Тимур — сын Фрунзе

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Северо-запад одновременно студенел и пылал. Наступающие дивизии шаг за шагом, метр за метром отвоевывали новгородскую землю, за которую враг, как и было ему приказано, цеплялся всеми силами, до последней возможности.

Обоюдные потери не ослабляли ни порыва наступающих, ни обреченного упорства обороняющихся.

После первого боевого вылета к линии фронта Тимур еще дважды назначался на сопровождение своих штурмовиков в составе эскадрильи. Кулаков, не забывая предупреждения командира полка, надежно обеспечивал взаимное прикрытие всей группы от возможных массированных встреч с изворотливыми ястребами дивизии «Рихтгофен».

Успех не обходил 1-ю эскадрилью. С начала действий под Старой Руссой на счету кулаковцев было уже восемь уничтоженных самолетов противника, в том числе один из них в последнем бою сбил Иван Шутов. Тимур искренне радовался за своего ведущего и в то же время горел желанием приумножать успех их пары личным вкладом.

В тот день, когда меткая пулеметная трасса Ивана прошила взмывшего перед ними «мессера», Тимур тоже успел дать очередь из своей пушки. Но то уже была, как он сам понял, стрельба вдогонку. И все же его маневр и очередь на этот раз были отмечены Кулаковым. Комэск на разборе назвал его имя в числе тех, кто в групповом бою уничтожил и способствовал уничтожению вражеского самолета.

Хотя такая форма оценки действий летчика-истребителя и была принята (уничтожил в групповом бою), однако Тимур понимал: то всего лишь ободряющая натяжка, некий аванс на действительную личную победу. В данном случае сбил самолет— считал он — только Иван, и никто другой. И когда в тот же день, возвращаясь домой в компании Шутова и Усенко, он высказал свое мнение и заявил, что комэск рановато его похвалил, Усенко возразил:

— От похвалы зубы еще ни у кого не болели. Не заболят и у тебя. Похвала же комэска верная и своевременная.

— Заслуженная, — добавил Шутов и предположил: — Один из твоих снарядов, возможно, и доконал «мессера».

— А если и нет, — продолжал Усенко, — не журись! В групповом бою, как на футбольном поле: короткие пас-совки и длинные прострелы многих завершаются точной передачей одному бомбардиру, который и поражает ворота. Так и нынче. Если б мы Ивану того «мессера» аккуратненько не подбросили, еще не известно, кто бы штопорнул вниз.

Шутов, придерживая Тимура за плечи, пообещал:

— Не всегда же ты у меня будешь сидеть на хвосте… — И ободряюще подмигнул ему: — Выпустят нашу пару в свободный полет, дам и тебе развернуться.

И час такой настал.

15 января эскадрильи полка весь день летали на прикрытие своих наступающих войск. Потерь с утра не было, но многие самолеты возвращались поврежденными и временно выбывали из строя. А Усенко на своем «яке», как сам потом уверял, «на честном слове» дотащился до аэродрома. Изрешеченный, он без захода, с прямой, пошел на мерзлую посадочную полосу. Его механик Лукьяненко, став белее снега, застыл в оцепенении. А когда истерзанный «як», взвихрив облако морозной пыли, приземлился и закончил пробег, бурно возликовал:

— Пронесло!

Бренча ключами и отвертками, болтавшимися в широченных карманах спецовки, он кинулся встречать своего командира-земляка.

Вслед за ним усталым шагом побрел Дроздихин. Воентехник, вглядываясь воспаленными глазами в опекаемый им истребитель и его пилота, втайне радовался, что этот бесшабашный Усенко вернулся живым и невредимым, однако для вида поворчал:

— У других, посмотришь, машины, как огурчики, а у нашего небритого не «як», а решето… Где его только ведьмы терзали!

К истребителям, вышедшим из боя неповрежденными, спешили бензовозы, механики волокли баллоны сжатого воздуха, а летчики, спрыгнув на землю, разминали затекшие ноги, плечи, онемевшие от напряжения мышцы спины. Тимур и Шутов пока не вылетали. Но перед полуднем их пара готовилась пополнить группу, уходящую на прикрытие. Прохаживаясь у своих машин, Шутов вдруг остановился и кивнул в глубину аэродрома:

— По-моему, сам сюда идет.

— Кто? — не понял Тимур.

— Наш командующий.

«Да, это он», — узнал Тимур генерала Куцевалова.

Кто-то из старших летчиков уже надрывал голосовые связки:

— Вни-и-ма-ние! Ир-рна!

Куцевалов энергично рассек воздух рукой, остановив собравшегося бежать к нему с рапортом. Подойдя к притихшим летчикам, командующий оглядел всех пытливыми глазами и спросил:

— Жарко?

Ответили без бахвальства, как оно было.

— Жарковато — даем друг дружке чесу!

Взгляд Куцевалова остановился на Тимуре — вспомнил молодого летчика.

— Как теперь двигатель?

— ВК работает на сто пять, товарищ генерал, — ответил Тимур и сам подивился игре слов.

— Добро. Следует понимать, и вы втянулись в работу на все сто пять?

— Я-то втянулся, товарищ генерал, — еще больше осмелел Тимур, — только меня, считаю, маловато втягивают.

— Поясните, — коротко бросил Куцевалов.

Тимур рискнул: «Была не была! Представится ли еще случай вот так, прямо, высказать все командующему?» Он заявил:

— Считаю, что меня ограничивают в боевых вылетах. Очень бы просил вас повлиять на позицию моих прямых начальников — не делать для меня исключений и посылать наравне с другими летчиками полка непосредственно к линии фронта.

Летчики, стоявшие рядом и поодаль, переглянулись, зашушукались. Им понравилось все — и легкость, и сдержанность, и решительность, и естественность тона в разговоре Тимура с командующим. Заинтересованно ожидали: как же отреагирует генерал?

— Что значит «непосредственно»? Разве вы еще не летали на передний край? — спросил Куцевалов.

— Летал, но — и это очевидно всем! — меньше других.

— Сколько у вас боевых вылетов?

— Не считая барражирования над аэродромом, только три… Сегодня, правда, намечен четвертый.

— А вы считайте. Да-да, считайте и барражирование над аэродромом полновесным боевым вылетом. — И ко всем: — А ну, кого из вас на подходе к аэродрому подкараулили охотники «Рихтгофена»?

Подошедший позже Кулаков подал голос:

— В первой эскадрилье такого не бывало.

— А в полку? В вашем полку двоих, как глухарей на току, подловил фашистский охотник. Или вам за полк ответ не держать? Что, старшой, глаза отвел? Был же такой случай в полку? Был. А барражирующий, спрашивается, куда смотрел?.. Вот так, товарищ лейтенант Фрунзе, начиная от капониров и до передовой — здесь везде фронтовое небо. Кто ваш ведущий?

Иван сделал шаг вперед и приложил к шлемофону руку:

— Младший лейтенант Шутов!

Куцевалов несколько раз перевел взгляд с ведущего на ведомого: как на подбор — молодые, рослые, красивые! Иронически прищурив глаза, спросил неожиданно:

— Как чувствуешь себя, младший лейтенант, в роли командира? Не хлопотно командовать лейтенантом?

— Никак нет, товарищ генерал. Мы с ним слетались. А разглядывать кубари друг у друга недосуг. Да зимой их под комбинезоном и не видно.

Жесткие губы командующего тоже шевельнулись слабой улыбкой.

— Так и надо, — одобрительно заметил он. И, согнав с лица оживление, сурово закончил: — Не в звании сейчас суть. Звание придет. Побеждайте почаще! — Оглядел всех. — А побеждает тот летчик, который в бою умеет не только путево действовать ручкой, педалями и гашеткой, но и видеть на минуту вперед.

— Всего лишь? — вырвалось у кого-то.

Куцевалов посмотрел в сторону возгласа и напомнил внушительно:

— В минуте шестьдесят секунд!

Брызгая красными искрами, взвилась ракета — очередную группу истребителей вызывали на взлет.

— Это нам, товарищ генерал. Разрешите идти? — за всех спросил Кулаков.

Куцевалов ободряюще взглянул на Тимура, а всем громко сказал:

— Победы вам! — и зашагал к землянке КП полка, откуда, сутулясь, спешно выходил майор Московец.

Командир полка и командующий обменялись рукопожатиями и на минуту замерли, следя за второй взмывшей ракетой и незамедлительным взлетом истребителей. «Яки», возглавляемые Кулаковым, совершили круг над аэродромом и взяли курс на Старую Руссу.

Внизу, вдали и по сторонам расстилался все тот же, ставший привычным, напоминающий неспокойное море простор заснеженных лесов.

Кулаков на коротком подходе к переднему краю вел всю группу уверенно и заранее прикидывал возможные варианты предстоящего боя. А его не избежать. Наземные войска 11-й армии наступают, и противник остервенело контратакует их с земли и воздуха.

А вот и передний край. По сравнению с прошлым разом он изменил очертания. Глядя сверху, теперь нетрудно было заметить, что восточная линия то тут, то там непрерывно выгибалась крутыми дугами, норовя дотянуться до неподвижной, огненно пульсирующей западной черты.

«Захлебывается атака», — понял Тимур, и неудержимое желание ринуться на штурм непробиваемой обороны овладело всем его существом. Но тут же мгновенная мысль напомнила: через минуту-другую предстоит не штурмовка наземного врага, а реальная схватка с его воздушной поддержкой. Да вот и легка она на помине: слева, из глубины обороны противника, приближалась стая безукоризненно выдерживающих острый угол «юнкерсов»; справа, кружа над нашими войсками, висел корректировщик «Хеншель-126».

Мгновенно оценив обстановку, Кулаков приказал Шутову с ведомым обезвредить «хеншель», а сам повел всю группу на бомбардировщиков.

— Тимур, за мной! — скомандовал Шутов и отвалил вправо. — Атака!

— Понял!

«Хеншель», не мешкая, огрызнулся: огненный пунктир пулеметных выстрелов, скользнув над сверкающей в лучах солнца кабиной Шутова, как бы замедленными наплывами протянулся по левому борту «яка» Тимура.

Спеша на выручку корректировщику, со стороны солнца вынеслась пара «мессершмиттов».

— Тимур, руби «хеншель», я прикрываю!

«Наконец-то свобода действий!» И Тимур откликнулся так громко, что заглушил все помехи бормочущего, потрескивающего, наигрывающего эфира:

— Понял! Выполняю!

Спикировав и тут же взмыв по выгодной кривой, Тимур расчетливо вывел истребитель в хвост «хеншеля», но поймать его в перекрестие оптического прицела оказалось не так-то просто. Немецкий пилот был, видимо, опытным: увернувшись, сам послал пулеметную очередь. Светящаяся трасса почти вплотную прошла над фонарем «яка».

Тимур поднырнул под брюхо «хеншеля» и, резко потянув ручку на себя, бросил истребитель вверх, на крутой горке накрыл фигурку корректировщика перекрестием, как сетью.

Вот он, враг!

В бесстрастном стеклышке прицела фигурка «хеншеля» постепенно увеличивалась, разбухала…

«Не торопись, Тимка, ближе… ближе…» Размах крыльев готов был выйти за пределы линзы — и всей силой больших пальцев истомившихся рук нажал он на гашетку.

«Хеншель» вспыхнул мгновенно. Силясь удержаться, в отчаянном рывке попытался сбить еще слабые языки огня, но Тимур развернулся и повторил атаку.

В прицеле горит, но не падает хищная птица.

— Врешь, упадешь! — Ив руке с новой глухой силой отдалось: «Дук-дук-дук-дук-дук…»

Кончено. Косматое облако черного дыма вырвалось из свалившегося на крыло «хеншеля», и вся его потерявшая опору в воздухе махина беспорядочно устремилась вниз.

Первый возглас был не торжеством одержанной победы, а вскриком острого беспокойства:

— На помощь к Ивану!

Бой истребителей шел на вертикалях. Пара «мессеров», казалось, в беспамятстве носилась за остроносым «яком», не в состоянии ни поразить этот верткий истребитель, ни оторваться от него, чтобы не быть самим пораженными.

Тимур с лета разорвал незримую нить замкнутой кривой, разрушив тем самым заданный немцами ритм их безуспешной карусельной погони за «яком». Обнаружив на своем пути второго противника, «мессеры» тут же поспешили удалиться, видимо, поняв: корректировщик сбит, бой ими проигран.

Группа Кулакова вернулась без одного самолета: «як» ведомого комэска был поврежден и сел, едва дотянув до позиций своих войск. Зато в актив эскадрильи записали «хеншель» и двух «лапотников», как насмешливо прозвали фронтовики Ю-87 за их неубирающееся шасси с громоздкими обтекателями.

Только приземлившись на своем аэродроме, Тимур осознал, что в его боевой биографии свершилось главное — им одержана первая персональная победа. Летчики окружили его, поздравляли с жаром и товарищеской искренностью. Кулаков долго тряс ему руку, приговаривая:

— С первым личным трофеем!.. Не сомневался!.. Горжусь!..

А Иван, обнимая и тиская его, нашептывал в. ухо:

— Снайперски, ей-ей, снайперски! Свалить «хеншеля» — это ж, кедровые шишки, не цигарку выкурить!

Подоспевший комиссар эскадрильи Дмитриев, пробившись в тесный круг, объявил:

— С КП наземных войск только что радировали Куцевалову: благодарят от лица всех окопников за сбитый корректировщик, успевший намозолить глаза и натворить немало бед.

На шум вернувшихся с боевого задания истребителей поспешила медсестра. Выпрыгнув из укрытой под навесом крайнего капонира санитарной машины, Тоня на ходу оглядывала возбужденных летчиков и взволнованно думала: «Где же он? Что-то его не вижу…»

Всей тесной группой двинулись на КП полка, к Бате. И тут-то она увидела его, смущенного, в расстегнутом и сбитом на затылок шлемофоне, с выбившейся на чистый лоб пшеничной прядкой и с оголенной белой шеей, на которой у горла алели два надавленных кружочка — следы от ларингофонов.

Прошли мимо, он скользнул по ее лицу обидно невидящим взором. И только кто-то из задних запоздало оглянулся и крикнул:

— Привет, Тонечка! Отбой твоему хозяйству! Потери — один «як»-подранок. Но не пугайся — пилот цел и невредим, на попутных доберется!

Тоня опечаленными глазами смотрела им вслед, а когда они скрылись в землянке, рассеянно вынула из кармана шинели матерчатый комочек, развернула его. Кисет с недоконченной вышивкой. Даже игла с красной ниткой воткнута в последнюю букву: «Тимур, живи и побеж…» Она вернулась в машину, подсела к окошку и продолжила вышивку. Под иглой постепенно выписались еще три буквы: «…дай».

Дверь открылась, вошла женщина-врач. Тоня быстро свернула и спрятала кисет в карман.

Приближался обед. Машина привезла свободных от боевого дежурства летчиков в поселок. Тимур, прежде чем зайти в столовую, прошелся по улице, все еще находясь под впечатлением своего первого успешно проведенного воздушного поединка. «А ведь здорово я его снял! — Но сразу же приструнил себя и даже остановился. — Что за телячий восторг!»

И тут на Большой Садовой, у дома № 12, его неожиданно окликнули:

— Тимура! — У калитки стояла Анка, и в ее глазах светилась радость, — Когда ж придешь стричься? Обещал же!

Все стало на свои места: он после возвращения с задания приехал в столовую; она, Анка, напоминает о своих ножницах парикмахера. Подошел и пожал ее по-детски маленькую ручонку.

— А хоть сейчас!

— Ой, так пошли же! Только что подстригла своего командира, и тебя, Тимура, замечательно подстригу!

Пока входили в дом, она успела сообщить, что здесь, у местных Лобачевых, разместились «на пожитье и работу» инженеры и техники БАО. В одной из комнат, куда они вошли, за тесно сдвинутыми столами сидели штабные работники батальона, занятые своими гроссбухами и ведомостями.

— Проходи в ту комнату, Тимура, я сейчас. — Она кивнула на смежную дверь.

В соседней комнате Тимур присел на скрипучий венский стул, осмотрелся. Некогда царивший здесь провинциальный уют нарушен казарменным строем нескольких коек, по-армейски застланных серыми одеялами. О былом житье напоминали лишь горшочки с геранью и резедой да незатейливая симметрия рамок с семейными фотографиями на стенах.

Тимур почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. В дверях стояла женщина в валенках и наброшенном на плечи платке и вопросительно смотрела на незнакомого летчика. Тимур встал:

— Я Анку дожидаюсь… — и провел рукой по волосам.

— A-а… Наша Нюрочка мастерица… — И вздохнула глубоко. — Совсем девчушка, а видите — при настоящем деле. Сирота она.

— И давно? — непроизвольно вырвалось у Тимура.

— Нюрина мать померла еще до войны, а отец совсем недавно погиб под Старой Руссой. Рядовым бойцом воевал…

Анка вошла порывисто, весело объявив:

— Следующий!

Без шлема ее головка с аккуратно причесанными волосиками показалась еще более детской и беззащитной.

— Покажи, Нюрочка, лейтенанту, на что способны твои талантливые руки! — Женщина матерински улыбнулась ей и вышла.

— Хозяйка наша… — сказала Анка. — Прошу, Тимура, снимай реглан и садись поближе к окну.

Сидел смирно и смотрел на сказочный лес, нарисованный морозом на оконных стеклах, а ножницы ценькали над его головой, сбрасывая на пол светлые прядки волос.

— Вот и все, Тимура! — Она осторожно сняла полотенце, протянула крохотный кругляшок зеркальца, а сама пошла за веником.

— Анка, да у тебя и в самом деле талант! Быть тебе…

— Не, не, Тимура! — появляясь в дверях, протестующе замахала она веником. — Стрижка-брижка — временно. Меня Тоня медицине обучает.

Потом они оделись, вышли на скрипучую под ногами морозную улицу, и он неожиданно заговорил о ее будущем:

— Кончится война, пойдешь учиться, Анка. Тебе по душе медицина? Это замечательно! А пока воюем, крепись, не унывай. Рядом с тобой твои товарищи, боевые друзья. И помни, Анка, за твоего отца мы отомстим.

Она слушала, смотрела на него большими глазами и согласно кивала.

— Теперь, Анка, пойдем. Буду расплачиваться.

— Ой, чо ты, Тимура?! Такое скажешь! Никаких расплачиваний!

— Я еще не обедал, а мне кое-что вкусное полагается на третье. От угощения не отмахиваются!

Но в летную столовую войти она наотрез отказалась, и он погрозил ей пальцем:

— Минутку, только смотри не удери! — и, хлопнув дверью, скрылся. Ему хотелось сделать что-нибудь приятное этой обездоленной войной девочке.

Минуту спустя он вышел, держа в руке и протягивая ей шоколадку в голубой обертке. И тут-то их перехватил Иван Шутов:

— Вот ты, оказывается, где пропадаешь — в компании с дамой! А я с ног сбился — ищу. — И к Анке: — Он у нас сегодня именинник — фашиста сбил! А в такой день я без своего напарника просто не могу.

— Ой, Тимура! Все время про мою учебу говорил, а про свою победу ни словечка — честно, да?

— Иван, знакомься, — смеясь, сказал Тимур. — Анка-золотые руки! Смотри и оценивай ее работу! — Сняв шлем, повел головой вправо-влево.

— Мастерски! — похвалил Шутов и хотел немедля набиться в клиенты, но подъехавшая санитарная машина прервала их разговор.

Из кабины выглянула Тоня. Столкнувшись глазами с Тимуром, вспыхнула, отвела взгляд и начальственно окликнула:

— Григорьева! Вижу, заговорилась. Садись — подвезу, а то опоздаешь!

— Ой и правда! — всплеснула руками Анка. — Сегодня ж в госпитале у нас занятие — практика… Перевязка! — Помахала рукавичкой и побежала к машине.

После обеда Иван спросил:

— Куда двинемся? До ночного дежурства Кулаков поощрил: можем дома выспаться, можем погулять.

Вспомнились морозные дебри на оконном стекле, и Тимур предложил:

— Пока светло — махнем в лес? Здесь очень красивые леса должны быть. И совсем близко.

— Ну что ж, шире шаг! Сверху они не хуже наших, сибирских.

Лес начинался сразу же за окраиной. Проваливаясь чуть ли не по колени в снег, они пробирались в сторону от накатанной колеи. Чем глубже уходили в чащу, тем живописнее открывались зимние пейзажи кондовой пущи: могучие корабельные сосны перемежались с вековыми островерхими елями, а между ними то тут, то там снежно белели стволы уснувших берез.

— Не знаю, какой лес в твоей Сибири, здесь же он великолепен!

Шутов придирчиво оглядел стоявшие перед ним исполинские сосны, согласился:

— Что и говорить — красавцы! Однако после войны я тебя обязательно повезу на свою родину. Сам посмотришь и сибирский кедр и кедровые шишки!

— Согласен! — рассмеялся Тимур. Выйдя на небольшую, промереженную следами зверьков белую поляну, добавил уже серьезно и задумчиво: — Давно решил, первый же служебный отпуск проведу там. Особенно в тех местах, где пришлось побывать отцу. Война все карты спутала, а то бы… — Голос осекся, и он воскликнул: — Смотри!

Справа, у самой опушки, огромная береза, переломанная выше основания, лежала и прятала нижние ветви в глубоком снегу. Двухметровым столбом торчал над землей белесый, расщепленный на сломе пень. Подойдя ближе, поняли: срублена большим осколком. Следы осколков заметны и на других деревьях. Рядом врылась в землю обширная, приглаженная снегом воронка. Тимур стал у ее края:

— Какой смысл бросать здесь бомбы?

— Помешали лететь дальше. Или бомбить наш аэродром. Вот и весь смысл.

— Пожалуй, — согласился Тимур и медленно пошел по краю воронки. Замкнув окружность, взглянул на Шутова — Знаешь, о чем я сейчас подумал?

— Какой мощности фугаска?

— Нет, я подумал о другом: рухнула береза, но лес живет!

Тимур подошел к торчавшему березовому обломышу, погладил его холодное, мертвое тело и, откинув полу реглана, вынул из чехла кортик. На белой коре, выкрашивая кончиком острия мелкую стружку, сделал один надрез, другой… Вскоре линии соединились, и отчетливо вырисовались контуры самолета. А когда на крыльях появилось нечто похожее на усеченные кресты, Иван догадался:

— Твой «хеншель»!

Тимур отошел подальше и, вскинув именной пистолет, прицелился. Сухой выстрел поглотился стеной угрюмо молчавшего леса.

— Попал, кедровые шишки! Вижу пробоину! Прямо в тупое рыло «хеншеля» врезал! — вскричал Шутов восторженно.

Боевые будни в полку омрачились: погиб командир 2-й эскадрильи. А на следующий день из той же эскадрильи не вернулось с задания звено истребителей: мстили за командира беспощадно, но и сами полегли. И в тот же день один из «яков» 1-й эскадрильи на обратном пути с переднего края был подожжен вывернувшимся из-за облаков «мессером».

Шутов и Тимур вернулись домой поздно предельно усталые. По плану полетов их пара дежурила на аэродроме. Перед вечером они поднялись по тревоге и устремились в погоню за фашистским ястребом, который периодически появлялся в округе Крестец, но, еще издали заметив приближающихся «яков», он бесследно исчез в высоких облаках. Подавленное настроение сглаживалось одной лишь ободряющей надеждой: получили для своей пары на завтра, 19 января, задание подняться в свободный полет — пройти от Крестец до переднего края и обратно.

— Каждое облачко обшарим и найдем этого любителя заоблачных засад, кедровые шишки! — кипел Шутов.

Казалось, стоит донести голову до подушки — и сон обрушится, придавит тебя мягко-мягко, погружая в невесомость. Но сон не приходил. Сначала негромко переговаривались о предстоящей охоте, потом разговор незаметно переключился с фронтовых воздушных дорог в глубокий тыл. Иван мысленно возвращался в прошлое, снова вспомнил свою «отраду», а Тимур мечтательно говорил о будущем.

— Время наступит такое, Ваня, что летать вам с тобой просто так определенно будет мало.

— Поясни, как сказал тебе однажды Куцевалов.

— Поясню, но сначала вопрос: кем будешь после войны?

— Я? У меня все ясно — служить в ВВС.

— Это понятно. Я тоже в ВВС. Но конкретно?

— Программа минимум: командовать эскадрильей, как наш Кулаков, а там и полком, как майор Московец. Есть и программа максимум. Но о ней пока помолчу. Главное же, понятно, летать.

— Летать… И у меня главное — летать. Но я, Ваня, хочу летать не так, как сейчас летаем мы… Сегодня, к примеру, погнались за «мессером», а его и след простыл. Не догнали.

— Догонишь такого, кедровые шишки! Скорость-то!

— Вот! — горячо воскликнул Тимур, приподнимаясь. — А надо создать такой истребитель, чтобы ни один стервятник не смог от него удрать.

— Ты хочешь потом делать новые военные самолеты?

— Сначала и я хотел только летать, но у меня есть один самый близкий друг — Степан, тоже летчик-истребитель и тоже уже воюет, — так это он первый об авиационно-инженерной академии заговорил. Я сначала даже смеялся над ним, но потом все же решил: надо и летать и конструировать, как когда-то Нестеров.

— Сложно. Да и шарики должны в этом направлении работать.

— Шарики! Будем учиться, только по-настоящему, — и заработают шарики!

— Заманчиво.

— Давай, Иван, после войны вместе пойдем в авиационную академию. И, если захочешь, будем на пару создавать сверхскоростной…

— Сверхскоростной? Это хорошо — сверхскоростной… Но у меня, Тимур, не получится с этим делом ничего толкового. Я — просто летчик. И хочу быть хорошим летчиком. Одним словом, хочу — была не была, раскрою свой максимум! — стать летчиком-испытателем. — Помолчав, весело предложил: — Договоримся так: авиаконструктор Тимур Фрунзе построит свой послевоенный сверхскоростной самолет, а летчик-испытатель Иван Шутов даст ему, кедровые шишки, дрозда по всем статьям испытательной программы!

— Ты, Шутов, шутишь, а я серьезно.

— Что ты, Тимур, хотя я и Шутов, но какие тут шутки! У меня просто такой смешливый голос. А я серьезно.

— Будем спать, Иван.

— Спокойной ночи, Тимур, — сказал Шутов. Через минуту добавил: — В последнее время я вижу во сне только самолеты — и наши, и их, с крестами. А теперь, чувствую, будет мне снится и твой сверхскоростной.

— Мой ли… другого ли, а сверхскоростные обязательно будут — это яснее ясного. Только вот завтра как бы нам с тобой фашистского аса догнать?

— Догоним, догоним, кедровые шишки! Лишь бы не отменили свободную охоту!

Утром мороз обжег лица.

— Ну и пробирает, кедровые шишки!

— По-сибирски ж! — поддел Тимур.

— И-и, куда там Сибири… По-якутски, скажи.

После завтрака Тимур и Иван спешили к своим истребителям.

В крытой полуторке летчики курили, перебрасывались шутками, поругивали «небесную канцелярию».

— Это уж не крещенские морозы, а… крестецкие, чтоб они выдохлись!

— Градусов эдак под сорок, а то и более!

— Как там мой механик? Всю ночь ему пришлось латать плоскость да прогревать двигатель!

Из тесной глубины кузова, озаряемой короткими вспышками папиросных затяжек, выплыл голос Усенко:

— Твоему механику следует перенять опыт у моего Лукьяненки. Он как прогревает? Нагонит градусы, зачехлит, а сам под чехол — ляжет на капот «яка» и спит, как на печке, а начнет замерзать, — значит, снова пора прогревать. И двигатель не замерзнет, и сам в тепле. Смекалка, находчивость!

На КП полка дежурный сказал Шутову:

— Открывайте планшеты.

— Задание ж не меняется?

— Малость подправлено. Смотрите на карты. Маршрут тот же, но… — Шутов и Тимур расстегнули планшеты и нацелились карандашами на карту. — Свободная охота отменяется. Летите парой до переднего края северо-восточнее Старой Руссы: деревня Медведно, Бологижский лес включительно. Прикрываете перегруппировку сто восемьдесят второй дивизии, взаимодействующей с бригадами старорусских партизан; штаб дивизии расположен в названной деревне. По данным разведки, на этом участке фронта затишье и с утра могут быть лишь частные случаи аэрофотосъемки и работы корректировщика. Ваша задача: отогнать самолеты противника от переднего края, а при выгодно сложившейся ситуации уничтожить. Ваши позывные: «Двухсотый», «Двести первый». Сменит вас группа «яков» второй эскадрильи. Все. Вопросы?

— Задание уяснил, — суховато сказал Шутов, застегивая планшет.

Тимур понял: Иван недоволен изменением задания. Дежурный пожал им руки:

— Успеха!

Рассвело. В небе ни одного облачка. Солнце, выкатившись из-за валдайских лесов, засияло так ослепительно, что невозможно было долго смотреть не только на него, но и под ноги, на скрипевший под унтами снег.

Взлетев, легли на курс. Солнце осталось за спиной, и глаза теперь отдыхали. В наушниках возникли таинственные шорохи и голос ведущего:

— Тимур, как настроение?

— Нормально, командир!

— А жаль, что отменили охоту.

— Жаль, командир.

— Ты что так официален сегодня?

— Порядок есть порядок.

— Может, еще в пути перехватим рихтгофенского ястреба?

И вдруг привычные радиопомехи неожиданно протаранил четкий басок:

— «Двухсотые», я — «Земля». Прекратить посторонний разговор! До Бологижского леса — две минуты.

Они знали, связь между улетевшими на задание самолетами и землей только-только вводилась. Потому-то в полете почти всегда обходились без позывных. Перебрасывались сами короткими фразами, командами, а то и вообще забывали о рации и пользовались испытанным авиакодом — эволюциями самолета. И вдруг — этот строгий окрик земли. Не зря, выходит, дали им позывные. Шутов на всякий случай отозвался:

— «Земля», «Двухсотые» вас поняли.

В ответ донесся щелчок выключенного передатчика, утонувший в хаосе посторонних звуков. Дальше, до самого Бологижского леса, летели, не проронив ни слова.

Передний край протянулся неровной полоской от пустынного, закованного сизоватым панцирем льда озера Ильмень к югу. Пересекая железнодорожное полотно на Бологое, он подступал к восточной окраине Старой Руссы. Забирая от лесного массива влево, в сторону деревни Медведно, Шутов коротко заметил:

— Внимание. Подходим к фронту.

— Вижу.

Все пока спокойно. Нет движения.

— Хорошо замаскировались.

— А вообще-то вон она линия фронта. От леса горбом дуги к западу вытянулась.

— Наши хорошо поднажали, вплотную к Старой Руссе подошли.

— Опять мы с тобой разговорились.

— Молчу, командир.

Несколько раз пронеслись над излучиной переднего края. В воздухе спокойно: пока — ни одного вражеского самолета, даже предполагаемых аэрофотосъемщиков и корректировщиков не видно. И только внизу противная сторона вела редкий беспокоящий артиллерийский огонь: над линией обороны то тут, то там взвихривался синевато-пепельный туман да в наших боевых порядках возникали одиночные всполохи разрывов.

Слепящее солнце поднималось все выше и выше. И когда казалось, что полет пройдет вхолостую, Тимура словно кто в грудь толкнул — сердце, подпрыгнув, начало гулко отстукивать ровные удары. Над Старой Руссой в холодно-бирюзовом небе отчетливо возник журавлиный клин. Только какие же в январе журавли?! Да и рисунок клина построже, поточнее птичьего.

Тяжелые самолеты безукоризненно четким строем шли к переднему краю.

«Бомбардировщики! Вот тебе и «частный случай»… Сколько ж их там?» Сосчитать не успел и поспешил доложить:

— Слева впереди вижу бомбардировщики!

— Засек, — спокойно отозвался Шутов. — Над Старой Руссой.

— К фронту идут, по-моему, тридцать «юнкерсов».

— Точно, тридцать.

— Они что — без прикрытия?

— Не может такого быть. Где-то поблизости висят и «мессеры».

— «Лапотников» надо перехватить. Твое решение, командир?

— Будем атаковать.

— Только так! — возгораясь боевым азартом, воскликнул Тимур.

— Следуй за мной!

Тридцать пикирующих бомбардировщиков Ю-87 монолитным клином продолжали подтягиваться к переднему краю. Два проворных «яка» метнулись навстречу грозно ревущей армаде и некоторое время оставались незамеченными — мчались они с небольшим превышением со стороны солнца и терялись в слепящих лучах и в холодном сиянии бирюзы. Когда же их обнаружили, было поздно.

— Тимур, атака!

Шутов пошел на снижение и прошил флагман длинными очередями из пулеметов и пушек. Тимур, не отставая, добавил — послал в него же точную и плотную пулеметно-пушечную строчку. Встречный удар оказался до того неожиданным и дерзким, что ответный огонь турелей со всех «юнкерсов» был беспорядочен и не достигал цели. Не обращая внимания на хаотичные прочерки разноцветных трасс, «яки» врезались в строй бомбардировщиков и, расчленив его, боевым разворотом зашли в тыл клина.

«Юнкерсы» выдерживали равнение до тех пор, пока их флагман еще крепился и упрямо лез вперед. Но вот он содрогнулся, свалился на крыло и, разматывая мазутно-черный шлейф, загремел вниз. Без ведущего строгий и грозный клин «юнкерсов» рассыпался. Вражеские бомбардировщики, потеряв ведущего, шарахнулись в разные стороны и беспорядочно заметались, но огненные струи двух истребителей настигали их, прошивая обшивку и дотягиваясь то к бензобакам, то к боевым отсекам. Спеша освободиться от опасного груза, «юнкерсы» начали сбрасывать бомбы.

Большая часть бомбардировщиков, развернувшись, пошли назад, и лишь некоторые попытались сомкнуться и вести массированный огонь.

Сверху снижалось явно замешкавшееся и обескураженное прикрытие из восьми Ме-109ф.

Шутов осмотрелся, оценил возможности, подумал: «Главное сделано — «лапотников» не допустили к нашим и вынудили их, кедровые шишки, отбомбиться по своим тылам… «Мессеров» многовато… Надо уходить» — и скомандовал:

— Тимур, за мной!

«Яки» проскочили линию фронта и, дав моторам полные обороты, потом форсаж, понеслись в сторону леса. Выходя из пологого пикирования, за ними устремилась четверка «мессершмиттов»; вторая половина конвоя осталась прикрывать уходящие в свой тыл «юнкерсы». Однако, убедившись, что тем никто уже не угрожает, спешно развернулась и бросилась на подмогу первой четверке.

— Иван, сзади «мессеры»!

Шутов думал всего лишь секунду.

— Принимаем бой! — Последовал крутой разворот с набором высоты. — Атака!

— Понял!

Четверка «мессершмиттов», рассекая воздух, с исступленным ревом промчалась мимо и повторила маневр «яков».

— Тимур, не горячись! Выбирай цель и — атакуй!

— Понял!

— Прикрываю!

— Есть! — откликнулся Тимур и увидел, как над его фонарем мигнула синевато-розовая трасса, а следом черной тенью промелькнул «мессер».

«Вот она — моя цель!» И яростно потянул ручку на себя. «Як», став на дыбы, пошел вверх. «Мессер», пытаясь опередить его, тоже вздыбился и, вытягивая своего напарника, полез следом. В стороне «як» Шутова схватился с другой разъяренной парой. Тимур круто отвернул и с новым заходом оказался на встречном курсе с преследователями. Решение созрело мгновенно. Только лобовая атака может ликвидировать преимущество врага. Припав к прицелу, он направил истребитель навстречу ведущему «мессеру». Перекрестие быстро заплывало темным пятном.

«Неужели не отвернет?.. Тогда конец обо…» Не успела мысль завершиться, в линзе на какой-то миг возникло темно-серое брюхо, и пулеметно-пушечный огонь пропорол дрогнувшего врага. «Як», едва не столкнувшись со вторым «мессером», пролетел мимо и, уходя в высоту, боевым разворотом пошел на сближение с двумя другими, осаждавшими истребитель Шутова. А подбитый «мессер», падая, чертил жирную копотную полосу, и несколько в стороне, за бело-зеленоватой кипенью Бологижского леса, опускался купол парашюта…

Помочь Ивану Шутову не удалось: подоспели оставшиеся «мессеры».

— Тимур, иду на перехват четверки!

Голос прозвучал надрывно, в интонации — и ожесточение, и непримиримость, и отчаяние. Положение осложнилось. Несколько минут исступленный бой шел в разных, быстро меняющихся плоскостях. И тем, кто наблюдал эту неравную схватку с земли — а за ней наблюдали штабные 182-й стрелковой дивизии и командиры старо-русских партизан Глебов, Трусов и Лучин, — уже думалось, что неустрашимая пара «ястребков» неуловима и неуязвима. Даже ободряюще покрикивали:

— Давай, давай, молодцы!

— Бей по всем крестам!..

Но численное превосходство врага не замедлило сказаться. И вот — роковое:

— Тимур, мой «як» поврежден… теряет высоту… Уходи!

— Ваня, держись! Прикрываю!

— Уходи на солнце!.. Тимур, уходи-и!

— Под нами наши, постарайся оторваться и сесть, я прикрываю!

Над истребителем Шутова, хищно заметалась четверка «мессеров». Тимур в отчаянном рывке отскочил от своей разъяренной тройки и бросился наперерез подоспевшей подмоге, прикрывая поврежденный «як» своего командира. Истребитель Тимура, маневрируя, уходил, самоотверженно атаковал, и один из таких отчаянных бросков окончился новой победой: с близкого расстояния, почти в упор, Тимур поджег второй «мессер», который, чадя, поспешил удалиться и рухнул где-то за своей линией фронта. А машина Шутова, терявшая высоту, уходила все дальше и дальше, в сторону сплошного белого поля.

Поредевшая, по еще более озлобившаяся стая стервятников, считая, видимо, что с подбитым «яком» больше возиться не стоит, навалилась на его бесстрашного защитника.

Тимур оказался блокированным. Резко набрав высоту, он тут же ринулся в атаку на ближайший «мессер» и, поймав его в перекрестие, нажал на гашетку, но… Но выстрелов не последовало. Пулеметы и пушки молчали.

Спина похолодела. «Кончились… Патроны и снаряды кончились… Надо прорываться…» В наушниках сквозь потрескивание и писк помех то ли эхом отозвался, то ли действительно возник далекий и надрывный голос Шутова: «Уходи…» И совсем близкий: «Двухсотые», я — «Земля», уходите на солнце!»

На солнце!

«Як» развернулся и со стоном взмыл к пронзительно сиявшему светилу. Стая преследователей, рассекая перекрестным огнем воздух, не отставала. Прижатый перегрузкой к бронеспинке, Тимур успел еще подумать: «Иван уже сел… Он на земле… на нашей земле…» Ослепляя, прямо в глаза наплывал раскаленный шар солнца.

И вдруг — лопнул!

Разлетелся вдребезги…

Погас…

В негустой, занесенной снегом посадке, недалеко от Медведно, заместитель начальника штаба 57-й смешанной авиадивизии майор Простосердов, прибывший с автофургоном — рацией РАФ в район 182-й стрелковой дивизии для организации взаимодействия наземных войск с авиацией, стоял у машины. Провожая взглядом низко жавшийся к земле поврежденный «як», он держал в руке микрофон и по существу уже без надобности машинально повторял:

— «Двухсотые», я — «Земля», уходите на солнце!.. «Двухсотый», «Двести первый», я — «Земля», уходите на солнце!»

Подбитый Як-1 скрылся за слепящими глаза дальними сугробными наметами, а его напарник с полминуты, взмыв, круто забирал в вышину.

Нервничая, майор понимал, что наш самолет попал в тяжелое, а по существу в безвыходное положение — у него на хвосте висели «мессершмитты», и все же продолжал твердить то единственное, что могло еще быть полезным обезоруженному, как он понял, пилоту: «На солнце!», не подозревая, что тот его уже не слышит. Это майор понял в следующее мгновение, когда курс преследуемого истребителя резко изменился — описав в верхней точке крутую дугу, он вошел в пике.

«Сбит!» — защемило в груди у майора. А один из стервятников, продолжая полет за падающим самолетом, в каком-то диком исступлении все еще хлестал его огненными, злорадно стрекочущими струями.

Сбитый истребитель вспыхнул и врезался в глубокий снег поблизости от развернутой радиостанции. На оторванной и отброшенной в сторону плоскости металось, неистовствовало пламя.

Майор Простосердов и выскочившие из автофургона радисты бросились к разбитому самолету. Колпак у кабины был сорван, а летчик уткнулся в залитую кровью приборную доску. Не мешкая, извлекли его неподвижное тело и, унося, отбежали подальше. Они тяжело топали валенками, а следом на белом снегу распускались алые маки — почти такие же яркие, как в Качинской долине. О такой похожести наверняка бы подумал тот, кого они несли на руках; однако он об этом уже не подумает. И не только об этом. Вообще. Летчик был мертв.

Простосердов расстегнул и сбросил парашют, запустил руку за борт мехового комбинезона. Из кармана гимнастерки вынул комсомольский билет, развернул его и… побледнел.

— Кто? — спросил один из радистов.

От деревни Медведно бежали несколько человек. Простосердов, не ответив, снял с ремня у погибшего кобуру с пистолетом и кортик. Потом приказал:

— Распустить парашют! — Белый — белее полуденного снега — шелк хлынул из распахнувшегося ранца. — Погибшего героя завернуть в купол!

Радисты осторожно положили на слепящий глаза шелк безжизненное тело и старательно обернули его этим невыносимо-белым саваном.

Подбежавшие военные назвались штабными 182-й стрелковой дивизии, а гражданские — местными партизанами. Сообщили, что они наблюдали воздушный бой и что в штаб доставлен захваченный фашистский летчик, который показал: он-де известный ас, а его эскадрилья на днях переброшена на аэродром Дно из Франции.

— И еще он говорит, — продолжал высокий партизан в заячьей шапке и дубленке, — что сегодняшний его вылет первый на восточном фронте и что его, должно быть, сбил известный русский ас.

— А чего это его волнует, кем он сбит?

— Просит подтвердить его предположение для успокоения, должно быть, профессионального самолюбия.

Простосердов жестко сказал:

— Можете передать развенчанному асу: сбил его мальчик, всего лишь выпускник авиашколы, которому не исполнилось еще и девятнадцати. — Держа на ладони пистолет, майор еще и еще раз про себя прочитал дарственную надпись и тихо докончил: — Товарищи, погиб Тимур Фрунзе — сын великого полководца.

Прибежавшие, еще тяжело дыша, взглянули на тело летчика, завернутое в парашютный шелк.

Головы обнажились. А майор Простосердов, сосредоточенный и подавленный, пошел к радиостанции. Ему предстояло передать в штаб скорбную радиограмму, текст которой, он знал, тягостным эхом отзовется в Кремле,