Титан

«Fuss’io, pur lui!» («Будь я, как он!»)

Спустившись с неба в тленной плоти, он

Увидел ад, обитель искупленья,

И жив предстал для божья лицезренья,

И нам поведал все, чем умудрен.

Лучистая звезда, чьим озарен

Сияньем край, мне данный для рожденья, —

Ей не от мира ждать вознагражденья.

Но от тебя, кем мир был сотворен.

Я говорю о Данте: не нужны

Озлобленной толпе его созданья, —

Ведь для нее и высший гений мал.

Будь я, как он! О, будь мне суждены

Его дела и скорбь его изгнанья, —

Я б лучшей доли в мире не желал!

Вазари.

…Микельаньоло намеревался уже перейти к работе над статуями [Капеллы Медичи], когда папе пришло на ум вызвать его к себе, ибо желал он украсить торцовые стены в Капелле Сикста, для племянника которого — Юлия II — Микельаньоло расписал потолок. Папа Климент желал, чтобы на главной из этих стен, там, где алтарь, он написал Страшный суд, показав этой «историей» все, чего можно достичь искусством…

…В 1533 году умер папа Климент, вследствие чего остановились работы в Сакристии и Библиотеке, которые, хотя Микельаньоло с таким рвением старался их кончить, так и остались незаконченными. Тогда Микельаньоло счел себя по-настоящему свободным, рассчитывая, что окончит теперь гробницу Юлия II. Но папою был избран Павел III, который немного спустя вызвал Микельаньоло к себе, осыпал его любезностями и предложениями, настаивая на том, чтобы он работал на него и оставался при нем. Микельаньоло отказался от этого, говоря, что не может так поступить, ибо связан договором с герцогом Урбанским, пока не будет закончена гробница Юлия. Папа разгневался и сказал: «Уже 30 лет имею я такое желание, неужели же, став папою, его не исполню? Порву договор; желаю, чтобы ты во что бы то ни стало служил мне». При виде подобной решимости Микельаньоло подумал было уехать из Рима и хоть таким образом найти путь для окончания гробницы…

Так как выхода другого не было, Микельаньоло согласился служить папе Павлу, который пожелал, чтобы он выполнял заказ Климента, нисколько не меняя ни замысла, ни композиции…

Венеция, 15 сентября 1537.

Пиетро Аретино — Микеланджело.

Я чувствую, что Страшным судом, который вы теперь пишете, вы хотите превзойти начало, оставленное вами на сводах Сикстинской капеллы; таким образом ваши картины, покоренные вашими же картинами, вам дадут основу торжествовать над самим собой.

Кто бы не содрогнулся, приступая к такой ужасной теме? Среди бесчисленной толпы я вижу антихриста в том виде, который только вы сумеете ему придать. Я вижу ужас на лицах живых, угрожающие лики солнца, луны и звезд за то, что они должны угаснуть. Я вижу жизнь, превращающуюся в огонь, воздух, землю и воду. Я вижу там, в стороне, природу, в ужасе съежившуюся в своей дряхлой и бесплодной старости…

Рим, сентябрь 1537.

Микеланджело к Пиетро Аретино, в Венеции.

Великолепный Пиетро, господин мой и брат!

Ваше письмо мне доставило и радость и огорчение. Я очень рад, что увижу вас, так как вам нет равного в мире, но я был огорчен, прочитав ваше письмо, большую его часть, вашу историю, так как не смогу ее передать в своем произведении. Ваше воображение таково, что, если бы пришел день суда и вы сами бы его пережили, вы не смогли бы описать его лучше. Что касается ваших писем в ответ на мои, то я не только приношу вам благодарность, но умоляю написать мне еще Короли и императоры считают за высшую милость, когда ваше перо говорит о них. Если я могу вам сделать что-нибудь приятное, то сделаю это от всей души. Но если вы говорите, что приедете в Рим, только для того, чтобы посмотреть на мои произведения, то прошу вас отказаться от вашего намерения, так как оно чрезмерно.

Свидетельствую вам свое почтение.

Вазари.

Уже закончил Микельаньоло свое произведение больше чем на три четверти, когда явился взглянуть на него папа Павел; вместе с ним пришел в капеллу мессер Биаджо да Чезена, церемониймейстер, человек придирчивый, который на вопрос, как он находит это произведение, ответил: «Полное бесстыдство — изображать в месте столь священном столько голых людей, которые, не стыдясь, показывают свои срамные части; такое, произведение годится для бань и кабаков, а не для папской капеллы». Не понравилось это Микельаньоло, который, желая ему отомстить, как только он ушел, изобразил его, списав с натуры, в аду, в виде Ми носа, с большой змеей, обвившейся вокруг его ног, среди кучи дьяволов. Сколько ни просил мессер Биаджо папу и Микельаньоло уничтожить это изображение, последний сохранил его для памяти об этом, так что и сейчас можно его видеть.

Биаджо пожаловался папе. Но Павел III поднял его на смех. «Если бы Микеланджело поместил тебя хотя бы в чистилище, я бы еще постарался тебя вызволить, — сказал папа, — но он запрятал тебя в ад, а там я бессилен — из ада нет спасения».

Вазари.

Случилось ему в это время упасть с немалой высоты, с подмостков, и разбил себе он ногу, но от боли и гнева не позволял никому лечить. Тогда был еще в живых маэстро Баччо Ронтини, флорентинец, друг его, медик искусный и очень ценивший талант Микельаньоло, сжалившись, однажды он пошел к дому Микельаньоло и постучался, но ответа не получил ни от него, ни от соседей; тогда он попытался проникнуть черным ходом и, пройдя через ряд комнат, нашел, наконец, Микельаньоло; он был в отчаянном положении. И решил тогда маэстро Баччо не покидать его и не отлучаться из его дома, пока он не выздоровеет. Оправившись от болезни, Микельаньоло вернулся к работе и, неотступно ею занимаясь, в немного месяцев довел ее до конца, такую силу придав живописным изображениям, что оправдалось изречение Данте: «Мертвые кажутся мертвыми, живые — живыми»; понятной здесь становится скорбь грешников и радость праведников. Когда открыт был Страшный суд, Микельаньоло не только показал себя победителем прежних мастеров, работавших в капелле, но и самого себя захотел он победить, свой потолок, столь прославленный, далеко превзойти — и превзошел сам себя…

Вазари.

Он трудился над этим произведением восемь лет и открыл его в 1541 году… к изумлению и восторгу всего Рима и даже всего мира; и я, живший тогда в Венеции, в этом году поехал в Рим посмотреть на него, и остался в оцепенении.

Кондиви.

Композиция Страшного суда очень умна и глубоко продумана; описание ее возьмет много времени и может показаться ненужным ввиду большого количества снятых с нее гравюр и копий, распространенных по всему свету.

В своей символике Микеланджело следовал Данте, которого он постоянно изучал.

Вазари.

…Семь ангелов с семью трубами, описанных евангелистом Иоанном; они призывают на суд, и волосы дыбом встают у того, кто смотрит на них, от ужаса, явленного на их лицах…

Кто же не постигнет мощи искусства вместе с чувством изящного, которым одарила Микельаньоло сама природа! Ведь он потрясает сердца и людей несведущих, и людей, понимающих толк в этом ремесле.

Такая способность, как она ни велика и удивительна, оказалась для него достижимой, потому что он всегда был внимателен и зорок, много видел людей и, таким образом, приобрел такие познания путем знакомства с жизнью, какие философы приобретают из книг и размышлений. Человек рассудительный и сведущий в живописи поймет, какой силы может достичь искусство, и откроет в этих фигурах мысли и чувства, еще никем до Микельаньоло не изображенные…

Петрарка.

…Время, в которое я жил, было мне всегда так не по душе, что если бы не препятствовала тому моя привязанность к любимым мною, я всегда желал бы быть рожденным в любой другой век и, чтобы забыть этот, постоянно старался жить душою в иных веках.

Ульрих фон Гуттен.

Тремя вещами подчиняет себе Рим все: насилием, хитростью и лицемерием… Три вещи изобретены, чтобы выжимать золото из чужих стран: торговля индульгенциями, несуществующая война с турками и власть папских легатов… Три вещи запрещено вывозить из Рима: мощи святых (подлинность которых сомнительна), большие камни (которые трудно увезти) и благочестие (которого там нет совершенно).

Томас Мор.

При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как некиим заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах.

…Да провалиться мне, если я найду у них какой-нибудь след справедливости и беспристрастия!.. Какая же это будет справедливость, если все эти люди совершенно ничего не делают, или дело их такого рода, что не очень нужно государству, а жизнь их протекает среди блеска и роскоши, проводят они ее в праздности и бесполезных занятиях… с другой стороны… людей угнетает в настоящем бесплодный, безвыгодный труд и убивает мысль о нищенской старости.

Нет ничего удивительного, что Микеланджело в согласии с обычаями своей страны, не исчезнувшими и поныне, сам увлеченный к тому же поэмой Данте, представлял себе ад так же, как и он.

Гордый дух обоих этих людей вполне сходен.

Буонарроти перевел на язык живописи мрачные образы, некогда запечатлевшиеся в его душе под влиянием пламенного красноречия Савонаролы.

«Страшный суд» задуман настолько грандиозно, насколько это вообще возможно, как (последний момент перед исчезновением вселенной в хаосе, как сон богов перед своим закатом…

…Этот момент Микеланджело трактует как грандиозную космическую катастрофу, в которой мало что осталось от традиционного церковного понимания данной темы. Почти все фигуры изображены обнаженными, святые лишены нимбов, у ангелов нет крыльев. Христос, подъявший в грозном жесте правую руку, скорее походит на Зевса Громовержца, чем на христианского бога. Здесь ангелов не отличить от святых, грешников от праведников, мужчин от женщин. Всех их увлекает один неумолимый поток движения, все они извиваются и корчатся от охватившего их страха и ужаса. Этому движению придан вращательный характер, и у зрителя не остается сомнения, что связками и гроздьями могучих по своей комплекции тел управляет какая-то выше их стоящая сила, которой они не могут противодействовать.

Вослед Савонароле у микеланджеловского христианства плебейская природа; его Христос наделен гневным лицом и карающими движениями трибуна, судьи; он непрерывно вмешивается в каждодневное становление жизни, в ход событий и судьбы людей, и каждочасно приближает мир к последнему приговору.

…от «Страшного суда» веет той же безграничной мощью, которою насыщены образы плафона и более ранних произведений Микеланджело. Мученики показывают Христу орудия своих пыток с таким видом, будто они не просят снисхождения, а требуют справедливости.

…за Адамом — голова седобородого старика в капюшоне, весьма похожая на Павла III, каким мы его знаем по портретам Тициана. Справа, то есть за Петром, — голова бритого пожилого мужчины, с острым лисьим лицом, вероятно, Климента VII…

…летящая головой вниз фигура с ключами, являющимися, как известно, символом папской власти. С полным основанием в этой фигуре усматривали папу Николая III, который ввел симонию, то есть продажу церковных должностей. Значит, Микеланджело поступал в «Страшном суде» так же, как почитаемый им поэт Данте в своей «Божественной комедии», то есть определял и для живых людей, и для покойников воздаяние в загробном мире соответственно своим представлениям о справедливости, а не так, как это полагалось согласно принятой догме…

…На коже, которую держит в левой руке Варфоломей, нашли автопортрет самого Микеланджело, а в Варфоломее — сходство с Пьетро Аретино. Если это так, то можно только подивиться смелости Микеланджело: на одном из самых видных мест алтарной стены он изобразил под видом святого мученика своего главного врага с ножом в руке, содравшего кожу с него самого.

Нашлось немало людей, которые громко возмущались «Страшным судом». И разумеется, всех больше кричал Аретино. Он написал наглейшее письмо, достойное Тартюфа. Аретино, по существу, грозил донести на художника входившей в силу инквизиции, «ибо меньшее преступление самому не верить, нежели столь дерзко посягать на веру других». Это подлое письмо шантажиста, где все самое святое для Микеланджело — вера, дружба, честь — подвергалось поруганию и втаптывалось в грязь, это письмо, которое он не в силах был читать без презрительного смеха и слез унижения, Микеланджело оставил без ответа. Не случайно говорил он с уничтожающей иронией о некоторых своих врагах: «Стоит ли с ними бороться, не велика честь от такой победы!» И даже когда к суждению Аретино и Биаджо о «Страшном суде» стали прислушиваться, художник ничего не ответил, ничего не предпринял, чтобы пресечь клевету.

Он молчал, когда его произведение обзывали «лютеранской гнусностью». Молчал, когда Павел IV собирался сбить его фреску. Молчал, когда по приказанию папы Даниелло да Вольтерра «одел» главные фигуры «Страшного суда». Его спросили, что он об этом думает, Микеланджело сказал без гнева, но с оттенком насмешки и горечи: «Скажите папе, что это мелочь, которую очень легко поправить. Пусть его святейшество заботится о том, чтобы навести порядок в мире, а придать должный вид моей картине дело нехитрое».

Он принужден был жить в эпоху,'которую он не мог не презирать, в мире, который не понимал его и которому он был не нужен.

В 1540 году папа утвердил иезуитский орден, а в 1542 году восстановил в Италии инквизицию; в 40-е годы была введена церковная цензура печати и усилились преследования, процессы и казни гуманистически настроенных церковных деятелей (Окино, Верджерио Мороне).

В марте 1548 года флорентинский герцог Козимо Медичи издал закон, названный la palverina (его текст составлял Якопо Польверини) и направленный не только против всяких заговорщиков, враждебных власти Медичи, но и против их потомков.

…Разве не является он (XVI век. — Г. К.) именно тем веком, когда завязался узел наибольших противоречий итальянской жизни, противоречий, неразрешенность которых определила характер всей национальной истории вплоть до конца XVIII века?

Кондиви.

В последнее время папа Павел построил новую капеллу, в том же этаже, в котором находится Сикстинская, и, пожелав ее украсить произведениями Микеланджело, велел ему написать на двух боковых стенах две громадные картины: на одной распятие св. Петра, а на другой обращение св. Павла…

Вазари.

Совершенства в искусстве Микельаньоло достиг без каких бы то ни было вспомогательных средств, как было уже сказано, нет у него ни видов местности, ни деревьев, ни построек, никакой пестроты, никаких прикрас, ибо к этому он не стремился, может быть не желая унизить свой большой талант подобными мелочами. Это были последние его живописные произведения, выполненные им в 75-летнем возрасте и, по его словам, с большим трудом, потому что годы прошли, живопись, особенно фресковая, не годится для стариков.

Его страстью была обнаженная натура, его идеалом — сила. Но каким же исходом для этой страсти и идеалов могли быть сюжеты «Страшного суда», «Распятия апостола Петра», сюжеты, которые по властным и незыблемым законам христианского мира должны были выражать смирение и жертву? Но смирение и терпение были так же незнакомы Микеланджело, как и Данте, как гениальным творческим натурам всех эпох. Даже испытывая эти чувства, он не сумел бы их выразить, ибо его обнаженные фигуры полны мощи, но не слабости, ужаса, но не боязни, отчаяния, но не покорности.

Распятого головой вниз апостола окружают палачи, солдаты и ближайшие его ученики и последователи. Микеланджело противопоставляет здесь мир насилия и активного утверждения злой воли миру терпеливого страдания и пассивных мыслей и чувств. Выразителем и защитником этого второго мира выступает юноша в центре, собирающийся произнести страстную обвинительную речь против палачей. Но его удерживают сотоварищи, один из которых схватил его за руку, а другой поднес палец к губам, явно призывая к молчанию, к «непротивлению злу». Этим же чувством страха охвачены все фигуры в правой части композиции: и двигающаяся из глубины группа приверженцев, казалось бы, готовая к восстанию, но так на него и не решающаяся, и пребывающие в полном молчании фигуры среднего плана, и бредущий с закрытыми глазами старик, и сгрудившиеся внизу женщины, дрожащие от ужаса. В результате побеждает грубая сила палачей…Данное противоречие определяет трагизм всего замысла: герой погибает не потому, что немногочисленны и слабы его приверженцы, а потому, что сломлена их воля. И это понимает только один человек — апостол Петр. Его направленный на зрителя взор полон негодования, в нем выражен такой волевой напор, равный которому можно найти лишь в образах сивилл и пророков Сикстинского потолка.