Темные Пути

Глава 8

Пинкель

Разговор с начальством — дело само по себе опасное. А уж если шеф врывается в контору в конце рабочего дня и сходу приглашает к себе в кабинет, ждать от беседы не стоит ничего хорошего.

— Итак, Пинкель, меня интересует один вопрос: когда же, наконец, я перестану узнавать о городских происшествиях от членов Магистрата, а те в свою очередь — от своих приятелей-веркуверов? Мне бы очень хотелось в таких случаях не растерянно хлопать глазами, а спокойно сообщить совету, что виновные пойманы и наказаны, а также приняты все меры, чтобы подобное не повторилось в будущем.

Тому, кто близко не знаком с начальником криминального департамента Гейдлом, могло показаться, что он слегка взволнован. На самом же деле Гейдл просто кипел от злости. И Пинкель это прекрасно понимал. Знать бы ещё, с чего это шеф так завёлся. На взгляд самого инспектора ничего существенного за последние дни в городе не произошло. Но прямо сейчас говорить об этом шефу, пожалуй, не следует.

— И всё-таки, Пинкель, не поступали ли в ваш отдел какие-либо жалобы от именитых граждан города?

— Никак нет, сир!

— И о краже пояса гражданина ди Кантаре Вам тоже ничего не известно?

Ах, вот в чём дело! Инспектор облегчённо вздохнул. Он-то боялся, что и вправду пропустил какое-то крупное преступление.

— Позвольте мне объяснить, сир, — обстоятельно начал он. — В департамент действительно поступил рапорт из службы миграции, где сообщалось о пропаже пояса. Но поскольку сам потерпевший к нам так и не обратился…

— Разумеется, не обратился! — оборвал его начальник. — Потому что все в городе давно смирились с мыслью о том, что помощи от ваших бездельников всё равно не дождёшься.

— Но это же несерьёзно, сир! — инспектор попытался увести разговор в сторону от обсуждения работы его отдела. — Любому карманнику известно, что украсть у аристократа пояс невозможно. Скорее всего, этот гражданин сам его потерял. По пьяни. Ну, вы же знаете этих аристократов…

По ядовитой усмешке шефа Пинкель сразу понял, что сболтнул лишнего. Чёрт возьми, он всё время упускает из виду, что сам Гейдл тоже из долгоживущих. Просто шеф никогда не афиширует свой статус, даже на праздники не надевает пояс поверх костюма. И ведет себя не пафосно, вот и забываешь…

Вдобавок, Гейдл действительно не похож на прочих ноблей. Никто из этих парней не относится к службе настолько серьёзно, как это делает начальник криминального департамента. В лучшем случае иногда заглядывают в конторы, устраивая разнос подчинённым, и снова отправляются развлекаться. Гейдл же самоотверженно пытался руководить департаментом. Не слишком удачно, но старательно. И если бы у Пинкеля была возможность выбрать себе начальника, он бы, наверное, не стал ничего менять.

— Вы вообще-то соображаете, что говорите, Пинкель? — мягко поинтересовался шеф. — Вы потеряли бы своё бессмертие? Что бы вы не думали о таких, как я, но на сохранение собственной жизни у нас мозгов хватает! А вот в ваших умственных способностях я начинаю сомневаться.

Вот и хвали после этого начальство! Хотя сам виноват. Не стоит бросаться непродуманными версиями.

— Значит, всё-таки кража? Но каким образом?

— В Магистрате мне предоставили документ, подробно описывающий способ похищения, а также исполнителя и даже заказчика. Вот тут-то и начинается самое неприятное.

Инспектор начал смутно догадываться, что упрёки шефа — только увертюра к настоящему разносу. Хотя по-прежнему не понимал, в чём проблема. Раз преступник уже известен, остаётся просто его арестовать. Или не просто?

Гейдл достаточно хорошо знал своего сотрудника, чтобы проследить за ходом его мысли:

— Преступников арестовал обычный патруль при попытке повторной кражи. Один из воров вначале обманул болванов-стражников, но потом, в припадке истерики, всё выболтал. Хитрец напялил чужой пояс, за что и поплатился — жизнь не продлил, а наоборот изрядно сократил. А вот с заказчиком вышли затруднения. Во-первых, он оказался чужаком, не из города. И возможно даже, что не из Ордена. Во всяком случае, веркуверы что-то имеют против него, — уточнил шеф. — Прознав, что парень намеревается скрыться из города (а как вы, быть может, уже догадались, вся информация по этому делу исходит от представителей Ордена), они устроили засаду на Дворе Прощания. Но безуспешно. Ловкачу удалось скрыться.

— От веркуверов? — не удержался от вопроса Пинкель.

— Вот именно! — подтвердил шеф. — Мне и самому это показалось странным. А если учесть требования, которые затем выдвинули веркуверы, вся эта история и вовсе смахивает на инсценировку. Но четверо убитых караванщиков — это чересчур. Принято считать, что Орден дорожит своими людьми.

Гейдл в задумчивости почесал кончик носа.

Да, тут было о чём задуматься. Сам Пинкель с веркуверами сталкивался редко, но от знающих людей слышал, что даже рядовые послушники Ордена проходят основательную боевую подготовку. И вряд ли в караванщики назначали самых неумелых из них. Скорее уж, наоборот. И чтобы справиться с ними, нужно… Да чего уж там, нужно самому быть веркувером.

Значит, всё-таки инсценировка. Причём, с далеко идущими планами, поскольку Орден пожертвовал ради неё четырьмя хорошими бойцами. Очень интересно!

— Простите, сир, вы что-то говорили о требованиях веркуверов.

Гейдл улыбнулся кончиками губ. Всё же инспектор не настолько туп, как иногда кажется. Умеет и слушать, и делать выводы.

— Орден настаивает на участии своих людей в поисках беглеца. Вооружённых людей, и по всему городу, — многозначительно уточнил шеф. — К счастью, в Магистрате на этот раз нашлись умные головы, помешавшие принятию такого решения.

— А что в этом плохого, сир? Быстрее бы нашли преступника.

Улыбка тут же соскользнула с лица начальника департамента.

— Видите ли, Пинкель, вам, возможно, об этом не рассказывали, но я-то прекрасно помню, с чего начались триста лет назад так называемые Великие дни…

— Это когда казнили короля Ярка и распоряжаться всем стал Магистрат? — на всякий случай уточнил инспектор.

— Да. И когда погибла почти четверть населения Вюндера, — мрачно подтвердил Гейдл. — Так вот, вся эта резня началась с того, что Ордену разрешили основать в городе постоянную миссию. И я как-то не тороплюсь узнать, к чему приведёт появление на улицах вооружённых отрядов веркуверов.

Ах, вот как! Магистрат попросту испугался. И шеф — больше всех, поскольку лучше прочих знает, с каким трудом в городе поддерживается порядок.

— Но ведь до этого пока не дошло, сир? — попытался успокоить начальника Пинкель.

— Именно — пока, — невесело усмехнулся Гейдл.

И продолжил уже другим тоном. Не терпящим возражений ледяным голосом начальника:

— Решено пока не допускать веркуверов к поискам преступника. Но если через пять дней ничего не изменится, Магистрат вернётся к рассмотрению вопроса. Поэтому вам следует отложить до лучших времён все другие дела и заняться нашим беглецом. Самому заняться, Пинкель, а не поручать это своим тупорылым помощникам. Переверните весь город, но найдите! Иначе можете попрощаться с креслом инспектора, а заодно и с мыслями об отставном пособии.

Дюнн

Отсюда не видно неба.

Отсюда вообще ничего не видно, кроме холодных заплесневелых каменных стен, уходящих вверх до бесконечности. По крайней мере, в десять раз выше человеческого роста. Но и над ними не небо, а такой же каменный потолок. Не знаю, что это за яма, может быть, заброшенный колодец, но кому могло прийти в голову рыть колодец в подземелье… Или тюрьма, хотя и там наверху прекрасное место для тюрьмы. Я нашёл эту яму ещё лет десять назад, в одном из первых переходов в город, и с тех пор хранил в памяти на крайний случай. Знал, что понадобится, но не думал, что так скоро. Этот колодец — идеальное укрытие от погони. Забраться сюда без посторонней помощи обычному человеку очень сложно, выбраться — почти невозможно. Но я выберусь, я всегда и отовсюду выбираюсь. Потому что я — не обычный хуман, а Дюнн, я один такой.

В этот раз всё-таки крепко прижали, успели оцепить весь район, пару раз дело чуть снова не дошло до драки, но я выскользнул. Прямо под носом у патруля проскочил в подвал, забрался в нору, и теперь им ни за что меня не найти. Придётся посидеть здесь денька два, пока наверху всё не успокоится. Плохо, правда, что еды с собой мало прихватил, и воды здесь нет. Странно, колодец — и без воды. Но два дня продержусь без проблем, а то и три, если понадобится. Не так уж здесь и плохо — ни шума, ни пыли, ни обычной городской вони. Но отсюда не видно неба.

Чёрт возьми, почему так трудно жить, не видя неба?!

Ненавижу город, здесь всегда что-то или кто-то мешает смотреть вверх, обязательно кто-то поинтересуется, что ты там рассматриваешь и для чего тебе это нужно. Даже птицы в Вюндере летают ниже, чем у нас, чтобы не привлекать к себе внимание.

Жаль, что не умею летать, как птица, а то бы прямо сейчас улетел туда, где не нужно спрашивать ничьего разрешения, чтобы посмотреть на небо. Впрочем, я и так знаю, что там сейчас. Ночь, безветрие, тусклые городские звёзды, и три луны, выстроившиеся в ряд. Трёхлуние.

Это всегда случается со мной во время трёхлуния. Очень не вовремя, но небу не прикажешь. Оно, как и я, не подчиняется чужим приказам, а живёт по собственным законам. Наверное, я потому и люблю небо, что чувствую его равным себе. Никто, кроме меня, не способен провести караван через Барьер без потерь, совсем без потерь, включая и живой товар. Только я сумел приручить Волос — все, кто пытался справиться с ним до меня, погибли в страшных мучениях, пожираемые изнутри, а подружиться со своенравной и опасной тварью сумел лишь я один.

Один. Я всегда был один. Даже на Чумных болотах, где солдаты Ордена гибли десятками. Кто-то от болезней, но большинство — от ядовитых игл, зубов, щупальцев нахтов. Даже во время переходов, когда только со стороны можно заметить подступающую опасность, даже там я справлялся в одиночку, и справлялся лучше всех. Я всегда чувствовал, что отличаюсь от других, но не подозревал, что отличия зашли настолько далеко.

Тогда, пять лет назад, тоже было трёхлуние. Караван только вернулся из трудного перехода, пришлось долго плутать вдоль Барьера в поисках безопасного для прохода места. Видимо, слишком долго. Двое караванщиков не прошли проверку и в тот же день были отправлены на болота. Не на обычную вахту, а навсегда, пока не подохнут или окончательно не превратятся в нелюдей. Помню, я тогда очень переживал, никогда ещё моих людей не списывали в расход. И после этого случая тоже не списывали, потому что я стал ещё осторожней, стал доверять только своим предчувствиям и никому больше. Попасть в караван к Дюнну мечтали все переходчики Ордена — только с Дюнном они чувствовали себя уверенно и могли панировать будущее, загадывать, чем будут заниматься спустя три перехода. И никто не подозревал, что сам Дюнн только чудом проходит проверки Тортура.

Это могло бы показаться забавным, если бы случилось не со мной. В тот вечер я чувствовал себя утомлённым и подавленным результатами проверки. Наверное, даже испуганным. Я не пошёл на ужин, перенёс свой гамак во двор резиденции, забрался в него и уставился на выстроившиеся в ряд луны. Но и вид звёздного неба не смог отвлечь от мрачных мыслей. В очертаниях созвездий мерещились чудовища, из тех, что водились на окраинах орденских земель, куда только что отправили моих парней.

Последнюю вахту я оттрубил не так давно, воспоминания о ней ещё не истёрлись, и чудища виделись мне во всех подробностях. Я даже узнавал в их облике черты бывших переходчиков, сосланных в разное время на границу. Впрочем, это происходило, наверное, уже во сне, потому что вскоре рядом с одним из монстров я увидел самого себя. Отвратительный болотный хват всеми двенадцатью щупальцами вцепился в меня и медленно разрывал на части. Боль казалась настолько реальной, что я проснулся. Или не проснулся, просто кошмар стал реальностью. Грязно-зелёные с чёрными пятнами щупальца пытались отодрать от меня Волосок. Разумеется, я стал сопротивляться, но никак не мог освободить занемевшие во сне руки и потому вцепился во врага зубами, прокусил толстую кожу и продолжил вгрызаться в мягкое, чуть солёное на вкус щупальце. Боль стала совсем нестерпимой, настолько, что я в конце концов сообразил, что кусаю самого себя. Это мои руки превратились в щупальца, мои руки выдирали Волосок, и само собой не могли прийти ему на помощь.

Не знаю, испугался я или разозлился, эти слова плохо подходят для описания тех чувств. Возможно, я продолжал грызть свою-чужую руку просто из-за болевого шока, но вдруг понял, что могу совсем перегрызть её. И просто приказал щупальцу исчезнуть, превратиться обратно в нормальную, мою родную руку. И оно послушалось. А я тут же разжал зубы, но чуть ниже правого локтя виднелась дыра, прогрызенная почти до кости. Там и теперь заметен кривой фиолетовый шрам, каждое трёхлуние краснеющий и увеличивающийся вдвое.

И если бы одно только это. Каждое трёхлуние сидящий внутри меня зверь рвётся наружу, пытается подчинить себе руки и ноги, порой даже голову. Трясёт хуже, чем от болотной чумы, каждый шаг даётся с трудом, и только страшным напряжением воли удаётся сохранить человеческий облик. В такие дни нельзя смотреть на звёздное небо, хотя именно тогда этого особенно хочется.

Старые переходчики говорили, что каждый хоть раз в жизни испытал нечто подобное, и лишь один из десяти не мог восстановиться. Но я-то не «каждый», я уникальный, и со мной не должно ничего случаться, как тогда казалось. И вместо того, чтобы попросить у лекаря порошок замора, я продолжал бороться с недугом в одиночку. Ведь я всегда один, и всегда остаюсь победителем.

Долгое время это удавалось, пока однажды проверка не нагрянула сразу после трёхлуния. Не став дожидаться, когда меня комиссуют и отправят на болота, удрал обратно за Барьер и решил отсидеться в городе, но и здесь, видимо, надолго не задержусь.

Пусть из ямы не видно неба, но я точно знаю — три луны снова выстроились в линию. Меня опять ломает и рвёт на части болотный хват по имени Дюнн.

Нет, неправда! Я не какое-то неразумное чудовище, я — нахт, высшее существо, способное принимать любой облик. Мне по нраву вид болотного хвата, а перестанет нравиться — превращусь в кого-нибудь другого. Но теперь я даже рад, что перестал быть хуманом, самым отвратительным созданием в мире — трусливым, как карлюк, лживым, как смазл, тупым, как глыбарь, и жестоким, как урд. Я — нахт, и горжусь этим. Говорят, что человек не может стать нахтом, но ведь я никогда и не был обычным человеком. Я особенный…

Сегодня особенно больно, и теперь я точно знаю, почему. Не сразу догадался, что нахты — настолько совершенные существа, что у них даже отсутствует деление на самок и самцов. Мне не нужно искать пару, чтобы произвести потомство, нахты со всеми проблемами справляются в одиночку, и выходит, в душе я всегда был нахтом. Всегда сам, всегда один. И вот сейчас внутри меня зарождается новая жизнь… Дитя будет уже настоящим нахтом по праву рождения, ему не придётся что-то кому-то доказывать, он станет жить по собственным законом, не подчиняясь ничьим приказам. Высшее, совершенное существо, не имеющее глупых обязательств перед другими, низшими. Свободный от привязанностей и предрассудков, он будет жить только для себя, любить лишь себя.

И я тоже… люблю… себя… но не могу. Проклятые три луны в трижды проклятом небе ослабили тело и волю и не позволяют выпустить на свободу высшее существо, которым я стал. Осталась последняя стадия оплодотворения… Но в жалкой человеческой оболочке невозможно проникнуть внутрь себя и завершить начатое. Тем не менее, я всегда находил выход из любого положения, сам, без посторонней помощи.

Или нет, всё-таки у меня был помощник, единственный настоящий, верный друг, мой Волосок. Он и теперь мне поможет. Ну, давай, мой хороший, проложи моему семени дорогу к новой жизни. Вот так… так… та-а-а-а-а-а-а-а-к!

И всё-таки, Дюнн, ты лучше всех на свете. Я люблю тебя, Дюнн…

Луфф

Ох, до чего же меня достали эти двое. Вбили себе в головы, что спасли великого колдуна (а спасали-то как — страшно вспомнить), и теперь ни на шаг от меня не отходят. Даже в отхожее место сопровождают. Боятся, наверное, что растворюсь в воздухе, по-колдунски.

Да я убегать-то и не собирался. Во-первых, куда бежать? Во-вторых, спина болит, проклятая. Здешний хозяин, могучая дылда по кличке Бо, говорит, что внутри завёлся червяк и грызёт, падла, мой позвоночник. Правда или нет, но по утрам так прихватывает, что не только с постели встать, а даже лежать больно. Только Тляковым порошком и спасаюсь. Пусть ненадолго, на денёк-другой, но боль снимает. Правда, Бо сильно жмётся, когда его выдаёт. Пересчитывает чуть ли не каждую крупинку. Я пробовал схитрить, запасти хоть немножко впрок — дело безнадёжное, бдит великан.

Вот и приходится терпеть их вздохи, косые взгляды и тупые вопросы. Что ты ел в тот день, когда обвал остановил? О чём думал? Что чувствовал?

Известно, что ел — порошок тот самый. К нему больше ничего и не требуется — и так хорошо. А что чувствовал? Да как им объяснишь, если они, к примеру, вюндерского хадара никогда в жизни не пробовали? Такое же обострение всех чувств, только нет отстранённости, безразличия к окружающему. Наоборот, ощущаешь себя частью этого мира, каждой его частью. Вот этими скалами, равнодушно глядящими сверху на долину. Придорожной травинкой со сломленным стеблем, из которого вытекает последняя влага. Тем огромным, но забавным зверем, которого ведут по тропе вслед за мной. Зверь голоден, но не может отыскать пищу, потому что на голову ему одели мешок. Так вслепую он и плетётся за своим поводырём.

Молодой урд, возглавляющий колонну, похоже, боится. Хочет сделать что-то важное, чего все от него ждут, но не может справиться с сомнениями и страхом. Жаль, что его мысли не удаётся прочитать. Интересно, что же такое он должен совершить.

А самка, что ковыляет следом за ним, очень устала — ни о чем другом уже не думает, только о желании поскорее отдохнуть. И зачем её с собой потащили? Молиться, что ли, собираются за успех испытания? Не уверен, ведь здесь молятся иначе, не по-вюндерски. Не в общем храме, а попрятавшись по хатам. Каждый с собственной самкой. Фраи вообще с самками слишком много возятся. В покоях держат рядом с собой, учат всяким знаниям. Однажды я увидел, как самка спорила с фраем, убеждала в чём-то, доводы приводила. Я до сих пор от этого в шоке. Никак не мог привыкнуть к мысли, что самки умеют разговаривать, а тут на тебе — почти научная дискуссия!

Ну да ладно, это их дело. А зачем мы сами-то в горы прёмся? Неужели испытание нельзя было провести в деревне? И что это вообще за испытание такое? Опять обвал останавливать? Так ведь объяснял же я, что не знаю, как всё получилось. И не уверен, что снова смогу. Да и не хочу — вдруг от напряжения снова спина разболится. А у глыбаря лишней порции порошка не допросишься. Чего это он нервничает, как посмотрю? Раньше всё время чуть ли не в рот мне заглядывал, а теперь отворачивается. Темнит глыбарь.

А вот Тляк, похоже, сам понимает не больше моего. Прямо-таки слышно, как у него трещат мозги от умственных усилий. Что ж, это хорошо. Значит, если и будет какая-нибудь пакость, то они не вместе её задумывали.

Ох, не нравится мне всё это. Не хочу, не буду, не могу я вам снова фокусы показывать!

Фокусы… Интересно, а где сейчас тот парень, которого мы с Хлоффелем прозвали Фокусником? Он ведь тоже в Загород собирался. Я ж совсем забыл про собственные дела с этими фрайскими заморочками…