Тихий домик

Глава VIII ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

До глубокой осени не появлялись больше фашисты в «тихом домике». Он казался заброшенным и обреченным. Уныло чернели его корпуса на белом снежном насте. Казалось, нет от него никаких дорог, никаких тропинок…

Но это было не так. Детский дом жил. В «тихом домике» каждый день был напряженным. Четко действовали графики разведки, в которую уходили и взрослые и дети.

События последних месяцев заставили Тишкова насторожиться. И началось это с той памятной ночи, когда фашисты ворвались в их дом. И куда же они бросились? В старую баню, где должны были прятаться еврейские дети; на чердак и в потайной шкаф в коридоре, где хотели спрятаться Клочков и он…

Конечно, можно предположить, что это только случайность, совпадение… Но предполагать такое наивно! Гитлеровцы были осведомлены о том, где должны прятаться дети и он с Клочковым.

И тогда почему же солдаты не стали искать Павла и Ваненкова?..

Тишков вспомнил, как примчались запыхавшиеся разведчики, — это были Володя Большой и Люся Соротка, и доложили, что в вырытом детдомовцами на дороге рву застряли фашисты и что они, наверное, движутся к детскому дому.

И тут Тишков решил изменить первоначальный план. Еврейских ребятишек он велел проводить в погреб, хорошо замаскированный сверху. Ваненкова и Клочкова направил к Наталье Сове, в ее деревянную пристроечку, где можно было укрыться среди различного детдомовского постельного белья. Павла с автоматом отрядил в небольшой, хорошо замаскированный окопчик в саду, а сам появился в кабинете Лидии Совы.

Она вздрогнула, увидев в его руке пистолет.

— Что случилось?

— Фашисты. Прячьте меня…

Лидия растерянно искала, куда бы его спрятать. Тишков сам пришел ей на помощь:

— Этот большой ящик от медикаментов пуст?

— Да…

— Я залезу в него… А вы расстелите сверху клеенку и готовьте лекарства…

Тишков залез в ящик, но не прикрыл дверцу, прислушиваясь к крикам, — солдаты ворвались в дом…

Потом они укатили, злые, прихватив мешок муки, но никого не тронув.

— Нас кто-то выдал!.. — волновалась Зина. Она со страхом вглядывалась в лица людей и вдруг расплакалась.

— Без истерики!.. — крикнула на нее Лидия Сова. — И без паники!.. Вы хотите пробудить у нас недоверие друг к другу?

— Кто же мог нас выдать? — растерянно спрашивала Лена, тревожно поглядывая на Тишкова.

И тогда Тишков сказал:

— Действительно, Зина, ты напрасно подняла панику… Или ты кому-нибудь из нас не доверяешь? Тогда скажи об этом прямо.

Зина закрыла лицо руками и продолжала плакать.

Тишков с той минуты решил, что нужно иметь несколько потайных мест и при появлении врага всякий раз прятаться в новые.

Но фашисты с тех пор не появлялись.

Увяли цветы, и почернела трава, прошли дожди, выпал первый снег, а дом стоял, словно покинутый. Да, но это только казалось…

Однажды осенним днем разведчики доложили, что по дороге к детскому дому идет женщина.

Тишков посмотрел в окно. И еще издали узнал ее — эта была Рыжеволова.

— Серафима Игнатьевна! — не сдержавшись, стал кричать из окна Тишков и махать ей рукой.

Из воспитанников ее уже мало кто помнил в лицо, хотя и среди них остались воспоминания о добром, чутком и требовательном друге, каким была она для детей. Просто ее воспитанники давно уже вступили в самостоятельную жизнь и теперь где-то сражаются или трудятся на оборону…

Видно было, что Рыжеволова прошла много километров. Ее парусиновые ботинки на резиновой подошве изорвались и стерлись. Старенькое легкое пальто тоже истерто и порвано.

— Какими судьбами?! — спросил ее Тишков.

— Вот уж не думала, что всех вас здесь встречу! — обрадовалась Рыжеволова. — Шла я в Верино, надеялась там хоть кого-нибудь из знакомых отыскать… Я-то своих родственников потеряла… Да, вот и хотела на кого-нибудь набрести и набрела…

— Воспитатели и дети окружили Рыжеволову — всем было интересно узнать от нового человека, что творится вокруг. Рыжеволова ничего особенного не сообщила. Рассказала, что шла все больше лесами и болотами, ни единой души не встретила.

Потом Тишков повел ее по палатам.

Может быть, они все уже привыкли к обстановке, к виду детей, но Рыжеволовой все здесь показалось гнетущим.

Голодные дети были вялыми, лежали на кроватях, покрытые рваненькими простынями. Не хватало одеял. Под подушками у многих были шарики, скатанные из крошек хлеба, хранились и корочки. Иногда кто-нибудь из ребят доставлял себе удовольствие — пососать корочку или скатанный шарик. Только боялись, как бы его быстро не съесть…

— Голодают? — спросила Рыжеволова и сама себе ответила: — Голодают!..

— Приходится экономить… — вздохнул Тишков.

Продуктов, которые удалось собрать у местных жителей, было ничтожно мало, а впереди — самые трудные, тяжелые месяцы — зима.

Лидии Сове удалось раздобыть лекарства. Правда, от этих трофейных лекарств у детей поднялась температура, ночью был бред, но все же через несколько дней состояние стало улучшаться.

— Кстати, где вы достали эти лекарства? — спросил Тишков.

— О! Я познакомилась с одним немцем… Мне стоило ему два раза улыбнуться, и он спросил, чего я желаю. Тогда я ему сочинила целую сказку: будто бы у меня больны мать и сестры, а нет никаких лекарств… Он спросил, знаю ли я, какие лекарства нужны. Я сказала, что знаю… Тогда мы пошли в аптеку, и он потребовал, чтобы мне были выданы нужные лекарства… Правда, они оказались не наши, но хорошего качества…

— А вы уверены, что это те самые лекарства?

— Да! Я вполне уверена. Это те самые…

— Что, например, в этих ампулах для инъекций?

— Глюкоза…

— Это очень ценно…

— Я вливаю ее только самым слабым…

— Я видел, вы ввели ее Вове Соколову…

— О, он очень плох…

— Да? Раньше вы мне этого не говорили.

— Плох… И я за него боюсь…

— А с виду он совсем здоровый парень, — заметил Тишков. — Вот как внешность бывает обманчива! Но теперь ему станет лучше, после того, как была введена глюкоза?..

— Должно стать лучше…

А через три дня Вова Соколов умер. Зина рассказывала, что умирал он в мучительных болях, в полном сознании. Начались сердечные спазмы. Мальчик задыхался, просил ему помочь. Зина пробовала делать массаж. Не помогало.

Лидия торопливо, через каждые полчаса брала у него из пальца кровь на анализ.

— Зачем вам это нужно? — удивлялась Зина.

— Надо изучать болезни, — отвечала Лидия. — У него какая-то незнакомая мне форма порока сердца…

И Лидия действительно сидела с микроскопом ночами, разглядывала Вовину кровь, записывала что-то в тетрадь.

Это были первые похороны в детском доме. Это была первая жертва войны. Мальчика решено было похоронить тайно, ночью, чтобы не волновать других детей.

Вскоре Лидия снова стала просить у Тишкова разрешения пойти в Верино за лекарствами.

— Не боитесь часто ходить? — спросил Тишков.

— Для меня прежде всего забота о детях…

— Тогда вот что: идите и постарайтесь достать, кроме лекарств, еще немного соли…

Лидия ответила:

— Хорошо, постараюсь…

И она достала две пачки соли.

Ребятам сварили суп из сушеной крапивы с грибами. Конечно, там было мало крапивы и совсем с горсточку грибов. Но зато суп был соленый! И дети в этот день были счастливы. В мыслях и на словах благодарили тетю Лиду за эту соль.

Спустя неделю после своего прихода Рыжеволова как-то отправилась с ребятами на разведку. С ней ходили Володя Большой, Вася Попов и Люся Соротка.

Каково же было удивление всех детдомовцев, когда вернулись разведчики домой на повозке, груженной мешками с мукой и крупой.

Разведчики восторженно рассказывали:

— Идем мы через лес и видим впереди что-то чернеется, вроде повозка, а кругом никого нет…

— Я пошел на разведку, — сказал Володя Большой, — а Серафима Игнатьевна с ребятами спряталась в кустах. Ну, подхожу и вижу — никого нет. Правда, никого нет… Вот какое чудо! Ну, я помахал нашим рукой, чтобы подходили…

— Да, — продолжала Люся Соротка. — Мы подошли. Видим — лошадь такая смирная, к дереву привязана, а кругом — ни души! Лошадь продрогла, так к нам и тянется. Глаза умные… «Откуда ты, лошадочка?» — спрашиваем ее, а она молчит! Тут Серафима Игнатьевна и говорит нам…

— Говорю, гони, Володя, повозку к дому, — улыбнулась Рыжеволова. — Откуда она тут взялась, все равно нам не узнать… Будем считать, что кто-то для вас, ребятишек, подарочек сделал.

— Интересно! Очень интересно! — загорелась вся Лидия Сова. Она даже раскраснелась.

— Осмотрите повозку повнимательней! — посоветовал Тишков. Он пристально посмотрел на Рыжеволову, а она ему слегка улыбнулась и как будто даже кивнула.

В повозке, кроме продуктов, ничего не нашли.

— Вот чудо-то! — говорили все.

А дети пустились в пляс. От них не отстала и повариха. И воспитатели и дети были радостно возбуждены.

— Уж не посылочка ли это от нашего Виктора Ивановича? — сказал задумчиво Ваненков, деловито осматривая мешки. — Давно от него вестей-то не было…

— Дети, а вы вспомните-ка получше, никого там не видели? — спросила Лидия Сова. — Следов не было?

— Нет, — покачал головой Вася Попов. — Пороша ведь. Все замело…

На следующий день Лидия Сова вызвалась сходить с ребятами к тому месту, где они нашли эту повозку. С ними пошел и Павел, прихватив на всякий случай автомат.

Ребята без труда обнаружили это место, но там не было никаких следов. Лидия Сова решила узнать, далеко ли это от дороги. Оказалось, что место в стороне от дороги и лошадь шла через лес.

— Видно, убили фашисты возницу, лошадь сорвалась, побежала… Бежала по лесу, пока были силы… — решил Павел.

— Так она же тут привязана была! — возразила Лидия.

— Ну, это она могла и случайно вожжами о дерево обмотаться…

Тишков позвал вечером Рыжеволову к себе. Пили они горячий кипяток, вспоминали прошлые годы, становление детского дома.

А потом, как бы невзначай, Тишков спросил:

— Виделись в Полоцке с Виктором Ивановичем?

— Нет, — ответила она.

— Значит, помощь из других рук?

— Да. Но тоже из добрых… — ответила Рыжеволова. — И прошу вас больше ни о чем не спрашивать…

— Понимаю!.. — успокоил воспитательницу Тишков. Он видел, как трудно ей сдержаться, чтобы не раскрыть тайну.

— И об этом мы пока больше не будем говорить… — повторила Рыжеволова. — Так надо… В интересах нашей безопасности.

— Понимаю, понимаю, — воскликнул Тишков. — Большое вам спасибо! Ух, какую вы уверенность вселили в меня! Какую уверенность!..

С прибытием продуктов детский дом ожил. Правда, порции хлеба и каши были очень маленькие. Но все-таки этого хватало, чтобы уберечь детей от голодной смерти.

Словно почувствовав где-то рядом своих, взрослые стали проситься у Тишкова уйти к партизанам. Первыми пришли Павел и Лидия.

— Мы найдем партизан, установим с ними связь и будем помогать детскому дому…

— Откуда вы взяли, что здесь есть партизаны? — улыбаясь, спросил Тишков. — Пока мы ни о чем таком не знаем.

— Партизан надо искать, надо установить с ними связь! — повторила Лидия.

— Для этой цели у нас уже есть человек.

— Кто? — спросила Лидия.

— Наш директор, Виктор Иванович Шаров…

— Вы так уверены, что ему повезло?

— Что значит — повезло? — поднял брови Тишков. — Виктор Иванович должен был пройти к партизанам, и он их нашел, разумеется…

— Тогда скажите прямо, что вам об этом известно, — обиженно продолжала Лидия. — Зачем же нас вводить в заблуждение? Или вы нам не доверяете?

— Этого я не говорил…

— Тогда откройте нам, что Рыжеволова — связная партизан…

— И этого я сказать не могу…

— Неужели и вы верите, что подвода с продуктами пришла сама? — спросила Лидия.

— А если вы полагаете, что ее доставили сюда партизаны, то зачем их искать? — Тишков внимательно посмотрел на Лидию. — Они сами дадут о себе знать, когда это будет нужно…

— Но, отец, — вмешался в разговор Павел. — Трудно сидеть здесь сложа руки, когда знаешь, что рядом партизаны, что ты можешь быть полезен, что сможешь активно содействовать разгрому фашистов…

— Да, сын. Тебя бы я отпустил…

— Мне можно идти? Отец! Мне можно идти и разыскать их!?

— Погоди. Придет время…

В тот же день пришел к Тишкову Ваненков и тоже стал проситься к партизанам.

— Что это с вами? — удивился Тишков. — Так все разбежитесь, никто в доме не останется…

— Я ведь зачем прошусь-то, — оправдывался Ваненков. — Я ведь, Никита Степанович, только связь установить хочу… Смогу им квартирки конспиративные указать. Есть ведь в селах до конца верные люди… Вот бы нам и наладить регулярную циркуляцию: мы партизанам некоторые свои наблюдения за передвижением фашистов, а они нам — хлебушек…

— Что ж, Федор Митрофанович, ценные ты говоришь вещи, — похвалил завхоза Тишков. — Учту. Только тебе уходить не надо. Тебе тут оставаться. А когда нужно будет, я тебя позову…

Вскоре произошло еще одно приятное событие.

Как-то Рыжеволова подошла к Павлу и шепнула:

— Тут километрах в двух в лесу небольшое стадо коров заплутало… Сходи один без шума-то и пригони сюда…

— Вот чудеса-то! — обрадовался Павел, хотя, конечно, сообразил, что никаких чудес в этом нет.

По приметам, указанным Рыжеволовой, он без труда отыскал нужное место. Действительно, на небольшой полянке топтались на снегу коровы, пощипывая еще не опавшие листья, схваченные легким морозцем.

Павел достал веревку, чтобы связать коров, как вдруг услышал чей-то голос:

— Ку-ку! Ку-ку!..

Оглядевшись, Павел увидел за кустами фашистского солдата. Он стоял, опершись на автомат, и улыбался.

Павел опешил. Почему-то он не ожидал встретить здесь гитлеровцев и не прихватил оружия. Так они и стояли некоторое время друг против друга. И Павлу показалось знакомым лицо этого солдата… Ну конечно, это он стоял на мосту, когда их колонна возвращалась домой.

— Как звать-то? — спросил вдруг «фашист» на чистейшем русском языке.

— Павел…

— А! Сын Никиты Степановича Тишкова?

— Да. А вы откуда знаете?

— Нам все известно, на то и форму эту носим…

Павел приблизился к новому знакомому.

— Вы партизан? — не скрывая радости, спросил он.

— Много будешь знать — скоро состаришься, парень…

— Конечно, вы партизан!

— Я германский солдат Ганс Буттербрах… — и рассмеялся. — Ладно! Давайте знакомиться. Меня зовут Сташенко…

— Я знаю вашего отца, Михаила Федоровича!

— Точно. Я, следовательно, Петр Михайлович…

— Ваш отец учитель?

— Был. Перед самой войной на пенсию ушел…

— А где он сейчас?

— В Верино…

— Вы с ним видитесь?

— Очень редко. Это опасно…

— Я хочу уйти к партизанам. Скажите, как это сделать?

— Прежде всего держать язык за зубами. Вот сейчас вернешься к своим и учти — ты никого не встречал, а скотину нашел в лесу — мало ли теперь ее, вспуганной, тут бродит…

— Ясно. Так и будет.

— Народ у вас хороший в детдоме?

— Да! Все прошли через испытания, когда мы пробовали эвакуироваться…

— Это хорошо, что народ проверен…

— Чем я могу быть полезен? — спросил вдруг Павел.

— Во-первых, скажи, в чем нужда сейчас у детей?

— Зима наступает, а у нас ни теплых одеял, ни теплой одежды… Дети, можно сказать, совершенно голые…

— Так, так…

— Если б, например, сукна достать или, там, байки да швейных машинок…

— Вот чего захотел! Эдак подпольную фабрику организуете.

— У нас все можно. Фашисты к нам носа не кажут…

— Это и странно… — перестал улыбаться Сташенко. — Не похоже на них. Вот бы нам узнать, что они замышляют? Зачем им детский дом понадобился?

— Кое-что узнать, конечно, можно, — ответил Павел. — Старшие ребята частенько в разведку ходят… У дорог лежат. Видят, как гитлеровцы передвигаются…

— Эге! Слушай меня, Павел! Ты каждую субботу прогуливайся тут, как бы невзначай… Иногда услышишь такое вот…

Сташенко сложил руки у рта и глухо произнес:

— Ку-ку, ку-ку!..

— Ясно, — сказал Павел. — С продуктами не забывайте нас…

— От себя будем отрывать, а детям что-нибудь да перепадет, — ответил Сташенко. — Ну, мне пора. Время в субботу — от пяти до шести вечера…

— Понял! — улыбнулся Павел.

Они пожали друг другу руки и разошлись.

Так в детском доме появились коровы.

Ваненков снарядился поехать в деревню и вернулся с сеном.

Коров было всего пять. Но и этого хватило — больные и ослабленные дети могли пить молоко.

Но больных не только не уменьшилось, а становилось все больше. Тишков не мог понять, в чем дело: вроде и с голоду совсем не помирают, и лекарствами Лидия снабжает их регулярно. А дети болеют…

— Совершенно неожиданные и непонятные симптомы!.. — говорила Тишкову Зина. — То вдруг сыпь какая-то выскакивает, то сердце схватывает, то ноли отнимаются… Я даже стала косо поглядывать на эти лекарства…

— Лекарства хоть и трофейные, а все же лекарства, — ответил Тишков. — Я смотрел: в пачках запечатаны, в ампулах запаены. Все честь по чести, как полагается…

— Казалось бы, самые обыкновенные простудные болезни вдруг начинают протекать так, будто дети больны совершенно другими, сложными заболеваниями…

— Кто сейчас особенно плох, по-вашему?

— Да вот Коля, которого мы тогда подобрали на станции Городок… Казалось, вначале — обыкновенная простуда. А теперь и сыпь какая-то появилась, и опять эти сердечные спазмы…

— Что говорит Лидия?

— Говорит, что это пройдет. Ей только нужно сходить в Верино за лекарствами…

— Как быстро у нее расходуются лекарства!

— Да ведь она приносит их чуть-чуть…

— Хорошо, пусть идет…

В тот же день в полдень тишину, окружавшую детский дом, прорезала вдруг веселая немецкая песня.

Разведчики донесли со своих постов, что по дороге к детскому дому движется странная колонна. Во главе ее едет черная легковая машина, в которой сидит человек в форме майора, окруженный офицерами. За ним едут три грузовика, в которых сидят солдаты, и к автомату каждого из них привязан воздушный шарик.

— Что это за маскарад? — забеспокоился Тишков.

Он распорядился, куда прятаться всем мужчинам и детям-евреям. А Лене и Зине сказал:

— Будьте внимательнее!

— Что они затевают?.. — с беспокойством спросила Зина.

— Слушаться во всем Рыжеволову! — приказал Тишков.

Между тем колонна гитлеровцев медленно приближалась к детскому дому.

Шрейдер несколько раз сам высовывался из машины и подбадривал поющих солдат.

— Веселее, веселее!.. — кричал он. — И непринужденнее, непринужденнее…

Так, со звуками губных гармоник и веселой песенки, улыбающиеся, подъехали солдаты к усадьбе детского дома.

Однако выходить из бронированной машины Шрейдер боялся. Он послал в разведку двух офицеров.

Они, оба долговязые, шли развязно, легко. Разумеется, они не вытащили пистолетов. Но из машин на всякий случай на дом навели пулеметы.

В доме их встретили только женщины. Офицеры улыбнулись, и один из них сообщил:

— Нам стало известно, что ваш детский дом остался, чтобы служить на благо великой Германии. Это очень похвально. Сегодня вы увидите, что такое есть немцы, что такое есть наш фюрер. К вам в гости приехал сам комендант Верино майор Шрейдер…

— Что вам от нас нужно? — спросила Рыжеволова.

— О! Мы пришли помочь. Мы пришли воспитывать ваших детей в духе восхищения великой Германией, восхищения перед фюрер Адольф Гитлер…

Рыжеволова никак не могла понять, что задумали эти на вид такие приветливые, улыбающиеся враги. Но она решила, что сердить их не надо. Поэтому тоже улыбнулась и ответила:

— Ну что ж, милости просим…

— Ах!.. — воскликнул один из офицеров. — Я знаю, что такое просить милостыня… Это просить монета… Ха-ха-ха, — довольно рассмеялся он. — Милостыня — просить монета!..

— Сейчас выстройте всех детей, чтобы приветствовать коменданта майора Шрейдера! — распорядился другой офицер.

— Наши дети не умеют приветствовать так, как это принято у вас… — ответила Рыжеволова.

— О-о!.. — воскликнул первый офицер. — Конешно!.. Я знаю, как умеют приветствовать ваши дети. Сальют!.. — Он поднял над головой согнутую в локте руку. — Правда? Я хороший был бы пионир?.. Ха-ха-ха!..

— Выстройте детей, — кратко повторил второй офицер, и улыбка сошла с его лица.

— Они хотят посмеяться над нами, а потом что-нибудь страшное учинить, — шепнула Зина Рыжеволовой, когда офицеры вышли из дома.

— Эти изверги решили поиздеваться над детьми! — воскликнула Лена.

— Вот что, девушки, надо выстроить всех ребят. Делать нечего. Как это не обидно, приходится им подчиниться.

Шрейдер был одет в парадный мундир и отделанную мехом шинель. Он медленно шел по дорожке к детскому дому, а сзади по-прежнему распевали свою глупую песню солдаты и размахивали автоматами с привязанными к дулам воздушными шарами.

Рыжеволова подумала было, что солдаты пьяны. Но шли они как вполне трезвые люди.

А дети всегда остаются детьми. Они не хотели строиться, они прилипли к окнам и вовсю глазели на необычное зрелище. Кто-то начал смеяться, потом засмеялись другие, и вскоре уже почти все дети хохотали, показывая пальцами на орущих песню солдат.

Воспитатели испугались, что гитлеровцев может рассердить такая веселая встреча. И взрослые поторопились успокоить детей.

Когда Шрейдер вошел, дети стояли, кое-как выстроившись в длинном коридоре. Шрейдер поднял руку и прокаркал:

— Хайль!

Ему откликнулись солдаты:

— Хайль!..

А дети молчали.

Солдаты поспешили к самым маленьким, отвязывая с дул автоматов воздушные шары. Дети не хотели брать подарки от фашистов, но те смеялись и сами накручивали нитки от шаров на пуговицы их курточек.

Шрейдер медленно шел вдоль шеренги, вглядываясь в детские лица. Ввалившиеся глаза, зеленоватый, нездоровый цвет кожи, рваная одежда, худые, но чистенькие.

— А за ними есть уход! — сказал Шрейдер по-немецки сопровождавшим его офицерам. — Я нахожу, что дети живут здесь, как в доме отдыха…

Он решил проверить, какое выражение глаз у русских детей, о которых Кох говорил, как о сущих дьяволятах.

Шрейдер заметил, что дети старались не смотреть на него…

— Пусть смотрят мне в глаза!.. — приказал Шрейдер по-немецки.

— Надо смотреть господину коменданту в глаза, — перевел первый офицер.

И тогда Шрейдер впервые увидел глаза русского ребенка. Это были серые, с голубизной глаза маленького Саши. Но какими были они жесткими, какими горячими и ненавидящими. Нет, это не были глаза загнанного зверя. Это были умные глаза, осуждающие, скорбящие. Это были глаза, наводящие ужас.

— Почему он так на меня смотрит? — спросил Шрейдер.

Первый офицер перевел вопрос.

Саша молчал и смотрел Шрейдеру в глаза не отрываясь.

— Он немой? Может быть, он больной? Почему он так на меня смотрит?

Офицер опять перевел вопрос Шрейдера.

— У этого мальчика большая травма, — вступила в разговор Зина. — Я подобрала мальчика под трупами взрослых. Они закрыли его своими телами во время расстрела…

Шрейдер кивнул понимающе головой, когда первый офицер перевел ему ответ Зины. Потом достал из кармана плитку шоколада. Долго ее развертывал, громко хрустя фольгой. Потом, не снимая перчаток, отломил две дольки и протянул их Саше.

Саша сжал губы и презрительно отвернулся.

— Знаете, этот мальчик никогда не любил шоколад, — поспешила вмешаться Зина. — Правда, смешно?.. Вот так…

Шрейдер положил шоколадные дольки в карманчик курточки Саши и сказал:

— Он полюбит шоколад!

Саша быстро вынул шоколад и бросил его Шрейдеру под ноги.

Офицеры хотели схватить Сашу, но Шрейдер остановил их. Он усмехнулся и раздавил шоколад подошвой сапога.

Затем Шрейдер спросил у Зины через переводчика:

— Кто руководит этими детьми? Вы?

— Нет, — ответила Зина. — Руководит и детьми и нами Рыжеволова — опытная воспитательница, педагог…

— Педагог! — Шрейдер кивнул. — Пусть она подойдет. Мы будем с ней беседовать…

Вслед за Рыжеволовой они прошли в небольшую комнату. Офицеры сели, а Рыжеволова осталась стоять.

— Где мужчины? — спросил Шрейдер.

— Мужчины ушли. Мы остались одни…

— Куда ушли? К партизанам?

— Нет. Это случилось еще во время эвакуации…

Шрейдер укоризненно покачал головой.

— Нехорошо! Нехорошо обманывать. Вы спрятали мужчин. Вы спрятали евреев. Вы нарушаете инструкции германского командования. И я должен бы вас арестовать… Но я этого не сделаю. Потому что мы с вами коллеги…

— Что вы имеете в виду? — спросила Рыжеволова. — Я не совсем вас понимаю…

— Я преподавал в немецкой школе!

— Ах, вот что…

— Да. И я не хочу с вами ссориться… При условии, если вы будете мне помогать…

— Что я должна делать?

— Воспитывать детей! — подчеркнуто сказал Шрейдер.

— Я этим занималась двадцать лет…

— И занимались неправильно! Теперь мы будем заниматься их воспитанием! Они станут верными людьми национал-социалистической трудовой партии России…

— Что это за партия? — удивилась Рыжеволова. — Первый раз слышу…

— Партия, которая исповедует нашу идеологию, — сказал Шрейдер. — Партия, преданная идеям фюрера…

— У нас нет такой партии.

— Вы хотите сказать, что у вас есть партия коммунистов?.. Так вот. Коммунистов нет. Коммунистов будут расстреливать. А эти дети возненавидят коммунизм. Они будут верными проповедниками национал-социализма! Нам нужны люди, которые помогут от Польши до Урала утвердить нашу власть… В нашем районе отделение национал-социалистической трудовой партии России возглавляет господин Бугайла…

— Что это за глава «трудовой» партии, который никогда нигде не работал? Его знают все в округе как мошенника… — презрительно сказала Рыжеволова.

— Коммунисты нас называют и более резко! — отвечал Шрейдер. — Но Бугайла будет вождем этих детей! Он научит их ненавидеть коммунизм и различать людей по сортам. Люди второго сорта должны трудиться на арийцев. Люди низшего сорта: евреи, цыгане и прочие — подлежат уничтожению. Это же азбука!..

— И это вы называете воспитанием?.. Убийства.

Шрейдер встал, подчеркнув тем самым, что разговор окончен.

— Приступайте, — коротко бросил он офицерам.

Всем детям и воспитателям велено было собраться в самой большой комнате. На стене натянули простыню. В комнату солдаты внесли кинопроектор. Окна закрыли одеялами. Стало темно.

И вот вдруг во весь экран возникло лицо человека, которого дети никогда не видели, никогда не знали, но который сразу вызывал страх и отвращение…

Холеное лицо, слегка провислые щеки. Тусклые глаза навыкат. Узкие губы сжаты. Низкий лоб наискосок перерезала черная прилизанная прядь. Под носом чернел квадрат усиков, какие носил комический герой Чарли Чаплина.

Но этот не был фигурой комической. Этот выражал собой разрушительную силу и фанатизм. Он стоял с поднятой вверх рукой, застывший, как статуя.

— Русские дети, встаньте!.. — приказал Шрейдер, и офицер перевел его слова.

Дети неохотно стали подниматься со скамеек.

— Вы видите перед собой гения!.. Вы видите перед собой нашего обожаемого фюрера Адольфа Гитлера…

Дети заволновались. Так вот он какой этот Гитлер, имя которого они привыкли произносить с презрением!.. Нет, они его не боялись. Они его ненавидели!

На экране замелькали другие кадры. Гитлер произносил речь на огромном стадионе. Он кричал, бил себя кулаками в грудь, размахивал руками, подпрыгивал, становился на носки, делал лицо свирепым, глаза выкатывал так, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Он все больше свирепел, изо рта летела слюна. Кулаки его крутились возле лица. Наверное, он изображал мясорубку, через которую собирался пропустить завоеванные народы…

— Бесноватый!.. — шепнул Володя Большой Володе Маленькому.

— Бесноватый фюрер!.. — шепнул Володя Маленький Васе Попову.

И вдруг из толпы мальчиков послышался ясный голос:

— Бесноватый!!!

Ребята узнали голос. Это сказал Саша.

По залу прокатился смешок.

Офицеры, видимо, не смогли уловить смысл сказанного Сашей — не настолько хорошо знали они русский язык. Но смех им не понравился, и Шрейдер нашел нужным перевести некоторые слова из речи Гитлера. Он велел это сделать первому офицеру.

— Наш фюрер обращается в своей пламенной речи, к германским детям. Он говорит, что они должны быть сильными и смелыми; должны быть быстрыми, как гончие псы; должны быть крепкими, как крупповская сталь! Адольф Гитлер говорит, что все они должны быть преданы ему. У них нет больше матери, нет отца, когда они стоят перед ним. Гитлер выше всего, выше отца и матери. Каждое его слово для них закон, приказ, истина!..

А дальше на экране происходило что-то невообразимое! Сначала все, дети и взрослые, собравшиеся на стадионе, орали, что было мочи: «Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!..»

Потом толпа бросилась к трибуне, на которой стоял Гитлер с отвисшей вниз, словно у старого пса, челюстью. Матери протягивали ему своих маленьких детей, пытались схватить его за руку. Подростки бросали цветы…

— Всенародная любовь к нашему фюреру!.. — комментировал происходящее на экране фашистский офицер. — Посмотрите, как добр Адольф Гитлер к детям! Посмотрите, как он им улыбается. Он их отец! Он их вождь… И вы, русские дети, можете стать слугами нашего фюрера, если своим прилежанием, своим трудом на благо великой Германии заслужите его снисхождение…

А на экране уже показывали немецкую школу. Это был первый класс. И маленькая девочка выводила мелом на доске два слова: «Хайль Гитлер!» Потом показали букварь с портретом Гитлера… Потом малыши стоя пели какую-то песню о Гитлере…

— Дети обожают своего фюрера с пеленок, — комментировал первый офицер. — Вглядитесь в его прелестное, мужественное лицо. Такого человека невозможно не полюбить. Дети готовы отдать жизнь за своего фюрера!..

И вот пошли следующие кадры. Детям на головы надевают каски. В руки дают автоматы. Их обучают стрелять… Их обучают драться. Вот они дерутся класс на класс…

— Адольф Гитлер позволяет детям играть в их любимую игру — в войну! Пусть бьют друг друга, пусть крошатся зубы, ломаются челюсти, — истерично кричал офицер. — Гитлеру нужны сильные и выносливые парни. Они должны привыкать к жестокости! Пусть побеждает сильнейший!..

Потом пошли кадры военных парадов. Это были огромные шествия. Фашисты шагали четко, ноги взлетали почти до затылков впереди идущих… Они шли сплошной серой массой. Они шли, приготовив к бою автоматы. Они шли, чтобы убивать…

Детдомовцы отлично знали, куда шли эти солдаты! И сколько ни распинался сейчас фашистский офицер об их красоте, силе, могуществе, дети знали — это маршируют перед своим бесноватым фюрером убийцы!..

— Такие красивые солдаты, — говорил офицер, — пришли на вашу землю, чтобы избавить вас от дурных, коммунистических мыслей, чтобы избавить вас от евреев, чтобы лучшие из вас смогли господствовать над худшими!..

Еще раз во весь экран был показан Гитлер. Потом фильм окончился.

Шрейдер был доволен, он улыбался. Ему казалось, что фильм произвел на детей нужное впечатление. Теперь-то они почувствовали величие фюрера, величие Германии…

Но когда зажгли свет, Шрейдер даже вздрогнул… Лица детей были суровы и хмуры. А глаза их ненавидяще, с презрением смотрели на него, на других офицеров и солдат.

— Сейчас мы все вместе споем любимую песню нашего фюрера! — выкрикнул первый офицер.

Опять балбесы-солдаты с идиотскими улыбками стали играть на губных гармониках и запели:

— Дейчланд юбер аллес…

— Поем все!.. — орал тот же офицер.

— Мы не умеем по-немецки, — воскликнула Зина.

— Поем все! Мотив поем!..

Но дети молчали. Они с презрением смотрели на паясничавших перед ними солдат…

Когда песня кончилась, Шрейдер пошел вдоль первого ряда детей. Он указывал на ребят пальцами и говорил:

— Ты, ты, ты…

Потом он приказал — выбранным сделать шаг вперед.

Это были Володя Маленький, Саша, Вася Попов…

— Вы мне нравитесь!.. — сказал Шрейдер. — Я решил сделать вас тут главными…

Он обернулся к своим солдатам и сказал:

— Надеть им повязки!

Солдаты подошли к ребятам и стали им повязывать белые повязки с черной свастикой.

— Это дает вам право распоряжаться не только остальными детьми, но и взрослыми!.. Я даю вам право сообщать мне о тех, кем вы недовольны. Мы их будем расстреливать?.. Я называю вас русскими арийцами! Вы стоите ближе к фюреру, чем все остальные… От вашего желания будет зависеть их судьба и жизнь. Вы будете получать разные сладости. Вы будете есть то, что захотите. Вы будете настоящими людьми!.. Вы будете проходить обучение у меня и руководителя вашего отделения национал-социалистической трудовой партии России — Бугайлы…

Шрейдер вдруг посмотрел на Рыжеволову.

— Не возражаете, коллега?

— У них есть и здесь, в доме, хорошие учителя, — сказала Рыжеволова.

— Адольф Гитлер гениально заметил, что любой фельдфебель может стать учителем, но не каждый учитель может быть фельдфебелем!.. Вы, избранные мной, вскоре получите пистолеты… Вам ведь хочется быть взрослыми, командовать, есть сладости, делать все, что вздумается?.. А подумайте о будущем! Вы вырастете и станете богатыми. Вы будете разъезжать в собственных автомобилях, жить в собственных домах! Вам не нужно будет работать. Вы будете только развлекаться!.. А прислуживать вам будут рабы…

— Нет! — произнес вдруг Саша. — Этого не будет! Вам всем — капут! Гитлеру — капут!..

И Саша сорвал с себя повязку. А за ним сорвали повязки и другие мальчики, и все они крикнули:

— Нет!!!

Фашистские солдаты схватили автоматы и хотели уже открыть стрельбу, но Шрейдер остановил их.

Он был взбешен… Он увидел, как воспитательницы заслонили собой этих «избранных» ребят…

— Взять его!.. — рявкнул Шрейдер, указывая на Сашу. — Я научу этого русского мальчишку есть шоколад…