентифицировал себя как хуту или как тутси, каждый понимал, что между двумя народами существует давний конфликт. Само по себе это не должно было привести к массовой резне, но на региональном и международном уровне накапливались отрицательные факторы — экономический кризис, желание Уганды избавиться от своих вооруженных тутси, вторжение тутси 1990 г. и требования демократизации политической жизни со стороны Запада. Четырехлетняя гражданская война радикализировала «Малый дом», заставив его прибегнуть к политициду и геноциду. Война и убийство президента легитимировали планы гражданской мобилизации, раздули пламя мести и привели к геноциду. Большинство хуту вначале отказывались верить радикалам и не считали себя рабами тутси. Малкки (Malkki, 1995: 3, 163–170) изучал жизнь беженцев-хуту в Танзании. Он пишет, что жители космополитических мегаполисов имели «размытую идентичность». Они жонглировали словечками «эмигрант», «танзаниец», «бурундиец», «руандиец» и гораздо реже говорили «хуту». По контрасту те, кто жил в лагерях для беженцев, неизменно именовали себя хуту и повторяли избитые идеологические клише. Хуту Руанды изначально тоже имели размытую идентичность. Они могли называть себя крестьянами, соседями, католиками, жителями Гитарамы, а также и хуту. Пришло время, и этническая самоидентификация вытеснила любую другую. Конечно, даже в самом пекле геноцида за хуту оставалось право на выбор иной идентификации. У тутси такого выбора не было. Как только начались убийства, тутси поняли, что графа «национальность» в удостоверении личности — это самое главное. Эта графа могла означать смерть или жизнь, но, чтобы сберечь жизнь, надо было очень сильно постараться. Тутси перестали быть скотоводами, католиками, успешными администраторами, они стали просто тутси. Будь то в Бурунди или в Руанде, они не могли ни на йоту поступиться своими этническими правами — теперь это стало правом на жизнь.

Во-вторых, геноцид был навязан институтами власти. Это были сотни руководителей, тысячи активистов и 200 тысяч рядовых исполнителей. Геноцид породило не спонтанное и единодушное движение народных масс, а сложный комплекс идеологических, экономических, военных и политических факторов. Правящий класс Руанды и его клиентелы оказали значительное, экономическое, военное, политическое давление, чтобы перевести социальные конфликты на рельсы межэтнической борьбы.

Государство-партия и его народная армия создали систему распределения награбленного. Дележ скудной добычи был чрезвычайно важным для обнищавшего расселения. Новая идеология стала моральной индульгенцией геноцида, месть и жестокость обрядились в одежды патриотизма, преданности делу, воинской доблести. Понятие классовой эксплуатации было замещено этничностью (согласно тезису 2). Эта ситуация по-прежнему сохраняется в районе Великих африканских озер.

В-третьих, геноцид проводило не монолитное тоталитарное государство, а государство-партия в период раскола и радикализации (тезис 5). Власть в стране была захвачена радикалами, когда убийства уже начались, новое руководство развязало террор против своих политических оппонентов в качестве упреждающего удара. Более решительные действия оппозиции при поддержке ООН могли бы это предотвратить, что следует из доклада ОАЕ (OAU, 2000) и заключений Мелверна (Melvern, 2000). Этатистская традиция, опиравшаяся на патрон-клиентские отношения (более, чем в остальных рассмотренных случаях), спровоцировала «убийства среди своих». В небольшой, густонаселенной стране местные вожди и царьки могли с легкостью мобилизовать послушный им народ на страшные дела. Туда, где этого почему-либо не происходило, приезжали правительственные эмиссары и добивались нужного результата. В этнической гражданской войне, где два народа оспаривали друг у друга право на создание своего государства, правящие элиты на всех уровнях обратились к геноциду как к правомерному средству удержания власти. Такая модель характерна для всего южного полушария, и там, где присутствуют этнические противоречия, подобная трагедия легко может повториться.

В-четвертых, мотивация исполнителей была чрезвычайно разнохарактерной. В Руанде даже у высших государственных лиц личные, корыстные мотивы легко смешивались с идеологическими принципами: защитой этнического сообщества, справедливостью, законным возмездием. Это в чем-то сближает их с белыми колонистами в Северной Америке, но резко отличает от большинства нацистов. Чем ниже был уровень власти, тем сильнее преобладали житейские, приземленные интересы. Страх перед тутси сублимировался в ненависть вкупе с честолюбием, алчностью, жестокостью, покорностью, желанием быть похожим на других, проявить себя «настоящим мужчиной», не ударить в грязь лицом перед родней, общиной и т. д. Это вполне человеческие, понятные чувства, эти чувства испытывали 200 тысяч исполнителей геноцида, это классический пример кровавой этнической чистки, уже не раз описанной в нашей книге.

Как и ранее, мы попытались распознать социальную стратификацию геноцида. Поскольку участие было массовым, эта привязка не так важна, как в других случаях, но роль правящей верхушки MNRD и контролируемого ею северо-западного региона в развязывании геноцида бесспорна. Среди исполнителей избыточно были представлены беженцы из Бурунди, жители прифронтовой полосы и раненные солдаты. Эмоционально они сильнее других восприняли последовательность «страх — унижение — гнев». Эта триада, как мне кажется, во многом объясняет возникновение преступных мотивов. Также были избыточно представлены молодые мужчины, владеющие оружием и имеющие опыт насильственных акций. Что же касается боевиков парамилитарных формирований, то их стаж в разгоне митингов и опыт в уличных боях были благодатной почвой для совершения куда более тяжких преступлений (как и в случае с СС и СА в нацистской Германии).

Ни хуту, ни тутси не были по природе своей кровожадными народами. Они не были свирепыми из-за своей отсталости, примитивности и тупой покорности дурным пастырям, как бы часто не намекали на это западные журналисты. Руанда и Бурунди были бедными странами, но имели эффективную государственную организацию, а вдохновители геноцида даже считали себя модернизаторами. Лозунги африканского радикализма «подавляющее большинство» и «мажоритарная демократия» вполне вписываются в рамки доминирующей идеологии и политических институций новейшего времени; эти идеи были поддержаны миллионами. Лучше, чем в остальных случаях, пример Руанды подтверждает главный тезис моей книги: кровавые этнические чистки — это темная сторона демократии.