Тиран в шелковых перчатках

12

Через несколько дней после их разговора в дверь кто-то постучал. Купер открыла и обнаружила на пороге незнакомца лет сорока на вид. Он был высоким и стройным, одет в твидовый пиджак, а в руках мял фетровую шляпу. Она сразу догадалась, что это — Эрве. Он слишком нервничал, чтобы заговорить первым, поэтому Купер спросила сама:

— Вы ищете Катрин?

Мужчина молча кивнул.

— Она сейчас спит. Хотите зайти и подождать, пока она проснется?

— Я тогда зайду позже. — Он шагнул назад. — Не хочу ее беспокоить.

Но Купер не позволила ему сбежать.

— Не уходите. В это время по утрам Катрин отдыхает примерно полчаса. Теперь она уже скоро проснется и будет рада вас видеть.

Нехотя он позволил ей отвести себя в комнату и усадить в плюшевое кресло. Диор еще утром ушел в салон Лелона, а она работала над статьей, пока Катрин спала.

Купер предложила ему кофе, но он отказался.

— Вы работаете, — сказал он, указав на бумаги. — Я не вовремя.

— Не переживайте из-за этого. — Она решила спросить его напрямую: — Когда вы узнали о том, что Катрин вернулась?

— Друг увидел вчера, как она гуляла с кем-то в саду Тюильри. Полагаю, это были вы?

— Да. Мы всегда там гуляем, когда погода хорошая.

У Эрве были светлые волосы, усы в ниточку и орлиный профиль. Он чем-то напомнил ей актера Эррола Флинна, игравшего отважных красавцев; неудивительно, что Катрин была сражена его мужественной красотой. Но сейчас он заметно нервничал, без конца вертел в руках шляпу, и голос у него срывался от волнения.

— Как она? — спросил он.

— Уже лучше. Когда только приехала, была очень слаба, но теперь начала поправляться.

— Говорят, вы сотворили с ней чудо. А она… она не спрашивала обо мне?

— Не знаю. Вы ведь так и не представились.

— Меня зовут Эрве де Шарбоннери.

— По-моему, она как-то упоминала это имя, — серьезно ответила Купер. — Раз или два.

— Не понимаю, почему она сразу не пришла ко мне! — Он резко поднялся и стал нервно расхаживая по комнате. — Как она могла вернуться в Париж и даже не объявиться? Это так жестоко!

— Она перенесла много страданий, — ответила Купер. — Больше, чем вы можете себе представить. Ей это далось нелегко. И не думаю, что человеку вообще легко воскреснуть из мертвых.

— Я думал, она умерла! Я уже не надеялся увидеть ее живой. И все это время она позволяла мне продолжать думать, что мертва. А она здесь, она жива!

— Катрин вынесла такие муки, каких в принципе не должно переживать ни одно человеческое существо. Она побывала в местах, о которых мы с вами не имеем никакого представления, а если бы увидели, то онемели бы от ужаса. Такое ни для кого не проходит бесследно. Но Катрин еще можно исцелить. Особенно любовью. И если вы прекратите думать только о себе и начнете думать о ней.

Он молчал.

— Простите, — наконец выдавил он из себя, — для меня это тоже нелегко.

— Ради вас она пожертвовала почти всем. Она спасла вам жизнь. — Купер придирчиво оглядела его. — Насколько вы старше ее? Лет на пятнадцать? К тому же вы женаты, и у вас трое детей.

— И что?

— Вы заставили ее выполнять поручения для Сопротивления и затащили к себе в постель. В каком порядке это произошло?

На его острых скулах выступил румянец:

— Мадам, вы понятия не имеете, каково это, когда враг оккупировал вашу страну. Франция потребовала жертвы от каждого из нас. Но немногие откликнулись на призыв. Катрин откликнулась. И Франция этого не забудет.

— Да, язык у вас подвешен неплохо.

— А вы, видимо, сами себя назначили защитницей Катрин, — резко бросил он. — Но вы ей никто. Вы даже не француженка.

— Вы правы. Я ей не родственница и не француженка. Но я ее подруга, а не телохранитель. Она пока слишком слаба, поэтому я ее защищаю, а иначе какая же из меня подруга?

Купер послышалось какое-то движение в комнате Катрин.

— Пойду проверю, как она.

Катрин проснулась и сидела на кровати. Купер присела рядом и взяла ее руку в свои ладони.

— Он здесь, — шепнула она.

— Я слышу. Я узнала его голос. — Катрин дрожала всем телом.

— Хотите, я уйду?

— Нет! Останьтесь, пожалуйста, в квартире. И попросите его подняться ко мне.

Купер позвала Эрве:

— Она хочет вас видеть.

Эрве вошел в спальню, все еще держа в руках шляпу. Купер закрыла за ним дверь, спустилась в столовую и вернулась к работе. Почти час из комнаты Катрин лишь изредка доносились их приглушенные голоса. Наконец Эрве вышел. Он на ходу попрощался с Купер и сразу ушел. Она слышала, как он торопливо сбежал по лестнице.

Купер вошла в комнату, не зная, чего ожидать. Катрин стояла у окна и смотрела на улицу. Выглядела она больной: лицо горело румянцем, глаза лихорадочно блестели. Купер встревожилась.

— Ну вот, моя дорогая Купер, он пришел и ушел, — медленно проговорила Катрин.

— Что между вами произошло?

Катрин крепко сжала ее руку худыми пальцами:

— Он по-прежнему любит меня. Ничего не изменилось.

Купер пристально вгляделась в ее лицо:

— Вы счастливы?

— Ничего не изменилось, — повторила Катрин. — До того как меня арестовали, у нас был уговор, и он останется в силе, если я соглашусь его принять.

— И в чем он заключался?

— Он никогда не разведется с женой. Он — барон де Шарбоннери и к тому же католик. Ни то ни другое не позволяет ему развестись. Это просто невозможно. Я могу быть с ним. Но никогда не смогу стать его женой. Не смогу взять его фамилию и родить от него детей.

— Это тяжелые условия.

— Но он будет моим. — Катрин лукаво улыбнулась. — Разве что-то другое имеет значение? Он мой и останется моим, так о чем еще я могу просить?

— Значит, судьба моей Катрин стать катринет-кой, — грустно произнес Диор, когда Купер пересказала ему их разговор.

— А кто такие катринетки?

— Так мы, французы, называем молодых женщин, которым уже исполнилось двадцать пять, а они так и не вышли замуж. В честь святой Екатерины, которая отказалась выйти замуж за язычника. В день празднования святой все старые девы Парижа надевают особые разноцветные шляпки. Я бы пожелал своей сестре более счастливой доли.

— Но у нее есть любовь, — заметила Купер. — И она утверждает, что ничего другого ей не надо.

— Они оба — сильные люди, — согласился Диор. — Пусть устраивают свою жизнь так, как им нравится. А ты, по его словам, устроила ему допрос с пристрастием. Буквально пытала, честны ли его намерения.

— Полагаю, что влезла не в свое дело. Я просто хотела защитить Катрин.

— Он сказал, ты была весьма сурова.

— Я немало пострадала из-за безалаберности моего мужа.

Катрин стремительно набиралась сил и спустя две недели после этих событий объявила, что переезжает из Парижа в дом семьи Диор на «Лазурном Берегу, в городке Кальян, что неподалеку от Грасса. Там, среди залитых солнечным светом цветущих полей, она быстрее поправится и воспрянет духом. Эрве де Шарбоннери едет с ней, и они вместе будут строить новую жизнь.

Купер и Диор пришли проводить их на Лионский вокзал. Катрин на прощание крепко обняла Купер:

— Спасибо вам, моя дорогая. Приезжайте ко мне в гости.

— Приеду, — пообещала Купер. Все еще худенькая и слабая, Катрин больше не напоминала те жуткие мощи, которые несколько недель назад они встречали на Восточном вокзале. Ее глаза снова светились надеждой. Они с Эрве вошли в вагон, отыскали свое купе и высунулись из окна, чтобы попрощаться напоследок.

— Спасибо вам за все! — крикнула Катрин, когда поезд тронулся. Она махала из окна, пока не скрылась в облаках пара — так же, как и появилась.

Диор плакал, уткнувшись лицом в платок, пока они шли по платформе. Купер обняла его за плечи:

— Мы скоро снова с ней увидимся.

— Моя бедная маленькая Катрин, — всхлипывал Диор. — Я должен был лучше за ней присматривать.

— Ты все равно не смог бы ничего сделать. Каждый из нас идет по своему канату, натянутому над пропастью. Все, что мы можем, — помочь друг другу подняться после падения.

Пока они пробирались через многолюдный вокзал, Купер мельком увидела в толпе до боли знакомый профиль. Поначалу она не поверила своим глазам: «Амори?» Она застыла на месте как вкопанная и окликнула его, пытаясь перекричать шум:

— Амори!

Мужчина остановился, и на секунду ей показалось, что он не обернется. Потом он повернул голову, и она увидела фиалковые глаза своего бывшего мужа. Голова у Купер закружилась. Она оставила Диора и начала проталкиваться к Амори сквозь толпу пассажиров.

— Привет, Купер, — поздоровался он.

— Я не знала, что ты в Париже.

— Я тут проездом. — Он посмотрел поверх ее плеча. — А ты, я гляжу, все так же коротаешь время с этим, как его там…

— С Диором. Мы только что проводили его сестру. — Она пыталась восстановить дыхание. Встретить его здесь было все равно что получить удар под дых. Он сильно похудел с тех пор, как она видела его в последний раз. На нем была военная форма цвета хаки, на плече висела походная сумка, светлые волосы встрепаны. — У тебя есть время поговорить?

Он взглянул на часы:

— Да, у меня еще полчаса до отхода поезда. Можем выпить по бокалу вина.

Она все объяснила Диору, тот печально кивнул и поехал домой, чтобы в одиночестве приходить в себя. Они с Амори направились в «Голубой поезд» — обильно украшенный позолотой и настенной росписью станционный буфет. В переполненном зале им удалось отыскать свободный столик в углу. Амори заказал у замученного наплывом посетителей официанта сразу целую бутылку вина.

— Хорошо выглядишь, — вскользь бросил Амори, закуривая сигарету. Было заметно, что ему неинтересно ее рассматривать, его взгляд рассеянно скользил по залу. «Мне никогда не удавалось полностью завладеть его вниманием, — с горечью подумала Купер. — И уже не удастся».

— Ты тоже, — ответила она, но это в лучшем случае было полуправдой. Теперь, когда она присмотрелась к нему вблизи, стало очевидно, что Амори сильно исхудал, и, хотя это не нанесло сильного урона его красоте, вид у него был изможденный. Щеки глубоко вваливались, когда он затягивался сигаретой.

— Где ты был? — спросила она.

Он выдохнул дым:

— Я был в концлагере в Германии.

Купер вспомнились рассказы Катрин.

— Да, ты писал мне оттуда. Наверное, там было ужасно.

— На самом деле там было потрясающе. — Глаза Амори загорелись нездоровым огнем. — Я сейчас как раз еду обратно.

— Ты все еще собираешь материал для публикации?

— Я собираю его уже не одну неделю. За эту статью я точно получу Пулитцеровскую премию. — Им принесли вино, и он разлил его в пузатые бокалы. Купер прихлебывала вино маленькими глотками; Амори пил его, как воду, не отрываясь. — Это грандиозная история, бесконечная. Постоянно вскрываются все новые и новые подробности.

— Подробности чего?

— Всего. После того как мы расстались, я попросился на передовую. Мы были участниками и свидетелями тяжелейших боев. Люди гибли каждый день, наши потери были огромны. Офицеры выжимали из нас все соки. Мы пытались опередить русских на подступах к Берлину. Я был приписан к сто пятьдесят седьмому пехотному полку, когда мы освободили концлагерь. Он был огромным и расползался во все стороны. Вонь от того места чувствовалась за милю. — Амори снова наполнил свой бокал. — Трупы были навалены горами повсюду: в вагонах, в бараках, в газовых печах и крематориях. Не тела — скелеты. Некоторые из этих скелетов все еще передвигались, как будто им забыли сообщить, что они уже умерли.

— Я не хочу этого слышать, — тихо сказала Купер.

Он натянуто улыбнулся:

— Мы тоже не хотели этого видеть. А пришлось. Наших ребят, закаленных в боях ветеранов, выворачивало наизнанку, и они рыдали, как дети. Немцы все еще пытались сжечь очередную партию трупов, когда мы явились. Знаешь, что сделали наши сержанты? Они поставили эсэсовцев к стенке и расстреляли на месте. По-хорошему, те были военнопленными и умоляли пощадить их, но наши парни только перезаряжали магазины и палили по ним снова и снова.

— Господи…

— Пока не выросла еще одна гора трупов, на этот раз немецких. — Он прикурил от непотушенного окурка новую сигарету. — Я наблюдал за всем этим действом и спрашивал себя: а чем мы отличаемся от нацистов? Правосудие это или жестокий произвол?

— И каков был твой ответ?

— Ответ: такова человеческая природа. Таковы люди. — Амори засмеялся. Он выглядел, как обычно, невозмутимым, но в смехе зияла та же пустота, что и во взгляде, как будто он что-то безвозвратно утратил, лишился чего-то важного — не внешне, а глубоко внутри. — А потом к нам присоединились заключенные. Оружия мы им не дали, поэтому они убивали бывших надзирателей камнями, железными прутьями и даже голыми руками. Они убили нескольких женщин-охранниц, после того как сделали с ними кое-что похуже.

— Как ты мог на все это смотреть? — спросила Купер.

— Мы как будто попали в ад. Наши солдаты в страхе шарахались от заключенных — этих заморенных голодом людских развалин, которые цеплялись за них, умоляя о помощи, выпрашивая еду. А они отшатывались от них, будто те вовсе не были людьми. В общем, ты же видела фотографии.

— Да, я видела фотографии.

— Меня это потрясло до глубины души. Я наконец начал что-то понимать. Кончилось тем, что наши войска двинулись дальше, а я остался. Я стал специалистом по концентрационным лагерям. Я веду подробный перечень преступлений. — Он внезапно наклонился к Купер, вцепившись ей в руку горячими пальцами. Его фиалковый взгляд прожигал насквозь. — Лагеря беспредельны. Они поглощают тебя, как пылинку. Ты можешь идти дни напролет и все еще не выйти за территорию. Ты все еще будешь находиться в аду.

— Амори, этот опыт опустошил твою душу.

— Нет. Он сделал из меня человека. — Он снова резко рассмеялся. — Это навсегда меня излечило.

— От чего?

— От многих вещей, — коротко ответил он. — Я слишком много пил, тащил в постель любую девчонку, согласившуюся пойти со мной. В моей жизни ты была единственным сдерживающим фактором, без тебя я бы полностью утратил контроль над собой.

— А теперь ты его обрел? — с тревогой спросила она, глядя, как он откупоривает вторую бутылку.

— Да. Несомненно. — Он налил вина, не отрывая взгляда от бокала.

— Мне не нравится то, что я услышала. Это совсем на тебя не похоже.

— О, похоже, еще как!

Ты слишком много пьешь.

— Как только я вернусь туда, сразу прекращу. Там я не нуждаюсь в выпивке.

— Тебе не стоит туда возвращаться. Устрой себе передышку.

— Я должен продолжать. Мне нужно докопаться до истины. Понять, что нами движет. Всегда есть что-то большее. Мы вздернули коменданта лагеря на его собственной виселице. Я все это фотографировал. Каков поворот, а? Это заводит. — Его позабавило выражение ее лица. — Шокирована? Я нуждаюсь в шоке, Купер. Он заставляет меня чувствовать себя живым. Сейчас я опрашиваю священника. Он провел в лагере три года. Три года! Он не хочет раскалываться, но я вытрясу из него информацию. Это бесценные сведения! — Амори прикончил бутылку и потянулся за сумкой. — Мой поезд отходит. Мне нужно идти.

Они коротко попрощались. Она смотрела, как он пробирается к выходу из «Голубого поезда», раздвигая толпу плечами, и до нее вдруг дошло, что Амори не задал ей ни одного вопроса о ней самой — чем она занимается, счастлива ли, все ли у нее хорошо. Когда-то она безумно его любила, но теперь как отрезало. Слишком много воды утекло с тех пор. Теперь она действительно стала частью его прошлого, так же как он — ее. Но в животе у нее все сжалось, пока она следила, как он исчезает из виду. Он показался ей не вполне психически здоровым. Купер почти жалела, что встретила его и поговорила с ним.

Купер довольно самоуверенно решила отправить историю Катрин Диор сразу в журнал «Лайф». Она не ждала никакого отклика. Но, к ее большому удивлению, от них очень скоро пришел ответ.

В «Лайфе» согласились принять и фотографии, и текст, правда, со значительными сокращениями и при условии, что они дополнят его фотографиями концлагеря, в котором находилась Катрин, и включат в серию из трех статей, которая будет называться «Истории из-за колючей проволоки». Ее часть обещали опубликовать за ее подписью.

Редактор, позвонивший из Штатов, рассыпался в комплиментах:

— Хорошая работа. Вам ведь известен девиз «Лай-фа» — «Увидеть мир вокруг, испытать и преодолеть опасности, смотреть сквозь стены, становиться ближе, находить друг друга, чувствовать»? И все это вам удалось, мисс Райли, и надеемся, удастся и в дальнейшем. Мы обещаем следить за вашими успехами.

Всего за несколько недель Купер сильно изменилась. Особенно глубокое воздействие на нее оказала Катрин Диор. Благодаря Катрин она поняла, насколько хрупка жизнь и каким недолговечным может быть счастье.

Отъезд Катрин из Парижа с мужчиной, которого та любит, но за которого никогда не сможет выйти замуж, заставил Купер испытать смешанные чувства. Жизнь несовершенна, но каждый заслуживает шанс на счастье. И нужно использовать этот шанс. Иногда приходится соглашаться на компромисс. И даже если ты когда-то совершил ошибку, это не означает, что ты обречен повторять ее вновь и вновь или без конца сталкиваться с ее последствиями.

Встреча с Амори тоже сильно ее напугала. Ужасно оказаться одиноким в этом мире — это может привести к самым вратам ада.

Как-то ночью, когда Купер лежала в постели (Гиацинта, как истинная леди, проявила деликатность и устроилась у нее в ногах), неожиданно зазвонил телефон. Она сняла трубку с надеждой, что звонит Генри. Это и вправду был он. Едва заслышав его голос, Купер разрыдалась.

— Дорогая, пожалуйста, не плачь, — попросил он.

— Я даже не знаю, жив ты или умер.

— Очень даже жив, — ответил Генри. — И тоскую по тебе.

— Ты уже едешь домой?

— Пока нет.

— А когда приедешь? — спросила она. — Я страшно по тебе скучаю. И беспокоюсь. Пожалуйста, возвращайся!

— Сразу же, как только освобожусь, — пообещал он. — Но пока у меня есть еще незавершенные дела.

— Опасные?

— Вовсе нет.

— Постарайся, чтобы тебя не убили, — попросила она, принимаясь реветь по новой. — Я не хочу остаться без тебя.

— Ты и не останешься, обещаю.

— Возвращайся, — услышала она себя будто со стороны, — и я выйду за тебя замуж.

На линии повисло молчание, и на секунду ей показалось, что их разъединили. Потом он спросил изменившимся голосом:

— Ты вправду это сделаешь?

Она проглотила внезапно вставший в горле ком: — Да.

— Ты делаешь меня счастливейшим мужчиной на свете. — В его голосе звучала искренняя радость. — Я буду в Париже через неделю. И сразу же договорюсь о заключении брака.

— Только давай просто быстро распишемся без всяких церемоний.

— Не волнуйся, я не дам тебе времени передумать.

«Что я наговорила, — спросила она себя, когда разговор закончился. — Что я наделала…»

Купер дрожащей рукой повесила трубку. Она так сильно соскучилась по Генриху, что пообещала бы что угодно, лишь бы он вернулся домой. Но разве не она еще недавно отговаривала себя от повторного брака?

Теперь она дала согласие и уже не может взять его обратно. Своим отказом она разобьет Генриху сердце. Она произнесла роковые слова, но разве она позволила бы им вырваться, если бы искренне не хотела за него замуж?

Купер попыталась отогнать сомнения прочь — время пришло. Она слишком давно болтается в Париже одна, как перекати-поле. Пора ей осесть и пустить корни, пока она не выжила из ума, как Амори. Генрих предлагает ей многое — безопасность, преданность, приятную компанию… Она снова легла в постель, прижимая к груди спящую собачку. В том, что она любит Генриха, Купер не сомневалась. А что еще в конечном счете имеет значение? Как и Катрин Диор, она могла заполучить своего мужчину, — что же ей еще нужно?

Купер была рада, что наконец сдалась.

Купер решила, что первой, кому она сообщит эту новость, станет Сюзи. Она отправилась к ней на следующий же день. В кои-то веки Сюзи встала еще до обеда, хотя и была в пеньюаре, когда открыла дверь.

Она просияла:

— Ты все-таки пришла! — Сюзи протянула Купер обе руки. — Прости меня, cherie. Я вела себя ужасно.

Купер растрогало умоляющее выражение темных глаз.

— Конечно я тебя прощаю.

Сюзи поцеловала ее в губы.

— Я боялась, что ты больше никогда ко мне не придешь.

— Пришла, как видишь, — сказала Купер с покаянным видом. — Я хотела поговорить.

— Не упрекай меня. Я тогда повела себя вульгарно и жестоко и продемонстрировала тебе самую неприятную сторону моего характера. Ты была права. По крайней мере, теперь ты видела самое худшее. Я обнажила перед тобой все уродство своей души.

— Нет в тебе никакого уродства, — улыбнулась Купер.

— Ты такая красивая, когда улыбаешься. — Сюзи пристально всматривалась в ее лицо.

Смысла тянуть дальше не было. Купер глубоко вдохнула:

— Я пришла сказать тебе, что выхожу замуж за Генри.

Все радушие Сюзи как будто мгновенно сдуло ледяным ветром.

— Что?!

— Я согласилась. Он возвращается в Париж через неделю. Мы сразу же зарегистрируем наш брак.

— Ты разбиваешь мне сердце.

— Я не собираюсь совершать подобной жестокости, уверяю тебя.

— Но ты уже совершила. С этим ничего нельзя поделать. Скажи, это из-за Ивонн?

— Нет, конечно. Нет.

— О да! Ты решила меня наказать.

Купер покачала головой:

— Нет, я просто люблю его.

Сюзи уронила лицо в ладони:

— Будь ты проклята! Никто и никогда не мучил меня так, как ты!

— Я тебя мучаю? О, Сюзи!

— Я вынесла бесконечную агонию ожидания. — Она подняла голову. Купер увидела, что Сюзи говорит совершенно искренне. Кровь отхлынула от ее лица, губы побелели. — А теперь еще это. Просто невыносимо! Нет ничего беспощаднее жестокости молодой и красивой женщины!

Купер даже растерялась.

— Ты же знаешь, у меня и в мыслях не было поступить с тобой жестоко, — тихо пробормотала она.

— Я от столького отказалась ради тебя! Оставила всех своих любовниц, забросила друзей. Каждая моя мысль, каждое желание — все, все только для тебя одной. А теперь ты меня покидаешь, и, оказывается, все мои жертвы были напрасны.

— Мы навсегда останемся подругами, — беспомощно проговорила Купер.

— Я хочу быть больше, чем твоей подругой. — Будто невзначай Сюзи позволила пеньюару распахнуться. Белья под ним не было. Теплый запах ее кожи, молочно-белого тела, сильного, как мужское, но нежного и с женственными изгибами, заполнил ноздри Купер. — Я хочу быть твоей. Хочу отдаться тебе. Неужели ты никогда меня не любила? Хоть капельку?.

— Любила, ты же знаешь. И сейчас люблю.

— Тогда почему ты меня убиваешь?

Купер понимала, что объяснение будет нелегким.

— Прости, мне жаль. Ты мне очень дорога, но я не могу всю жизнь прожить одна.

— Но тебе и не нужно быть одной! — Сюзи обхватила ее за шею длинными пальцами, притягивая к себе. Она нашла губы Купер своими губами. — Я позабочусь о тебе.

— Ох, Сюзи, — выдохнула Купер в теплые влажные губы. — Я просто не могу…

— Не говори ничего… — Она поцелуем заставила ее замолчать. — Ни о чем не думай, просто будь моей. — Она потянула Купер за собой на диван, расстегивая пуговицы на ее платье. Ее рука скользнула под ткань, огладила грудь Купер, заставляя кожу покрыться мурашками.

— Сюзи, прекрати. Слишком поздно для чего-то подобного.

— Не говори, что уже слишком поздно. Я тебя умоляю, cherie. — Она набросилась на нее, как пума, всем телом прижимая к диванным подушкам. Она оплела ее руками и ногами. Ее физическая мощь впечатляла, она могла бы соперничать в беге и плавании с лучшими спортсменами, но при этом оставалась женственной и грациозной. Ее зрачки потемнели, когда она впилась взглядом в Купер. — Ты просто хотела причинить мне боль, ведь так? Ты же не собираешься и вправду выйти замуж за мужчину? Скажи мне правду!

— Правда в том, что я люблю его, а он любит меня. Мне жаль.

— Маленькая лгунья! — Сюзи завела руки Купер за голову и прижала запястья к дивану, невесомо лаская губами ее веки. — Ты говорила, что не хочешь, чтобы я страдала, — прошептала она. — И однако твои жестокие серые глаза упиваются моим страданием. Ты наслаждаешься им.

— Нет, клянусь тебе, нет!

— Мне все равно. Можешь меня мучить, если тебе так нравится. Я стану твоей жертвой, твоей рабыней, всем, чем захочешь. Можешь отхлестать меня плетью, если тебе этого хочется. Только не покидай меня!

— Мы останемся подругами.

— Да провались к черту твоя дружба! — Сюзи уселась Купер на грудь, всем своим весом сдавливая ей сердце. Вопреки разговорам о подчинении и плети, она предпочитала занимать доминирующую позицию, утверждая свою власть. — Прекрати думать о нем! — прошипела она, придавив ее, как хищник добычу. — Он никогда не полюбит тебя так, как люблю я.

Купер не могла выносить этого дальше. Ей вообще не стоило сюда приходить. Она сбросила с себя Сюзи и вскочила, застегивая лиф дрожащими пальцами.

— Я должна уйти.

— Не оставляй меня!

Купер направилась к двери.

— Прощай, Сюзи. Спасибо тебе за все.

Она слышала, как Сюзи выкрикнула ей в спину:

— Ненавижу тебя, Купер!

Она захлопнула за собой дверь, торопливо сбежала по узкой темной лестнице и выскочила на улицу.

Купер все еще колотила дрожь, когда она очутилась перед дверью в квартиру Диора.

— Что с тобой стряслось, дорогая? — спросил Кристиан, поспешно впуская ее в дом.

Она промокнула глаза платком:

— Я выхожу замуж за Генри.

— Но это же чудесно! — воскликнул он, положив руки ей на плечи и целуя в обе щеки. — Мои поздравления! А почему ты плачешь?

— Я только что от Сюзи. Заходила к ней сообщить эту новость.

Он изменился в лице:

— А! Тогда понятно. Выпьешь чаю?

Купер шмыгнула носом:

— Слава богу, я всегда могу на тебя положиться. Ты мой островок спокойствия в бурном море.

— Я так понимаю, она не пришла в восторг от твоего известия, — уточнил Диор, разливая чай в уютной маленькой гостиной.

— Она восприняла это тяжело, — призналась Купер.

— Вообще-то, новость и вправду неожиданная, — заметил он в своей мягкой манере. — Ты бы хоть предупредила заранее, дорогая. И, кстати говоря, когда свадьба?

— Генри сказал, что договорится о регистрации и возьмет разрешение на брак, так что, наверное, в субботу, пятнадцатого.

Диор вскочил, в изумлении всплеснув руками:

— Пятнадцатого? Да ты смеешься! Каким образом я успею сшить тебе свадебное платье до пятнадцатого?

Купер покачала головой.

— Не надо никакого платья, — твердо заявила она. — Это будет очень скромная церемония.

— Да какой бы скромной ни была свадьба, как можно обойтись без свадебного платья?!

— Вот так и можно. Мы просто распишемся в мэрии и тихо отметим это событие в узком кругу ближайших друзей. Ты не забыл, что я выхожу замуж во второй раз? Я уже далеко не стыдливая девственница. Я даже свою семью не собираюсь приглашать на свадьбу, они просто не успеют приехать. Да и друзей много звать не буду. Но кое-что ты действительно мог бы для меня сделать.

— Что?

— Отведи меня к алтарю вместо отца.

— С превеликим удовольствием, — согласился Диор, мило краснея. — Спасибо, что попросила. Ты ведь знаешь, я и вправду отношусь к тебе как к дочери.

Похоже, хотя бы на время ей удалось отвлечь его от мыслей о платье. Пышное торжество — последнее, чего бы ей сейчас хотелось. Лучше, чтобы все это поскорее закончилось, Генри вернулся к ней, и они зажили бы вместе, начав все с чистого листа.

На самом деле, внимание Диора сместилось от ее наряда к тому, в чем он сам пойдет на свадьбу.

— Думаю, я надену светло-серый английский утренний костюм, — радостно заявил он. — Он почти новый. И синий шелковый галстук от Шарве. И бутоньерку от Лашома. Букет невесты, кстати, тоже закажем у него.

— Я не хочу большого букета.

— Тогда ландыши, — задумчиво произнес Диор. — Мои любимые цветы, как тебе известно. О, это будет замечательно! Бебе придет в восторг. Такое событие явно его взбодрит.

— Надеюсь, Бебе не превратит мою свадьбу в цирк, как он это сделал с похоронами бедного Джорджа. Ты же не собираешься созвать всю толпу, Тиан? Пообещай, что ты этого не сделаешь!

— Ты меня знаешь: я сама осмотрительность! — истово поклялся тот, как будто не был самым большим сплетником в Париже. — Но понимаешь, дорогая, твои друзья ужасно обидятся, если ты их не пригласишь.

— Вот именно, ключевое слово здесь — «друзья». Я не хочу, чтобы вокруг меня разъезжали незнакомцы на велосипедах с одним колесом и водили на поводу жирафов.

— Сюзи могла бы прийти и спеть «Chant des adieux», — хихикнул Тиан.

Купер передернуло — впечатления от реакции Сюзи на ее новость были слишком свежи.

— Только не это!

Генрих приехал к концу недели. Он наотрез отказался рассказывать, где был и чем занимался, но был безумно рад ее видеть.

— Я сперва подумал, что ослышался, — сказал он, обнимая Купер и почти отрывая ее от пола, когда она открыла ему дверь квартиры на площади Виктора Гюго. — Думал, какие-то неполадки на линии. Наконец-то ты будешь моей!

Она радостно повисла у него на шее. Он слегка похудел и осунулся, но выглядел великолепно.

— Когда ты вернулся?

— Сегодня в шесть утра. Но мне нужно было кое-что доделать.

— Что? — ревниво спросила она.

— Важные дела. — Он довольно усмехнулся. — Я договорился со священником о венчании в церкви.

— В церкви?

— Надеюсь, ты ничего не имеешь против венчания по православному обряду?

— Католики в любом случае не примут меня обратно. Но как тебе удалось так быстро договориться?

— Пришлось долго уговаривать — и многое пообещать, — серьезно ответил он. Но церковь тебе понравится. Венчаться будем в соборе Святого Александра Невского.

— Ох, Генри, — расстроилась она, — мы же договаривались о скромной церемонии.

— А чего нам стыдиться? — удивился он.

— Дело не в этом. Просто я хотела, чтобы все прошло без помпы. И ты обещал!

— Но, дорогая, это же наша свадьба! Если хочешь, церемония будет краткой и тихой.

— Да не будет она краткой и тихой! Все это выльется в два дня песнопений, курений ладаном и ритуальных процессий — и не ты ли мне говорил, что жених с невестой надевают на головы короны?!

— Ну это раньше венцы носили целую неделю, а сейчас их просто держат над головами во время обряда.

— Отмени венчание.

— Не могу. У меня целый день ушел на то, чтобы уговорить батюшку.

— Я так не хочу, — Она видела собор Александра Невского — монументальное здание в восьмом округе, с высокими башнями, увенчанными золотыми луковицами куполов, и фасадом, украшенным мозаикой. Вся русская эмиграция ходила туда на службы. — Я хотела, чтобы все прошло по-домашнему. А туда явится половина Парижа.

— Я хочу жениться по обычаю своей веры, — ласково увещевал ее Генрих. — Расписаться в мэрии — это так скучно и обыденно, дорогая. А я хочу тобой похвастаться.

— Ну нет, Генри. Я отказываюсь. Он нежно поцеловал ее.

— Пожалуйста, не отказывай мне в такой малости. Пойди на эту единственную уступку. После того как мы поженимся, я дам тебе все, что ты захочешь.

— Сильно в этом сомневаюсь.

— Ну пожалуйста, дорогая, ради меня!

— Я только что заявила Тиану, что он не будет шить мне свадебное платье. Он ужасно расстроился.

А теперь мне нечего надеть на свадьбу в кафедральном соборе, Генри!

— Не переживай ты об этом, — легкомысленно заявил он. — Сгодится любое платье.

Она в ярости уставилась на него. Собор будет набит до отказа. Мало того что там соберется весь цвет эмиграции — все эти престарелые князья, графы и бароны, бежавшие с родины в 1917 году, но и их изнеженные, рожденные уже в Париже, высокомерные отпрыски, не говоря уже об агентах московской тайной полиции в неприметных плащах, которые будут записывать имена в свои замусоленные записные книжки. «Любое платье»?!

— Мы можем пойти и купить подходящий наряд. — Он попытался ее успокоить, поняв, что сказал что-то не то.

— Пойти куда? Война еще не кончилась. Свадебные платья с трехметровыми шлейфами почему-то не висят в каждой витрине. Мне придется снова пойти к Тиану и умолять его, чтобы он что-нибудь придумал.

— Я, конечно, заплачу.

— Конечно заплатишь, — мрачно пообещала Купер. — В этом даже не сомневайся.