Ночь… Никита Степанович Тишков остановился у окна и курил, гоняя папиросу из одного угла рта в другой.
Дети спят.
Он только что обошел все комнаты. Тишина. Спят мирно, как и четыре месяца назад. Будто нет войны. И не слышат они этих постоянных гулов, страшных, леденящих души, нарастающих и приближающихся с каждым новым днем.
Дети спят. И хорошо, что спят. Первые дни, когда началась эта отдаленная канонада, никто не спал. Приходилось сидеть с детьми воспитателям, рассказывать всем сказки, как самым маленьким, чтобы успокоились, чтобы заснули…
А теперь — спят.
Привыкли? Или, может быть, они, воспитатели, сумели внушить им уверенность в их собственной безопасности?
Уверенность? А есть ли она сейчас у кого-нибудь здесь, когда враг рядом, когда зеленая еще недавно лесная дорога стала пыльной — всю траву выбили и растолкли солдатские сапоги.
Наши солдаты уходили. Катились пушки, проходили танки.
И это видели дети. Они выбегали из дома, липли к солдатам. А те как-то стыдливо улыбались им. И молчали. Сурово, иногда ласково трепали волосы детишек. И уходили, уходили, уходили…
Дети спят. А Никите Степановичу не спится.
Уже третий день не уходят по дороге наши солдаты. Что бы это значило? Остановили врага? Или…
Телефонный звонок, настолько неожиданный, что показался пронзительнее обычного, заставил вздрогнуть. Никита Степанович швырнул папиросу в окно и подошел к тревожно вызванивающему аппарату.
— Тишков у телефона…
— Никита Степанович! Ты? — слышалось из трубки хриплое и торопливое.
Тишков в волнении не мог сразу опознать голос, зачем-то подул в трубку.
— Что ты молчишь?.. — ворчало в трубке.
— Тишков у телефона…
— Так это ты? Слушай меня внимательно…
— Слушаю, Даниил Васильевич, — Никита Степанович наконец узнал голос председателя Веринского райисполкома. — Слушаю внимательно.
— Самое главное сейчас быть мужественными! Правильно?..
— Да-да, конечно…
— Немедленно, не откладывая буквально ни минуты, эвакуируйте детей. Грузите на подводы и в путь. Приедете в Верино — дадим машины или погрузим в вагоны. Понял?
— Понял, — Никита Степанович сжал телефонную трубку. — Понял вас, Даниил Васильевич.
— Подожди! Не бросай трубку… Все может случиться… События меняются с такой быстротой, что не уследишь, не угадаешь и всего не предусмотришь. Так ты, вот что… — Остальное произнес медленно с особенным значением. — Береги детей, что бы ни случилось! Ты коммунист с шестнадцатого года, красногвардеец, боец бронепоезда «Красный путиловец»… Не мне тебе это говорить, но береги детей. Действуй очень осмотрительно…
Никита Степанович сразу догадался, что угрожает детдому.
— Значит, они близко?
— Рядом, рядом! Торопитесь!.. Успеха!
Там, в Верино, трубка брошена.
Никита Степанович секунду подержал трубку навесу, затем резко положил на аппарат и побежал будить директора.
— Виктор Иванович! Немедленно идемте будить детей. Поднимайте всех. Эвакуация!.. Звонили из райисполкома!
— Идите, дорогой, поднимайте детей. А я мигом за вами…
Ударили в гонг. Дети просыпались, будили друг друга, без суматохи, без паники, словно каждый ждал этой минуты, этого часа, когда ночью их разбудят и скажут, что надо уходить, оставлять дом, ставший для каждого родным.
Из своих комнат выходили воспитатели — лица спокойны, глаза понимающе смотрят друг на друга. Никита Степанович подумал: «Не хотят волновать детей, создают впечатление, что ожидали такого часа, внутренне к нему подготовились». И он, как секретарь парторганизации, благодарил мысленно этих людей за то, что они были такими. Ему не нужно ничего объяснять. Все и так ясно.
— Зина, — обратился он к молодой воспитательнице, — что же не видно Лидии? Она знает? Успеет собрать аптечку, медикаменты? Медицинская помощь нам будет нужнее хлеба…
— Я видела ее сестру Наталью. Она ругается, говорит: никуда не уеду, не брошу дома, не хочу, чтоб попал он в руки оккупантов…
— Нет, нет! Пожалуйста, сходите к Лидии, и пусть обе сестры немедленно собираются. Нам каждый взрослый сейчас нужен! Каждый!..
— Слушаюсь, товарищ командир! — без тени иронии воскликнула Зина и, круто повернувшись на каблуках, побежала к кабинету врача.
Зина училась в Минске, в институте, а в детдоме проходила практику. Занималась она немного и медициной, готовилась быть медсестрой.
Она постучала в кабинет врача. Но дверь не открылась. Недолюбливая новую врачиху — Лидию Сову, которая перед самой войной явилась к своей сестре Наталье, да так тут и застряла, хотя должны были прислать постоянного врача, Зина не церемонилась сейчас и стучала в дверь ногой.
Дверь отворилась, и заспанная, недовольная Лидия показалась на пороге в одном халате.
— Что вы стучите? Бомба в дом угодила?
— Эвакуация…
— Ну и что? Бросьте паниковать.
— Я и не паникую, — Зина чувствовала некоторую неприязнь к этой молодой самоуверенной женщине. — Приказ. Немедленно эвакуируем детей. Собирайте медикаменты, аптечку. Это сейчас дороже хлеба…
— Дороже хлеба ничего быть не может. Неужели враг так близко?
— Рядом где-то… Хорошо, если успеем проскочить через Верино. Да что вы в самом деле стоите?
Лидия действительно стояла, как оцепеневшая.
— Медикаменты у меня собраны. Я спущусь… — наконец сказала она.
— Я вам помогу…
— Пришлите лучше детей. Будут таскать ящики…
В это время мимо кабинета по коридору пробегал Никита Степанович. Обе женщины по его лицу сразу поняли, что стряслась еще беда.
— Что? Что?
— В Верино фашисты! Будем уходить лесом на станцию Лесов иды. Там их еще нет.
— Неужели в Верино… уже!.. — ахнула Лидия.
— Девушки! Без лишних разговоров. Быстрее, быстрее. У нас уже половина вещей на подводах, а вы еще не приступали!
И тут Зина удивилась даже — так запрыгала, завертелась эта долговязая врачиха. И все у нее из рук летит, такая нескладная!..
Зина побежала вниз звать старших ребят, чтобы помогли носить медикаменты.
Во двор вывели шестнадцать подвод. И теперь они стояли на той самой дороге, по которой еще совсем недавно прошли солдаты, прокатилась на восток техника. На той самой дороге, которая всегда зарастала летом травой, подорожником и одуванчиками, а теперь стала белой от горячей пыли.
У подвод командовали повариха Авдотья Николаевна и завхоз Федор Митрофанович Ваненков.
Грузили провизию, которой оставалось не так уж много; завхоз отчитывал кастеляншу, за то что выволокла во двор гору простынь, наволочек, одеял.
— Матрацы! Только матрацы! — кричал разгорячившийся Ваненков. — На какой шут простыни? Только матрацы! И побольше! Все! Да-да, еще попомните мое слово — будем делать баррикады…
— Из матрацев-то? — смеялась повариха. — Много ты ими забаррикадируешь…
— Да-да! Попомните мое слово, — горячился завхоз и ворчал на молоденькую кастеляншу, которая слушала его серьезно, сердито сдвинув брови.
— Никита Степанович! — крикнул завхоз Тишкову. — Все равно весь дом на эти подводы не погрузишь, не увезешь… Я так считаю, что в первую очередь надо грузить матрацы…
— Детей! Детей! В первую очередь детей, дорогой Федор Митрофанович.
— Так и я об этом же! Вот как раз на матрацы — детей…
— Поменьше сейчас забот о нашем скарбе. Будем живы — наживем. А жить нам надо, необходимо жить нашему коллективу!..
В это самое время мимо них прошел директор, согнувшись, таща на спине тумбочку.
— Павел! — крикнул Тишков сыну. — Помоги Виктору Ивановичу.
— Да! Без нее я не могу, — оправдываясь, проговорил директор. — Тут даже не личные дела, а только карточки на каждого воспитанника. Самые необходимые данные… У кого-то из наших воспитанников найдутся родственники. Эти карточки очень ценны…
— А личные дела?
— Я распорядился, чтобы ребята снесли их в погреб. Погреб завалим, сровняем с землей.
— Не погниют?
— Это ж ненадолго!
— Да-да! Надо думать…
Виктор Иванович отличался аккуратностью, любил во всем порядок. Человек он был одинокий, и все воспитанники для него были родными. Он всегда хотел, как можно лучше устроить их судьбу.
Как ни старался Тишков убедить людей, чтобы не брали ничего лишнего, на подводах оказались какие-то тумбочки, сундучки, шкафчики… Каждый брал самое дорогое, казавшееся ему абсолютно необходимым, и не разрешить это людям было бы не только нетактично, но и неправильно. Их нельзя было обижать!
Рассвело. И хотя солнце еще пряталось за лесом, хорошо были видны и дом, и лес, и дорога, и двор, и подводы, и дети.
Тишков взобрался на первую подводу, встал во весь свой немалый рост и несколько раз прокричал: «Товарищи! Товарищи!..»
Утреннее эхо разнесло его голос. И стало вокруг очень тихо. Все приготовились слушать своего парторга.
— Товарищи! Я обращаюсь и к вам, взрослые воспитатели, и к вам, дети!.. Впервые нам приходится покидать этот дом, который стал для всех родным. Надолго ли? — спрашивают ваши глаза. И я должен ответить. И я отвечу: не знаю. Мы вернемся сюда — это обязательно будет! А сейчас наша задача — уйти. Уйти во что бы то ни стало; уйти целыми и невредимыми. Враг смыкает кольцо. Есть надежда на станцию Лесовиды. По последним данным, там фашистов еще нет. Вы, ребята, играли в войну. В играх все было интересно, увлекательно, просто, потому что было понарошку. Теперь вам предстоит увидеть все своими глазами; увидеть войну такой, какой она есть — со смертью, с горем, с пожарищами, с голодом и лишениями. Крепитесь, мужайтесь! Самое главное для нас — дисциплина. Итак, в путь!..
— Нет Лидии! — крикнул Виктор Иванович с последней подводы, сложив руки рупором.
— Где же она? — спросил Тишков.
— Пошла за коробками с бинтами, — сказала Зина.
— Лена, — обратился Никита Степанович к секретарю комсомольской организации, — вы мой первый помощник, и поэтому прошу вас быть возле и ехать со мной в одной телеге.
— Хорошо. Я только что пересчитала детей — все на месте. Дети понимают все… Они знают, что нам угрожает… Они готовы исполнять ваши приказания…
— Отлично… Где Моня? В какую повозку вы поместили этого мальчика?
— С Володями Соколовым и Мишиным. Знаете, Большой и Маленький Володи, которые так дружны.
— Пусть прячут Моню — он особенно заметный. Дело в том, Лена, что в любую минуту могут появиться фашисты. И ради демонстрации своей силы они станут публично расстреливать евреев. Так уже бывало во многих странах. Я знаю…
— А другие дети? Я велю разойтись им по подводам, и пусть ребята их прячут, если что…
Первая подвода уже тронулась в путь, когда в доме раздался крик и все увидели, как с лестницы падает Лидия, рассыпая картонные коробки с бинтами.
К Лидии поспешил Павел Тишков.
— Ушиблись?
Тут же оказалась и Зина.
— Какая вы… бестолковая! — закричала она на Лидию. — Сколько времени теперь надо собирать эти бинты! Разве можно так…
— Я торопилась… Простите… — оправдывалась Лидия.
— Мы непростительно задерживаемся, — заметил Тишков, который тоже подбирал бинты.
Ребята с подвод подбежали помогать взрослым. Наконец, бинты были собраны. Все уселись на телеги. Обоз тронулся.
Дорога шла лесом. Шла еще знакомыми местами, по которым столько исхожено в походах, где, казалось, знаком каждый кустик, где было спето столько веселых песен!
Да, этот лес слышал смех детей, их веселые крики. А теперь дети молчат.
В тишине отчетливо слышны отдаленные раскаты артиллерийской стрельбы. Можно подумать, что надвигается обыкновенная летняя гроза. И успокоится. Ливень пройдет, омыв землю. И станет еще прекраснее природа. Но все знали, что это раскаты войны, которая так молниеносно приблизилась, захватила их в свой водоворот…
Обоз шел днем и ночью. Через деревни, где еще не видели врага. И жизнь здесь, казалось, идет своим чередом, обычным, заведенным в мирное время порядком. Только женщины плакали, провожая их обоз, и совсем не видно было мужчин. Только снимали шапки старики и долго стояли на дороге в молчании, глядя им в след.
— Жарко! — сказал Володя, которого прозвали Большим, потому что вымахал не по возрасту длинным.
— Искупаться бы… — подтвердил Володя, который, наоборот, был низкорослым и получил прозвище Маленький.
— А ты, Моня, хочешь поплавать? — спросил Володя Большой.
— Еще бы!
— Смотрите, какое озерцо! — Володя Маленький даже губы облизал, будто приготовился напиться.
А озеро действительно чудесное, сказочное!.. И озеро, и небольшая полянка перед ним окаймлены высокими соснами, так, что оказывались в тени.
Солнце палило нещадно. Ребята с других телег тоже заметили озеро, и уже слышно было, как они просили воспитателей остановиться, чтобы искупаться.
— Хорошо, ребята! — сказала Зина. — Я сейчас сбегаю к командиру и узнаю, как он считает…
Она теперь звала Тишкова только так: командир.
Обгоняя подводы, торопясь к первой, она не могла не замедлить шаг возле той, на которой ехали Лидия и Павел Тишков.
Ведь Павел вооружен, у него автомат. А Лидия, как решила Зина, серьезно струсила.
Павел был высокого роста, кудрявый. Еще в школе он отличался своими спортивными успехами. А окончив школу, стал тут, в детдоме, преподавать физическое воспитание. Он организовал футбольную команду из воспитанников. Стал их тренером. Ребята его очень любили.
Лидия, хорошо игравшая в волейбол, быстро подружилась с Павлом. Кто-то даже сказал однажды, что они — отличная пара…
— Как самочувствие? — спросила Зина, шагая рядом с телегой.
Лидия лежала на матрацах, а голова ее покоилась у Павла на коленях.
— Растяжение, — проговорила Лидия, открывая глаза. — Растяжение… Я забинтовала ногу, это скоро пройдет. Что-то вы, милая, проявляете ко мне такое участие?
— Только потому, что у нас не стало вдруг врача. А я сама недоучившаяся медсестра. Понимаете, самый нужный человек сейчас оказался на положении больного.
— Благодарите судьбу, что я вообще с вами. Ведь я могла и не приехать к сестре…
— Кстати, где она? — Зина только теперь заметила, что нянечки в обозе нет. — Где Наталья?
— Она забыла паспорт, спохватилась, когда мы уже тронулись, — сказал Павел. — Побежала его искать…
— И осталась… — вздохнула Лидия. — Осталась… Она всю жизнь прожила в Коровкино… Что-нибудь с детьми? Кому-нибудь плохо? Кто-нибудь заболел?..
— Жара их измучила. Просят разрешения остановиться, чтобы искупаться. Смотрите, какие чудесные озера мы проезжаем…
Лидия поднялась и села в телеге.
— Конечно, конечно! Но… мы так спешим… И что скажет командир?
— Паша, что скажет твой отец? — спросила Зина.
— Он, конечно, разрешит… — ответил Павел, правда не совсем уверенно.
Лидия при помощи Павла и Зины спрыгнула с подводы.
— Зина! Пойдемте вместе к командиру. Надо с ним поговорить.
— Вы можете ходить? — спросил Павел.
— Зина права! Врач не имеет права сейчас валяться!..
Зина и Лидия заторопились вперед, обгоняя подводы.
В повозке, где ехали Никита Степанович и секретарь комсомольской организации Лена, был провиант. Лена резала буханки хлеба, готовя детям порции. Питались дети на ходу, экономя таким образом время.
— Что у вас? Кто-нибудь заболел? — встревоженно спросил Тишков, соскакивая с повозки.
— Нет, нет, все здоровы, — поторопилась успокоить его Зина. — Но вот… Отстала Наталья…
— Как?! — Никита Степанович нахмурил брови. — Как отстала?
— Она еще, может быть, нас догонит, — успокоил его Павел. — Не волнуйся…
— Как она могла отстать? Где?
— Понимаете, забыла паспорт… Паспорт она никогда не носила с собой. Вот и не помнила, куда его положила… — пояснила Лидия.
— Отстала? Очень жалко, — Тишков покачал головой. — Едва ли она нас теперь догонит. Обидно получилось…
— Вы не знаете мою сестру…
— Нет! Я ее хорошо знаю. И думаю, что ей слишком тяжело расстаться с домом, где она прожила всю жизнь…
— Никита Степанович, — прервала его Лидия. — Мы к вам с просьбой. Дети измучены жарой. Разрешите остановиться, чтобы они могли искупаться…
— Меня об этом ребята очень просили, — сказала Зина. — Посмотрите, какие чудесные озера…
— Красивые озера… Лесные… С прохладной водой, — Тишков вздохнул. — А останавливаться я не разрешаю!
— Никита Степанович? Товарищ командир?.. — воскликнула Зина.
— Детей надо уберечь от солнечного удара… — вставила Лидия.
— Нам сейчас страшнее, дорогая Лидия, другой удар… — Тишков помолчал. — Неожиданный удар в спину. И не солнечный, а свинцовый. Понимаете? Фашисты близко. И они не на подводах, как мы, плетутся, а на мотоциклах, автомашинах, танках.
— Да, но дети страдают, — сказала Лидия.
— Это еще не страдания! Вы преувеличиваете, — Тишков ласково пожал Лидии руку повыше локтя. — Я понимаю вашу заботу, наш добрый доктор, но разрешить остановку не могу, не имею права.
— Какой-нибудь час нам погоды не сделает! — убеждала Зина.
— Мы считаем время уже не по часам, а по минутам, — ответил Тишков. — Нет, нет. Вы просто не знаете наших ребят. Они — народ, закаленный в походах… Спросите Лену…
— Мы делали в день по тридцать километров! — откликнулась с повозки Лена. — Шли и пели песни, пели песни и шли. И еще тащили на спинах рюкзаки.
— Но вы не принимаете во внимание психологический фактор, — сказала Лидия. — Мирное время и… война.
— Дети просят разрешить им искупаться… — опять вступила в разговор Зина. — Ведь это же полчаса…
— Нет, нет, товарищи! И больше никаких доводов я не буду слушать. — Тишков был неумолим. — Мы идем без остановок. Да-да. Без остановок до Лесовид. Мы даже кормим детей в пути, прямо в телегах. И может быть, вы, уважаемая Лидия, скажете мне, что с точки зрения медицины это недопустимо. Возможно. Но сейчас вступает в силу закон военного времени. И многое, очень многое теперь становится допустимым ради спасения человеческих жизней. А спасение детей заключается только в одном — прорваться к нашим. Это единственное. Остальное должно быть для вас ясно: смерть, рабство в Германии. Ничего другого нет. Жизнь или смерть… А детей надо успокоить. Пойдемте все вместе. Пойдемте к детям…
— Вот никогда не думала, что твой отец такой паникер… — шепнула Лидия Павлу.
— Это неправда! — возразил Павел.
— Не разрешил детям искупаться… — она пожала плечами.
— Значит, он что-то знает…
— А что? Что он такое знает?
— Он знает, как движутся фашисты…
— Откуда?..
Тишков решил обойти все шестнадцать подвод, поговорить с ребятами.
Дети относились к нему не так, как к другим воспитателям, которых просто любили. Нет, Никита Степанович был для них всегда еще чем-то более важным — совестью. Они привыкли слушать его рассказы о революции. Да, они воспитывались на этих рассказах, в которых, словно живые, возникали люди — герои пламенных лет.
— Ребята! Жарко?.. — спрашивал Тишков, присаживаясь на телегу. — Жарко?
— Жарко! — отвечали ребята.
— Кто у вас тут главный?
— У нас, тут?.. Мы не знаем…
— Выбирайте начальника повозки. Пусть он разрешит по двое прыгать с подводы. Может быть, успеете добежать до озера, смочить голову, лицо, шею… Но только — по двое. И начальник отвечает за порядок. Если замечу беспорядок — снова все по телегам…
— Будет порядок! — радовались ребята.
— Мы не можем делать привалы. Нам дорого время, чтобы успеть… Вы видели нашего Сокола, жеребенка? Приглядитесь к нему. Он то рысцой пробежится, то шагом пойдет… И не устает, совсем не устает! А вы — люди. Вы у нас такие герои, что я не могу поверить, чтобы вы хныкали в пути!..
Ребята почувствовали себя свободнее. И стали веселее. Видимо, на них удручающе действовала обстановка. А теперь они не только сидели на повозках, но и шли около, и отбегали чуть в сторону. Девочки даже собирали цветы и плели венки. Тихонько, вполголоса пели:
А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал…
И казалось, словно услышав просьбу девочек, действительно прилетел ветер, закачались сосны, ели. Стало свежее. Не так изнурительно ехать.
Мальчики тоже не сидели на подводах. Теперь предметом их забав стал жеребенок Сокол. Он был любимцем всего детского дома. И сейчас каждый мальчик хотел проявить особую заботу о жеребенке. Для него рвали самую сочную траву и клали сзади повозки, чтобы он сумел поесть на ходу.
А жеребенок был веселого нрава. Он как бы понимал мальчиков и с удовольствием участвовал в их играх.
Глядя на детей, повеселели и взрослые. Всем казалось, что веселье это пришло не зря, что впереди все будет хорошо, на станции их дожидается состав, и они спокойно уедут на восток, к Уралу…
В Лесовиды вошли рано утром. Дети были еще сонные и не заметили, что едут не деревней, а железнодорожным поселком городского типа.
На улицах — пустынно. Даже собаки не лают.
— Спят? — тихо сказал Тишков Лене. — Спят или никого тут нет?..
— Слышите?! Слышите?! — воскликнула Лена.
Оба прислушались и услышали дыхание паровоза.
— В Лесовидах состав! Поезд! — обрадовалась Лена. — Это за нами! Никита Степанович, дорогой! За нами ведь!
Лицо Тишкова улыбалось все шире, и он рассмеялся, радостно, непринужденно, как смеются люди, пережившие много страхов понапрасну.
— Вот, Леночка, видишь — успели! Успели! Это Даниил Васильевич предупредил… Успел, значит! А по телефону ведь совсем было напугал меня… Никакой почти надежды не оставлял… Это он на всякий случай…
— Будить детей? — спросила Лена.
— Нет, нет! — Тишков все же проявлял осторожность. — Сейчас подъедем к вокзалу, тогда…
Вокзал был разрушен. У платформы стоял товарный состав. На платформе — солдаты, советские солдаты…
— У-ра! У-р-ра! — это кричали дети, которые, оказывается, уже проснулись и теперь только ждали этого случая — увидеть наших.
Вот уже попрыгали с телег, бегут к перрону.
— Никита Степанович! Поздравляю, — это сказал директор Виктор Иванович, прибежавший с последней телеги в голову обоза. — Мы в безопасности…
Короткие автоматные очереди заглушили крики радости, людские голоса. Заставили всех застыть в оцепенении. И только заплакал где-то впереди мальчик, раненый.
— Назад! — что было сил закричал Виктор Иванович детям.
Раздалась вторая очередь.
— Ложи-сь!..
Виктор Иванович и Тишков видели, как попадали на землю дети, потом они взглянули на платформу. Сквозь строй красноармейцев проталкивались гитлеровцы с автоматами наперевес, в серо-зеленой форме, с огромными касками на головах. А советские воины, значит, были ранеными, взятыми в плен…
— Мы в окружении, — едва успел сказать Виктор Иванович Тишкову, а к первой подводе уже подбегали враги.
— Руки! Руки!.. — кричали солдаты, показывая автоматами, что всем надо поднять руки вверх.
В эти недолгие минуты, пока фашисты окружали обоз, Лена и Никита Степанович подняли раненного в ногу Володю Большого и отвели к телеге, где сидела врач Лидия. К счастью, рана оказалась совсем незначительной; пуля лишь царапнула, не задев кости. Лидия быстро сделала мальчику перевязку. И так ловко и хорошо это у нее получилось, словно она всю жизнь только тем и занималась, что перевязывала раненых.
Потрясение, столь неожиданное, заставило всех — и детей, и взрослых — быстро забраться на телеги и ждать. Но чего ждать? Никита Степанович и Виктор Иванович думали об одном и том же — какая огромная беда внезапно обрушилась на детей. Они не только не ушли от фронта, но оказались в тылу у фашистов. И все-таки надо было собрать все свои силы и терпеливо ждать.
Десяток автоматчиков, окружив обоз, застыли, взяв на мушку по нескольку подвод, и, видимо, тоже ждали приказаний своих начальников, которые до сих пор не появились.
Обоза с детьми фашисты никак не ожидали — они были заняты погрузкой пленных. Конвоиры, подгоняя прикладами, загоняли раненых русских в товарные вагоны. А русские не торопились, и все оглядывались на обоз, и, может быть, даже что-то кричали детям. Но понять их было трудно: далеко, не слышно.
Затем произошло то, что заставило содрогнуться детей. Четверо или пятеро советских пленных, видимо, сговорившись, бросились в сторону, сбили двух фашистских конвоиров. Одному нашему пленному даже удалось схватить автомат, он уже побежал в сторону обоза, но был сбит пулеметной очередью. Пули захлестали по пленным, одни стали падать на платформу, а другие поспешили к вагонам.
С обоза видели, как на развалинах вокзала устроили свое гнездо фашистские пулеметчики: оттуда хорошо просматривались и перрон, и привокзальная площадь, на которую въехал обоз.
«Ждать, только ждать!.. Терпение, терпение, — думал Тишков, покусывая губы. — Не сделать ни одного опрометчивого шага. Затянуть время, не допустить зверств над детьми, расстрела…».
— Моня?.. — шепнул Никита Степанович Лене.
— Под матрацами, — едва слышно ответила она. — И другие тоже!..
— Потихоньку передайте всем мой приказ: сохранять полное спокойствие, ничем не выдавать свое волнение. Этим мы обманем фашистов. Никаких выпадов против них…
Передать по подводам приказание командира не удалось, так как в это время низко пролетели вражеские бомбардировщики с черно-белыми крестами на фюзеляжах и крыльях. Зловещих стальных птиц дети провожали глазами, полными ненависти. Они летят сейчас на нашу землю, чтобы бомбить мирные села и города…
Со стороны вокзала цепочкой приближались фашистские солдаты с автоматами наперевес. Они подбегали к подводам и показывали, чтобы все вставали и строились. В одну группу были построены взрослые и дети. Конвоиры сомкнулись вокруг колонны и погнали их к серому кирпичному зданию, в котором Тишков без труда угадал школу.
Здание было полуразрушено. Колонну загнали в вестибюль и всех заставили стать у стен.
Так стояли они молча, глядя в дула автоматов. Солдаты держали себя так, будто согнали скот, а не людей. Им было все равно, что с ними делать — убивать или миловать. А пока они переговаривались о чем-то, смеялись и плевали себе под ноги.
Затем появился немецкий офицер. Сапоги его были начищены, но китель и брюки в пыли.
Войдя, он резким голосом заставил фашистских солдат замолчать и подтянуться. И солдаты застыли, зловеще поглядывая на детей и держа пальцы на спусковых крючках автоматов.
— Объяснять: что такой? — спросил офицер на ломаном русском, обращаясь к воспитателям, прижимавшим к себе перепуганных малышей.
Тишков выступил вперед.
— Детский дом…
— О! Зер гут. Детьдом… Эвакуация?
Никита Степанович кивнул. Он думал в данную минуту о еврейских детях, которые остались лежать под матрацами в обозе. Не выдадут ли они себя сами? Не отыщут ли их фашистские солдаты, которые захотят поживиться и, конечно, станут грабить обоз…
— Эвакуация на Германия!.. — радостно закончил офицер, привстав на носки от удовольствия, — так ему понравилась собственная мысль.
— Вы шель на эвакуация Германия? Хорошо!
Тишков смолчал.
— У меня нет вагоны… Ошень много корова, свинья, рабочий люд отправляй на Германия!
Он показал рукой, чтобы Никита Степанович стал к стене. Потом приблизился к детдомовцам и медленно обошел вдоль стен, всматриваясь в лица детей.
Как смотрели на него дети? С любопытством. Да-да. Тишков отметил это — дети смотрели на гитлеровского офицера с любопытством! Вот он, перед ними, живой фашист, тот, кто вешает, убивает, проливает кровь невинных. Что он высматривает? Очередную жертву? Что хочет он увидеть на лицах, прочесть в их глазах: страх, почтение или ненависть? Или, может быть, он тоже угадал, что дети смотрят на него с любопытством, как на зверя, выпущенного вдруг из клетки?..
И зверь решил показать зубы.
Офицер решительно отступил в центр вестибюля и скомандовал:
— Коммунист! Комсомоль! Выходиль!.. Будем расстрель только исключительно коммунист и комсомоль! Если не выйдут — обыск и петля!..
Офицер многозначительно провел рукой вокруг шеи.
— Коммунист, выходиль! — заорал он вдруг, багровея и потрясая кулаками у лица.
Тишина. Слышно, как судорожно глотает слюну взбешенный офицер.
И тут Никита Степанович делает шаг вперед.
— Еще! — командует офицер, приподнимаясь на носки и заложив руки за спину.
Делает шаг вперед и Лена. Рядом с ней становится Зина.
— Тетя Зина! — шепчет Володя Большой. — Вы же беспартийная! Зачем?..
Но тут делает шаг вперед Виктор Иванович, Павел, повариха, завхоз… и Володя Большой тоже ступает вперед…
Тишков видит, что все, кто стоял у стен, теперь стоят рядом с ним. Только Лидия Сова отошла чуть в сторону и, прислонясь к стене, кокетливо поправляет рыжие волосы.
А впереди всех — Володя Маленький. Он смотрит прямо в лицо фашистского офицера и говорит, как во время игры:
— И я тоже коммунист…
Офицер хватает его за руку, хочет отшвырнуть в сторону, но в это время офицера по-немецки окликает Лидия.
— Возьмите себя в руки, господин офицер!
— Кто такая? Знаешь немецкий? — офицер смотрит на нее не без интереса, сразу забыв про мальчика.
— Как видите…
— Почему не в строю? Тоже коммунистка?
— Я артистка…
Из взрослых и детей никто не понимает по-немецки; они только видят, что Лидия достает из сумочки помаду и, как ни в чем не бывало, подводит губы.
Таким поведением пленной поражен и немецкий офицер. Он медленно направляется к Лидии.
— Зачем вы связываетесь с детьми? Неужели вам это доставляет удовольствие? — Лидия усмехается. — А? Господин офицер?
Офицер подходит к ней вплотную, смотрит в глаза и злобно усмехается. Лидия как бы случайно держит сумочку открытой. Офицер заглядывает в сумочку, глаза его расширяются, на лице удивление.
— О!
— Нам лучше уйти?..
— Конечно…
Офицер берет ее под руку.
Павел рванулся было вперед, но его схватили за руки Никита Степанович и Зина.
— Что она задумала? — шепчет Павел. — Сумасшедшая!..
— Паша! Детей погубишь! — Тишков смотрит вслед немецкому офицеру и Лидии. — Нам надо выждать… И терпеть ради спасения детей…
Павел крутит головой.
В дверях немецкий офицер полуоборачивается и дает команду конвоирам:
— Не спускать глаз!..
Так в мучительном ожидании проходит минут пятнадцать.
— Вы знали, что Лидия говорит по-немецки? — спрашивает шепотом Тишков у Лены.
— Нет! Она никому, не рассказывала об этом…
Конвоиры опять оживились, переговариваются.
И как видно, недовольны уходом своего командира и приказом оставаться здесь.
Вдруг немецкий офицер возвращается. Он проходит на середину комнаты и произносит:
— Обоз! Идите обоз!..
Конвоиров он отпускает.
Дети и взрослые спешат на улицу, бегут к обозу. Все видят, что на своей телеге сидит живая и здоровая Лидия…
Никто не успел и слова сказать, вдруг налетели самолеты. Это были наши, советские самолеты. Они открыли огонь по вражеским солдатам, пикируя, бомбили железнодорожные пути. Началась паника.
Тишков стегнул лошадь и погнал к лесу. За ним тронулись другие телеги. Гнали лошадей, что было силы. Многие взрослые и дети бежали рядом, чтобы облегчить подводы.
И вот они, первые деревья, тень, прохлада, сумрак. И долгожданная тишина, спокойствие, когда можно, наконец, перевести дух.
Но это не сразу: еще с час катили они вперед, уходя в глубь леса, пока совершенно не выбились из сил. И тогда Тишков глухо прокричал:
— При-ива-ал!..