Темные Пути

Глава 1

Луфф

— Да что ж ты, зараза, делаешь?

Я еле успел отпрыгнуть от струи помоев, окрасившей мостовую в весёленькие жёлто-зелёно-коричневые тона. Хотя нет, всё-таки не успел — левую брючину зацепило. Пришлось вытирать чистым носовым платком. Пятно исчезло, но запах остался. Ну, мразота, вот только покажись в окне — я тебе этим же платком в морду и залеплю. А чтобы долетел, камень в него заверну.

— Лень что ли до сливной трубы свои помои дотащить? А мне потом домой через весь город по уши в дерьме добираться?

— А нехрен под окнами шляться! — донёсся с третьего яруса жизнерадостный голос. — Трубу вчерась только засрало, и аккурат на нашем уровне. Однако ж говно в доме как оставить? Праздник, чай, сегодня. А починщика теперь дня три не дождёшься. Ему ведь тоже отпраздновать охота.

Это да, я в курсе, что праздник. Но всё равно не повод, чтобы мой костюм пачкать.

— Ты бы в окно посмотрел, гаденыш, прежде чем людей обливать.

— Чудак-человек, я ж те объясняю — праздник сегодня! — ответил невидимый хам, благоразумно оставаясь в укрытии. — Скоро в храме служба начнётся, вот я и торопился. А ежели у тебя времени в избытке, так взял бы и починил трубу, вместо того чтобы от дела меня отвлекать.

Так, похоже, слёз раскаяния здесь не дождёшься. Попробуем вызвать другие эмоции.

— Нет, милейший, в технике я не разбираюсь. А вот квартального могу привести. Он тебе и с уборкой поможет, и вежливости научит.

— Ох, напугал! — всё так же беззаботно хмыкнул некто. — Как будто мы с квартальным в разные трактиры захаживаем. А вот твой голос мне что-то незнаком. Боюсь, и квартальному тоже.

Жаль, что платок я уже выбросил. Вон и камешек приличный лежит, прямо просится в руку.

Любопытство всё же взяло верх над осторожностью, и в окне появилась наглая плебейская рожа. Впрочем, на мастерового гаденыш оказался не сильно похож. Кожа гладкая, волосы прилизанные, и главное — глаза. Внимательные, цепкие, ну, и опять же наглые. То ли кидала какой-нибудь, то ли просто карманник. И переднего зуба во рту не хватает. Значит, получал уже за свои художества, а может и за длинный язык.

Беззубый тоже с ходу определил, с кем связался:

— Вот что я скажу тебе, господин хороший! Я тебе пока ничего дурного не сделал. Это и соседи могут подтвердить.

Из облупленного бокового окна с готовностью высунулся другой плебей. Куда серьёзнее первого. Нос кривой, явно сломанный, шрам над левой бровью и подбородок размером с два моих кулака. Тут уж и дурак догадается, чем парень промышляет.

Теперь уже я почувствовал себя неуютно.

— Так что, ваша избранность, иди-ка ты у себя в Старом Городе распоряжайся, — с вызовом крикнул осмелевший беззубый. — Проводить, или сам дорогу найдёшь?

Возразить было нечего. Кругом громоздились одинаковые коробки многоярусных бараков, из окон высовывалось всё больше любопытствующих. Сочувствующих физиономий я не заметил — публика жаждала развлечений. Не хватало ещё, чтобы кто-то из них решил в честь праздника избавиться от старой мебели. Через окно, естественно. И ведь все подтвердят, что прохожих в переулке не было.

"Сам виноват! — подумал я, торопясь свернуть за угол. — Кто тебя заставлял пешком в храм идти?"

Ненавижу район Пристенка — пыль, грязь, шум. А главное — толпы вечно галдящих и дурно пахнущих плебеев. Но что поделаешь, если в Старом Городе ни одного храма нет? Три — возле Рынка, два — в Подворотье и один здесь, в Пристенке. Из них пристеночный — самый близкий. Правда, добираться до него тоже неудобно — на двух прицепах с пересадкой. А извозчика сюда съездить не уговоришь, можно и без колёс остаться. Вот я и решил по холодку прогуляться, напрямик через эти самые бейские кварталы.

Да ладно, хватит мозги конопатить! Просто не очень-то я старался к началу службы успеть. Ну, не тянет меня в храм в последнее время! С души воротит, хоть к лекарю обращайся. Но и к нему идти страшно, вдруг и вправду внутри что не в порядке? Оставалось надеяться, что какое-нибудь происшествие помешает добраться до храма вовремя.

Происшествие-то я на свои брюки нашёл, только обещало оно ничуть не больше удовольствия, чем праздничный молебен. Так что придётся тебе, дорогой Луфф, сегодня молиться, не отвертишься!

И по-любому бы не отвертелся. Вчера пастор Ривс, настоятель храма, не поленился по кругописцу прислать мне в контору напоминательную депешу. Я, мол, осведомлен, что вы чрезвычайно заняты работой в департаменте, сир ди Кантаре. Но молебен в честь Дня Откровения пропускать никак нельзя. Вы и так, по моим сведениям, лишь дважды за последний год посещали храм. Непорядок. Какой пример вы подаёте рядовым прихожанам?

Про мою занятость пастор, понятное дело, пошутил. Всем известно, что в департамент культуры и просвещения присылают либо непроходимых тупиц, либо таких же безнадёжных лентяев. Нет, я не из первых, скорее уж — из вторых. Да никогда особо это и не скрывал. Было б чем заниматься! Вон она, культура, прямо из окон выливается!

Хуже, что церковники мной недовольны. У них организация серьёзная, не чета нашей. Заведут дело — неприятностей потом не оберёшься. Об этом в конце письма сообщалось открытым текстом: "Если завтра вас не увидят в храме, я буду вынужден доложить в Префектуру".

Не то, чтобы я сильно испугался, но всё-таки. Хорошо, хоть посторонних в конторе не было. А то поползли бы по городу грязные слухи. Ну да ладно, сегодня как-нибудь отмучаюсь, а дальше видно будет.

Всё, хорош мимо храма круги нарезать — перед смертью не надышишься. Тем более, что все уловки оказались напрасны. Судя по толпе у входа, служба, в лучшем случае, только началась, и посетителей в храм ещё пускают. Если, конечно, сумеешь туда пробраться. Я понимаю, что традиция такая, но уж больно двери в храме узкие. Всё равно как… ну да, собственно, так оно и задумывалось.

Но и дожидаться, пока все втиснутся внутрь, я тоже не собирался. Правое плечо вперёд, морду кирпичом и крикнуть как можно внушительнее:

— Дорогу опоясанному ноблю!

Хрен с ним, что эта формулировка уже лет триста, как вышла из употребления. Так даже лучше, эффект неожиданности сработал. Спины собравшихся дружно вздрогнули, а галдёж и давка на миг прекратились. Нужно пользоваться моментом.

Первые два плебея отлетели в сторону безропотно, но третий, с виду мелкий и слабосильный, вырвал руку и резко повернулся ко мне.

— Я щас кому-то за что-то…

Я так и не узнал, что конкретно он хотел мне предложить. Злобно прищуренные глаза простолюдина вдруг удивлённо раскрылись, а рот растянулся в неприятной и хищной, но всё-таки улыбке, с тёмным провалом на месте переднего зуба.

— О, какая встреча! Так ты, ваша избранность, тоже в храм собирался? А я думал, вам это дело без надобности!

Я посчитал ниже своего достоинства отвечать этому подонку. В другой раз, в другом месте. Но ему мой ответ и не требовался.

— Братцы, а ну расступись! — крикнул беззубый обернувшимся в ожидании бесплатного развлечения голодранцам. — Дайте господину перепоясанному в храм пройти. Видите, душа его молитвой переполнена. Чего доброго, не донесёт, расплескает по дороге.

Толпа дружно заржала, но послушно раздвинулась. Кто его знает, вроде бы ничего обидного мне и не сказали, но осадочек остался.

А в храм этот, думаю, больше не приду, раз уж тут за мной следить начали. Найду другого настоятеля, менее озабоченного статистикой посещений.

И я, с гордо поднятой головой, проскочил в не успевший ещё сомкнуться проход.

Народу в притворе было как бобов в банке, но пастор Ривс встретил меня прямо за дверью, как будто специально поджидал. Расплылся в улыбке, взял под локоть и потащил в часовню для особых посетителей.

— Я так рад, сир ди Кантаре, что вы нашли время для посещения храма! — ворковал он, посохом прокладывая путь сквозь толпу ожидающих молитвы. — Это очень важно, чтобы нобли — хранители нашей славной культуры — сами не нарушали древних традиций.

Вот ведь лицемерная скотина! Знает же, что я всего лишь подчинился его угрозам.

— Да уж, — в тон пастору сфальшивил я, — пришлось отложить важную встречу…

— Ради благого дела, сир ди Кантаре, — продолжал кривляться настоятель. — Ради благого дела. Ничего, что я сразу повёл вас в келью? — вдруг спохватился он. — Или вы желаете послушать проповедь и помолиться в общем зале?

Я только теперь различил среди общего шума, что помощник пастора уже начал праздничную службу. Впрочем, чего я там не слышал? Обычная чушь о благословении господнем, что даровано лишь любимейшим творениям его, и о том, что наш долг пролить это благословение на обделённых божественным даром.

Нет уж, только не в общем зале! Какая может быть молитва, когда у тебя над ухом сопит какой-нибудь грязный нетерпеливый плебей? Благо, некоторые привилегии у ноблей ещё сохранились. Отдельная келья, например.

— Спасибо, ваша святость, но я бы хотел закончить побыстрее.

— Понимаю, — кивнул настоятель, — дела. И даже каталог смотреть не будете?

Ещё бы ты не понимал!

— Благодарю, как-нибудь в другой раз, — собрав остатки любезности, ответил я. — А сегодня — на ваш выбор.

— Я так и думал… — пробормотал себе под нос пастор.

Затем, испугавшись, что проговорился, опустил голову и смиренно добавил:

— Что ж, не смею вам мешать. Вот ваша келья. Там уже всё приготовлено.

Я не ответил. Надоело ломать комедию. Просто повернулся и отправился в келью.

Да простит меня департамент культуры, дверь я открыл пинком, и она с грохотом ударилась о занимавший две трети помещения алтарь. На возвышении, повернувшись ко входу мясистым задом и уткнувшись мордой в блюдо с овощами, на четвереньках стояла самка. Сбоку от алтаря пристроился храмовый служка — совсем ещё пацан, лет тринадцати — и увлечённо шарил рукой у неё между ляжек. Самка удовлетворённо мычала, но от еды не отрывалась. Они всё время жуют, даже во время молитвы. Нужно ли говорить, что и звук открывающейся двери не отвлёк её от важного занятия.

Зато пацан с явным сожалением одёрнул руку и повернулся ко мне.

— Всё готово! — радостно доложил он и уставился на меня, по-дебильному приоткрыв рот.

— Пшёл вон! — любезно поблагодарил я его.

Хотя, собственно, какая разница? Раз уж я попал под подозрение, без присмотра меня не оставят. Так или иначе, но кто-то будет следить, чтобы не отлынивал от молитвы. Но пусть уж лучше подглядывают из-за двери.

Я шумно захлопнул её прежним способом и начал расстёгивать штаны. Но мысли никак не желали настраиваться на торжественность момента.

И чего настоятель каждый раз пристаёт ко мне со своим каталогом? Не вижу разницы, с какой из самок исполнять обряд. Все они одинаковые — раскормленные, вялые и безмозглые. Хотя эта ещё ничего. Обычно груди у самок болтаются так, что достают сосками до алтаря, а живот свисает на бок. И запах от них обычно резкий, неприятный. Некоторые и вовсе не дают себя помыть перед молитвой. А эта — чистая, ухоженная. Даже волосы аккуратно вычесаны и повязаны яркой зелёной лентой. Всё-таки настоятель — не последняя сволочь, постарался выбрать для меня что-нибудь посвежее. Мелочь, а приятно.

Я прислушался к своим ощущениям. Ну, пожалуй, пора начинать. Лучше всё равно не будет. Давай, Луфф, соберись и во славу божию…

Подойдя к алтарю, нацелился, как любят выражаться проповедники, "благословенным жезлом" в покрасневшую и набухшую вагину. Но самка вдруг обеспокоенно хмыкнула и дёрнула задом. Я не успел ничего понять, как жёлтая вонючая струйка прыснула мне на многострадальную левую брючину.

Вот ведь тварь — прямо во время молитвы!

Нет уж, пусть меня потом по префектурам затаскают, но сегодня я пас! Какая нахрен может быть благодать, если творится такое безобразие? Праздничный день, говорите? У меня сегодня, похоже, особый праздник — день вонючей мочи и грязных брюк. Уже дважды отпраздновал…

После такого, я к самкам ещё год не подойду. А ну, посторонись, пацан, всё равно там уже смотреть не на что!

На ходу застёгивая мокрые штаны, я спешно зашагал по тёмному извилистому коридору к выходу. Возле поворота в общий зал оглушил торжествующий рёв толпы, сквозь который с трудом прорывались высокие голоса певчих: "Аллилуйя!"

Топот множества ног по каменным плитам подтвердил догадку: началось! Священник закончил проповедь, и сотни плебеев рванули к алтарю совершать обряд. Я лишь мельком взглянул в их сторону, но и этого хватило, чтобы почувствовать тошноту. Десятка три розовых самочьих задниц в мерцающем свете храмовых свеч казались ещё более рыхлыми, бесформенными и желеобразными, чем на самом деле. И к ним, как мошкара на свет, ломились, спотыкаясь и запутываясь в спущенных портках, потерявшие остатки и без того скудного ума безродные горожане.

Ничего божественного в этом зрелище я не разглядел. И еле успел выбраться наружу, чтобы не наблевать прямо в храме.

Минут через пять желудок очистился. Жаль, что нельзя так же облегчить свою память. Впрочем, есть одно средство, помогающее в любых неприятностях. И я буду не я, если к вечеру не напьюсь так, чтобы забыть не только мерзкую сцену в храме, но даже собственное имя.