Тихий домик

Глава XI ПАРТИЗАНЫ В ДЕТДОМЕ

Ночью в деревне Заскорки в дом, где жил Бугайла, постучали.

Бугайла схватил автомат, накинул кожух, подошел к двери.

— Кто тут?

— Партизаны, — последовал короткий ответ.

Бугайла долго молчал.

— Вы искали встречи?.. — спросили за дверью.

— Да, — наконец неуверенно ответил Бугайла.

— Одевайтесь и выходите, — сказали за дверью.

Бугайла оделся, открыл дверь. Перед ним стоял Николаев.

— Если вы искали встречи, то пошли, — повторил Николаев.

— Я буду вам полезен, — заискивающе прохрипел Бугайла.

— Хорошо. Поговорим не здесь, — ответил Николаев.

Задними дворами они двинулись к лесу…

Встреча состоялась в лесу, километрах в десяти от деревни.

Бугайла держался подобострастно, вовсю старался разыгрывать человека, преданного Советской власти, которого силой заставили служить оккупантам.

Несмотря на крайне ограниченное время, комбриг решил не задавать главных, интересовавших партизан вопросов. Расспрашивали Бугайлу о том, о сем, стараясь, чтобы он говорил сам.

— Население голодает? — спрашивал комбриг.

— Конечно, — отвечал Бугайла. — Гитлеровцы велят все продовольствие сдавать, а кто не сдаст — расстрел…

— Да, тяжело вам…

— Хуже нету…

Постепенно Бугайла разговорился, особенно когда его угостили спиртом.

— В Верино прибывают все новые и новые воинские части. Ожидается, что через Верино на Полоцк пойдет секретное оружие.

— Когда?

— Этого я не знаю, — растерялся Бугайла. — Ей-богу не знаю!

— В бога мы не верим, — заметил комбриг. — А откуда вам известно, что ожидают эшелон с новым оружием?

— Я слышал это от Коха…

— Кто такой Кох? — притворился комбриг.

— Кох — начальник Веринского гестапо…

— Что вы о нем знаете?

— Лютый и хитрый. Был заброшен сюда еще до войны…

Комбриг отметил, что Бугайла говорит правду. Значит, этот подонок действительно трусит. Но с ним надо быть очень осторожным. Завтра же он может передать их разговор Коху.

— Тяжело вам приходится, — снова посочувствовал комбриг. — У вас дети-то есть?..

— Нет, не женат…

— Тогда еще ничего… Вот, кто с детьми…

— Знаю, — самодовольно ответил Бугайла. — Тут, в Коровкино, целый детский дом есть…

— Да ну-у? — наигранно удивился комбриг.

Бугайла осекся, глаза его забегали:

— А вы кто будете? Начальник среди вас есть какой-нибудь?

— Чего захотел! — улыбнулся комбриг. — Начальники наши по лесу не ходят. Они в штабах, в землянках. Рядовые мы…

— Возьмите меня с собой…

— Когда время придет. А что это за детский дом?

— Постройки какие! Дворец целый! Хорошее хозяйство… Сад, пруды. Рыбы в них пропасть было…

— А дети? — спросил комбриг.

— Двести человек, наверное…

— И оккупанты их не трогают?

— Не до них! Вот провезут енто оружие новое, тогда и примутся…

— Интересно все же! Целый детский дом…

Бугайла, видимо, решил заинтриговать партизан и показать заодно, что ему многое известно.

— Я слышал от коменданта Верино Шрейдера, что у Коха в этом детском доме есть свой тайный агент…

— Это еще зачем? — сделал недоуменное лицо комбриг.

— Ловит сочувствующих… — Бугайла поглядел на пустую кружку.

Ему налили еще спирта. Он выпил, утерся рукавом.

— Одного смельчака поймали. Сташенко ему фамилия…

— Кто такой? — стараясь не выдать волнения, спросил комбриг. — Кто такой Сташенко?

Бугайла недоверчиво поглядел на комбрига.

— Не знаете?

— Первый раз слышу!

— Я тоже так думал, что партизан он липовый, — с облегчением ответил Бугайла. — Его агент, который в детдоме, выдал. Продукты детям доставлял… Ну, дня три назад повесили гестаповцы всю их семью…

— Кого повесили?

— Сташенко всех: двоих братьев, отца и мать…

— Где? — резковато спросил комбриг; он не мог сдержать боли.

— В саду их дома у Верино. Кох две недели приказал не сымать, в острастку для других… И сейчас висят.

— Да, опасно здесь находиться, — проговорил комбриг, наигранно озираясь в темноту. — Мы случайно тут. Уходим… О вас сообщим. Собирайте новые сведения. Ждите гостей. Мы уж о вас позаботимся…

— А с вами нельзя уйти? — снова спросил Бугайла. Видно было, что ему не по себе.

— Нет. Сейчас нельзя…

На этом встреча закончилась.

Когда Бугайла скрылся в темноте, Николаев поднял автомат и обратился к комбригу:

— Разрешите прикончить гада?…

— Нет. Пока оставим. Его исчезновение сильно обеспокоит фашистов. И тогда о проникновении в детский дом не будет и речи. С ним мы еще рассчитаемся… Соберите всех товарищей.

Когда все были в сборе, комбриг сообщил скорбное известие о гибели Сташенко. Все сняли шапки и несколько минут молчали.

— Разрешите сказать? — попросил слова Павел.

— Говори, Тишков.

— Надо захоронить мужественных патриотов Сташенко…

— Нужно, — согласился комбриг. — Это мы обязаны сделать. Фашисты хотят запугать местное население, а мы напугаем фашистов… С детским домом это они никак не свяжут… В операции будет участвовать пять человек. Командовать группой поручаю Тишкову…

— Спасибо, — выдохнул Павел.

Он был особенно мрачен потому, что внезапная страшная мысль поразила его. Он боялся в нее поверить… Неужели Лидия?.. Нет! Он отгонял эту мысль. И решил во что бы то ни стало проверить свою догадку.

Ночью были беззвучно убраны часовые у дома Сташенко. Трупы осторожно сняли с веревок, укрыли мешками и на санях вывезли из Верино.

Похоронили героев в лесу. И над свежей могилой партизаны поклялись мстить оккупантам, не давать им покоя ни ночью, ни днем.

Этой же ночью отряд двинулся к деревне Остовщина, где организовал засаду Скоблев со своими людьми.

Близко всей группе подходить было рискованно. Люди расположились на высоте, с которой удобно было наблюдать, так как просматривался большой участок дороги.

Связной сообщил, в каком именно месте находится засада.

— Так это почти в деревне! — воскликнул комбриг.

— Но зато место идеальное, — ответил связной.

— Идите и передайте Скоблеву, чтобы был осторожен. Местные жители не должны пострадать из-за перестрелки…

— Есть! — козырнул связной.

Примерно через час на дороге увидели черный «оппель-капитан» в сопровождении четырех мотоциклов с колясками, в которых сидели вооруженные солдаты.

— Едут, — проговорил комбриг.

Слышен был рев моторов.

Вот «оппель» и мотоциклы проехали деревню, свернули к реке. Неожиданно передний мотоциклист резко затормозил. Колонна стала, словно уткнувшись в стену.

Через несколько секунд из прилегающих кустов партизаны Скоблева открыли ураганный огонь.

Некоторые солдаты выпрыгивали из колясок и, сраженные пулями, падали на дорогу. «Оппель» пытался развернуться.

Оставшиеся в колясках солдаты, словно опомнившись, открыли ответный огонь.

Метким партизанским выстрелом через ветровое стекло «оппеля» был убит шофер. Дверцы «оппеля» открылись и офицеры быстро залегли в кювете.

Комбриг посмотрел в бинокль. На мундире одного из офицеров он успел рассмотреть погоны полковника.

— Павел! — приказал комбриг. — Этого захватить живьем.

— Есть живьем… — ответил Павел и бросился выполнять приказание.

Гитлеровцы упорно оборонялись. Прибежал связной. Доложил, что жители деревни разбежались и никому из них не угрожает опасность.

Бой продолжался. На двух мотоциклах пулеметы замолчали. Но офицеры из канавы ожесточенно отстреливались, никого не подпуская близко. Скоблев стрелял из засады по выбору, чтобы не перебить всех офицеров. Комбриг приказал своим людям окружать врага. Кольцо стягивалось, но фашисты не прекращали огня.

Операция затягивалась, а этого допускать было нельзя — ведь всюду гитлеровцы, и кто-нибудь из них уже, наверное, услышал эту перестрелку.

Решили атаковать. Пригнувшись, бросились к канаве, впереди Павел Тишков. Офицеры яростно отстреливались. Павел упал.

Больше рисковать было нельзя.

— Кончай всех! — скомандовал комбриг.

Партизаны открыли бешеный огонь. Все офицеры были убиты. «Языка» взять не удалось.

Павел был ранен в грудь. Ему оказали первую помощь.

Теперь все партизаны собрались вместе. На поле боя остались «оппель», четыре пулемета, четыре мотоцикла, десяток пистолетов и четырнадцать трупов солдат и офицеров.

Решено было временно остановиться в деревне. Местные жители, на глазах которых развернулась эта операция, изъявили желание уйти вместе с отрядом.

Павла, которому после перевязки стало лучше, оставили в надежном месте, a сами решили уходить.

Партизанские шоферы возились с «оппелем», поврежденным пулями. Комбриг и Скоблев обыскивали офицеров.

— Полковник Зикфрид, — сказал Скоблев, показывая комбригу документы.

— Важная птица. Жаль не живьем! — ответил комбриг. — О, да здесь важнейшие документы! Карта железнодорожной ветки… Отмечены посты патрулей… Время и числа… Может быть, это карта движения эшелона с новым оружием? Надо будет ее расшифровать. Связаться по рации с Москвой и через связных — с Глазовым в штабе…

Вскоре мотор у «оппеля» заработал. С мертвых офицеров и солдат было снято обмундирование, а трупы спрятаны в канаве.

Теперь необходимо было скорее уходить в сторону, в лес, а там — путь в детский дом…

— Жаль не смогу повидаться с отцом, — произнес Павел. — Передайте ему от меня привет…

— Не волнуйся, — ответил комбриг. — Вернемся за тобой, когда побываем в детском доме. Все расскажем. Может быть, тебе и не следует там сейчас появляться…

— Вы правы, — вздохнул Павел.

Отряд отошел вовремя.

С возвышенности партизаны увидели, как по дороге мчались машины с гитлеровскими солдатами. Но следы боя партизаны уже ликвидировали. Видно было, как солдаты походили у канавы, потом сели в машины и, развернувшись, уехали…

Ранним утром «оппель-капитан» в сопровождении двух мотоциклистов мчался по дороге в Коровкино. В «оппеле» сидели «гитлеровские» офицеры, а в колясках мотоциклистов — «вражеские» автоматчики.

В детдоме решено было появиться группой из десяти человек. Остальные организовали засады на подступах к детскому дому на случай внезапного появления фашистов.

В форме полковника, снятой с Зикфрида, ехал разведчик Карташев, опытный чекист, прекрасно владевший немецким языком. Все остальные партизаны, в том числе комбриг и Скоблев, были в форме гитлеровских офицеров и солдат. В машине ехал и врач партизанской бригады с медикаментами в чемоданчике.

Везли партизаны и мешки с продовольствием, которое специально для этого случая было собрано группой Скоблена у местных жителей.

Впереди на дороге шофер увидел ров и притормозил.

— Это не случайно, — сказал комбриг. Скоблеву. — Видимо, где-то здесь у них тайные посты. И уже пошло донесение о нашем прибытии…

«Оппель», объехав лесом ров на дороге, снова помчался к детскому дому. Вот показалась и усадьба. В лучах утреннего солнца она была действительно красива. Правда, заметно, что она пострадала от обстрела: у флигеля одна стена разрушена…

С виду дом выглядел покинутым.

— Договоримся так. Я в удобный момент шепну Тишкову, кто мы такие, — сказал комбриг. — Открываться нам перед всеми нельзя, если правда, что в доме скрывается предатель…

— Согласен, — ответил Скоблев. — Мы с Карташевым-Зикфридом будем разыгрывать обследователей…

— Отлично. Только поосторожней, чтобы лишний раз не травмировать детей… Если можно будет, мы сразу откроемся… И еще одно условие — тише. Никакого шума…

«Фашистские» автоматчики остались во дворе, а «офицеры» двинулись к зданию. Судя по всему, в детдоме еще спали. В коридорах стояла гнетущая тишина. Именно — гнетущая. Не мирная, сонная, какая бывает утром в обычной обстановке, а напряженная, неспокойная.

В коридоре им встретился седой старик, с глубокими морщинами на худом желтом лице, с воспаленными от недоедания глазами, одетый в истрепавшийся костюм. Комбригу нетрудно было догадаться, кто это, Павел Тишков был очень похож на отца…

Старик посмотрел на Карташева-Зикфрида, ожидая от него приказаний и вопросов.

— Никита Степанович! — шепнул комбриг и выступил вперед.

Тишков вздрогнул, поднял брови, вглядываясь в лицо комбрига. Гитлеровская форма вызывала в нем недоверие.

— Мы вынуждены появиться в маскарадных костюмах, — продолжал комбриг. — Мы свои… Павел тоже шел с нами, но в последнем бою был ранен. Рана не опасна. Он в надежном месте…

— Можно ли поверить?! — прошептал Никита Степанович.

Но он поверил, когда посмотрел в эти открытые русские улыбающиеся лица. Ну, конечно, это свои, родные, советские люди! Это партизаны, которые пришли на помощь детям. Иначе и не могло быть!

— Спасибо, родные! Спасибо, — со слезами на глазах проговорил Тишков.

— За что вы нас благодарите?

— Ну как же! Не оставили, не забыли, пришли…

— Это наш долг, отец, — ответил Скоблев.

— Да, — подтвердил комбриг. — Мы обязаны спасти детей. Так решила и Москва…

— Москва? — удивился Тишков.

— Да. В Москве известно о вашей, вернее, о нашей общей беде, — сказал комбриг.

— Я верил в это! — воскликнул Тишков.

— Тс-с, — остановил его комбриг. — Лучше будет, если нас немногие увидят…

— Да тут бояться некого! — улыбнулся Тишков. — Все свои…

— У нас есть на то основания…

Из комнаты к ним вышла молодая девушка. За ней еще одна, постарше.

— Познакомьтесь, — шепнул Тишков. — Это наша Зина, медсестра. А это Лена, мой помощник, секретарь комсомольской организации…

Девушкам не надо было объяснять, кто перед ними. Они и так это прекрасно поняли. И теперь улыбались «врагам» самыми счастливыми улыбками.

— А мы так перепугались, — прошептала Лена. — Думали, опять гитлеровцы пожаловали…

Комбриг отметил, что она выглядит гораздо старше своих лет: лицо бледное, осунувшееся, глаза впавшие, под глазами синяки.

— Может быть, покажем товарищам, как мы живем? — шепнула Зина.

— Да, конечно, — воскликнул Тишков. — Пойдемте к детям…

— Их может испугать наш вид, — заметил комбриг.

— У нас есть белые халаты, — предложила Зина.

— Вот и отлично! — обрадовался комбриг. — Лучшего и не придумаешь!..

В белых халатах, похожие на врачей, двинулись они по коридору к детским комнатам.

Открывая двери, партизаны ожидали услышать мирный храп детишек. Но с удивлением обнаруживали, что почти никто из детей не спал. Лежали и сидели они на кроватях и на полу без подушек и одеял, накрытые тряпками, лохмотьями…

— А было ведь постельное белье! — вздохнул Тишков… — Гитлеровцы увезли решительно все, до последнего полотенца…

Лица у детей были опухшими от голода.

— Как же вы жили-то последние месяцы?

— У нас есть неплохие разведчики, из числа детей. Ходили по деревням… Конечно, собранного не хватало… Спасибо местному населению — помогали детям от всей души, последнее от себя отнимали для них…

Партизаны продолжали разглядывать детей. Глазенки ввалившиеся, губы багрово-синеватые. Руки и ноги тонкие, полусогнутые. Казалось, они не могут уже выпрямиться. Некоторые стояли на коленях; видимо, подняться на ноги им было очень трудно.

Самые маленькие, повернув в сторону вошедших головы, как-то вяло произнесли:

— А вы нам кушать принесли?

— Тетя Зина, я кушать хочу…

— Тетя Лена! Дайте чего-нибудь поесть…

— У меня головка болит…

— А у меня живот…

— А фашисты нас не тронут?

— А эти дяди не фашисты?

— Тетя Зина! Алик и Петя просили-просили кушать, а потом уснули… Мы их все разбудить не можем…

Зина, а за ней партизанский врач поспешили к Алику и Пете, находившимся в обмороке.

— Так дальше нельзя, — проговорила дрожащим голосом Лена.

Партизаны не ожидали увидеть столь тяжелой картины.

— У вас есть врач? — спросил комбриг.

— Да…

— Вы о ней знаете? — удивился Тишков.

— Мы всех вас знаем, — уклончиво ответил комбриг. — Это необходимо…

— Понимаю, — ответил Тишков. — Видите ли… — замялся он. — Лидия сейчас спит… Она поздно вернулась из Верино…

— Из Верино? — переспросил комбриг.

— Да.

— И что она там делала?

— Достала немного медикаментов, соли…

— И часто она туда ходит?

— Почти каждую неделю…

— С вашего разрешения?

— Да… Ее можно разбудить… Но…

— Лучше этого не делать… — раздельно произнес комбриг. — Ведь так вы подумали?

— Да… Так…

— У вас есть основания ей не доверять?

— Некоторые… И давно уже…

— А что ее сестра?

— Про Наталью ничего плохого сказать не могу… Поймите, как все это трудно в таких ужасных условиях… Боишься понапрасну наговорить на человека… Ведь многие ведут себя не так в силу тяжелейших условий… Я, право, и про Лидию боюсь вам сказать что-то определенное… Вполне возможно, она просто ходит в Верино развеяться… Конечно, ее можно осуждать, но она еще молода…

— Во всяком случае, будьте осторожны, — посоветовал комбриг.

— Делаем все возможное! Но все равно арестована Рыжеволова, дети Володя Маленький, Саша, Вася Попов… И еще группа детей… Об их судьбе мы ничего не знаем…

Каким-то образом среди детей распространился слух, что пришли партизаны. Теперь в следующих комнатах они или сами подбегали к вошедшим, или просили со своих кроваток:

— Не оставляйте нас!

— Поднимите нас, мы хорошие, — просили две девочки, лежавшие у окна и до того обессилевшие от голода, что сами не в силах были встать.

Дети решили, что партизаны пришли за ними… Все они на разные голоса говорили об одном и том же:

— Дяденьки! Вы наши?! Не бросайте нас! Мы пойдем с вами, куда хотите… Только не оставляйте нас здесь…

— Скажите, что вы нас возьмете!

— Мы будем стрелять в фашистов!

— О, мы еще такие сильные, нам бы только поесть досыта…

Партизаны обратили внимание, как две девочки, маленькие, худенькие, молча сосали засаленные тряпки, которыми, возможно, вытирали тарелки…

Группа полураздетых мальчиков сидела на полу. Все дети были в грязи, измазанные, точно ползали по земле.

— Что с вами? — спросила Лена.

— Мы думали — опять фашисты… Вот малышей в подвал прятали…

— Они оберегают младших детей, — сказал Тишков комбригу. — Да, голод ужасен! Дети стали забывать такие слова, как молоко, яйца, булка… Они теперь собирают, где возможно, крошки хлеба, очистки картошки. Часто можно подслушать такой разговор: «Дай мне крошечки… Сегодня я совсем умираю… А завтра я сам найду и отдам тебе. Вот честное пионерское…»

— Не дерутся? — спросил Скоблев.

— Что вы! Помогают один другому. И очень заботливы. Делятся последними крохами…

Неожиданно из лесу послышались два гулких выстрела.

Это был условный сигнал тревоги. Дети засуетились, многие заплакали. Взрослые тоже обеспокоенно смотрели по сторонам.

Партизаны приготовили гранаты и автоматы.

— Если даже фашисты, безнаказанно в дом им не пробраться. У нас выставлена надежная защита. И мы способны дать им настоящий бой!..

Но тревога оказалась предупредительной.

Вскоре все прояснилось. Группа мальчиков и девочек во главе с Люсей Сороткой возвращалась домой из похода по деревням, где дети под видом просьбы милостыни собирали продукты для детского дома.

Тишков подвел Люсю Соротку к комбригу:

— А я про нее уже знаю, — сказал комбриг. — Она хороший разведчик. Когда будем посылать в Москву список лиц, которых мы считаем достойными награды, включим и тебя, Люся…

Люся засмущалась, пожала плечами.

— Не за что меня-то…

— Геройские дела совершаются в самом обыденном, — заметил, улыбаясь, Тишков. — Она действительно достойна награды…

Тут же дети начали делить собранные продукты. Без шума, спокойно и, главное, справедливо дети делили каждый кусочек хлеба, мяса, картошки… Потом вдруг посмотрели на партизан, на воспитателей. И стали протягивать все лучшее, что было у них.

— Что вы! — растроганно проговорил комбриг. — Ешьте, милые, на здоровье! Мы тоже вам кое-что привезли…

Скоблев сбегал к машине и вернулся, сгибаясь под тяжестью мешка. В нем дети нашли и хлеб, и вареные яйца, и мясо, и даже масло.

— Остальные продукты надо куда-нибудь спрятать, — заметил комбриг Тишкову. — В машине у нас мешки с крупой, мука, бочонок масла, окорок…

— Какое богатство! — воскликнул Тишков. — Вот наша повариха обрадуется!..

— Товарищ Скоблев, — приказал комбриг. — Надо перенести продукты…

— Лена! — сказал Тишков. — Пойдите, разыщите Авдотью Николаевну. Если спит, разбудите. Пусть принимает продукты в тайник…

— Только без шума, — предупредил комбриг.

Дети были полностью поглощены дележом содержимого партизанского мешка. Некоторые уже ели. В первую очередь пищу раздавали тем, кто не мог ходить.

Вскоре ели все дети…

— Не лучше ли нам теперь пройти в мою комнату? — предложил Тишков. — Так будет спокойнее.

— Разумеется, — согласился комбриг. — Кстати, нас видели в деревне, когда мы проезжали через нее. Жители подумают, что опять гитлеровцы явились в детский дом. Это и к лучшему… Слух разнесется. Дойдет до веринского коменданта или начальника гестапо Коха, и они поверят. Мало ли сейчас мародерствует фашистских вояк, которые носятся по дорогам на машинах!..

— Больше всего на свете мы боимся теперь налетов гитлеровцев на детский дом, — сказал Тишков. — Только бы не было налета! С этими мыслями ложимся спать. С ними и просыпаемся…

Они пришли в комнату, где жил Тишков. Никита Степанович закрыл дверь и повернул ключ.

Но в дверь тихо постучали. Это были Зина, Лена, повариха Авдотья Николаевна и партизанский врач.

Врач подошел к комбригу и тихо сообщил:

— Странные лекарства в этих ампулах… Похоже, что какие-то опытные… У некоторых больных детей, которым, по словам Зины, делали уколы, выступала на теле сыпь, их мучили сердечные спазмы… Эти ампулы надо бы переправить в Москву для проверки. Я оставил Зине наши лекарства и попросил следить, чтобы уколов из этих странных ампул больше не производили…

— Вполне возможно, что это новое лекарство, которое фашисты решили опробовать на детях…

— Вы думаете, что здешний врач?..

— Весьма серьезно подозреваю…

— Почему бы нам не взять ее?

— Об этом немедленно узнают фашисты. И тогда они попросту уничтожат детей… Мы вынуждены жить рядом с заведомо известными врагами и предателями. Временно, конечно. Пока не наступит пора возмездия…

Лена и повариха доложили, что продукты спрятаны в падежном месте.

— Мы знаем, что вы постоянно охранять нас не можете, — сказала Лена. — Но от одного сознания, что вы где-то есть, что мы неодиноки, как-то лучше, смелее себя чувствуем. Честное слово, с сознанием этого даже умереть ради спасения детей нестрашно!..

Работники детдома рассказали партизанам обо всем, что пришлось им пережить за долгие месяцы оккупации. Некоторые партизаны, не стесняясь друг друга и воспитателей, утирали невольные слезы. И желая подбодрить присутствующих, комбриг рассказал, как была уничтожена группа офицеров с конвоем, в чью форму они облачились и на чьей машине и мотоциклах приехали.

— Товарищи! — закончил комбриг. — Нам больше оставаться здесь нельзя… Но мы будем наносить фашистам такие ощутимые удары, что заставим их забыть про детский дом…

— Хорошо вы сказали… не знаю вашего имени и отчества, — произнес Тишков.

— Что ж, познакомимся после победы, — улыбнулся комбриг.

— Где-то теперь наш директор Виктор Иванович Шаров?.. — вздохнул Никита Степанович.

— Об этом нас запрашивала даже Москва. Но мы никакими сведениями пока не располагаем.

— Хорошо бы нам уйти так же тихо, как и появились, — сказал Скоблев. — Нельзя ли предупредить детей, чтобы никакого шума, чтобы они искренне отвечали, что были не партизаны, а фашисты. Это необходимо сделать…

— Я уже дал распоряжение Люсе Соротке, — сказал Тишков. — Дети умеют себя держать. Вот увидите…

Когда они открыли дверь, то увидели в коридоре Лидию Сову. Заспанная, она очень удивилась, увидев столько фашистских офицеров. Особенно внимательно посмотрела она на «полковника», который медленно двигался по коридору. Было заметно, что ей очень хочется заговорить. Но ее остановил Тишков:

— Вы нам не нужны, Лида! Господа офицеры уже уходят. Мы обо всем их интересующем поговорили.

«Полковник» прошел мимо, даже не взглянув на Лидию. За ним проследовали и все остальные «фашисты».

Лидия приставала то к Зине, то к Лене, то к Авдотье Николаевне, просила рассказать, зачем приезжали гитлеровцы. Но те отвечали ей, что и сами ничего толком не поняли.

Наконец, «враги» уселись в автомобиль. Рядом находился Тишков; с подобострастным видом он слушал последние наставления «гитлеровского» офицера — комбрига:

— Будем поддерживать связь через группу Люси Соротки. Ей оставлены адреса конспиративных квартир. Кроме того, в любое время ждите добрых гостей!..

Машина тронулась. За ней двинулись и мотоциклисты.

В районе Верино — Коровкино осталась только партизанская группа Скоблева, насчитывающая вместе со всеми разведчиками и связными около двухсот человек. Ей и было поручено организовать помощь детскому дому.

Комбриг со своей группой торопился в штаб бригады. Предстояло доложить об итогах обследования детского дома в Полоцкий подпольный обком партии и в Москву.

Ответственным по обеспечению охраны и снабжения продовольствием детского дома был назначен Павел Тишков, которому рекомендовали явиться в детский дом и сказать, что его ранили при попытке достать продукты для детей. Павел должен был во всеуслышание заявить, что партизан не нашел. Ему поручили организовать постоянную связь с группой Скоблева.

В общем это не могло вызвать особых подозрений ни у кого в детском доме. Ведь было вполне естественным возвращение Павла в детский дом, к отцу.

Из штаба бригады в детский дом стали регулярно доставлять сводки Информбюро о положении на фронтах. Это было очень важно, потому что поднимало дух не только у работников детдома, но и у многих людей, живших в окрестных деревнях, куда дети сами доставляли полученные сведения.

В партизанском штабе бригады обсуждался план спасения детского дома. Теперь можно было исходить не только из донесений, но и из собственных впечатлений.

Прежде всего пришлось убедиться, что все прежние пути обеспечения помощи детскому дому были явно недостаточны. Надо было выработать более эффективный план.

Отряд Скоблева усилил удары по врагу на железнодорожных и шоссейных коммуникациях в районе Верино с целью отвлечь внимание фашистов от детского дома. Однако сведения, поступавшие из детдома, были далеко не утешительны: продуктов явно не хватало, дети болели, за последнее время было несколько смертных случаев…

Комбриг собрал актив для обмена мнениями.

Помощник начальника штаба бригады внес на обсуждение смелое предложение:

— Мне кажется, что здесь затруднительно обеспечить всех детей питанием и необходимыми вещами. Когда дети в детдоме, они всегда под ударом. В любой момент их могут уничтожить орудийным огнем из Верино. Поэтому я вижу только один выход: детей разместить по деревням у местных жителей…

— Нереально, — возразил комбриг. — Заманчиво, но в настоящих условиях нереально. Местные жители сами погибают от голода, куда уж им прокормить детей… Кроме того, много больных. Кто будет оказывать медицинскую помощь этим детям? Раздать детей местным жителям — значит в настоящих условиях лишить их организованного осмотра медсестрой, снабжения продуктами.

Выступали с предложениями и другие. Глазов предложил следующее:

— Не лучше ли будет организовать в лесу несколько специальных лагерей, куда и вывезти всех детей из Коровкино…

— Конечно, это было бы хорошо! — согласился комбриг. — Я и об этом думал. Но такое нам сейчас организовать не под силу. Нужны теплые землянки, разная утварь. Кроме того, по имеющимся данным, фашисты начинают прочесывать леса с воздуха. Иными словами, они начинают нас бомбить…

— Может быть, попытаться все же эвакуировать детей за линию фронта? — сказал Глазов.

— Через линию фронта? — комбриг пожал плечами. — Как это можно организовать? Сотни километров объездным путем, когда мосты взорваны и сожжены. Нет. Вражеская авиация обнаружит и немедленно станет бомбить колонну. Кстати, детдомовцы нам рассказывали, что такое эвакуация, когда местность оккупирована. Нет, это тоже не выход…

Начальник разведки Кораблев вдруг сердито произнес:

— Мы отвлекаемся от наших непосредственных боевых задач. На мой взгляд, и одна группа Скоблева вполне справится с задачей охраны детдома…

— Вы неправы, — ответил комбриг. — Фашисты делают на детдом ставку. Кох расставил сети, надеясь таким образом разнюхать наши связи, выловить наших людей, узнать наше расположение и разгромить нас. Теперь, после того как был схвачен Сташенко, ни у кого на этот счет не может быть сомнений.

Сташенко и его семья погибли смертью героев. Может быть, это вызвало особое озлобление Коха, и он жестоко расправился с некоторыми детьми из детдома. Разумеется, и налет фашистов, когда были взяты из детдома даже подушки и простыни, не случаен. Кох рассчитывает на партизанскую жалость к обездоленным, голодным детям. И в этом он не ошибся! Мы жалеем детей. Мы действительно не можем пройти мимо… Какие же выводы могут быть из этого сделаны?

Пока детский дом нужен врагу как ловушка, в которую он надеется нас поймать… Поэтому лучшим решением в настоящих условиях будет оставить детей в детдоме. Но это не все. Надо обмануть Коха… Пусть его агент обнаруживает «партизан». Вы меня понимаете? Надо направить его по ложному следу!.. Этим мы убьем двух зайцев: во-первых, он должен будет сохранять детский дом; во-вторых, мы сможем точно установить, кто предатель и каковы его связи…

Людей, которые смогли бы принять участие в этой опасной операции, нам надо будет подыскивать самым тщательным образом. Мы должны будем заинтриговать Коха. Всякий раз ставить его перед новой загадкой. И все это придется делать очень тонко, чтобы матерый шпион не догадался, что его водят за нос…

— Очень хорошо! — похвалил Глазов. — Получится, что фашисты запутаются в тех сетях, которые предназначали для нас!

— Наше дело бить врага! — продолжал комбриг. — Поэтому в скором времени мы предложим на рассмотрение Полоцкого подпольного обкома партии и Москвы план по уничтожению секретных грузов, которые фашисты предполагают провезти по железной дороге Верино — Полоцк. И дальнейшая наша цель — уничтожение веринского гарнизона…

— Вот это дело! — улыбнулся Кораблев. — Это да!..

— Спасение детского дома не в ослаблении ударов, наносимых нами по врагу, а в усилении этих ударов! — подытожил комбриг. — Разумеется, к этим двум серьезным операциям надо очень долго готовиться. Мы должны провести их только успешно. Нет сомнения, недалеко то время, когда фронт приблизится к нам. После разгрома веринского гарнизона детям из детдома останется недолго ждать полного освобождения. Таков план. Кто «за», прошу поднять руки…

Проголосовали единогласно.

Немедленно была послана радиограмма в Москву. Комбриг отправился на заседание Полоцкого подпольного обкома партии.