Тимур — сын Фрунзе

ЭПИЛОГ

Наступил февраль. Морозы не сдавались.

По накатанной дороге со стороны Валдая на Крестцы мчалась группа машин: впереди — крытый грузовик с подразделением охраны, в центре — белоснежная эмка, а замыкающими — несколько «козликов» с представителями штаба и политуправления фронта. В эмке на заднем сиденье подавленно помалкивал маршал, прибывший из Ставки на Северо-Западный фронт выяснить причины затянувшегося окружения 16-й армии Буша. Покончив с делами в штабе фронта, маршал пожелал выехать в Крестцы. Сказал и помрачнел.

Все поняли, что потянуло его туда.

За всю дорогу он не проронил ни одного слова. Можно было подумать, что ему нездоровится — папаха низко натянута на уши, каракулевый воротник поднят, руки засунуты в рукава.

О приезде Ворошилова в Крестецкий гарнизон уже знали. Командование воздушной армии и смешанной авиадивизии встретило его у двухэтажного штабного особняка. Поправив папаху и опустив воротник бекеши, он вышел, выслушал рапорт, осмотрелся. Рядом, в городском саду, белели заснеженные деревья. Маршалу предложили отдохнуть в специально для него подготовленной комнате.

— На могилу Тимура, — тихо попросил он.

И опять помчались машины, только теперь в сторону Ямского кладбища. На подъеме эмка неожиданно забуксовала. Ворошилов с минуту вслушивался в надрывный стон мотора и вышел.

В подернутой морозной дымкой вышине барражировали «яки» и «лавочкины».

— Пойдемте пешком, — нетерпеливо сказал Ворошилов.

Сопровождающий! генерал с сомнением посмотрел на его легкие хромовые сапоги. Они явно не годились для крестецких морозов. Осторожно предложил:

— Может, в кабине грузовика? Он возьмет подъем.

Полуторка подкатила, водитель распахнул дверцу. Ворошилов вскочил на подножку, залез в кабину.

— Трогай, солдат…

Грузовик с ходу вымахнул на взгорье и вскоре подкатил к Ямскому кладбищу.

На могиле Тимура Фрунзе возвышалась выкрашенная под серый мрамор дощатая пирамидка со звездой и взлетающим самолетом, пониже — рамка с портретом и надписью. Портрет Тимура увеличили с миниатюрной фотографии комсомольского билета. Совсем юный, с изумленно распахнутыми глазами и виноватой улыбкой в уголках губ, он смотрел на своего Климента Ефремовича и, казалось, хотел успокоить его: «Не надо плакать… иначе я не мог».

По щекам маршала катились слезы, на ресницах подрагивал иней.

— Прощай, сынок… прощай, Тимур…

К могиле подходили вернувшиеся с задания летчики, свободные от дежурства механики. Стояли все молча, неподвижно. И вдруг от своих товарищей отделился сержант Лукьяненко и решительно двинулся к Ворошилову, держа в руке трепещущий лист бумаги. Ему преградил путь штабной генерал:

— В чем дело?

— Вот… мы тут… Одним словом, мы — несколько механиков — решили подать рапорт на имя Маршала Советского Союза: хотим переучиваться на летчиков-истребителей, чтобы в небе мстить за нашего Тимура!

— Давай сюда, — сказал генерал и спрятал рапорт в планшет.

…Желание механиков 161-го истребительного авиаполка было удовлетворено. Они были откомандированы в летное училище, а потом летали и мстили за Тимура в небе. И не только они. Мстил весь полк, продолжавший громить под Старой Руссой настырных стервятников «Рихтгофена», обеспечивая окружение демянской группировки врага.

И окружили!

И пусть этот первый котел был еще ненадежным — его солдаты Буша ценой огромных потерь пробили у Рамушево, образовав узкий коридор в свой тыл. Но котел-то был! А тот рамушевский коридор сами же бушевцы нарекли «коридором смерти».

Позже научились выковывать непробиваемые котлы. От Сталинграда до Берлина на славу поработали фронтовые мастера по окружению отступающих войск противника! Но и тогда многие из этих мастеров падали, сраженные на земле и, как Тимур, в небе.

Всегда ли ты, юный читатель, помнишь, что та величайшая Победа пришла потому, что погиб герой этой повести Тимур Фрунзе, погибли его школьные товарищи Юрий Клок, Вадим Климентьев, братья-близнецы Воздвиженские, погибли многие его однокашники по спецшколе и крылатой Каче, в том числе Малинин и Раскатов, Рыжов и Котомкин-Сгуров, Олег Баранцевич и Володя Микоян, погиб его первый авиационный наставник лейтенант Коршунов, погибли его фронтовые однополчане — командир эскадрильи Кулаков, санинструктор Тоня и самый близкий боевой друг Иван Шутов, переживший своего спасителя только на два месяца с небольшим…

Двадцать миллионов советских сердец остановилось во имя того майского дня, когда прозвучал последний выстрел, а над чудовищным зданием, в стенах которого зародилась безумная идея похода на Восток, взвилось багряное полотнище возмездия и торжества — стяг Победы.

И всех, кто дошел до этих мрачных стен, народ назвал победителями. Но и те, кто, не дойдя до Берлина, пали, остались в народной памяти непобежденными. О них всегда помнили, их имена зачисляли навечно в списки частей, с которыми они шли и геройски побеждали.

Зачислят приказом министра Вооруженных Сил Союза ССР навечно в списки 1-й эскадрильи истребительного авиаполка и Героя Советского Союза лейтенанта Фрунзе Тимура Михайловича. На торжественных поверках передовой командир звена той эскадрильи Филипченко Анатолий Васильевич, кому судьба уготовила совершить космический подвиг и стать дважды Героем Советского Союза, на вызов «Герой Советского Союза лейтенант Фрунзе Тимур Михайлович!» звучно ответит: «Герой Советского Союза лейтенант Фрунзе Тимур Михайлович пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины!»

И Большая Садовая улица в Крестцах, и многие другие улицы в других городах, а также дома культуры, школы, пионерские дружины и отряды будут названы именем Тимура Фрунзе, а в Старой Руссе в честь его подвига воздвигнут памятник.

Но все это будет потом.

А в тот триумфальный майский день 1945 года, когда на потрясенных стенах рейхстага победители оставляли свои знаменитые автографы, память о павших героях чтилась ими трогательно просто — расписывались за себя и за тех, кто остался навсегда алыми звездами у фронтовых дорог…

Стройная девушка в ладно сидящей гимнастерке и щеголевато сбитой набок пилотке подошла к рейхстагу, оглядела стены и, покачав головой, проговорила огорченно:

— Куры клюнуть негде — все исписано.

Но все же отыскала свободный кусочек стены и расписалась угольком. А потом глянула вверх, где свободного места было побольше, нагнулась и подобрала еще один уголек.

— Ребята! — окликнула она двух сержантов, проходивших мимо. — Поднимите меня!

Те поняли. Скрестив руки и позванивая густым набором орденов и медалей, они высоко вознесли ее над половодьем солдатских имен, чувств и дум, и она на широком свободном месте старательно и крупно вывела: «ТИМУРА».

Спрыгнув, отошла подальше, оглядела надпись критически, потом удовлетворенно кивнула:

— Видно… Далеко видно!

Май ликовал над миром.