Тиран в шелковых перчатках

17

Спустя несколько месяцев глубокая тишина дома номер тридцать по авеню Монтень была нарушена начавшимся ремонтом.

Рабочие сталкивались в дверях, занося в дом трубы, лестницы, доски, сумки с инструментами, банки с краской, мотки электрического провода, мешки с цементом и деревянные рейки. Когда Купер попыталась пройти в здание, ей пришлось уступить дорогу четверым грузчикам, которые несли завернутую в белую ткань огромную хрустальную люстру. Она шагнула в сторону, придерживая живот руками, а потом ей пришлось медленно тащиться за ними следом, пока они поднимались по широкой лестнице. Пыхтя и покрикивая друг на друга, они кое-как развернулись на площадке с высоким окном, ничего не зацепив громоздкой люстрой, и внесли ее в бельэтаж, где планировалось устроить салон.

Диор, на котором был белый халат, с беспокойством поглядывал на высокий потолок.

— Что, если потолок не выдержит? — вместо приветствия спросил он у Купер, которая и сама еще не отдышалась после подъема по лестнице.

— Тогда люстра с оглушительным звоном грохнется на пол.

— Не смешно.

— Тиан, они знают, что делают. Тебе не стоит забивать голову посторонними заботами.

— Но я беспокоюсь обо всем! И особенно о тебе. Когда уже родится твой ребенок?

— Еще через несколько недель.

— Мне хочется его поторопить, — сказал он, придвигая ей стул. — Ты ужасно действуешь мне на нервы. Мне пришлось дать объявление о наборе манекенщиц. Тех, что уже есть, мне мало. Завтра состоится конкурсный отбор. Ты придешь помочь?

— Конечно.

В зал внесли и установили огромную стремянку. Диору уже удалось собрать вокруг себя впечатляющую команду. Он проявлял особое сочувствие к тем, кто потерял работу из-за войны. В эту категорию попадало большинство нанятых им продавщиц. Их всех отличала необычайная личная преданность Диору и безоговорочная вера в его талант.

«Люстру подняли к потолку, она скрипела и раскачивалась, но наконец ее удалось зацепить за крюк. Мужчины тут же с радостью ее отпустили. Диор схватил Купер за руку, но вопреки его опасениям потолок не рухнул. Один из мастеров начал вкручивать в патроны лампочки, второй, держась за товарища, вешал хрустальные подвески. Наконец все было готово, и в самом центре люстры почетное место занял хрустальный шар — точная копия шара для предсказаний мадам Делайе. Электрик подсоединил проводку — и зимние сумерки тут же развеялись. Люстра засияла золотым светом, а вокруг раздались восторженные ахи и охи, а за ними и аплодисменты.

— Можно я сделаю несколько фотографий, пока не убрали стремянку? — спросила она Диора.

— Фотографий стремянки? — удивился тот.

— Тебя. Поставь ногу на нижнюю ступеньку и смотри вверх.

Диор, который просто обожал всяческий символизм, пришел в восторг:

— Превосходно!

Обычно он стеснялся фотографироваться, но тут охотно позировал, пока она щелкала затвором «Лейки». Золотой свет люстры красиво подсвечивал его обращенное кверху лицо.

Грязные улочки Монмартра начали, будто нехотя, принаряжаться к Рождеству. Волшебные гирлянды замерцали в окнах бедных квартир; на уличных углах стали продавать венки из омелы. Безногие ветераны войны торговали жареными каштанами и сладким картофелем. Меся ногами грязный снег, на углу площади Пигаль играл духовой оркестр. Он собрал небольшую толпу слушателей, люди переминались с ноги на ногу, чтобы согреться, но не расходились и изредка между композициями кидали в шляпу музыкантам несколько сантимов.

В винном баре неподалеку, сидя в темном углу, Перл дожидалась Купер.

— Алло, Медный Таз! Господи, ну и громадное же у тебя пузо! — обрадовалась ей Перл. — Сколько их там у тебя?

— Доктор уверяет, что всего один, — успокоила ее Купер.

Они поцеловались. Перл уже заказала бутылку вина и даже начала пить. Она плеснула немного в бокал Купер, и они чокнулись.

— Как ты, дорогая? — спросила Купер.

— Лучше всех.

Купер внимательно пригляделась. В полутьме задымленного маленького бара лицо Перл казалось нездорово бледным и с темными тенями под глазами.

— Петрус опять тебя избивает? — строго спросила она.

Перл осушила бокал и снова его наполнила.

— Петрус больше никогда никого не изобьет.

— Он умер?

— Нет, но ты почти угадала: его выслали обратно в Африку.

— О Перл!

— Полиция поймала его. Документов у него не оказалось, во всяком случае, нормальных. Выяснилось, что он годами жил здесь нелегально. Его тут же депортировали. Он никогда не вернется.

— Не могу сказать, что мне его жаль, — прокомментировала Купер. — Но тебе, наверное, тяжело приходится. Что ты собираешься делать?

— Я прибрала к рукам его бизнес, — коротко ответила Перл.

— Какой бизнес?

— Сама знаешь какой. Девчонки. Открытки. Все то же самое.

— Ты шутишь!

— Забавно, да? Я неплохо справляюсь. Теперь у меня свое стадо.

— Стадо кого?

— Таких же безмозглых овец, какой была я сама. Они думают, это развлечение. А я не спешу развеивать их иллюзии.

— А откуда они берутся?

— Большинство, как и я, из трущоб Ист-Энда. Мечтали о городе огней и красивой жизни. Они и в глаза не видели ни плитки шоколада, ни бокала шампанского. Я их привожу на пароме. Сочные, свежие и при этом не знают ни слова по-французски.

Купер расстроенно воскликнула:

— Дорогая, но как же ты можешь так поступать с другими женщинами?!

— Легко. Я в этом деле знаю все ходы и выходы.

Дверь бара распахнулась, впуская бледный зимний свет в их угол, и Купер увидела, что некогда хорошенькое личико Перл теперь приобрело жестокое, хищное выражение. Бледным оно было из-за толстого слоя косметики. Но одежда на ней была броская и нарядная, а пальцы унизывали блестящие кольца. Дверь захлопнулась, и выступившее было на свет видение исчезло.

— Они — легковерные дурочки. Почему я должна их жалеть? — Перл презрительно фыркнула.

— Потому что они так же невинны, как и ты когда-то.

— Никто не невинен, — возразила Перл. — Они приезжают сюда в надежде хорошо провести время, и я исполняю их желание.

— Но ведь это жестоко! Ты же знаешь, чем все может для них закончиться.

— Если будут вести себя по-умному, как я, то смогут со временем завести собственное дело.

— Или оказаться в сточной канаве.

— Неужели тебе трудно просто за меня порадоваться? Я хотя бы слезла с кокаина.

— Да неужели? — скептически подняла брови.

— Черт, по крайней мере, теперь я могу позволить себе покупать его за свои деньги. Мне больше не нужно опускаться на колени перед Петрусом.

— Нет, ты заставляешь делать это других женщин.

— Не читай мне моралей, Купер. У тебя своя жизнь, у меня — своя, договорились?

— Договорились, — печально кивнула Купер.

— Ладно, расскажи мне, как там твой месье Диор.

— Тратит деньги на ремонт без счета. Хрустальные люстры, зеркала от пола до потолка. Это какой-то дворец!

— Интересно, после этого он сможет продать хоть одно платье?

— Его расточительность поражает воображение. Временами мне просто делается страшно. Он всегда был таким экономным, а сейчас ему нипочем любые расходы.

— Ну да, такое случается — чужие шесть миллионов франков жгут карман, — сухо заметила Перл. — Надеюсь, Бюссак продолжит подписывать его чеки.

— Конечно, я верю в Тиана. Когда я говорю «расточительность», я имею в виду не только особняк на авеню Монтень, но и одежду, которую он создает. На некоторые платья у него уходит по двадцать-тридцать метров шелка. Юбки приходится закладывать в сотню складочек, чтобы их можно было носить. Конечно, все это безумно романтично, но кто будет платить такие деньги? Еще даже карточки не отменили!

Перл покачала головой:

— Можно долго держать кролика в клетке, но стоит ее открыть, и — прыг-прыг-прыг — ищи ветра в поле! Может, поэтому Лелон и держал его взаперти все эти годы. А как твоя замужняя жизнь с Генри?

— Он — ангел. Я невероятно счастлива!

— Неужели ты все еще не заскучала?

— Я же замуж вышла, а не в могилу легла.

— Уцепись за него. — Глаза Перл на мгновение блеснули в темноте. — Такого мужчину неплохо иметь под боком.

— Я и намерена делать это.

Перл порылась у себя в сумке, выудила помаду и намазала губы толстым слоем.

— Жаль, что я не могу просидеть здесь весь день, болтая с тобой, — сказала она, захлопывая сумку. — Как бы мне этого ни хотелось, но дело нельзя оставлять без присмотра. Пока, Медный Таз!

Они расстались на холодной площади. Купер стояла и смотрела вслед удаляющейся Перл. Та шла уверенной походкой состоятельной женщины. «Все-таки ей удалось прочно встать на ноги, — подумала Купер, — но совершенно не так, как она предполагала».

Возвращаясь домой пешком, Купер вдруг почувствовала, насколько устала, к тому же у нее сильно разболелась поясница. Дома ее встретил испуганный Генри.

— Я с ума сходил от беспокойства! — воскликнул он, помогая ей снять пальто. — Гулять по улицам в такую погоду — да еще в твоем положении!

— Да, сегодня я, наверное, перестаралась, — вздохнула она, позволяя отвести и усадить себя на диван перед камином. — Я немного устала. Не разомнешь мне спину, дорогой?

Он послушно принялся за дело, крепкими руками разгоняя боль.

— Где ты была?

— Встречалась с Перл на площади Пигаль. Ни за что не угадаешь, что с ней случилось: Петруса депортировали из страны, а Перл унаследовала его бизнес.

На секунду его руки замерли.

— Правда?

— Да она в бриллиантах с головы до ног. Хозяйка своей судьбы. Могли ты такое представить?

— Жизнь полна сюрпризов, — проговорил он, возобновляя массаж.

Что-то в тоне его голоса насторожило ее.

— Ты, похоже, не удивлен. — Она повернулась к нему. — Ты был в курсе!

— Ты же знаешь, я всегда отслеживаю слухи, — невозмутимо ответил муж.

— А почему мне ничего не сказал?

Он вскинул брови:

— Сказал бы, не сразу, со временем, когда узнал бы, чем все закончилось. Но ты мне только что рассказала.

— Чем все закончилось? — переспросила она. — Погоди-ка: ты что, имеешь к этому какое-то отношение?

— Ну, скажем, я обронил пару намеков, тут и там, — не смущаясь, ответил он.

— Генри!

— Ты сама говорила, что он был bete noir Перл.

— И ты решил поиграть в святого Георгия?

— Перл обратилась ко мне за помощью, — сказал он, разводя руками. — Петрус впадал во все большую и большую жестокость. При долгом употреблении кокаина зачастую развивается психоз. Она боялась, что он ее убьет. А у меня по-прежнему есть друзья в определенных местах. Я просто сделал так, чтобы он, э-э-э… исчез с общей картины.

— Ты хитрый змей, — изрекла она, сама не зная, восхищаться ей или возмущаться.

— Вот еще! Я бесхитростен, как голубь. — Он вынул золотые запонки из манжет шелковой рубашки и закатал рукава, обнажая сильные загорелые предплечья. — А теперь повернись, чтобы я смог продолжить массировать твою аппетитную спинку.

— Господи, — пробормотала она, отворачиваясь, — я вышла замуж за людоеда.

— Какое доброе замечание с твоей стороны. А что происходит на авеню Монтень?

Она позволила ему сменить тему.

— Ты не представляешь, что там творится. Не думаю, что шести миллионов месье Бюссака хватит надолго. Что-что, а деньги Тиан тратить умеет.

— Ты же не думаешь, что это была ужасная ошибка?

— Время покажет. Ой! — вдруг вскрикнула она. — Он узнал твое прикосновение! — Она схватила руку Генри и приложила к своему животу, чтобы он тоже почувствовал, как сильно пинается малыш. Ей так нравилось выражение, которое в эти моменты появлялось на лице мужа. — Чувствуешь?

— Да, — проговорил Генри. — Маленький детеныш людоеда.

— Думаешь, у него будут такие же клыки и когти, как у его отца?

— Я надеюсь.

Она поморщилась:

— Ой-ой-ой! По-моему, я их чувствую! Мне кажется, ему там становится тесновато.

— Значит, все: с этого момента ты никуда не выходишь.

— Не могу же я все время сидеть в четырех стенах! — со смехом возразила Купер. — Ждать еще несколько недель.

— Тогда я запру тебя, а ключ буду носить в жилетном кармане, — сурово пригрозил он.

— Мой красавец Синяя Борода! — улыбнулась Купер, нежась в его объятиях. — Ты не сможешь поступить так жестоко.

— Я бы не стал на это рассчитывать. Что, если роды начнутся у тебя прямо на улице?

— Если это будет красивая улица с нарядными магазинами одежды, я не возражаю.

— Ты невозможна! — заявил он, нежно ее целуя.

— Но я обещала Тиану, что завтра приду. Он хочет, чтобы я помогла ему выбрать манекенщиц для будущего показа.

— Все это прекрасно, но что, если ты поскользнешься на мостовой? Или простудишься?

— Хватит меня бранить.

— Как будто я тебя когда-нибудь браню, — вздохнул Генри. Он сгреб ее в объятия и с обожанием заглянул в лицо. — Я знаю, что ты ведешь летопись наших времен, но времена сейчас скользкие. И я не позволю, чтобы ты бродила по улицам по колено в снегу, как сиротка Энни. Пообещай, что с этого дня, если тебе куда-то понадобится, ты будешь ездить на машине.

— Хорошо, — ответила она, целуя его в губы. — Договорились.

Похоже, на объявление Диора о поиске манекенщиц откликнулось много желающих. На тротуаре возле дома номер тридцать по авеню Монтень уже выстроилась очередь из нескольких десятков женщин. Купер проскочила мимо них и направилась искать Диора.

Ее усадили в самое большое кресло и сунули в руки блокнот и карандаш — записывать свои наблюдения. Подиум расчистили, чтобы по нему смогли ходить кандидатки.

На подиум вызвали первую претендентку: «Numero un! Entrez, s’il vous plait!»[71]

Женщина вошла в салон, беззаботно помахивая зонтиком. На лице у нее был тяжелый макияж — слишком тяжелый для дневного времени. Сделав свой круг, она остановилась и дерзко уставилась на публику. Кто-то из свиты Диора недовольно прищелкнул языком: для манекенщицы смотреть в глаза зрителям — непростительная ошибка. Признаком профессионализма считается умение изображать надменную незаинтересованность. Купер написала в блокноте два слова: «Не подходит».

— Достаточно, мадемуазель, — выкрикнул Диор. — Следующая!

Следующая оказалась невероятно пышногрудой. Чтобы дисквалифицировать ее, хватило бы и этого, не говоря уже о ярко-рыжих волосах и не в меру румяном лице. Вдобавок ко всему она так вызывающе крутила задом при ходьбе, что не узнать эту походку, хорошо известную по злачным местам Парижа, было невозможно. По залу прошелестел испуганный шепот.

Третья оказалась того же типа: красивая, уверенная в себе женщина не первой молодости, которая дерзким жестом отбрасывала за плечо волосы, а руку держала на бедре.

— Господи, — сказал кто-то, когда она ушла, — это же проститутки. Что они здесь забыли?

— Ну не могут же они все быть проститутками, — возразил Диор. — Давайте посмотрим следующую.

Но и следующая оказалась из той же компании. Диор воздел руки к небу и остановил просмотр.

— Мы должны найти этому объяснение.

Одна из продавщиц отправилась его добывать. Вернулась она с оторопевшим видом:

— Полиция закрыла все бордели Парижа. Дамы остались без работы, увидели объявление месье Диора, ну и…

Одну из надеющихся получить работу позвали, чтобы подтвердить услышанную информацию. Та с гордостью сообщила им, что работала в «Ле-Шабане» — самом роскошном и прославленном борделе Парижа, которому некогда покровительствовали сам Эдуард VII и Анри де Тулуз-Лотрек.

— Лицемерные ублюдки закрыли нас, потому что мы обслуживали немцев. Как будто они не стояли с ними в одной очереди.

— Нам нужно немедленно отменить это безобразие, — сказал кто-то.

— Нет, — возразил Диор. — Эти женщины — безработные. Все они откликнулись на мое объявление о приеме на работу. Мы должны по меньшей мере соблюсти вежливость. Мы их посмотрим.

— Всех?!

— Да, всех.

— Но, месье Диор…

— Продолжайте.

Отбор продолжился. Диор был сама любезность, хотя дамы из его свиты чувствовали себя глубоко оскорбленными. У него нашлось доброе слово для каждой кандидатки, но задача казалась безнадежной. Похоже, каждая проститутка Парижа прочитала в злополучный час опубликованное объявление, и под строгие своды дома на авеню Монтень всё шли и шли в поисках удачи труженицы парижских улиц.

Купер, прячась за диваном, сделала несколько фотографий, стараясь подчеркнуть разительный контраст между роскошью окружающей обстановки и грубой жаждой жизни, которая исходила от этих женщин. Некоторые из них и вправду были очень хорошенькими, но ни одна даже отдаленно не годилась для целей месье Диора, за исключением единственной затесавшейся среди них «респектабельной» претендентки: застенчивой юной секретарши по имени Мария-Тереза, которую попросили прийти еще раз в более подходящее время.

— Теперь никогда в жизни не стану набирать манекенщиц по объявлению, — устало сказал Диор после бесконечного утра, проведенного в компании парижских проституток. — Какой провал!

Но Купер была очарована абсурдным столкновением двух социальных слоев парижского общества: публичного и скрытого от глаз публики. Ее журналистский радар засек тему. Тут хватит материала на целую статью, причем очень смелую и неожиданную. Она поспешила, чтобы перехватить для интервью нескольких разочарованных кандидаток в манекенщицы, пока те снова не рассеялись по парижским улицам.

Предчувствуя неминуемый «домашний арест», Купер решила запастись хорошим чтением. Она много работала, и идея полистать интересную книгу, подложив под спину гору подушек, показалась ей очень привлекательной.

Но как раз тогда, когда она воплощала ее в жизнь в магазине «Шекспир и компания», у нее отошли воды. По ногам хлынуло что-то горячее, и она обнаружила, что стоит в мокрых чулках и хлюпающих ботинках с пряжками в огромной луже, а в руках у нее — книга «Любовник леди Чаттерлей» (в то время она была запрещена цензурой везде, кроме Франции).

— Могу я вам помочь, мадам? — тихо спросил ее мужчина-продавец.

— О боже! Мне так неловко. Кажется, у меня…

— Ничего страшного, мадам. Следуйте за мной.

Очаровательный молодой человек вывел ее из-за стеллажей, протер шваброй пол, позвонил Генри и усадил в машину. Смущение вскоре уступило место тревоге: у нее начались роды. Схватки совершенно не походили на неприятные ощущения, которые она до этого испытывала, и привели ее в ужас. Она схватилась за раздутый живот, чувствуя, как мышцы матки сами по себе сокращаются. Ее шофер пригнулся к рулю и погнал машину с максимальной скоростью, лавируя в утреннем плотном движении. Купер молилась, чтобы не разродиться на кожаном заднем сиденье. Схватки приходили через равномерные интервалы времени и становились все сильнее.

Генри ждал ее у входа в больницу. К этому времени она была вся мокрая от пота и ее все больше охватывал страх.

— Чудесно, чудесно, — говорил он, держа ее за руку и ведя по коридору. — Великий день настал!

— Никто меня не предупреждал, что это будет так.

— Не волнуйся, ты в надежных руках.

Купер вскарабкалась на кровать, как было велено. Ее тело в последние недели беременности стало неповоротливым, раздувшиеся груди и живот мешали при любых, даже самых простых действиях.

— Где акушерка?

— Сейчас придет, — заверил ее Генри и направился к двери. — Я сообщил ей сразу же, как только мне позвонили из книжного магазина. О, и они сказали, что ты должна им тридцать франков за книжку. — Она так и продолжала сжимать в руке «Любовника леди Чаттерлей».

Когда медсестры подготовили ее, интервалы между схватками сократились, и каждая длилась целую мучительную минуту, если судить по часам, прикрепленным к форменному халату сестры. Каждый раз, когда ее матка сжималась, Купер скручивало, и она хваталась за живот. И каждый раз медсестры с силой укладывали ее снова на спину.

Словно сквозь туман, она видела, как Генри зашел в палату в сопровождении врача и акушерки Анжелики. По сравнению с перепуганной Купер все они выглядели очень спокойными: казалось, что ужас ее состояния их совершенно не трогает.

Врач осмотрел ее.

— Раскрытие шейки матки идет прекрасно, — сказал он.

— Генри, я боюсь, — охнула она, цепляясь за руку мужа.

— Тебе совершенно не о чем беспокоиться, — ответил тот. В течение всей беременности жены он постоянно тревожился о ней, а сейчас был полностью невозмутим. — Просто сосредоточься и делай, что тебе говорит Анжелика.

Купер закричала, когда ее матка вновь сжалась:

— Дайте мне наркоз и кислород!

— Они говорят, что пока не надо.

— Откуда им знать, что мне надо? Это я рожаю этого чертового ребенка!

Все происходило совсем не так, как она ожидала. Никто не предупредил, что это будет так страшно. Ей не хотелось кричать на глазах у всех, но роды продолжались, и в какой-то момент ей стало все равно. Вся ее стеснительность исчезла. Ей просто нужно было через это пройти, так же как и другим матерям. Она тужилась и тужилась, как велела ей Анжелика, цеплялась за никелированные поручни кровати, пытаясь вытолкнуть из себя это существо, которое было внутри нее и намеревалось протиснуть свое крупное тельце через очень узкий выход. Ей казалось, что это невозможно, что он просто разорвет ее. А между тем в палате царила деловая атмосфера: люди переговаривались друг с другом, входили и выходили и вообще вели себя как зрители, наблюдающие за спортсменом, который борется за первое место.

На какое-то время ей стало полегче: упрямец в животе, видимо, устал и решил отдохнуть, но после передышки все стало значительно хуже. Наконец, выпалив в лицо своему мужу тираду самых грязных ругательств, которые знала, она добилась того, что в палату вкатили баллон с наркотическим газом. Его установили рядом с кроватью, и она схватила маску обеими руками, прижала ее к лицу и глубоко вдохнула обезболивающую смесь. Ее наполнило ощущение парения и легкого опьянения. Схватки по-прежнему продолжались, но она вдруг осознала, что они не занимают всего ее внимания. Чем глубже она вдыхала, тем дальше отплывала. Но тут маску у нее отобрали, и реальность стремительно вернулась на место. Она пришла в ярость, но ее как будто никто не понимал.

Купер потеряла счет времени. Казалось, уже наступил вечер. Как долго она пробыла в этом состоянии? Час? Шесть часов? Она заметила, что в палате появилась Перл.

— Перл, — взмолилась она, — скажи им, чтобы мне снова дали газ!

— Они говорят, что дадут его тебе через минуту, Медный Таз.

— Нет у меня этой минуты! Мне нужно сейчас!

— Ты почти справилась. Врач говорит, уже показалась головка.

Вот он, момент истины, весь ее труд и страдания привели к нему. Сделав последнее огромное усилие, она вытолкнула ребенка на свет. А потом услышала плач, который ни с чем не спутаешь. Она открыла глаза и приподнялась на одном локте, чтобы взглянуть. Генрих держал на руках крошечное создание, завернутое в пеленку. Личико у того было хмурым и сморщенным, как будто он так же утомился за последние несколько часов, как и сама Купер. Но теперь эти утомительные часы ничего для нее не значили. Ее заполнила огромная, необъятная радость. Вся тяжесть родов свалилась с нее. словно огромный камень. Она протянула руки к своему ребенку, по лицу у нее текли слезы счастья.

— Это мальчик, — сказал Генри, садясь рядом с ней на кровать и гладя ее мокрые от пота волосы. — Все пальчики на руках и на ногах на месте. Он совершенен во всех отношениях.

Купер взглянула на сына. Мутные глазки, моргая, уставились на нее. Маленький ротик открылся, как будто он снова хотел закричать, но вместо этого ребенок широко зевнул, обнажая розовые десны.

— Генри, он такой красивый! — шепнула она мужу, не в силах отвести глаз от своего малыша.

— Да, очень. Ты неплохо постаралась, дорогая. — Они сам незаметно пытался смахнуть слезы.

Перл села с другого края кровати, разглядывая ребенка.

— Отличная попытка, малышка. Теперь все позади. Говорят, первого родить труднее всего.

В палате было полно медицинского персонала, они убирали инструменты, баллон, протирали пол. Молодая сестричка вытаскивала прямо из-под Купер мокрые простыни. Но все это не имело значения и никак ее не затрагивало. Она как будто оказалась вместе с мужем и ребенком внутри золотого яйца Фаберже, скорлупа которого надежно отгородила ее от внешнего мира.

Купер выплыла из сна и сразу ощутила огромное счастье и спокойствие. Она открыла глаза. Рядом с кроватью сидел Кристиан Диор.

— Тиан! Ты видел ребенка?

Он наклонился поцеловать ее в лоб.

— Да, mа petite. Он прелестен.

Она дала ему подержать малыша. Тот спал. Диор нежно поцеловал малютку.

— Он просто шедевр. Мне сказали, роды были трудными?

— Я почти ничего не помню. Спасибо, что пришел, Тиан. Я знаю, как ты сейчас занят.

— Я тебе кое-что принес. — Он протянул ей сверток в золотистой бумаге, перевязанный шелковой ленточкой. Внутри оказалось кружевное крестильное покрывальце. — Меня в нем крестили. Это для твоего маленького мальчика.

— Ох, Тиан! Какое оно красивое! — Она подняла покрывальце, чтобы лучше рассмотреть его. Изящное кружевно «шантильи» было расшито розовыми бутончиками. — Я не могу его принять — это фамильная реликвия.

— У меня никогда не будет своего ребенка, чтобы передать это покрывальце ему по наследству. Я счастлив, что теперь оно будет твоим.

— Ты меня растрогал.

— Дорогая, — сказал он, гладя ее по голове, — медсестры не могут пройти по коридору из-за огромного количества букетов. Может, раздадим часть цветов другим матерям?

Когда Купер проснулась в следующий раз, стояла глубокая ночь. В палате было темно, только в углу горела лампа, и там, в круге ее света, сидела Перл и читала книгу.

— Перл?

— Наконец-то ты проснулась. — Подруга подошла к кровати. — Как ты себя чувствуешь?

— Усталой, но счастливой.

Перл достала из сумки серебряную фляжку:

— На, глотни коньяку.

— Нет, спасибо. Я так рада, что ты пришла. А где ребенок?

Перл отхлебнула из фляжки.

— Его скоро принесут. Он тоже спал, как и ты. Он красавчик. Как вы хотите его назвать?

— Мы думали Пьер-Анри.

— Прекрасное имя.

Дверь открылась, и молодая нянечка в накрахмаленном халате вкатила коляску. В ней лежал малыш, который пребывал в абсолютно бодром состоянии и уже не выглядел таким сморщенным. При виде его все существо Купер затопило невероятно теплым чувством. Более чистой радости она не испытывала никогда в жизни.

Нянечка положила ребенка ей на руки:

— Мне кажется, он голоден.

Купер расстегнула халат и высвободила одну из своих набухших грудей, к которой от близости ребенка тут же прилило молоко. Она поднесла большой коричневый сосок к его ротику. Поколебавшись секунду, ребенок захватил его и начал жадно сосать. Она поморщилась.

Перл смотрела на них с выражением любопытства, которое пробивалось сквозь ее густой грим.

— И как это ощущается?

— Божественно. Даже невозможно объяснить.

— Впрочем, я все равно никогда этого не узнаю, так какая разница? — сухо ответила подруга. — Я вас оставлю.

— Нет, не уходи! — попросила Купер, увидев, что Перл встала.

— Мне здесь не место, — сказала та, поправляя платье пальцами в бриллиантовых перстнях.

— Самое место.

Перл отрицательно помотала головой:

— Негоже мне находиться рядом с младенцами. Большую часть времени я только и придумываю, как от них избавиться. — Она горько улыбнулась Купер. — И, кстати говоря, мне пора пойти присмотреть за моими девушками. Пока, Медный Таз.

Генри появился спустя несколько минут и сел на кровать, сверкая темными глазами.

— Весь коридор заставлен цветами. Выглядит, как джунгли на картинах Руссо. Каждый кутюрье Парижа прислал букет!

Дни, последовавшие за рождением Пьера-Анри, пролетели в вихре событий. Ее мечты откинуться на подушки и почитать интересную книжку так и не воплотились в реальность — Купер никогда в жизни не была так занята. Вслед за визитом Диора ее навестили Баленсиага и Пьер Бальмен, а за ними и другие. В течение двух-трех дней почти все модельеры Парижа или посетили ее лично, или прислали цветы и подарки. Она была очень тронута. Купер даже не осознавала, сколько друзей приобрела в этом странном мире, с которым решила себя связать.

А еще более долгожданными гостями стала ее семья — точнее, часть семьи. Брат Майкл и сестра Рози — ее любимые брат с сестрой — прилетели из Америки на крестины. Она не видела обоих три года, и они прогостили все праздники — от Рождества до Нового года.

В первые дни нового, 1947 года она вернулась за пишущую машинку, несмотря на возмущенные вопли знакомых, считавших, что ей следует подумать о себе и о ребенке.

— Не думаю, что моему ребенку повредит то, что я пишу статьи, — отвечала она. — А уж мне-то точно!

Труднее всего было уходить из дома, оставляя маленького Пьера на попечение няни. Когда Купер попробовала поступить так в первый раз, уже через двадцать минут она снова влетела домой в состоянии полной паники. Но так же твердо, как была намерена совмещать брак с работой, решила, что и материнство не положит конец ее профессиональной карьере. Она считала, что ей просто следует организовать свою работу так, чтобы оставалось время на мужа и сына. В конце концов, она не была привязана к определенному рабочему месту или строгому графику и не работала в конторе или на заводе. Она приучила себя выходить из дома и определенное время посвящать работе.

И первым местом, куда она отправилась, стала авеню Монтень.