Тихий домик

Глава VII НЕМНОГО О ПРОШЛОМ

Командир отряда Скоблен, выполняя инструкции комбрига, скоро располагал довольно подробными сведениями об истории «тихого домика» в Коровкино.

Как и было приказано, сами партизаны там не появлялись. Сведения поступали в отряд через связных, которые, будто бы случайно, беседовали с местными жителями.

Скоблев самым внимательным образом сопоставил все сведения. И вот что в конечном итоге получилось.

…Когда-то, примерно в середине прошлого столетия, на месте села Коровкино был хутор из четырех дворов. Проживало в нем восемь семей. Основателем его был некий Коровин. Отсюда — и название хутора.

Жил здесь зажиточный крестьянин по фамилии Казело. Предприимчивый хозяин, он быстро стал самым богатым человеком на хуторе. Казело располагал довольно большими средствами. И даже смог послать своего сына Франса учиться в Германию.

Франс Казело успешно учился и унаследовал от отца его деловитость. Он вернулся домой, зная три иностранных языка. Но отца не так интересовало знание сыном языков, как умение вести хозяйство. Однако Франсу не хотелось всю жизнь сидеть за бухгалтерскими книгами в доме отца.

— Разреши, отец, уехать… Погибаю я здесь от тоски!

Отец и слушать не хотел.

Франс сбежал из дому. В Полоцке он решил занять денег у знакомых отца, в первую очередь у некоего Равича.

— Ай-ай!.. — качал головой Равич. — Твой отец такой богатый, а денег не дал… У вас, наверное, что-нибудь произошло? Поссорились?

И тогда Франс чистосердечно признался, что хочет уехать куда-нибудь, где сможет приложить свои знания. Но отец не отпускает, заставляет сидеть за бухгалтерскими книгами.

И Равич пожалел молодого человека. Дал ему сто рублей, правда, с оговоркой:

— Разбогатеешь, вернешь… Я уже получу долг с процентами?..

Франс пообещал вознаградить Равича.

Ста рублей для начала самостоятельной жизни Франсу показалось мало. И он отправился к другому знакомому их семьи, торговцу Шпаку. Торговец довольно скоро согласился дать ему в долг еще сто рублей.

Франс уехал в Сибирь. Где-то в глуши он стал работать на золотых приисках.

Устроился он переводчиком к владельцу прииска Поклевскому. В те годы на приисках было немало представителей иностранных фирм, и прекрасное знание Франсом иностранных языков помогало Поклевскому договариваться с иностранцами, обставлять конкурентов.

Конечно, Франс мог бы найти и более интересную работу, но у Поклевского его задерживало одно обстоятельство. Он влюбился в жену хозяина, красавицу, которая была намного моложе своего мужа.

Случилось так, что Поклевский тяжело заболел и вскоре умер.

Франс, и раньше оказывавший внимание молодой женщине, теперь усиленно ухаживал за вдовой. Поклевская быстро поняла, что одной ей трудно справляться с большим прииском. Кроме того, ей нравилось упорство молодого человека, добивавшегося ее руки.

Она дала согласие. Они поженились. Так Франс Казело, сын зажиточного крестьянина из Коровкино, стал владельцем золотого прииска, считавшегося довольно крупным в Сибири.

Молодые жили дружно. Правда, в первые дни меж ними возник небольшой спор: какую фамилию носить жене. Поклевская не хотела менять фамилии в память о первом муже, который по-отцовски был добр к ней. Франс был согласен тоже сохранить память о своем хозяине, и супруги договорились носить двойную фамилию: Казело-Поклевские.

Несколько лет жили они в Сибири, приумножая свои доходы. Но вот однажды пришла весть из Коровкино, о котором Франс редко вспоминал. Ему писали, что умер отец и оставил сыну наследство.

Приятная весть о наследстве и неприятная о кончине отца заставили Франса вспомнить маленький хутор среди лесов, свое детство. И ему захотелось поехать на родину, уговорил он и жену.

Ей очень понравилось Коровкино и его окрестности. Смешанные глухие леса с чудесными тихими озерами, река в кудрявых берегах, сочные зеленые лужки…

Жители встретили их радушно. Многие уважали хозяйственного мужика Казело и теперь ревностно смотрели, что за сын у покойного. Франс был щедр. Об этом помнят старики.

Казело-Поклевские решили построить в Коровкино дачу, чтобы каждое лето приезжать из Сибири на отдых. Выбрали место в лесу, в нескольких километрах от хутора. И застучали топоры — нанятые батраки строили дачу.

Сначала дача представляла собой двухэтажное деревянное строение. Со временем хозяева захотели его расширить, так как стали приезжать в гости друзья, родственники. Решено было сделать кирпичную пристройку. Но кирпич взять было неоткуда.

Франс распорядился организовать в Коровкино небольшой кирпичный заводишко. Денег хозяин не жалел, особенно когда дело касалось какой-нибудь его прихоти. Теперь дача имела обширную кирпичную пристройку в два этажа. В доме стало пятнадцать комнат.

Но и этого помещения Казело-Поклевским было мало. Да и дом казался им недостроенным. С другой стороны деревянного здания, симметрично первой каменной пристройке, была сделана вторая. Так что во всем доме стало двадцать две комнаты. Это уже был целый особняк!

Кроме того, построили обширные кирпичные бани и прачечную, сушилку, конюшню. А позже был заложен костел.

Так и получилось, что почти все жители хутора стали работниками и слугами господ Казело-Поклевских.

Для управления имением, а Франс купил землю вокруг дачи вместе с селом Коровки но, нужен был расторопный человек, расчетливый и строгий. Франс не хотел ни русского, ни белоруса. Он считал, что управляющим должен быть немец.

Он сумел найти подходящего молодого человека — Отто; фамилию его никто не помнил, да и мало кто знал. Все звали — Отто. И еще — Хитрый Отто. Несомненно, он был хитер, этот сухощавый рыжеватый молодой человек, обладавший холодной, расчетливой душой и красавицей женой. Очень скоро он вошел в доверие к хозяевам. Франс совершенно отошел от дел по имению. Всем заправлял Отто.

Болтали даже, будто у Франса что-то было с женой Отто — рыжей немкой. И Франс, и его жена были уже стары. Может, у старика была какая-то прихоть. Во всяком случае Отто ничуть не ревновал. Напротив, он сам при первом удобном случае посылал жену услужить господину Франсу.

Вскоре жители Коровкино узнали и силу Отто. Этот немец прижал всех, разорял, выкачивал деньги. Он не был разборчив в средствах. Так, по крайней мере, рассказывали…

Накануне революции в семье Отто родился ребенок, Франс Казело очень ласково относился к маленькой девочке, словно был ее отцом. Напротив, Отто даже перешел жить в другие комнаты, чтобы не слышать детского плача.

Мать и девочка получали от Казело-Поклевских подарки. И это нравилось Отто. Он был любезен с хозяевами. Но как-то, когда госпожа Казело-Поклевская была в отъезде, Франс умер. Говорили, что от несчастного случая: будто бы отравился, выпил не то лекарство.

Очень горевала госпожа Поклевская. Франса хоронили с особыми почестями. В оцинкованном гробу, в склепе соседнего имения.

Но когда выстроили костел и склеп в Коровкино, оцинкованный гроб перевезли в имение.

Госпожа Казело-Поклевская, вспомнив молодость, решила уехать в Сибирь на свой прииск. Больше она не возвращалась. В Сибири у нее были родственники, и она жила с ними.

Полновластным хозяином имения стал Отто. Но ненадолго. Грянула революция. По свидетельству многих, Отто оказывал самое упорное сопротивление революции. Имение стало штабом белогвардейцев. Здесь разрабатывались коварные планы, здесь отсиживались недобитые царские офицеры и кулацкие атаманы.

Но Красная Армия вымела их всех. Куда девались, никто не знал. Внезапно, никем не замеченный удрал Отто…

В первые годы после революции «тихий домик» стал коммуной. Организатором и руководителем ее был краснофлотец Трагиков. Множество беспризорных, полуголодных, разутых и раздетых детей, не видавших родительской ласки, нашли здесь приют. Их одели, обули, накормили. Учили и воспитывали настоящими людьми.

Жизнь здесь текла так, как и в других коммунах страны. И здесь тоже совершалось педагогическое чудо, то самое, что так великолепно описано в «Педагогической поэме» А. С. Макаренко.

Коммуна просуществовала до 1924 года… А затем был организован детский дом.

Такими сведениями располагал теперь командир отряда Скоблев.

Может показаться странным, почему так дотошно узнавали партизаны все подробности жизни Казело-Поклевских; какое они имеют значение; чем это поможет спасению детей?..

Скоблев был чекистом. И он по опыту знал, как помогает в их трудной работе доскональное знание интересующего вопроса.

Иногда какая-то на первый взгляд незначительная деталь заставляет по-иному взглянуть на дело, подобрать ключи к разгадке, выбрать верное решение, оказаться хитрее самого коварного врага.

Скоблев отправил Сташенко в расположение бригады «Неуловимые» с запиской, в которой просил комбрига прийти на встречу с ним в деревню Сергеево.

— Это не менее, чем сто двадцать километров по прямой, — сказал комбриг Глазову. — Расстояние не маленькое…

— Может быть, и мне пойти с вами? — спросил Глазов.

— Зачем? Дойдем одни.

— Конечно… — Глазов заложил руки за спину и прошелся по комнате. — Я подумал, что Скоблев, возможно, располагает такими сведениями, что придется сразу принимать решение… Вы и примите его. В этом я не сомневаюсь… А я тут нужнее. Возьмите с собой человек двадцать. Я думаю, что вам надо будет задержаться в Сергеево. Приказ Москвы: считать спасение детского дома боевой задачей…

— Разумеется, мы эту задачу выполним! — ответил комбриг. — Детский дом должен быть спасен… Я сделаю все, что будет от меня зависеть…

— Вот что, дорогой Михаил Сидорович! Нам предстоит стать не только партизанами, не только народными мстителями, бойцами, но и воспитателями… Вместе с данными о детском доме я получил некоторые другие интересные материалы. Думаю, что и тебе будет небезынтересно ознакомиться с ними. При случае ознакомишь бойцов. Надо, чтобы каждый не только понял, но и прочувствовал необычность задания Москвы…

Попрощавшись с Глазовым, комбриг сел в легкую повозку, и хорошо вооруженный отряд тронулся в путь.

О чем думал комбриг в пути?.. Пришли мысли о своей нелегкой профессии, в которой столько подлинного гуманизма и благородства. Еще в первые годы Советской власти чекисты были лучшими друзьями детей. Ведь это так. Об этом говорят факты. А факты не опровергнуть…

Их хотели бы исказить там, за рубежами родины. Каких только сказок не насочиняли про чекистов контрики!

Комбриг посмотрел на Сташенко, который ехал с ним в повозке.

— Что вы думаете, молодой человек, о чекистах?

Вопрос для Сташенко был неожиданным.

— Это железные люди…

— Конечно, приходится быть железным… Так и Дзержинского называли — Железный Феликс, — улыбнулся комбриг. — А ведь мы люди нежной души, потому что все годы становления Советской власти ЧК очень заботилась о детях. Да-да, именно чекисты, о которых вся международная буржуазия кричала, как о палачах, разрушителях культуры, и которых поносила самыми грязными словами. Именно чекисты, занятые повседневной, ни на минуту не затихающей борьбой с внутренней и внешней контрреволюцией, недосыпая, недоедая, находили время, чтобы постоянно заботиться о детях, вырывать их из цепких лап беспризорщины, доставшейся нам в наследство от первой мировой войны и разрухи после войны гражданской…

— Я об этом знаю, — кивнул Сташенко. — У меня был друг из бывших беспризорных. Он носил всегда с собой, как носят фотографию отца или матери, маленький портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского…

— Несомненно, Дзержинский был педагогом, воспитателем.

Комбриг достал из пакета материалы, которые передал ему Глазов, и углубился в чтение. Немного времени спустя он снова обратился к Сташенко.

— Вот, кстати, интересный документ. Он был подписан в 1921 году Дзержинским. Президиум ВЦИК постановил организовать комиссию по улучшению жизни детей. Положение государства было тяжелым, несмотря на это, Советская власть не жалела для помощи детям ни средств, ни сил…

Комбриг заметил, что бойцы сгрудились вокруг его повозки и внимательно слушают.

— Товарищи, — обратился к ним комбриг. — Чувствуете, как это созвучно нашим дням? Конечно, нам, быть может, труднее: мы в тылу врага, причем такого лютого, как немецкий фашизм. Но спасение детей — это не только наша боевая задача; это дело нашей совести, это завещание первого и лучшего чекиста — Феликса Эдмундовича Дзержинского…

В ответ послышались голоса бойцов:

— Детишек в обиду не дадим!

— Поддержим их!

— В Германию не позволим угнать!

— Жизни своей не пожалеем, а детей спасем…

Некоторое время продолжали путь молча. Бойцы закуривали, вздыхали, лица их сделались серьезными. Каждый вспоминал обоих детей, тех, что были сейчас в тылу, или тут где-то, на оккупированных фашистами землях, или тех, что погибли от рук озверевших гестаповцев.

Комбриг перелистывал документы, и внимание его привлекло замечательное письмо Дзержинского. Вот что писал Феликс Эдмундович:

Комбриг хорошо знал о тех годах, когда из асфальтовых котлов, из товарных вагонов и тамбуров пассажирских поездов, из подвалов и чердаков чекисты вытаскивали маленьких, грязных, изголодавшихся бродяг. Об этом знали и многие из немолодых уже бойцов бригады.

Да, было время, когда ловили этих одичавших, голодных, больных детей, перевозили в детские колонии и дома. Мыли, кормили и терпеливо, как опытные педагоги, возились с ними, чтобы вернуть ребят к нормальной, трудовой жизни, воспитать и обучить, чтобы они стали полноценными гражданами, воспитанными в коммунистическом духе.

И казалось, навсегда ушло тяжелое прошлое, страдания детей. Но вот сейчас, когда орды гитлеровцев ринулись на советскую землю, когда они уничтожают на оккупированной территории мирных жителей, вернулось время великих страданий для детей, более горькое и тяжелое.

Никто из бойцов бригады еще не видел этого детского дома. И все равно, каждый воин уже любил этих детей.

Недоезжая деревни Сергеево, в лесу, километрах в десяти от нее, небольшой отряд комбрига встретили разведчики из группы Скоблева. Среди них был Николаев, один из тех, кто минировал мост.

— Товарищ комбриг! Разрешите обратиться?

— Слушаю вас, — ответил комбриг Николаеву, сходя с повозки.

— В деревне Сергеево фашистов нет. Но осторожность не повредит. Мы решили встретиться в избе лесника. Это неподалеку. Разрешите проводить?..

Переход был трудным, и люди заметно устали.

— А бойцов мы разместим на квартирах. Обо всем договорено, — продолжал Николаев, вглядываясь в лица партизан. Он уже заметил знакомых и улыбнулся им. — Всех накормят. И спать им будет удобно…

— Согласен, — решил комбриг. — Дороги в Сергеево контролируются?

— Да.

— За короткий срок Скоблев сумел неплохо обосноваться в тылу врага. Фашисты и не подозревают, что из себя представляет теперь какая-то лесная деревушка, затерявшаяся среди болот…

— Да. Гитлеровцы сюда носа не сунут…

— Итак, товарищи, идите со Сташенко в Сергеево. А я с вами в лесную избушку… Как ваша фамилия?

— Николаев.

— Пойдемте, товарищ Николаев.

Комбриг и Николаев пришли к деревянному срубу, старому и замшелому. Можно было думать, что здесь никто не живет. Но в доме было несколько партизан и среди них командир отряда Скоблев.

Комбриг и Скоблев обменялись крепким рукопожатием.

— Как ваши дети? — сходу спросил комбриг.

— Мои?.. — смешался Скоблев.

— Простите, неправильно выразился, — как наши дети?

— Ах… наши дети! Конечно, наши! О детях доложить пока ничего не могу…

— Почему так? — комбриг поднял брови.

— В детском доме мы не были.

— Да, я давал распоряжение в детский дом не ходить, а действовать через связных, верных людей. Но ведь я посоветовал попробовать направить в детдом старую учительницу Смирнову…

— Я все объясню, товарищ комбриг. Но разрешите прежде угостить вас обедом…

— Ну что ж. Я проголодался. Не скрою.

— А мне разрешите кое-что вам рассказать…

— Любопытно…

— Да оно не так уж любопытно, если б не некоторые странные обстоятельства…

— Рассказывайте.

Комбриг умылся и сел за стол.

Старушка-повариха поставила перед ним чугунок, из которого шел пар, подала деревянную ложку.

— Вкусно пахнет, — заметил комбриг и с аппетитом стал есть.

А Скоблев тем временем рассказал ему историю «тихого домика» — усадьбы Козело-Поклевских.

— Барская усадьба превратилась в детский дом — это для нас стало привычным, — подвел итог рассказу Скоблева комбриг. — Значит, удрал этот самый Отто?

— Удрал, и никто его не видел…

— А где жена его?

— Убежала — и след простыл.

— Ну и пусть. Нам это неинтересно. А сама госпожа Поклевская?

— Говорят, померла в Сибири.

— Так. Будем надеяться, что дух их не поселился в «тихом домике», как рассказывают о старых английских замках. Детям нашим угрожают не духи, а реальные враги!

— Вот то-то и оно, что уже месяц, как фашисты не появлялись в «тихом домике»!

— Да-а? — комбриг положил ложку и удивленно взглянул на Скоблева. — Так их не было там?

— Нет. Я верю донесениям. Враги, как нарочно, обходят его стороной. А если идут по дороге, у самого дома, то не останавливаются на марше.

— Странно!..

— Вот и мне тоже…

— Впрочем, они сейчас наступают. У них одни мысли в башке — на Москву! Прошагать до Урала! И что им действительно какой-то «тихий домик» у себя в тылу? Узнали, что там дети. И пусть, мол, подыхают с голоду… Благодарю вас за сведения. Теперь скажите, почему не ходила в детдом Смирнова?

— К Смирновой наведывались бандиты Бугайлы…

— Пытали?

— Нет. Просили помочь в составлении профашистских листовок. Она-де грамотная. Должна помочь новой власти, и о ней не забудут…

— И что же? — прищурился комбриг. — Отказалась?

— Да. Сослалась на больные глаза…

— Может быть, и напрасно…

— Вот и мы так подумали, — кивнул Скоблев. — Но старушка не может. Говорит, она не разведчик, а прежде всего учительница. Пятьдесят лет уже учительствует здесь. И ее всякий знает. Ей привыкли верить. Ее привыкли слушать. Когда раскулачивали, она первая агитировала за колхозы. Она агитировала за Советскую власть. И ей верили. За ней шли. Вот и решила — не может она даже ради того, чтобы снабжать нас сведениями, работать на врага. Что бы могли подумать односельчане? Каждому не откроешься, не объяснишь…

— Разумеется, она учительница. И то, что она отказалась, важнее для нашего общего дела — разгрома фашистов. Это вселит уверенность, покажет, что враг не найдет поддержки у честных людей…

— Бандиты недовольны. При случае грозили расправиться. Я не нашел возможным поручать ей ваше задание…

— Да, конечно. Вы поступили правильно. За ней бандиты могли проникнуть в детский дом. И тогда уничтожили бы детей…

— А не пора ли этих бандитов…

— Нет, не пора. Ниточки от Бугайлы тянутся к гестаповцу Коху. Вам известно, что это за птица?

— Да.

— У Коха не один такой Бугайла здесь… Естественно, Бугайла связан с другими агентами фашистской разведки, засланными на нашу территорию. Москва ждет от нас ценных сведений.

— Противно уж очень, что такая сволочь живет и мучает людей…

Комбриг прошелся по комнате и, полуобернувшись, сказал:

— Придет черед, и до Бугайлы доберемся. И тогда ликвидацию его я доверю вам, товарищ Скоблов…

— Только бы черед пришел!

— Ну, может, годик придется потерпеть…

— Годик? — Скоблев вскинул голову.

— Да. Приказано обосноваться здесь капитально… Наша работа имеет особое значение. Ни дня ни часу не давать врагу покоя!

— Так точно! Бить и в хвост и в гриву!

— Вот когда они почувствуют, что под ногами земля, что называется, горит, тогда начнутся провалы и на фронте…

Комбриг сел за стол против Скоблева.

— Получен приказ Москвы — считать спасение детского дома боевой задачей. Я уже говорил с бойцами об этом поручении: чекисты всегда были воспитателями, всегда боролись за спасение детей. Новая задача, поставленная перед нами, конечно, необычна… Что вам удалось выяснить о педагогах детдома?

— Очень немногое. Как раз перед войной состав воспитателей обновился. Кроме того, многие на лето уехали в отпуск и замещали их случайные люди…

Комбриг поднял брови.

— Ну, а о старых что-нибудь говорят?

— Да. Директором был Шаров…

— О нем я сам вам расскажу, — улыбнулся комбриг.

— Хорошо… Секретарь парторганизации — душа коллектива Тишков…

— И о нем я могу рассказать…

— Вы, наверно, располагаете сведениями о каждом?

— Нет. Только о Шарове и Тишкове. Сведения передала Москва.

— Расскажите. Кстати, проверим, верны ли мои источники.

— Итак, Шаров. Директор с октября 1939 года…

— Да, и у меня сведения, что незадолго до войны стал директором.

— Опытный, коммунист. Имеет среднее педагогическое образование…

— Добавлю, по сведениям, что дети его очень любили. Пользовался большим уважением у всего персонала…

— Сведения совпадают! — подытожил комбриг.

— А душой всего коллектива был Тишков…

— Рождения 1880 года. Член партии с 1916 года. В годы гражданской войны был красногвардейцем, воевал на бронепоезде «Красный путиловец». В 1931 году был послан в Белоруссию, в Полоцкий район, в числе пятитысячников. Работал в колхозе «КИМ». В детском доме работает с 1934 года. Был преподавателем по труду…

— С ним живет сын — Павел…

— Вот о сыне я ничего не знал…

— Кроме этого, я располагаю сведениями еще о двух работниках детского дома, уроженцах Коровкино, которых все здесь отлично знают.

— Кто такие?

— Няня. По фамилии Сова. Рождения, примерно, 1910 года. Мать ее была прислугой у Козело-Поклевских… Наталья Сова всю жизнь работала в «тихом домике». И когда он стал коммуной, и когда детским домом… Мать ее померла. А отец, Иван Сова, с детьми — их было еще четверо — уехал из Коровкино. Наталью он не любил. Ходили слухи, вроде, как побочная она ему была…

— Еще кто?

— Подробно рассказывают о Федоре Митрофановиче Ваненкове. Он был завхозом в детдоме. Родился в 1892 году, в деревне Вольщица, неподалеку от Коровкино. С 1905 по 1912 год работал у Козело-Поклевских. Затем уехал в Латвию. В 1914 был призван на военную службу. В том же году под Варшавой попал в плен к немцам…

— Значит, у немцев был?

— Да. Вернулся из плена только в ноябре 1918 года… В плену был батраком у немецкого помещика, а потом стал работать на заводе кузнецом…. В детском доме он работает с 1924 года. Сначала был разнорабочим, затем стал завхозом. В партию вступил в 1931 году…

— О ком-нибудь еще есть сведения?

— Только о тех, которые теперь не работают…

— Расскажете чуть позже, — комбриг вынул карандаш, лист бумаги и начал что-то чертить. — У нас, товарищ Скоблев, создалась довольно полная картина истории «тихого домика».

В Москве есть сведения, что в детский дом дети приезжали из разных мест Белоруссии. Но особенно много было из Полоцка…

— Разрешите продолжить рассказ? — спросил Скоблев. — Я располагаю данными, когда и сколько детей прибыло. И кто были первые руководители.

— Рассказывайте, — согласился комбриг и снова стал чертить на листке.

— Уже в первых числах марта в дом привезли восемь детей — пять мальчиков и трех девочек…

— Какие у вас точные сведения!

— Получены от бывших детдомовских работников, с которыми связались наши доверенные люди.

— Сейчас для нас важны любые сведения, касающиеся детского дома. Продолжайте.

— С этой группой детей приехала и воспитательница из Булавок — Рыжеволова, лет сорока. Это была мужественная женщина, посвятившая свою жизнь воспитанию детей. Очень красива, но не замужем. По поводу этого шутливо говорила: «За кого хотела — не вышло, а кто меня хотел посватать, — за того я не пошла. И так лучше». Рыжеволова воспитала сотни ребят… О ней у местных жителей сохранились самые лучшие воспоминания. Перед войной уехала в Полоцк к родственникам…

— Запомните, пожалуйста, — перебил Скоблева комбриг, — что нашим людям необходимо выяснить, проживает ли Рыжеволова в Полоцке, и связаться с ней, если это возможно…

— Я отдам распоряжение…

— Если Рыжеволова жива, ее и направим в детдом. Это будет самое лучшее. Не сомневаюсь, что такая воспитательница, узнав, что ее детдом попал в беду, немедленно придет на помощь. Это естественно. И ни у кого не сможет вызвать ни малейших подозрений!

— Так и будем действовать. Наши люди передадут ей, что детдом не смог эвакуироваться и что они помогут ей туда добраться…

— Добираться она будет сама… Ей нужно будет дать несколько явок и, кроме того, условиться, в какие дни и с кем она сможет встречаться в лесу.

— Будет исполнено… Разрешите продолжать?

— Пожалуйста…

— В 1930 году детей в детдоме было уже около двухсот. Десять учителей, восемь воспитателей, три ночных няни… Добром вспоминают местные жители воспитателя Судника. Он работал в детском доме до 1927 года. Потом учился в Витебске, затем уехал в Свердловск… Физическим воспитанием детей занимался Яковлев. Дети его очень любили. В 1938 году он ушел в Красную Армию. Директором детского дома до Шарова был Падуев. В то время в детдоме было около четырехсот детей. Большое хозяйство…

— А что Падуев? Уехал?

— Был направлен на другую работу. Вместо него стал директором Шаров, который и раньше был воспитателем в детском доме, но не все время. Кстати, в 1924 году Шаров тоже был в детском доме, еще при его организации…

— Я вижу ваши люди зря времени не теряли! — одобрительно заметил комбриг. — Попытайтесь теперь рассказать, каким был детский дом в последний предвоенный год…

И Скоблев продолжил рассказ.

— Детский дом к 1940 году стал большим, хорошо организованным учреждением. В нем насчитывалось двести шестьдесят мальчиков и девочек. Возраст — от семи до пятнадцати лет. При детском доме была и школа-семилетка. Преподавали в ней опытные педагоги.

Было хорошо поставлено воспитание и производственное обучение детей. Они обрабатывали почти триста гектаров земли. Здесь старшие ребята знакомились со многими сельскохозяйственными профессиями.

Летом колхозы выделяли в помощь детскому дому трактор и другие машины. Технику обслуживали сами воспитанники.

— В сороковом году детдом почти полностью был на самоокупаемости, — подчеркнул Скоблев. — Он уже не нуждался в снабжении продуктами со стороны государства, за исключением сахара и крупы… Коллектив детского дома подготовил сотни квалифицированных рабочих, служащих, тружеников земледелия. В детском доме были созданы условия для развития талантов и способностей. Бывшие воспитанники детского дома стали замечательными врачами, актерами, музыкантами, летчиками, художниками…

Местные жители сообщили, что в детский дом приезжали учителя из других городов, а также журналисты и писатели.

Из-за границы тоже приезжали гости. Большинство чистосердечно радовались нашим успехам. Но были и такие, которые, оказывается, приезжали не детский дом смотреть, а бывшее имение Казело-Поклевских…

— И такие были?

— Представьте себе, говорят, были! Правда, местные жители их не видели. Но почему-то утвердился слух, будто приезжал Отто…

— Отто?

— Да, бывший распорядитель, а фактически хозяин имения после смерти Франса Казело.

— Такие случаи бывали в нашей стране.

Приезжали бывшие фабриканты, владельцы магазинов и другие… И кое-кто, наверное, теперь не прочь будет вернуть свое…

— По сведениям, которые удалось собрать, в детском доме была хорошо организована культурно-массовая работа. Часто приезжали с концертами артисты; привозили кинокартины, устраивали различные походы, вечера, игры… По свидетельству одного из колхозников, отличная повариха, Авдотья Николаевна, всегда готовила и сытно и вкусно…

— Вы так об этом рассказываете, словно сами ее обеды едали, — улыбнулся комбриг.

— Я-то нет. А вот тот, кто рассказывал, едал ее обеды! И очень они ему нравились…

— Так. Однако пора подвести итог, — комбриг стал серьезным. — Какие еще у вас есть сведения?

— Вот и все, что пока удалось собрать… Есть, правда, данные еще о двух воспитанниках — о Володе Большом и Володе Маленьком. Они друзья, общительные.

Часто бывали в семье одного колхозника.

— Детей там много. а И все они одинаково дороги нам… — комбриг провел две толстые черты на изрисованном листке. — Спасибо!.. Теперь я еще больше уверен, что пока нам появляться в детском доме нельзя. Это может поставить под удар и детей, и нас. Что вы думаете предпринять?

— Надо снабдить детей продовольствием…

— Правильно. Это, во-первых. А во-вторых, разыскать Рыжеволову. Если она не эвакуировалась, — нам здорово повезет. О Рыжеволовой как о хорошем воспитателе сообщила и Москва. Ее и направим в детдом…