Тимур — сын Фрунзе

ГЛАВА ШЕСТАЯ

День, о котором мечтали курсанты группы Коршунова, выпал на 25 октября. Он был довольно ясным, хотя редкие облака медленно наплывали со стороны гор. Накануне группу проверил командир отряда Осмаков. Утром же коршуновцы поняли: кому-то сегодня повезет, кого-то выпустят в самостоятельный. Определили это по верной примете: Коршунов, перегоняя самолет на один из дальних аэродромов, на этот раз никого из курсантов с собой не взял, с ним полетел техник Пашков. Всю группу повезли на машине.

Когда подъехали к аэродромной стоянке автотранспорта, то еще издали узнали своего трудягу У-2. Он стоял на предварительном старте, и вокруг него ходили двое. Увидев, что техник Пашков полез в кабину и начал опробовать рули, Олег Баранцевич заметил:

— Второй-то не лейтенант, а механик!

— Где же лейтенант? — шевельнул серыми с утра губами Котомкин-Сгуров и обеспокоенно завертел головой.

— Терпение, терпение, — посоветовал Степан.

Тимур махнул рукой: внимание! Из домика руководителя полетами вышли командир отряда Осмаков и лейтенант Коршунов.

«Вот он где был!» — только теперь понял Тимур и приготовился отдать рапорт, но командир отряда, подходя, опередил его:

— Вольно, вольно. Как самочувствие, настроение? — В глазах командира отряда — веселые огоньки.

— На уровне, — за всех ответил Ярославский.

В это время Коршунов что-то тихо сказал командиру отряда, и тот, машинально одернув свою гимнастерку и поправив пилотку, посмотрел на дорогу. Из-за деревьев, росших у обочины, на поле проворно выскочила машина начальника школы и прямиком устремилась к группе курсантов.

Генерал Туржанский, выслушав доклад командира отряда, поздоровался со всеми и о чем-то посовещался с Осмаковым и Коршуновым. Потом объявил, что решил проверить каждого курсанта их группы в небе. Одни обрадованно заулыбались, другие ничем не выдали своего душевного состояния; лишь у Котомкина-Сгурова уши запылали ярче обычного. Тронув себя за тщательно выбритый подбородок, генерал с минуту подумал и заключил:

— Задание простое: взлет, набор высоты четыреста метров, полет — два круга, посадка… С кого начнем?

— Мы, товарищ генерал, начинали всегда со старшины группы, — доложил Коршунов.

— Со старшины, говорите? Что ж, и так верно. Но сегодня, пожалуй, есть смысл начать по алфавиту — самый, на мой взгляд, справедливый подход к делу.

Олег Баранцевич просиял, расправил плечи и, выходя, незаметно толкнул Тимура локтем.

Олег взлетел уверенно, плавно выполнил разворот, точно пошел по прямой. Туржанский не отрывал пристального взгляда от зеркальца. Наблюдая за действиями курсанта, думал: «Хорошо тебя обучил Коршунов, работаешь рулями четко, соразмеренно, продуманно. Но не слишком ли самоуверен?.. А ну, проверим реакцию».

Первый круг закончен, Самолет, пройдя над стартом, снова пошел в набор высоты. Генерал резко убрал газ и посмотрел в зеркальце. Лицо Баранцевича, несколько благодушное, обеспокоилось. Он поспешно глянул на приборы, влево, вправо и начал планировать по прямой против ветра.

«Что ж ты, милок, растерялся? Куда ж тебя несет нелегкая!» — сочувственно думал генерал, все еще надеясь, что курсант поймет свою ошибку.

Баранцевич, потеряв полтораста метров высоты, сделал первый разворот в сторону моря, второй… Теперь самолет мчался по ветру. Но высоты оставалось всего полсотни метров, и Олег сделал отчаянную попытку развернуться в третий раз…

«Нет, милок, так у тебя ничего не получится, не посадишь, как надобно, против ветра — высоты не осталось», — с сожалением подумал генерал и немедленно дал газ, приказывая повторить заход на посадку.

Расстроенный и побледневший, Олег Баранцевич кое-как, с «козлами», посадил самолет. Наблюдая издали, капитан Осмаков скривился, словно на его тщательно начищенные сапоги наступили тяжелым каблуком. У Коршунова заметно дрогнули и застыли на скулах желваки. А генерал, продолжая наблюдать за приунывшим курсантом, мысленно отметил: «Хороший ты и старательный парень, но к самостоятельному полету еще не готов — теряешься».

— Следующий!

Следующим был Котомкин-Сгуров. Он шел, а казалось ему, что топчется на месте, от волнения губы поджаты, глаза заледенели. Однако взлетел нормально, но, как и Олег, не справился с вводной. В зеркальце, как на цветной фотографии, клинообразное лицо курсанта вытянулось, застыло…

«Что ж ты такой ненаблюдательный? Должен бы заметить, как твоему товарищу помешал, да и быть начеку… Нет, и ты не готов», — уже досадует генерал, помогая курсанту посадить самолет.

Осмаков вопросительно посмотрел на Коршунова. Лейтенант пожал угловатым плечом:

— Непонятно: я же не раз с ними имитировал отказ мотора. Возможно, психологический момент. Как-никак, а генерала впервые катают.

— А хотя бы и маршала! Нет, лейтенант, это не психологический, а прискорбный момент. Поспешили доложить, что группа готова.

— Нет, не поспешили. Не все сорвутся, я уверен, — возразил Коршунов.

— Посмотрим, посмотрим, — ворчливо промолвил капитан, не отрывая взгляда от начавшего разбег самолета.

Третьим был Степан Микоян. Он взлетел уверенно и, сделав первый разворот, пошел к морю.

«Неплохо, — констатировал генерал. — Но помнит ли он, что при сильном ветре нельзя уходить далеко в море?»

Степан будто подслушал мысли начальника школы и, пройдя вдоль берега, сделал второй разворот.

Туржанский повеселел: «Вот это похоже на расчет и умение… А ну, как ты справишься с моей задачкой?» — и, как и в первых двух случаях, убрал газ.

Лицо Степана не изменилось — спокойное, сосредоточенное. Решение принял мгновенно: с креном в сорок градусов развернул машину под прямым углом к берегу и на высоте пятидесяти метров еще раз развернулся против ветра, пошел параллельно старту.

«Молодец… А как посадишь?»

Самолет плавно коснулся земли и резво побежал, но тут у генерала мелькнула мысль проверить курсанта еще раз.

— Взлетайте! — внезапно скомандовал он.

Степан словно ждал этого: не мешкая, дал газ, и послушный У-2 взмыл над землей.

Туржанский был неумолим: на стометровой высоте снова убрал газ. И на этот раз Степан среагировал мгновенно. Он знал, что при такой небольшой высоте летчик обязан садиться, пытаясь, если позволит обстановка, сделать небольшой доворот, — так он и поступил. А генералу, казалось, и этого мало: когда самолет должен был коснуться земли, он дал газ. Степан вновь услышал:

— Взлетайте!

«Это мы можем!» — торжествует молча Степан и в третий раз уверенно тянет ручку на себя.

Теперь генерал спокоен и дает курсанту свободно выполнить основную задачу: полет по кругу, расчет и посадка. Туржанскому тут же хочется сказать Степану: «Молодец», но он воздерживается — хвалить еще рано.

Споткнулись на генеральских помехах и вводных еще трое. Последними в списке остались томившиеся в ожидании Тимур Фрунзе и Владимир Ярославский.

«Ну-с, а каков ты будешь в воздухе, аэродромный кавалерист?»

Тимур осмотрелся и попросил разрешения на взлет. Разрешение получено.

«Действует без суеты, спокойно», — с удовлетворением отметил генерал и поймал себя на мысли, что ему хочется, чтобы этот курсант не только выполнил все условия полета, но и решил дополнительные задачи. Потом опасливо подумал: «Неужто отстанешь от своего дружка?» Опасения оказались напрасными. Оторвавшись от земли, Тимур повел самолет с завидной уверенностью.

«Неплохое начало, — мысленно отметил генерал. — Посмотрим, каков ты в особых случаях». И на высоте за сто метров, когда самолет с крутым креном пошел на разворот, он убрал газ. «Интересуюсь, поклонник чкаловских трюков, что ты сейчас предпримешь?»

Не убирая крена, Тимур отжал ручку управления от себя и создал наивыгоднейший угол планирования: держа запас скорости, он уверенно продолжал разворот.

«Скажи пожалуйста! — мысленно одобрил генерал, наблюдая за курсантом в зеркальце. — Ну а дальше что?»

А дальше Тимур, развернувшись по ветру, еще некоторое время планировал, а потом быстро бросил взгляд в одну, в другую сторону и с прежним креном смело развернулся еще на сто восемьдесят градусов. Когда до земли оставалось метров двадцать, он точно вышел на прямую и совершил посадку на три точки.

— Взлетайте!

Полный газ — и У-2 в воздухе. Туржанский как-то блаженно откинулся на спинку сиденья и больше уже не вмешивался в действия курсанта.

Самолет энергично летит по кругу, а начальник школы уже подводит первые итоги: «Остался еще один курсант, аэроклубовец, значит, покажет себя не хуже Микояна и Фрунзе. На сегодня двоих, а то и троих выпустить в самостоятельный полет — для группы не так уж дурно». Размышляя так, генерал не ослаблял внимания, самолет плавно снизился и совершил посадку.

— Хорошо, — сказал он тоном, когда под «хорошо» можно разуметь все что угодно, но не оценку. — Вылезайте.

Но Тимур чувствовал, что пилотирование прошло удачно, и поспешно оставил кабину. У самолета уже стоял Ярославский и показывал ему большой палец…

И вот контрольные полеты завершены. Все направляются в квадрат, выжидательно поглядывают на генерала. Олег Баранцевич и другие неудачники прячут глаза — кто досадливо мусолит в губах сухую травинку, кто мнет в пальцах папиросу, ожидая разрешения курить.

Но разрешения курить не последовало. Генерал был предельно краток, и разбор полетов свелся всего лишь к нескольким фразам:

— Как говорится, результат налицо: больше половины курсантов к самостоятельному вылету не готовы. Кто именно, думаю, говорить не стоит. Вижу, командир отряда и инструктор уже сделали в свои памятные книжечки нужные пометки… Верю, многие из вас скажут, что с инструктором получалось нормально, а вот с вами, мол, вышла заминка. Запомните: летчик, тем более военный летчик, а к тому же еще и летчик-истребитель, никогда, ни при каких обстоятельствах не должен теряться. Потеряется — потеряет свою жизнь. — Туржанский помолчал, нагнулся, сорвал зеленую травинку и, размяв ее в пальцах, понюхал и улыбнулся: — Летом пахнет. Значит, время еще есть, носы не вешать, а наращивать мастерство. На сегодня же мое решение таково: допустить к самостоятельным полетам курсантов Микояна, Фрунзе и Ярославского.

Ярославский, широко улыбаясь, покровительственно похлопал по спине приунывшего Баранцевича, ободряюще подмигнул остальным неудачникам.

Туржанский тут же приказал:

— Механик! Берите мою машину и доставьте на предварительный старт «Ивана Ивановича Пескова». Да красные вымпелы не забудьте установить!

«Иван Иванович Песков» — обыкновенный мешок с песком. Его незамедлительно привезли, и механик со знанием дела приторочил балласт ремнями к заднему сиденью. А потом к плоскостям прицепил алые лоскутки: совершается первый самостоятельный полет — дорогу новорожденному летчику!

Туржанский оглядел небо — ослепительная осенняя синь! Он удовлетворенно кивнул и сказал командиру отряда:

— Начинайте…

Первым вылетел Степан Микоян. Тимур, провожая взглядом уходящий в безоблачную вышину самолет, восторженно думал: «А он там один! Свершилось, Степка, свершилось!»

Сделав два круга, Степан Микоян завершил первый самостоятельный полет безупречной посадкой.

Тимур бежит к ограничительным флажкам и, первым стиснув руку товарищу, сноровисто занимает его место. А Степан, с трудом сдерживая рвущуюся наружу улыбку, рубит шаг, подходит к начальнику школы:

— Товарищ генерал, курсант Микоян выполнил первый самостоятельный полет на самолете У-2. Какие будут замечания?

Туржанский, поздравив его, оценил полет и посадку высшим баллом — «отлично».

Тем временем Тимур придирчиво осмотрел приборы, тронул ручку управления — элероны послушно шевельнулись, поводил секторами, взялся за шланг переговорного устройства, но тут же оставил его в покое: «Не с Иваном же Ивановичем Песковым говорить! Он малый покладистый, будет сидеть смирно». И, доложив о готовности, стал ждать разрешения на взлет.

Туржанский вспомнил мастерски выполненные Тимуром развороты, но все же напутственно предупредил:

— Во всех случаях крен не более тридцати градусов. Понятно?

— Слушаюсь! — спокойно ответил Тимур.

Дано разрешение на взлет, и Туржанский случайно остановил взгляд на лице Коршунова — застыл каждый мускул. Генерал понимает душевное состояние инструктора и тепло думает о лейтенанте: «Беспокоишься? Что ж, хорошее беспокойство. Наверно, так же волнуются отец и мать при первых шагах своего ребенка… Но тебе, лейтенант, волноваться сегодня нечего — Тимур совершит свой первый самостоятельный как надо. Ручаюсь».

Получив разрешение, Тимур мысленно твердил себе: «Спокойно, Тимка, вот он, долгожданный час, о котором ты мечтал… Сам!» Вырулив на линию исполнительного старта, поднял руку. Острый взор, казалось, насквозь пробил прозрачный козырек и впился в синюю фигурку стартера. Тот махнул флажком: путь свободен, взлет разрешен. Сердце учащенно забилось, но руки тверды, действуют уверенно, споро.

Мотор, взвихрив небольшое облачко пыли, заработал гулко и ровно. Алые лоскутки на плоскостях крылато затрепетали. Самолет быстро набрал скорость и оторвался от земли.

Сделав первый разворот, Тимур наметил ориентир.

«Все в порядке — скорость… высота… направление…» И душевное ликование свершившегося: «Сам… без инструктора!»

Обозревая пространство с зеленовато-бурой цепью гор, выпуклой по горизонту ширью моря, необъятным размахом синего неба, Тимур не выдержал и запел:

В тот же день на вечерней поверке командир отряда перед строем курсантов зачитал приказ по авиашколе:

— «За отличный самостоятельный вылет на самолете У-2 курсантам второй эскадрильи Микояну Степану, Фрунзе Тимуру и Ярославскому Владимиру объявляю благодарность… Начальник школы генерал-майор авиации Туржанский».

Отряд замер. И строенный, накаленный взволнованностью возглас разорвал тишину:

— Служим… Советскому… Союзу!.,

1940-й на исходе.

К осени все курсанты группы Коршунова летали самостоятельно. А осень выдалась ясная, прозрачная, но теплых дней становилось все меньше и меньше. И в вышине заметно похолодало. Теперь без теплых курток и ватных брюк не поднимались — ветер захлестывал через невысокий прозрачный козырек, обжигал леденящим вихрем щеки.

В один из очередных тренировочных полетов Тимур сидел в передней кабине и, набирая высоту, вел самолет по намеченному маршруту. Посматривая вниз, он следил за ориентиром, чтобы не проскочить свою зону, над которой предстоит отрабатывать пилотирование. На своем небольшом опыте он познал, что вираж — одна из самых трудных фигур — требует ювелирной координации, точного выдерживания скорости и высоты, равномерности разворота. Поэтому виражам и отводится на тренировке большая часть времени. Затем надо подшлифовать перевороты, петли, спирали, но это уже легче…

А вот и центр зоны — перекресток дорог. Выходить за пределы перекрестка нельзя — поблизости может оказаться самолет из соседней зоны. Сделав несколько четких виражей, Тимур выполнил серию переворотов. Хотел уже перейти к петлям, как взгляд остановился на чернильно-темном облаке, что быстро наползало с моря, у мыса Лукулла.

— Нимбус… чтоб тебя пронесла нелегкая! — проворчал Тимур, оценивая возможности пребывания в зоне по времени. — Нет, не пронесет… Вот-вот хлынет как из ведра!

Развернул самолет и пошел обратным курсом.

На аэродроме уже суетились техники и механики — загоняли в ангары самолеты, а которым не хватало места под крышей, прочно закрепляли на стоянках, накрывали чехлами.

Дождь хлынул сразу же, как только Тимур приземлился. Тяжелые, как пули, капли застучали по перкалевой обшивке. Тимур торопливо выскочил из кабины и крикнул уже бежавшим к нему курсантам:

— Ребята, поднажмем, пока не раскисло! — и первый налег плечом на ребро плоскости.

У-2 покатили к ангару, а к ногам уже липла буроватая чавкающая грязь. Коршунов стоял под навесом и злился:

— Прошляпили наши метеорологи: объявили — я-я-ясно! — Последнее слово он произнес тоненьким девичьим голоском, определенно кого-то передразнивая.

Подоспел механик и, вытирая пилоткой мокрое лицо, радостно улыбнулся:

— Хлопцы, наступил длительный передых — дня на три зарядил, не меньше! Теперь позагораем…

— Великолепно: загар… под сплошным водопадом! — скривил губы Котомкин-Сгуров.

— Только-только начала получаться красивая петля и — передых? Не выйдет! Денек польет, и снова — да здравствует солнце! — убежденно заявил Олег Баранцевич.

— Денек? — усмехнулся бывалый сержант-механик. — А шесть деньков не хотите? Надо знать норов здешних ливней.

Старый аэродромный волк оказался нрав. Дождь лил и на следующий день, не утихомирился и на третий. А когда прекратился, о полетах нечего было и думать — взлетное поле раскисло.

В дни ненастной погоды больше времени отводилось на теоретические занятия и самоподготовку. Личное время проводили в казармах, в такие часы в ленкомнатах не найти свободного места — кто пишет письма, кто читает, кто сражается в шахматы…

В третий нелетный день во второй эскадрилье личное время завершалось музыкой и песней. Началось с того, что Олег Баранцевич выпросил в, клубе патефон и одну пластинку.

— Кончай шуршать подшивками газет, закругляйте конспекты на родину, гроссмейстеры, соглашайтесь на ничью — музыка! К тому же танцевальная — «Брызги шампанского»!

Завертелся черный диск и с легким подвыванием зазвучало танго.

— Сгурыч, прошу! — расправил плечи Олег.

Котомкин-Сгуров не отказался, спрятав под тетрадь свою фотографию в летной фуражке с только что начатой строкой: «На добрую память…», с серьезным видом подошел к Баранцевичу.

— Что ж, могу показать несколько классических па.

— О, Сгурич! Я всю жизнь мечтал о танцевальной классике!

Тимур, оторвавшись от книги, сначала заинтересованно наблюдал за вертким Котомкиным-Сгуровым, который водил и кружил Олега с картинными выпадами, а потом наскучило: танго, казалось, будет звучать бесконечно — то и дело перебрасывали иголку на начало пластинки. Взроптали шахматисты:

— Да хватит вам накручивать одно и то же!

Тимур вышел и вскоре вернулся. В руках у него черным лаком отсвечивала новенькая пластинка. Олег просиял:

— Еще одна! Танго, фокстрот? Давай ее сюда.

Диск, поигрывая бликами, завертелся, и голос певца оборвал посторонние звуки:

Шахматисты, прервав игру, отвлеклись от своих партий. Притихли и остальные. Дослушали до конца, и кто-то из курсантов сказал:

— Братва, а ведь эта песня как бы и про нас!

— Эта песня про смелую и храбрую юность, — заметил Котомкин-Сгуров несколько патетично.

— А что такое смелость и храбрость? — испытующе посмотрел на него Владимир Ярославский.

— Элементарно: отважное и решительное поведение человека.

— А и верно, ребята! — подхватил Олег. — Возьмем для примера поведение нашего Сгурича в воздухе — ну не стреляй в меня таким убийственным взглядом! Как я подметил, он побаивается майора Сидорова, но на контрольных провозных с ним отчаянно закладывал глубочайшие виражи. Разве это не смелость, разве не безумная храбрость?!

Засмеялись. Котомкин-Сгуров неопределенно покачал головой. А Ярославский ораторски вскинул руку:

— А что, я бы сказал, в храбрости есть что-то и от хорошего безумства.

Из дальнего угла донесся ворчливый голос Рыжова:

— А я бы так не сказал… Надо же такое завернуть — хорошее безумство!

Ярославский подался к нему всем корпусом:

— А вспомни Горького: «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни!» Это и есть хорошее безумство!

«Любит Володька блеснуть эрудицией не только на политподготовке, но и в простой беседе с товарищами, — невольно улыбнулся Тимур и увидел за дальним столом, где разложены подшивки газет, командира эскадрильи. — И когда он вошел?»

А майор Коробко только делал вид, что читает; сам же с интересом прислушивался и думал, поглядывая поверх развернутой газеты на курсантов из группы Коршунова и других: «Странное дело, хлопцы как хлопцы — почти не отличишь друг от друга, и все же коршуновцев что-то заметно выделяет из общей среды. Вот и сегодня сумели затеять нужный разговор. А то иные в свободное время только и переливают из, пустого в порожнее… А эти — о смелости и храбрости. Толковые ребята».

Олег тоже разглядел комэска и неожиданно для всех спросил:

— Товарищ майор, разрешите обратиться?.. Вы все слышали. Кто же из нас прав?

В ленкомнате наступила тишина. Лишь мелкий дождь постукивал в оконные стекла. Коробко медленно свернул газету, встал и ближе подошел к тесной кучке курсантов.

— О смелости и храбрости? Думаю, курсант Ярославский очень все толково объяснил, — начал он негромко, словно прислушиваясь к собственному голосу. — Скажу лучше о другом. Только что от начальника школы я. Поставлена задача: недавние новички, то есть вы, должны в ближайшее время, а точнее, еще в этом году полностью выполнить программу по освоению техники пилотирования самолета У-2, чтобы после нового года сразу же приступить к изучению более сложной машины — УТ-2. А это, как понимаете, уже ближайшие подступы к основному боевому самолету — истребителю И-16. — Смешливо пощурил глаза. — А этот истребитель не на словах, а на деле потребует от всех вас и смелости и храбрости.

Оживились, радостно загалдели. Коробко же посмотрел на закрытый патефон.

— У вас тут песня хорошая звучала — шел мимо, заглянул, но опоздал.

— А мы ее еще прокрутим! — вскочил Олег. — Степан, открывай музыкальную шкатулку. Тимур, подержи «Брызги» и давай твоего «Орленка»!

Задушевная песня снова заполнила ленкомнату, пробиваясь сквозь приоткрытую дверь, в которую уже тихо входили другие курсанты эскадрильи…

И все же небо Качи почти всегда безоблачно. Даже зимой, когда полеты предельно ограничены, выпадают исключительно ясные дни. Вот почему почти во все времена года именно в Качу тянутся с авиационных заводов конструкторы с летчиками-испытателями экзаменовать новые модели боевых самолетов.

В школе давно уже поговаривали о новом сверхскоростном истребителе — «миге», и курсанты, зная, что один из конструкторов этого самолета Артем Иванович Микоян — родной дядя Степана, нередко выспрашивали у него: скоро ли «миг» пригонят на Качу и покажут им это новое чудо авиационной техники? Степан скромно отмалчивался, пожимая плечами: откуда, мол, мне знать… Но однажды поздним вечером, перед отбоем, он загадочно поманил Тимура пальцем:

— Выйдем.

— Только ж с вечерней прогулки вернулись!

— Не хочешь — пожалеешь, — сказал Степан и направился к выходу.

Степан попусту ничего не предлагал — это Тимур знал и, набросив шинель, вышел следом.

Над авиагородком помигивали звезды. Они были такие крупные и близкие, что хотелось дотянуться и потрогать небесный ковш за ручку.

— Ночка какова, а? Как на Кавказе!

По темному небу, возникнув где-то в Севастополе, медленно прополз серебристый луч прожектора.

— За этим и звал?

— Нет. Завтра утром, до подъема, я приглашаю тебя на главный аэродром…

Тимур повел плечами, поудобнее натянул шинель и подумал: «А он таки не зря вызвал, что-то такое намечается важное, но тянет, интригует… Ну-ну, Степка, давай, поговори еще и о звездах, я терпеливый, подожду».

— Точная информация: завтра ни свет ни заря к нам на Качу пригоняют «миг». Правда, по-настоящему испытывать его будут позже, но завтра же на нем кое-кто полетает. И знаешь кто?

— Да не тяни же!

— Супрун! Он приехал в Крым на встречу со своими избирателями как кандидат в депутаты Верховного Совета. Пойдешь?

— Спрашиваешь…

… Только что солнце выглянуло из-за дальних гор и сизоватый ковыль заиграл пунцовыми тонами, а на главном школьном аэродроме — задолго до подъема — уже собрались командиры, инструкторы, техники; прибежали сюда и Тимур со Степаном. Всем было любопытно взглянуть на новую машину, как уже о ней поговаривали, почти из области фантастики. Кто-то из присутствующих шутя заметил, что даже в названии самолета есть что-то от скорости:

— Взлетит, миг — и скрылся из поля зрения!

Тимур и Степан прислушивались к говорку летчиков, поглядывая то в небо, то на Супруна. Он заметил их и подозвал к себе.

— Не терпится? — Взглянул на ручные часы: — Уже скоро.

Вокруг него теснились школьное начальство и незнакомые штатские люди. Один из них вдруг вскинул руку: «Летит!»

В густой синеве отчетливо вырисовывалась серебристо-алая стрелка, потрясая качинское небо каким-то необычно могучим раскатом протяжного грома.

Сделав несколько кругов над аэродромом, самолет устремился на посадочный знак, снижаясь, заметно сбавил скорость, точно коснулся земли у белого полотнища и плавно-плавно покатил к ограничительным флажкам — изящный, предельно обтекаемый, горящий в лучах утреннего солнца. Тимур восхищенно прошептал:

— Степка, вот это действительно, как ты любишь говорить, сила!

— Сила! — согласился тот, влюбленно поглядывая на детище Артема Ивановича.

— Признайся, — продолжал шептать Тимур, — ты как-то мне говорил, что будешь потом учиться на авиаконструктора. Дядя посоветовал?

— Нет. Просто я сам так решил. И летать буду и конструировать.

«А ведь это же здорово — чтоб летать и конструировать вот такие же быстролеты!» — думал Тимур.

Привел и посадил новую машину заводской летчик-испытатель. Супрун, прищурив один глаз, оценивающе кивнул: нормально, мол. И неожиданно повернулся к курсантам:

— Как, ребятки, скоро пересядете на такую машину?

Тимур глянул на Степана и не без задора ответил:

— А мы хоть сейчас, только позвольте сесть и в приборах разобраться.

Окружившие их засмеялись.

— О-о! — протянул Супрун и стал серьезен. — А на каком самолете вы уже летаете?

— Самостоятельно летаем, — уклончиво ответил Тимур.

— Только-только закончили программу на У-2, — признался Степан.

— Так. Значит, рулежку еще не проходили. Запомните, ребятки, чтобы удержать этого быстроходного красавца от разворота на разбеге, надо умеючи работать ногами. Умеючи!

— Научимся! — поддержал Тимура Степан.

Супрун снял фуражку и принял от подошедшего техника шлем.

— Узнаю орлят Качи! — тепло улыбнулся он. — Не теряются. То, что у вас есть такая уверенность, — это хорошо. Даже замечательно. — И стал застегивать шлем. Быстро справившись с этим попутным делом, подмигнул курсантам совсем по-мальчишески и пошел к «мигу».

Издали все видели, как Супрун залез на крыло, сел в кабину и задернул над собой весь в солнечных бликах фонарь.

В тот день над Качей долго не стихал самый протяжный гром. Гром в ноябре…

А в конце декабря отличившихся курсантов поощрили краткосрочным отпуском с поездкой домой. И снова Тимур трясся на верхней полке, только теперь окно было прочно закрыто, и, чем дальше поезд убегал на север, тем чаще оконное стекло меняло свой вид — сначала было прозрачным, как крымское утро, потом скучновато подзатуманилось, а на подступах к Москве затянулось узорчатым ледком.