Тихий домик

Глава V СНОВА В РОДНОМ ДОМЕ

Первая ночь.

Самая тревожная из всех когда-либо проведенных детьми здесь, в своем родном доме.

Тишков лежит у открытого окна и курит.

Несколько часов назад их многострадальный обоз вернулся. К счастью, дом не разрушен. И даже фашисты здесь не побывали. Теперь уже хорошо известно, что значит, когда они побывают!..

И откуда у детей появились силенки?

Как только стали узнавать родные места, повскакали с телег и бегом-бегом к своему дому, словно здесь им можно укрыться от всех ужасов, словно здесь нет войны…

— Господи! Господи! — зачастила выскочившая им навстречу Наталья Сова. — Возвернулись! Что ж это — конец Советской власти?..

— Не удалось прорваться, — сказала Зина. — А Советская власть, няня, навечно. Никогда она не кончится…

— Господи! Да какие же вы все стали? Черти, ну прямо черти! Грязные, оборванные, исхудавшие…

Тишков подошел к Наталье.

— Как вы-то здесь жили? Гитлеровцы сюда не заглядывали?

Наталья пожала плечами и покачала головой.

— Дорогой шли… Как-то и в дом заглянули. Смотрят — дом пустой. Я от них у погреб спряталась… Ну и ушли, что им тут делать? Мало ли пустых домов-то теперь!..

— И больше не приходили?

— Нет, — и опять спросила: — А что им тут делать?

— Продукты хоть целы?

Наталья махнула рукой:

— У погребе, что оставили — лежат… Неделю кормиться можно…

— Мы, Наталья, теперь иначе научились. Что раньше за неделю съедали, теперь месяц есть будем…

Да, вот так и поговорили с Натальей. Довольно безрадостно…

Безрадостной была и встреча сестер. Лидия обняла Наталью. Как-то они обе сначала вздохнули, а уже потом поцеловались. Лидия вдруг по-мальчишески похлопала Наталью по спине.

— Ничего, сестренка! Крепись! Видишь, снова мы вместе…

Конечно, люди предельно устали, больны физически, подавлены морально. Вот и получаются такие встречи, даже между родными…

Тишков сразу подозвал к себе завхоза Ваненкова и повариху.

— Федор Митрофанович, с этой минуты вы отвечаете за каждый грамм хлеба, крупы и других продуктов. А вам, дорогая Авдотья Николаевна, задача — немедленно накормить детей и как следует. Пусть хоть сегодня почувствуют, что они дома!

Потом Тишков вызвал секретаря комсомольской организации Лену.

— Попросите ко мне всех взрослых. Нам надо поговорить…

И вот они сидят на стульях в той же самой комнате, где когда-то проходили педагогические советы, где стоял стол директора Виктора Ивановича Шарова. И сам Виктор Иванович своим мягким голосом, словно боясь задеть чье-либо самолюбие, разбирал здесь сложные «педагогические головоломки», которые задавали иной раз воспитанники, да и сами воспитатели.

Эти воспоминания не столь отдаленных обыкновенных, мирных дней согрели Тишкова, и он, улыбнувшись, сказал очень спокойно, будто все идет как нельзя лучше:

— Будем жить, товарищи!

Он вгляделся в лица людей, и люди встрепенулись, улыбнулись ему в ответ. Они поняли простой смысл этих слов: «будем жить». А жить в их условиях — значит бороться, значит не сдаться на милость фашистам. Жить! Именно жить ради спасения детей.

Тишков продолжал:

— Мы вернулись в свой дом. И пусть мы в оккупации, здесь, среди нас, действуют наши законы. Оккупация явление временное. Я думаю, в этом никто из нас не сомневается. Призываю всех вас, товарищи, приступить к своим обычным обязанностям. Конечно, появились и новые заботы. Прежде всего это касается лечения детей и их питания. В этом отношении положение наше весьма серьезное и тяжелое…

— Ох, уж не лучше ли прямо связаться с оккупантами, пусть и кормят детей. Обязаны, — сказала Наталья Сова.

— Наивный вы человек! — воскликнул Тишков. — Мы-то уже знаем фашистов. Видели их. Смерти в лицо смотрели! Они лишь одним накормить могут досыта: свинцом, пулями, осколками снарядов и мин…

— Однако, Никита Степанович, рано ли поздно враги сюда пожалуют. Может быть, и правда нам дать о себе знать: мол, сами прибыли обратно… — заметил завхоз Ваненков.

— Нет. Не забывайте, что наш директор в это самое время пробирается к нашим. Или уже пробрался. И о спасении детей обязательно позаботятся…

Ваненков покачал головой и крякнул.

— Не забывайте, товарищи, что нас окружают не только враги, а наши, советские люди!

— Выйдем на связь с подпольщиками! — сказал Павел.

— Будем бороться до последнего, — спокойно продолжал Тишков. — Завтра же я поговорю с каждым товарищем. Установим, кто чем будет заниматься, кто за что будет отвечать…

И вот сейчас Тишков лежит и курит. Луна светит в окно. Сизый дымок от самокрутки поднимается к потолку. Тихо… Впрочем, если прислушаться — доносятся детские стоны. Еще слишком много впечатлений в детских головах, слишком тяжело им, слишком хлебнули горя, чтобы спать спокойно, как в мирное время…

Да и смогут ли они теперь так спать?..

Тишков потянулся, потушил самокрутку. Только теперь заметил, что лег в постель не раздеваясь… На другой кровати спал Павел. Он спал крепко, беззвучно…

Тишков решил обойти комнаты.

Электричества не было. Хорошо, что светит луна. Все было видно в ее зеленоватом свете. Тишков подумал, что в доме нет даже керосина. Палата, где лежали больные, была освещена луной.

Дети спали беспокойно, сбрасывали с себя одеяла и простыни, стонали, просили пить или просто посидеть с ними рядом.

Здесь он увидел Наталью Сову, Зину и Лену. Они передвигались между койками осторожно, боясь разбудить детей, поправляли подушки, поднимали одеяла и простыни. Их руки бережно подвигают детские головки на самый центр подушки, чтобы было удобнее спать…

— Сколько больных? — шепотом спросил Тишков у Зины.

— Пятнадцать…

— Да ведь было больше…

— Лидия решила, что остальные в срочной помощи не нуждаются…

— Ну, ей виднее.

— У нее медикаменты на исходе!

— Не может быть! Мы здесь оставили достаточно…

— Когда уходили, она все медикаменты уничтожила, чтобы не достались врагу…

— Да. Грустно…

— Еще бы! Нет даже аспирина! Нет йода, бинтов — ничего нет. Даже касторки нет!

— Тише, Зиночка! Разбудим детей… Завтра я поговорю с Лидией. Что-нибудь придумаем…

Тишков кивнул и вышел.

Он прошелся по остальным комнатам. Всюду царил сон. Слишком устали дети, слишком утомлены. И свой дом им кажется неприступной крепостью, за стенами которой они чувствуют себя в полной безопасности. Ну что ж, Тишков хотел надеяться, что так и будет…

Он знал, что сегодня не уснет. Поэтому ходил по коридорам. Потом поднялся вверх по лестнице, ведущей на чердак. Там сушился некогда махорочный лист. Может быть, хоть что-нибудь осталось, а то табак уже на исходе…

Тут он вдруг остановился, прислушался. Ему почудилось, что на чердаке кто-то есть. Будто услышал он чей-то стон. Постоял не шевелясь. И точно, стон повторился. И послышалось какое-то шуршание.

Тишков вынул пистолет и резко открыл дверь на чердак.

— Кто здесь? — спросил он, пряча голову за косяк.

Ответом было молчание. Но теперь Тишков ясно ощущал присутствие человека.

— Отвечайте, кто здесь? — снова спросил Тишков.

— Никита Степанович?! — раздался обрадованный и знакомый голос.

— Я. А кто вы?

— Да Клочков я! Клочков! Директор школы из Верино! Милый, родной!..

Тишков спрятал пистолет и взобрался на чердак. Там, в темном углу, на соломе лежал человек, обросший, оборванный, исхудавший…

— Вы ранены, Иннокентий Дмитриевич? — участливо спросил Тишков.

— Да…

— Давно?

— Расскажу потом, милый!.. Да что же это произошло? Неужто фашистов прогнали? А?

— Нет. Нам не удалось эвакуироваться. Вот и вернулись в свой дом…

— И дети?

— Все вернулись…

— А я слышу возню. Отсюда не видно. Думаю, гитлеровцы. Вот и не спустился. А может, еще кто, думаю. Наталья Сова говорила — может, старые хозяева пожалуют…

— Какие же это хозяева?

— Да как их там… Казело…

— И-и-и, батенька мой! Они померли давно!

— Ну, тут их нашлось бы, хозяев…

— Дом-то советский. Наш дом. Вот так!.. Пойдемте вниз. Надо осмотреть вашу рану…

Тишков помог Клочкову встать на ноги, и они медленно спустились по лестнице с чердака. Пошли прямо в комнату Тишкова. Появились, тяжело дыша, и это разбудило Павла. Он увидел в двери две темные фигуры и, не разобрав, что происходит, схватился за автомат.

— Папа! Что с тобой!?

— Иди. Поможешь Иннокентия Дмитриевича Клочкова на кровать положить…

— Иннокентий Дмитриевич!.. — Павел учился у него. — Как вы здесь?

— Ранили, Павлуша… Прятался…

Клочкова положили на кровать.

— Позови Зину, — сказал Павлу Тишков.

— А может, Лидию разбудить?

— Не надо, — Тишков покачал головой. — Она и без того устала…

— Куда тебя ранило?

— В ногу! Черт дери…

— Раньше ты не ругался…

— Тут заругаешься! В ногу, ступню пробило. Ходить не могу…

Вошли Зина и Павел. Зина, увидев Клочкова, оторопела.

— Иннокентий Дмитриевич! Вы ранены?

— Да, Зиночка. Посмотрите ногу… Вот эту…

Зина стала разворачивать тряпки. Тишков горящей лучиной освещал ногу. Зина осмотрела рану. Павел принес тазик. Рану промыли жиденьким раствором марганцовки. Зина перевязала ногу чистым бинтом.

— Я думаю, поправитесь… — сказала она.

— Одному грустновато было, — улыбнулся Клочков, — а теперь-то уж поправлюсь обязательно!

— Ну, лежи теперь смирно, — ласково сказал Тишков. — Курить хочешь?.. Вот ведь забыл… Я за табаком на чердак-то полез!

— Есть там махорочный лист. Только и я не курил. Подозрения чтобы не навлечь. Думал, отлежусь тут. И к партизанам…

— К партизанам?

— А куда же еще?

— Ну, ты вот что… Я все же за табаком-то схожу, а ты потом мне все по порядку расскажешь.

Тишков вышел.

— Как же вам уйти-то не удалось? — спросил Клочков у Павла. — С детьми-то как же вы? И все живы?

— Живы.

— А как чувствует себя Виктор Иванович Шаров? Он здесь?

Павел покачал головой.

— Нет.

— Жив он?

— В разведку послан, к нашим. Да теперь чем поможет?

— Найдет партизан в лесах!

Вернулся Тишков. Скрутил две цигарки.

— Кури, — протянул Клочкову. — Кури и рассказывай все по порядку…

— Сюда фашисты не заглядывали. Они стороной шли… Да, так вот что с самого-то начала было… Райком и райисполком Веринские уходили последними. Не знаю, ушли ли другие, а наша машина в деревне Засорки напоролась на врага. Вот кто был с нами: заведующий роно Игнатенко, заврайфо, завторготделом и водитель автомашины из райкома партии. Все мы были хорошо вооружены. В гражданской одежде. Успели оружие спрятать под сиденье. Думали, они гражданских-то не тронут… Их мотоциклисты нагнали нас. Приказали остановиться. Ну, мы подчинились. Солдаты выволокли нас из машины и стали бить… Да-да, бить ни с того ни с сего. Чем попало и куда попало. Их офицер орал: «Кто коммунисты?» Мы молчим. Бросили нас. Стали обыскивать машину. Нашли оружие… И тут они пришли в ярость. Только этот фашистский офицер оставался спокоен. «Расстрелять, — говорит, — этих русских свиней». И так он это сказал, что невозможно было не плюнуть ему в морду. Шофер за это поплатился жизнью, тут же, на месте. Короткая очередь из автомата буквально прошила его. А нас повели к реке, к обрыву над Ушачей. Знаете, прямо в центре деревни Засорки. Стали скликать местных жителей, чтобы видели, как нас сейчас расстреляют. Тут появился Бугайла…

— Бугайла? — спросил Павел.

— Ну да. Этот оболтус. Вор, лентяй… Он уже при повязке был. Успели фашисты гаду нацепить. Полицай он теперь… Меня он узнал. «Этого, — говорит, — я сам, дозвольте, расстреляю. Он, — говорит, — мне так же, как бес, противен… Учитель он, коммунист. Я, — говорит, — его сам порешу…» И это меня спасло. Стали солдаты стрелять в других. А в меня Бугайла целится. Один раз стрельнул — мимо. «А-а, — думаю, — рука у тебя, у сволочи, дрожит; боишься мне в глаза смотреть, выродок». Ну, как он второй-то раз выстрелил — я и прыгнул в реку, будто убитый. Нырнул… Сколько мог под водой плыл, потом вынырнул, дохнул и снова под воду… Солдаты, наверно, заметили, открыли по воде огонь. Вот в ногу меня и ранило… Кровь по воде пошла, они и решили — конец. А я под кустом ивняка отсиделся. Ночью двинул в лес. Так и полз, пока сюда, к детдому, не выполз…

— Чего ж ты на чердак-то забрался? Наталья вон не забралась. Ты бы у нее и остался… — сказал Тишков. — Она бы укрыла тебя…

— Ну ее, — Клочков нахмурился. — Я ей не доверяю…

— Что это вы так? — спросил Павел.

— Да муж у нее, Струков по фамилии, арестован был еще до войны… Кто ее знает, что она думает…

— Ну, это вы напрасно, — сказал Павел. — По этому Струкову ее не равняйте…

— Я к ней постучался. Она и говорит: идите с богом, куда подальше. Сюда, говорит, или фашисты придут, или хозяева вернутся. Такой дом разве будет пустовать… Я решил, что она права. Но идти не мог. Дала она мне мешок провианту. Я сделал вид, что в лес ушел, а сам на чердак. Думаю, отлежусь, пока нога заживет… А там — к партизанам.

— Да-а, свирепеют фашисты. Но не смогут они завоевать нашу землю, покорить нас! Да-да, сказывается их бессилие… Поэтому и такая жестокость, варварство… — проговорил Тишков.

Наутро все дети собрались в столовой, как бывало в мирное время. И пайки были довоенные. Ведь Тишков отдал распоряжение в первый день накормить детей как следует.

Зина затеяла провести после завтрака пионерскую линейку.

— Сомневаюсь, уместно ли это теперь, — возразила Лена. — Ребят надо настраивать на другое…

— На что?

— На то, что придется переносить лишения, голодать и мерзнуть, на то, что могут угнать в Германию.

— Я знаю, что это так. Да и дети сами это прекрасно понимают. Они видели звериное лицо фашизма… И все же я хотела бы провести линейку. Мне кажется, это еще больше заставит детей подтянуться, быть готовыми ко всему, даже к самому худшему.

— Линейку провести разрешаю, — вступил в разговор Тишков, до этого молча слушавший девушек.

Зина собрала командиров пионерских отрядов Володю Большого, Володю Маленького, Васю Попова, Люсю Соротку.

— Ребята! После завтрака проведем пионерскую линейку во дворе детдома, где всегда ее проводили. Постройте свои отряды и доложите, кто здоров, кто болен…

— У меня к вам вопрос есть, — сказал Вася Попов.

— Слушаю, Вася.

— Колю и Сашу, тех ребят, что вы в Городке под трупами нашли, в какой отряд зачислить?

— В какой отряд?

— Да. Я с ними подружился. Поэтому, если можно, пусть будут в нашем отряде.

— Хорошо. Пусть они будут в твоем отряде.

Часов в десять утра необычная тишина «тихого домика» вдруг была нарушена приглушенным барабанным боем и тихим, но ясным зовом горна. Горнист прикрывал трубу рукой, чтобы заглушить звук.

Ребята выбегали из дома. На некоторых даже были пионерская форма и красные галстуки.

Пришли и все взрослые.

Лидия, заспанная, осунувшаяся, моргала длинными ресницами и терла глаза, словно она все еще спит.

— Что случилось? — спросила она Павла. — К чему эта кутерьма?

— Пионерская линейка…

— Да какая тут может быть пи-о-нер-ская линейка! Где мы находимся? Или, может быть, Германия уже капитулировала? — Лидия явно была раздражена. — Глупые выдумки. На такое способен только твой па-паша… И конечно, зачинщиком была твоя симпатия Зина…

— Она не моя симпатия…

— Ну, ты ей симпатичен… не все ли равно? Посмотри, посмотри, как она грудь выпятила. Вот дура-то, и красный галстук нацепила. А вот явятся солдаты и повесят за этот галстук на той березе…

— Что с тобой, Лида? — удивился Павел.

Лидия сжала кулаки, сощурилась, губы ее сузились. Минуты три находилась она в таком состоянии. Потом вдруг сразу отошла, обмякла, улыбнулась.

— Я тебя напугала? — спросила она Павла.

— Мне кажется, что Зина придумала очень здорово: в первый день нашего возвращения, на оккупированной врагом территории провести пионерскую линейку.

— Ну, разумеется, это великолепно! Только о врагах-то надо тоже думать…

— Твоя сестра говорила, что они всего один раз сюда заглядывали. Маловероятно, чтобы они вдруг нагрянули сейчас. А кроме того, не думай, что мой отец так уж наивен… Вокруг детдома в лесу посты расставлены из наших ребят. При первой же опасности они дадут знать.

— Ну вот видишь, как все хорошо! — засмеялась Лидия.

Пионеры выстроились. Это была удивительная линейка. Во-первых, не все ребята в форме. Некоторые вообще полуодеты — порваны в дороге штаны и рубахи, а запасной одежды не успели получить.

Молча стояли пионеры, отдавая традиционный салют. На деревянном возвышении, тоже отдавая салют, стояли Тишков и Зина.

— Первый отряд, смирно! — раздается голос Зины. — Командиру первого отряда сдать рапорт!

Володя Большой размашисто шагает к трибуне.

— Товарищ старшая пионервожатая, товарищ секретарь парткома! В первом отряде больных трое. Сегодня утром им лучше. Мы постоянно навещаем больных. Думаем, что они скоро встанут. Настроение у ребят хорошее, боевое! Никто не хочет уходить в Германию…

Один за другим выходили командиры отрядов.

Выслушав всех, Зина сказала:

— Ребята! Обстановка такова, что в любую минуту сюда может нагрянуть враг. Нужно быть к этому готовыми. Во всем подчиняться приказам нашего командира… Будет трудно с продуктами. В доме на исходе лекарства… Поэтому первая ваша пионерская задача — быть сейчас, как никогда, ближе друг к другу, быть друзьями и товарищами, быть братьями, сестрами, родными!

Ребята стояли молча, и после этих слов ряды их, казалось, сомкнулись еще теснее.

— Предоставляю слово Никите Степановичу…

Тишков кашлянул в кулак, пригладил седые волосы.

— Как приятно видеть вас всех здесь, на этой земле, на нашей земле, в нашем доме, где многие из вас росли с младенческих лет. Эта земля временно оккупирована фашистскими захватчиками. Произошло так не потому, что мы слабы… Нет! Мы были сильны и остались сильными! Вероломное нападение Германии — вот что заставило нас отступить. Верьте мне, это ненадолго. Думаю, каждый из вас знает — день и час разгрома фашистов придет!.. Думаю, что о нашем положении уже известно там, по ту сторону фронта, и подпольщикам. Не забывайте, что Виктор Иванович ушел сообщить о нашей беде… Нам сидеть сложа руки тоже нельзя. Небольшими группами все вы, ребята, будете ходить в лес, собирать грибы, ягоды, лекарственные травы, крапиву, щавель… Отдельным пионерам буду давать особые задания… Для всех приказ: соблюдать конспирацию, ни в коем случае не привлекать к себе внимания. Если наскочите на фашистский патруль, называйте просто деревню Коровкино и ни в коем случае не говорите про детский дом… Конечно, может случиться, что завтра сюда приедут грузовики, нас погрузят… Или, может, вас увезут, а нас расстреляют…

Ребята встревоженно загалдели.

— Пионеры! Друзья мои! Надо смотреть правде в глаза! Так может случиться. Что же вы предпримите тогда?

— Мы кинемся на врага! — закричали из рядов. — Не дадим вас убивать! Не хотим ехать в Германию…

— А вот этого делать как раз нельзя. Сохраняйте спокойствие. У вас только одна задача. Запомните, только одна у вас задача — бороться за свою жизнь. Если вы сохраните жизнь, она пригодится, чтобы и за нас отомстить, и новый мир строить… Но не будем мрачно смотреть в завтрашний день. И давайте все вместе споем хорошую старую песню:

Ребята пели…

Многие взрослые не могли сдержать слез. Кончив «Орленка», ребята запели самую любимую песню — «Широка страна моя родная». Маршируя под нее, они разошлись.

— Ну, это уже слишком! — шептала Лидия. — Распелись, будто и правда здесь советская земля!..

— А какая же это земля, Лида? — тронул ее за плечо Павел. — Советская земля и есть. Наша это земля! Отец правильно говорил…

— Потеряв бдительность и осторожность, можно потерять и землю, — ответила Лидия.

Не теряя зря времени, в тот же день ребята небольшими группами отправились в лес за грибами, ягодами и травами. Лес был, как всегда, красив. Но ребятам — не до того. Они бродили, пригнувшись, чтобы не пропустить ни одного гриба, ни одной ягоды, ни одного листика щавеля или лекарственной травы…

Взрослые отлично понимали, что одними грибами, ягодами и травами не прокормишься. И если чего-то не придумать, уже через неделю наступит голод, дети начнут болеть.

К Тишкову заходили воспитатели. И он вызывал к себе для разговора по двое, по трое.

Федор Митрофанович сообщил с точностью до грамма, сколько осталось на складе продуктов.

— Были спрятаны в погребе, — говорил Ваненков. — Теперь мы их решили перепрятать. Выкопаем яму, кирпичиками выложим, да и спрячем туда. А сверху замаскируем так, что ни один гад не разыщет…

— Мало, слишком мало продуктов, — вздохнул Тишков.

— Недельки на две хватит, если понемножку тянуть. А если с травой пополам мешать, то и на месяц хватит… У меня предложение есть. Позвольте мне, Никита Степанович, сходить в деревню. Я бы и семью свою повидал. А может, чего и соберу из провизии. А? Пойду по дворам — так и так, детский дом вернулся, давайте, граждане, соберем, что можно, детишкам. Ведь всякий поможет…

— Дело говорите… — обрадовался Тишков. — Да и помощников возьмите с собой…

— Нет, — Ваненков махнул рукой, — нет, боюсь. Еще чего с ними случится… Я подводу возьму. В самое рваненькое оденусь и поеду. В лучшем виде, чтобы перед врагом предстать, ежели что…

— Договорились. Действуй, Федор Митрофанович!

За завхозом пришла к Тишкову врач Лидия Сова. Тишков считал, что сейчас два главных вопроса: снабжение детей продуктами и борьба с болезнями.

— Разрешите обратиться, товарищ начальник, — как всегда непринужденно, даже немного развязно приветствовала Лидия парторга. Но он нахмурился и впервые резко оборвал ее:

— Не паясничайте!..

— Простите, Никита Степанович, — Лидия стала серьезной. — Вы же знаете, в каком мы положении: лекарств нет абсолютно никаких. Все запасы, которые брали с собой, кончились…

— Знаю. Что же делать?..

— Выход может быть такой: я должна идти в Верино. И там попытаюсь что-нибудь достать…

— Рискованно.

— Я не боюсь.

— А где вы достанете лекарства?..

— У жителей… Чего-нибудь да раздобуду. Так все-таки лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как дети болеют. Это же невыносимо…

Лидия достала платочек и утерла глаза.

— Хорошо. Завтра вы расскажете Зине о каждом больном. По-моему, Зина сможет вас заменить. А вы пойдете.

— Спасибо!

— За что вы меня благодарите?

— За доверие, разумеется!

— Возвращайтесь с лекарствами…

— Будьте спокойны, я что-нибудь да раздобуду…

— И вот что, Лида, с кем бы ни встретились — поменьше говорите о нас. Лучше вообще не упоминайте про детский дом…

— Разумеется!

Лидия ушла, как показалось Тишкову, очень довольная.

Затем Тишков собрал всех мужчин.

— Давайте договоримся, что будем делать при появлении противника, — сказал он.

— Лучше будет, если он нас не увидит, — предложил Клочков.

— Конечно, — согласился Тишков. — Надо найти надежные укрытия. Ребята подобрали в пути трофейные автоматы. Их спрятать. И сами будем прятаться при появлении гитлеровцев. Стрелять запрещаю. Иначе — гибель всем. Гибель детям…

— Я облюбовал чердак, — улыбнулся Клочков. — Там много старых вещей. Вот среди них и буду прятаться. Думаю, солдаты не станут тщательно обшаривать чердак…

— Ты, Павел?

— Во врачебном кабинете Лидии Совы. В комнате, где стоит рентгеновский аппарат, вполне могу укрыться.

— Одобряю…

— А вы, Федор Митрофанович, что придумали?

— Не хочется прятаться-то… Может, они и не тронут такого старика, как я?..

— Нет, нет! Обязательно должны укрыться.

— Тогда я на кухне… В печь залезу…

— В печь? — Тишков улыбнулся.

— А что? В печь… Если заслонку откроют, я им такую рожу сострою — насмерть испугаются. Подумают — сам черт сидит…

— Хорошо. Но советую каждому потренироваться. Надо, чтобы мы умели прятаться быстро и надежно. Я буду в коридоре у детских комнат. Знаете, там есть стенной шкаф… Так вот, надо его, Федор Митрофанович, замаскировать. Дверцы сделать из теса и так подогнать, чтобы от стены не отличить. Мне будет слышно все, что происходит в доме. Это поможет принять в необходимых случаях правильные решения…

— И все-таки мы должны установить, в каких случаях нам можно и нужно оказать вооруженное сопротивление, — заметил Клочков. — Ведь в доме солдат может появиться самое большое две дюжины. Такую группу нам под силу одолеть…

— Если станут стрелять, мы тоже откроем огонь, — предложил Павел.

— Нет. Только в случае массового уничтожения детей… — возразил Тишков.

— Разве можно допустить, чтобы они убили хотя бы одного ребенка? — воскликнул Клочков. — Если даже одного захотят убить, нам надо выступать…

— Нет, — опять возразил Тишков и голос его был тверд. — Вооруженное выступление будет означать наш конец. Фашисты не простят нам и одного убитого солдата. И ради спасения всех детей мы должны быть готовы на жертвы. Поэтому я и призываю всех быть особенно сдержанными.

И мужчины разошлись…

Затем Тишков собрал всех воспитателей. Он объяснил женщинам, что в случае прихода в дом врага они останутся одни. Все мужчины спрячутся, и рассказал куда. Он сказал, что любые зверства со стороны гитлеровцев следует переносить стойко и не поддаваться панике, чтобы не подвергнуть всех детей смертельной опасности.

— Может быть, кто-то из вас или из детей будет убит. Но остальные останутся жить, если выдержат, если будут стойкими и не кинутся на фашистов. Помните, главное — спасение детского коллектива… Если враги надумают увозить детей, мы им дадим бой. Детям при этом бежать в лес и прятаться. Затем собраться всем в доме и ждать прихода новых солдат. Трупы не убирать. В случае их прихода свалить всю вину на партизан. Сказать, что сами вы готовы ехать в Германию. В общем, всякую чепуху… Но, может быть, бой останется незамеченным — тогда трупы уберем подальше. Сымитируем, что на них напали в лесу партизаны…

— Господи! Какие страсти!.. — воскликнула Наталья Сова. — Да их тут и не было еще — фашистов-то… Может, они и не придут. Нужен им очень этот детский дом. А если и погонят куда — зачем стрелять-то!.. Все одно Красная Армия вернется, освободит…

— Я тоже думаю, Никита Степанович, что в случае угона стрелять не следует, — сказала Лидия Сова. — Ничего вы этим не добьетесь!..

— Да. Лучше ехать и сохранить детям жизнь, — сказала и Зина.

— А вы что скажете, Лена? — спросил Тишков секретаря комсомольской организации.

— Товарищи правы. Стрелять не надо. Если нас угонят, вы уйдете к партизанам. И какими-то путями спасете нас…

И вот все разошлись. Тишков остался один. Остался с невеселыми мыслями. Ему стало ясно, что в случае угона детей они бессильны будут что-либо сделать, как-то помешать. Значит, надо искать какой-то другой выход…