Тихий домик

Глава IV СТРАННЫЙ ОБОЗ

Группа партизан под командованием Ивана Трофимовича Скоблева из бригады «Неуловимые», действовавшая в районе Верино, заминировала мост через реку. В операции участвовали трое: сам Скоблев, Валентин Николаев и Петр Сташенко, поступивший по заданию штаба бригады в полицию и переодетый в гитлеровскую форму.

«Фашистский охранник» невозмутимо выхаживал по мосту, пока Скоблев и Николаев под мостом закладывали мину с часовым механизмом. Сташенко нес охрану с той стороны, откуда подходили и закладывали заряд подрывники. За десять минут до обусловленного временем взрыва он должен был покинуть мост и отойти к обрыву, где в кустарнике маскировались Скоблев и Николаев.

Не первый раз проводили подобную операцию смелые разведчики-партизаны, и все у них было рассчитано по минутам. Не возникало никаких осложнений.

Поэтому Скоблев и Николаев были немало удивлены, когда за десять минут до взрыва «полицай» не покинул моста, а продолжал по нему ходить, всматриваясь куда-то вдаль, на тот берег, который был скрыт от глаз подрывников.

— Осталось десять минут! — Николаев показал на часы. — Что он медлит?

— Сверим часы…

Скоблев достал свои карманные — старинный «Мозер», которым привык верить. Да и «Мозер» показывал, что осталось до взрыва десять минут.

— Что он нам геройство свое показывает? — рассердился Николаев. — Тоже храбрец нашелся! Не люблю я этих «ученых»… Воображает…

— Ну это ты брось! — отозвался Скоблев. — Сташенко не из таких. Отличный разведчик. Мужественный парень. И ни капли зазнайства в нем нет… А то, что он «ученый», что языком немецким владеет, — это его козырь!

— Какого черта он резину тянет! — горячился Николаев, не в меру вспыльчивый. — Сколько осталось?

— Семь минут, — с беспокойством ответил Скоблев. — Да что же он в самом-то деле?

Сташенко продолжал вышагивать по мосту. Отсюда, из оврага, его фигурка казалась совсем маленькой, игрушечной.

— Что у него, часы встали? — нервничал Николаев. — Он должен уже уйти!..

Скоблев снова смотрит на часы.

— Шесть минут… Механизм может сработать и раньше. Парень рискует…

— Я побегу к нему…

— Подожди. Его что-то задерживает на мосту, видишь, он тоже нервничает? Но что? Почему никаких сигналов? Значит, он что-то видит; он, с одной стороны, боится выдать нас, а с другой — не хочет, чтобы мост был взорван…

— За-га-дка-а!..

— Ничего не понимаю…

— Четыре минуты…

Они видят, как «часовой» на мосту остановился и всматривается опять туда, в противоположный берег.

— Да он не думает уходить… — Скоблев нервно пощипывает щетину на подбородке. — Три с половиной минуты…

— Что будем делать? Надо решать!..

Скоблев с полминуты еще смотрит на часового, который застыл посередине моста, потом подталкивает уже приготовившегося бежать Николаева и кричит:

— Снимай мину!..

Николаев бежит из оврага к мосту, пригнувшись, огромными прыжками. Думает ли он в эти мгновения, что сам рискует жизнью? Ведь мина вот-вот может взорваться! Нет. В сознании его только то, что наверху товарищ…

Когда снимает мину, замечает, что руки у него дрожат… Все. Шнур выдернут.

Николаев стирает со лба капли пота. Замирает под мостом, потому что слышит, как пофыркивают лошади и громыхают колеса телег по настилу. Что же там движется?.. Этого он не видит.

Лучше всех видит Сташенко. Да и Скоблев из своего укрытия кое-что разглядел. Правда, он не мог понять, что это за странный обоз. А когда увидел на подводах детей, первым желанием было вскочить и побежать к ним. Но вовремя сдержался. Подумал, что гитлеровцы идут теперь на всякие уловки, чтобы выманить партизан на огонь своих автоматов.

Сташенко поднял руку, останавливая подводу, на которой ехал седой мужчина.

— Кто такой? — спросил Сташенко по-немецки.

— Детский дом. В полном составе удалось избежать эвакуации, чтобы сохранить эти рабочие руки для великой Германии…

Сташенко сделал вид, что не понял седого мужчину и поднял автомат.

— Коммунист? Партизан?

Седой устало покачал головой, потом позвал:

— Лидия! Иди сюда и переведи мои слова этому типу…

Сташенко увидел красивую молодую женщину, которая неторопливо шла к нему.

— Хайль Гитлер!

Сташенко ответил, вытянувшись в струнку:

— Хайль!

— Немецкое командование приказало нам сохранить этих детей для отправки в Германию, — сказала Лидия по-немецки. — Нам удалось спасти их от эвакуации в советский тыл. Теперь мы возвращаемся, чтобы отдать себя в распоряжение коменданта Верино…

Сташенко кивнул. Он старался казаться безразличным и безучастным, но еле сдерживал ту злобу, что уже закипала.

Он смотрел на детей — изможденные, худые, грязные, одетые в изодранные, ставшие тряпками штанишки и курточки. И конечно, они были голодны и больны. Эти несчастные дети с такой ненавистью смотрели на него, что он отвернулся.

— Можно ехать? — спросила Лидия.

— Да… Только кто тут главный?

— Тишков, — Лидия кивнула на седого мужчину. — Тишков был главный…

С дальних телег послышался детский стон.

— У них неважный вид, — сказал Сташенко. — Какие это рабочие руки?.. И наверно, много больных?..

— Есть и больные… — ответила Лидия.

— Поезжайте! — Сташенко отступил в сторону.

Он смотрел на каждую подводу и всюду видел одни и те же глаза детей, полные ненависти и отчаяния. Некоторые дети спали. Некоторые хныкали. Он старался их сосчитать и все время сбивался… Двести или больше детей, советских детей, обреченных на рабство и голодную смерть!

Когда последняя телега скрылась из виду за поворотом дороги, Сташенко быстро побежал за ней…

Мину поставили снова…

И только когда оглушительный взрыв разрезал воздух, когда подбросило над верхушками деревьев в черном облаке дыма обломки моста и потом все стихло, трое партизан остановились, чтобы перевести дыхание от быстрого бега.

Потом еще километров пять ходу лесом, через болото. В полном молчании, хотя Сташенко очень хотелось остановить товарищей, чтобы рассказать о том, что он видел. И лишь когда добрались они до скрытой среди болот на маленьком островке землянки, когда выпили, жадно глотая, по кружке холодной ключевой воды, Скоблев спросил:

— Что там было?

— Паршивцы, предатели! Угоняют наших детей в Германию! Целый детский дом. Говорят, что сознательно не дали детям эвакуироваться…

— Та-ак! — Скоблев нахмурился. — А куда направляются?

— В распоряжение коменданта Верино…

— Сволочи! — Николаев сжал в руках автомат. — Товарищ командир, — обратился он к Скоблеву, — разрешите, перекосим этих гадов…

— Ну перекосишь… А дальше что? Детей куда денешь?

Николаев молчал, покусывая губы.

— Дайте карандаш и бумагу, — сказал Скоблев.

Он уселся подле чурбачка, заменявшего стол, и написал: «Срочное донесение. Командиру бригады «Неуловимые»…»

Скоблев исписал весь лист с одной и с другой стороны. Потом запечатал его в конверт и обратился к Сташенко:

— Ты их видел?

— Да! И лица запомнил…

— Пойдешь к Михаилу Сидоровичу со срочным донесением… Считаю, что оставить этот факт без внимания нельзя. Тут что-то не так. Но без дальнейших указаний из штаба бригады действовать не могу, не имею права. Скажи, что мы ждем срочных указаний…

— Слушаю, товарищ командир! Приказ будет выполнен…

Сташенко, не медля ни минуты, спрятал конверт на груди, взял автомат и пошел к выходу из землянки.

Путь был не близок, и прибыл Сташенко в расположение штаба бригады только на третьи сутки.

Проверка документов, затем вопрос:

— К кому прибыли?

— Лично к комбригу.

— По какому поводу? Как доложить?

— Прибыл со срочным письмом от подрывной группы Скоблева, действующей в районе Верино.

Часовой велел подождать и спустился в землянку.

Вскоре он появился и пригласил:

— Идите за мной.

Комната была небольшой. Над столом склонились двое: комбриг и комиссар бригады «Неуловимые».

Когда Сташенко вошел, комбриг поднял голову:

— Что там у вас в Верино? Мост взорван?

— Да! Ваш приказ выполнен. Но… произошло непредвиденное.

— Что?

— Я прибыл со срочным донесением от Скоблева.

— Давайте…

Комбриг вскрыл конверт и стал читать:

«Нами, партизанами, в составе Скоблева, Николаева и Сташенко, взорван мост по дороге на Верино. Во время минирования моста «фашистский часовой» Ганс Буттербрах (наш разведчик Сташенко) находился на мосту. Было условлено, что за десять минут до взрыва Сташенко покинет мост. Однако он моста не покинул. И мину пришлось снять с риском для жизни обоих: Николаева и Сташенко…»

Комбриг прервал чтение и посмотрел на Сташенко.

— Вы ведь Сташенко-Буттербрах?

— Так точно.

— Вы стояли на мосту?

— Я, товарищ комбриг…

Комбриг кивнул и снова углубился в чтение:

«Причиной того, что Сташенко остался на мосту, был обоз из шестнадцати подвод, с которым ехало около 200 детей. Таким образом, Сташенко спас им жизнь, рискуя собой.

Как удалось выяснить Сташенко, с обозом следовал в сторону Верино детский дом, о чем сказала ему переводчица, чтобы в полном составе поступить в распоряжение коменданта Верино Шрейдера.

Дети измождены, голодны, много больных.

Считаю, оставить детей мы не вправе…»

Комбриг прочел донесение до конца и передал его комиссару Глазову:

— Здесь предательство или…

Комбриг повернулся и увидел, что Сташенко стоит с полузакрытыми глазами, лицо исхудало, веки воспаленные, красные.

— Не спите?

— Нет.

— Сейчас выпьете горячего чая. Мы с вами немного побеседуем и пойдете спать… Или раньше выспитесь?

— Товарищ комбриг! Я ведь не для того, чтобы спать, сюда торопился… Готов ответить на любые вопросы. Эти дети мне всю душу перевернули…

Комбриг улыбнулся, подошел к Сташенко и силой усадил его на табурет.

— Садитесь. Вы на ногах-то еле стоите…

Комбриг налил в кружку чаю, положил на стол сахар, нарезал хлеба и сала.

— Пейте и ешьте. Вы держитесь молодцом — это я вижу.

Тем временем письмо дочитал Глазов.

— Непонятная и сложная история, Михаил Сидорович.

Едва заметная улыбка пробежала по лицу комбрига.

— Ясно одно: детям мы обязаны помочь. А как мы им поможем, — давайте думать. И знаете, что кажется мне особенно странным, почему они только теперь возвращаются?.. Где были столько времени? Что это за дети?.. Какой детский дом?.. Кто такие воспитатели?.. Очень много возникает вопросов… А теперь, дорогой товарищ Сташенко, пейте чай и кое-что нам расскажите… Ценнее всего ваши личные впечатления. Начнем с главного — дети…

Сташенко отпил из кружки, потом заговорил:

— Страшно было глядеть на них! Глаза, как черные ранки… И в то же время смотрят на меня, как на фашиста, с лютой ненавистью!.. Не то что улыбки, просвета в глазах, в лицах нет. Вот, как на виселицу идут, так и они…

— Значит, — прервал комбриг, обращаясь к Глазову, — дети ненавидят фашистов, они подавлены, страдают…

— Нет таких ребят, которые бы не ненавидели фашистов, — заметил Глазов. — Такой вид был бы у всяких пленных ребятишек.

— Разумеется, это так. Значит, ни о какой добровольной отдаче себя в распоряжение фашистского командования не может быть речи. А теперь расскажите о взрослых…

— На первой телеге сидел пожилой человек. Седой, похожий на учителя, в парусиновом костюме. Исхудавший. Я особенно в лицо его вглядывался: умное, сильное! И честное! Глаза у него честные! И нерадостно смотрел он на меня, угрюмо, будто играл непривычную, навязанную ему роль…

— Кто же он? — спросил комбриг.

— Надо думать, их руководитель, главный, раз ехал на первой подводе… Он и переводчицу вызвал…

— А вы не поинтересовались, кто он? — спросил Глазов.

— Нет, товарищ комиссар. А у переводчицы спросил, кто у них главный…

Комбриг сел за стол и достал блокнот и карандаш:

— И что же она ответила?

— Помню дословно. Она сказала: «Тишков…» Потом добавила: «Тишков был главный…»

— Гм, — комбриг потрепал бороду. — Та-ак. Что значит — был? Опять какая-то загадка… Этот обоз словно из-под земли вынырнул! Если б они шли дорогами, по которым движутся гитлеровцы, мы бы давно имели о них сведения. А тут выходит, что обоз этот или внезапно где-то был сформирован, или шел лесами…

— Тишков… Сидел на первой подводе. Можно предположить, что это директор детского дома, — комбриг сделал в блокноте какие-то пометки. — А скажите, Сташенко, они поверили, что вы фашистский солдат?

— Думаю, поверили. Даже уверен…

— По-русски переговаривались?..

Сташенко задержал кружку у рта.

— Нет. Они все молчали. Говорила только переводчица. Да! Этот, который на первой подводе ехал, назвал меня «типом»… Он сказал переводчице: «Лида! Переведи мои слова этому типу…»

— Какие слова? — спросил комбриг.

— Да о том, что им «в полном составе удалось избежать эвакуации, чтобы сохранить рабочие руки для великой Германии».

— «Рабочие руки?» — Глазов пожал плечами. — Что он имел в виду?

— А не сказал ли он это иронически, имея в виду детей, изможденных, голодных, больных? — заметил комбриг. — Ведь может так статься, что не только дети возвращаются подневольно в тыл врага, но и часть взрослых…

— Что-то тут не так! — решил Глазов. — Откуда они взялись?.. У нас нет никаких сведений, а все главные дороги наши разведчики контролируют…

— Ну, а эта Лида, переводчица, какова? — спросил комбриг у Сташенко.

— Молодая. Лет двадцати пяти. Красивая. Рыжеватая. Глаза зеленые. Улыбается. Даже кокетничает. Немецким владеет в совершенстве, так что я даже боялся — вдруг поймет, что я не немец. А раз не догадалась, думаю, что она не немка и язык учила где-то у нас. Скорее всего она преподавательница немецкого языка. Теперь мне кажется, что говорит она не совсем чисто…

— Кто вам показался особенно подозрительным? — спросил комбриг.

— Никто. Разве что молодой парень, здоровый такой. Он улыбнулся мне, когда проезжал мимо… И на последней подводе пожилой мужчина, небритый, как, впрочем, и остальные. Он помахал мне рукой. Я еще подумал — повар он, что ли? Запомнил я имя молодого парня — Павел, так его назвала переводчица: «Павел, можно ехать». А вот к тому, кто был на последней телеге и точил нож, обратилась женщина, тоже пожилая, обнимавшая ребятишек. Она его назвала. Федор Митрофанович…

— Вот сколько вы успели запомнить! Молодец, — похвалил комбриг. — Ну, скажите мне теперь, что вы сами думаете об этом?

— Но мое мнение может быть ошибочным… — Сташенко замялся. — Я привык наблюдать передвижение гитлеровской пехоты, техники… А разобраться в своих людях за такое короткое время — это очень трудно…

— И все-таки, что вы подумали?

— Предатели… Я так и сказал Скоблеву… Но после того как с вами поговорил, я сомневаюсь… Может быть, они меня обманули?

— Обманули? — Глазов пожал плечами. — Для чего?

— Не хотели, чтобы я к ним придрался. Боялись за детей…

Комбриг встал, прошелся по комнате.

— Так. Больше мы гадать не будем. У нас есть возможность все выяснить… Но об этом чуть позже… А сейчас я попрошу вас, Сташенко, сообщить обстановку в Веринском районе.

— Что вас интересует?

— Какими силами располагает фашистский гарнизон в Верино?

— Там их человек пятьсот. Все хорошо вооружены. Есть артиллерия и минометы. Комендантом назначен Шрейдер…

— Были акции против мирного населения?

— Да. Расстрелы коммунистов…

— Какими сведениями вы еще располагаете?

— По данным наших разведчиков, недавно в Верино прибыла группа тайных полицейских во главе с гестаповцем Кохом…

— Кох! — комбриг посмотрел на Глазова.

— Тот самый Кох? — спросил Глазов.

— Видимо, это он и есть. Появился у нас… Этот выродок был заброшен на нашу территорию еще до войны. Его задачей было подбирать агентуру. Очень опасный!..

— Да, — Глазов покачал головой, — там, где появляется Кох, жди больших неприятностей…

— Фашисты в Веринском районе намерены уничтожить партизан, — сказал Сташенко.

— Поэтому и прибыл Кох… — задумчиво произнес комбриг.

— Конечно, — кивнул Глазов.

— Теперь, Сташенко, идите спать. Вам надо хорошо выспаться, — комбриг ласково посмотрел на партизана. — А завтра утром получите задание для вашей группы. Пока все! Идите…

В землянке остались только комбриг и комиссар. Некоторое время сидели молча, обдумывая неожиданное донесение.

— Признаюсь, меня очень взволновали дети, их судьба, — комбриг зашагал по комнате. — Вы знаете, я не из сентиментальных. И жизнь наша суровая. Но по правде сказать, не по себе мне сейчас… Конечно, оставить детишек без внимания мы не можем. Возможно, они возвращаются в свой дом. Туда, где жили до войны. Может, им просто не удалось эвакуироваться. Мы обязаны им помочь…

— Надо связаться с Москвой, — сказал Глазов.

— Безусловно. Москву запросим. Но мы должны сообщить Москве и свое мнение. Каким оно будет?

— Правильно вы говорите, Михаил Сидорович, детишек мы не можем оставить в беде!

— Это дело нашей совести… И вот что я думаю, — комбриг подошел к карте, — давайте вспомним все, что нам известно…

Они наклонились, отыскивая на карте Веринский район.

— Здесь есть село Луначарское… Это то самое, где обосновалась банда Бугайлы. Грабители и убийцы. Хладнокровные, жадные. Даже с фашистами делятся неохотно. Но те их всячески поддерживают и снабжают оружием, потому что Бугайла выдает членов партии и комсомольцев. Бугайлу мы еще не смогли ликвидировать.

— Есть непроверенные сведения, что он агент Коха…

— Вот именно. Кох поручил Бугайле держать связь со всей своей агентурой, которую он, возможно, готовил еще до войны. За Бугайлой нужно смотреть. Это может сделать Смирнова, местная учительница, пожилой человек и, несмотря на возраст, одна из лучших наших разведчиц.

— Кстати, от Смирновой известно, что с Бугайлой связаны жители того же села Николай Лукашенок и братья Гладыши…

— Это проверено?

— Да!

— Но ведь Лукашенок просился в отряд Скоблева!

— Да. Им известна фамилия Сташенко… Лукашенок пробовал заводить на этот счет разговор со Смирновой, но она только пожимала плечами и отвечала, что никогда не слыхала о таком…

— Вы передали инструкции Смирновой: при первом же внимании к ней бандитов немедленно прекратить с нами всякую связь?

— Да. Она это знает. И вот несколько дней мы лишены информации из Луначарского…

— Два дня еще выждать надо.

— Конечно.

Комбриг провел карандашом линию между Луначарским и Верино.

— Не так далеко. И кругом леса, болота…

— Может показаться странным почти одновременное появление этого обоза с детьми и Коха в Верино. Расценить, как случайность? Но надо иметь это в виду…

— Странно, что мы не располагали никакими сведениями об этом детском доме. Уж не хитрость ли это самого Коха?

— О Кохе не было сказано, было сказано о Шрейдере. Возможно, Шрейдер хочет отправить этих детей в Германию и тем отличиться!

Комбриг снова заходил по комнате и потом приглушенно сказал:

— Может быть, я и ошибаюсь. Но мне все больше кажется, что это наш детский дом, с нашими, советскими людьми, которые не успели эвакуироваться. А все остальное был маскарад. Что им оставалось делать, если гитлеровцы их обогнали? Только возвращаться обратно, в свой дом.

— Значит, прежде всего надо выяснить, был ли детский дом в районе Верино?

— Да.

— Хорошо, Михаил Сидорович, — Глазов закурил. — Допустим, что детский дом был. А тот ли вернулся?

— Поэтому я и хочу дать задание Скоблеву, выяснить все, что касается детского дома.

— А мы тем временем запросим Москву…

— Это можно сделать сейчас же…

— Согласен с вами. По крайней мере будем знать, существовал ли детский дом в районе Верино до войны. Пойдемте к рации.

Комбриг и комиссар вышли из своей землянки и, пройдя метров сто, спустились в другую, где была оборудована радиорубка.

— С Москвой есть связь? — спросил комбриг.

— С Центром?

— Да.

— Попробую, — ответил радист Владимир Пиняев.

Он включил рацию, замигали красные и зеленые огоньки.

— Есть. Держу связь с Центром…

— Хорошо. Передайте следующую телеграмму на имя начальника управления: «Был ли в районе Верино Белоруссии детский дом и какие есть сведения об его эвакуации? Обнаружен обоз с детьми, двигающийся в тыл оккупантам. Есть предположение, что это местный детский дом, располагавшийся до войны где-то в районе Верино. «Неуловимый».

Как всегда в таких случаях, время, казалось, движется очень медленно. Комбриг и Глазов шагали по комнате. Тихо пели радиосигналы, что-то попискивало, мигало. И как далеко летели сейчас их слова, за многие километры, в Москву…

Когда комбриг держал прямую связь с Москвой, его охватывало волнение, потому что там столица, там бьется сердце Главного штаба, оттуда руководят нашей армией, всей боевой деятельностью.

А разгром фашистов обеспечен. Разве знают они, почти подошедшие к Москве, что глубоко в их тылу действуют мощные партизанские соединения, что ни один шаг фашистов не ускользает от глаз разведчиков? И из всех отрядов донесения летят в Москву…

Комбриг невольно вспомнил собственное детство. Оно прошло в сибирском селе. Что ж вспоминать? Нерадостным оно было. Отец умер рано. На руках у матери осталось восемь ребятишек. Село-то Новопокровка не из богатых. Вот так и батрачили все они, от старшого до меньшого, на кулачье…

А юность — уже в колхозе. В тридцатом году по путевке комсомола пошел матросом на буксир «Новосибирск». Следующий год — добровольное вступление в Красную Армию. Каракумы, пограничная застава, борьба с басмачами. Потом учеба в пограничном училище… Многое дали ему и практика, и обучение погранделу.

И прежде всего он научился разбираться в людях, оказывать им помощь. А это было самым главным. Решительность, бесстрашие, непреклонность… — все эти качества необходимы партизану. Но главное — знать человека, понять его сущность. В конечном итоге решить, годится или подведет.

И комбриг учил своих людей судить о человеке только так: прикидывать, пошел бы с ним в разведку или нет?..

— Есть ответ Москвы! — воскликнул радист.

— Что ответили?

— «Населенный пункт Коровкино, Веринский район, детский дом на 250 человек. Директор Шаров Виктор Иванович. Подробности будут переданы дополнительно. Андрей».

— Почему Шаров? Ведь Сташенко докладывал о Тишкове! — пожал плечами Глазов.

— Главное мы уже знаем, что детский дом был! Итак, Коровкино. Идемте к карте…

Сташенко спал в землянке комбрига. Его разбудили на самом рассвете.

— Товарищ Сташенко! Вызывает комбриг…

Сташенко вскочил, быстро умылся и поспешил за связным.

— Как спали? — поинтересовался комбриг.

— Спасибо. Не помню, — улыбнулся Сташенко.

— Это хорошо. Значит, выспались?

— Да, выспался…

— Готовы выполнять задание?

— Готов…

— Хорошо. Слушайте меня внимательно. Задание первое. Необходимо собрать все сведения о детском доме в Коровкино…

— В Коровкино?..

— Да. Нам удалось выяснить его местоположение до войны. Нужно тщательно там разведать. Сведения соберете у местных жителей, хорошо известных, и через наших людей. Никому из отряда в Коровкино пока не появляться. Действовать только через связных. Выяснив историю этого детского дома, надо будет узнать, кто такие воспитатели. По возможности, самые подробные сведения о каждом.

— Ясно, товарищ комбриг.

— Обратитесь к учительнице Смирновой. Ее версия должна быть: мне трудно жить, нет теперь пенсии, умираю с голоду. Решила где-то пристроиться, поработать. Пришла в детдом просить, чтобы взяли воспитателем. Она рада будет за детьми ухаживать. Страшно ей, одинокой и старой. Если скажут, что она им не нужна, сразу должна уйти. Никаких подозрительных расспросов с ее стороны не должно быть.

— Ясно, товарищ комбриг!

— Ей нужно выяснить состояние детей, их количество, возраст. Кроме того, узнать их отношение к воспитателям. Понимаете? Их отношение к каждому воспитателю. Кого больше любят, кого меньше, почему.

— Понимаю, товарищ комбриг!

— Она должна уточнить, что с ними случилось, почему не удалась эвакуация… Кроме того, надо установить наличие продуктов. В чем особенно остро нуждаются дети…

— Ясно, товарищ комбриг.

— Все сведения, которые поступят к Скоблеву, останутся у него. Через неделю он должен определить место, где произойдет наша с ним встреча. Какие-то сведения о детском доме нам будут дополнительно сообщены из Москвы.

— Несомненно, детский дом направлялся в Коровкино! Ведь дорога на Верино была чуть левее…

— Вы видели, что они направлялись в Коровкино?

— Да. Теперь я это понял.

— А вы были в Коровкино?

— Давно… Забрели туда с отцом, когда охотились.

— Ну и что?

— Деревенька маленькая… А на отшибе — помещичья усадьба.

— Что она из себя представляет?

— Да так… Тихий домик.

— Вы могли не заметить, а в ней и располагался, наверное, детский дом.

— Может быть.

— Итак, что касается детского дома, вам ясно?

— Ясно, товарищ комбриг.

— Задание второе. Вы знаете, что в Верино прибыл Кох, матерый шпион и убийца. Известно, что он был заслан на территорию Белоруссии еще до войны. Прятался в районе Кировска — Бобруйска. Затем где-то в районе Верино. Есть подозрения, что у Бугайлы. Нужно выяснить, зачем прибыл…

— Ясно, товарищ комбриг!

— Действовать осторожно. Особо осторожно.

— Ясно, товарищ комбриг!

Комбриг прошелся по комнате, потом остановился перед Сташенко.

— Теперь лично для вас задание, Ганс Буттербрах! Вы не должны появляться в населенных пунктах, где вас может кто-то опознать. Бугайла интересовался вами. Ему известна фамилия Сташенко…

— Мой отец в Верино… Они его уже допрашивали. Он сказал, что я ушел к нашим за линию фронта…

— Они этому мало верят, хотя и отпустили. Пока мы не ликвидировали банду Бугайлы, надо быть особенно осторожным!

— Слушаюсь, товарищ комбриг!

— Вам все ясно?

— Так точно!

— Выполняйте задание… — комбриг протянул руку.

Они обменялись крепким рукопожатием. И расстались.

Сташенко проводили до лесной просеки.

Стоял утренний туман. И зябко поеживаясь от сырости и прохлады, разведчик быстро зашагал вперед.