Тобой расцвеченная жизнь (СИ)

10 глава

Глава 10

Линус еще спит, когда меня будит сигнал пришедшего на телефон сообщения, и краткое «выходи, жду тебя на улице» заставляет выбраться из постели незамедлительно.

Что Килиану нужно от меня? Я думала, мы с ним во всем разобрались. Накидываю поверх футболки легкий кардиган и выскальзываю за дверь…

Воздух еще по-утреннему свеж и бодр, напоен ароматом свежескошенной травы, сбрызнутой свежестью росы, так что я вдыхаю его всей грудью, сохраняя воспоминание об этом моменте вместе с частицами кислорода в своей крови.

— Привет, — Килиан облачен в свою обычную мотоциклетную куртку, в руках — шлем, который он при виде меня вешает на руль байка и улыбается немного смущенной полуулыбкой.

— Привет. — Я не знаю, зачем он приехал, а потому не прибавляю больше ни слова — пусть выскажется первым.

— Я это… прости, что вчера так и не объявился…

— Ничего, я понимаю.

— Я это, — снова мнется было он, но потом вдруг вскидывает голову и говорит неожиданно твердым голосом: — Я знаю, кто отец твоего ребенка. Это ведь Патрик, не так ли? Заделал тебе ребеночка, а потом — в кусты… Только я не такой…

— Постой! — прерываю я поток его слов. — О чем ты вообще говоришь?! И при чем здесь Патрик? — я так ошеломлена, что с трудом соображаю. Неужели мое чувство к последнему настолько очевидно? Эта мысль почти сбивает меня с ног.

— Не оправдывай его! — гнет свое Килиан, не обращая на мои слова никакого внимания. — Если он отец твоего ребенка, так и скажи… Я пойму, обещаю тебе.

— Да я вообще не беременна! — признаюсь ему я. — Просто ляпнула, чтобы тебя отвадить… Не хотела, чтобы ты привязался еще сильнее, чтобы страдал… чтобы…

— Ты любишь его?

Теперь моя очередь смотреть пристально и говорить убедительно:

— Кто вообще дал тебе право задавать мне такие вопросы? Я знаю Патрика не больше месяца, о какой такой любви может идти речь… И ребенок… нет никакого ребенка. Я это просто выдумала, понимаешь ты это или нет?

Килиан смотрит мне прямо в глаза, и я вдруг начинаю догадываться, что он скорее всего не совсем трезв. Возможно, поддал для храбрости… И меня чуточку отпускает.

— Хочешь сказать, что просто так солгала мне о таком?

— Именно это я и хочу сказать. Ты пьян, скажи честно?

Но парень только качает головой и произносит свое:

— Я бы тебя с ребенком не бросил… мне даже все равно от кого он… Я просто хочу быть с тобой, вот и все.

— Килиан…

— Я просто хочу быть с тобой! — выкрикивает он громко, вспугнув воробьев на соседнем дереве. Те так и взметаются ввысь серо-говорливой стайкой…

И тут хлопает калитка позади меня: Патрик, должно быть, услышал крик Килиана и решил узнать, в чем у нас собственно дело. Я на секунду прикрываю глаза… и зря: этой секунды хватает, чтобы защитник мнимой попранной добродетели бросился к Патрику и заговорил, тыча в его грудь пальцем:

— Ты, лживый сукин сын, думаешь, можно заделать девушке ребенка, а потом смыться как ни в чем не бывало? Только знай, не все такие уроды, как ты. Мне плевать, от кого Ева беременна — я в любом случае готов позаботиться о ней и ее малыше.

Во время этой краткой тирады я имею возможность насладиться целым коктейлем эмоций, промелькнувших по лицу обвиняемого Килианом человека: сначала недоумение, потом догадка и внезапный испуг…

— Ты беременна? — обращается ко мне Патрик, игнорируя обвинения парня в свой адрес. Ему-то ли не знать, что они и выеденного яйца не стоят…

— Нет, — пожимаю в ответ плечами.

А Килиан уже снова неистовствует:

— Да она просто боится признаться. Весь город знает, какой ты чертов неудачник и как не сдержан бываешь, когда напьешься…

Желваки на лице Патрика приходят в движение, и я вижу, как в такт им, сжимаются и его кулаки… Вспоминаю апперкот, отправивший в нокаут Маттиаса Фишера.

— Не надо! — кидаюсь я было к Патрику, но Килиан опережает меня: вцепляется сопернику в отвороты его рубашки, а тот в свою очередь бьет его кулаком в скулу. Оба валятся на зеленую лужайку, пыхтя и отфыркиваясь, словно два индийских носорога… Я с ужасом смотрю на эту нелепейшую потасовку на ровном месте. Что мне делать? Разнять их? Но как?

И тут вижу заспанное личико моего брата, который как был, в своей умильной пижаме с огнедышащими дракончиками, стоит около калитки и смотрит на сцепившихся мужчин большими, удивленными глазами…

— Линус! — окликаю я мальчика, спеша в его сторону. — Ты уже проснулся…

— Мне приснился плохой сон, — отзывается тот, не отводя глаз теперь уже от занимательной пантомимы, в которую превратилась потасовка на лужайке: оба мужчины замерли и смотрят на нас с Линусом в молчании. Однако, если Патрик просто откинулся на траву, поглаживая ушибленный кулак, то Килиан… У Килиана просто глаза на лоб вылезли! В буквальном смысле. Я бы посмеялась над этим, не будь слишком расстроена для подобного…

— Идем в дом! — говорю я мальчику и увлекаю его за собой. На обеих мужчин я даже не оглядываюсь… — Что тебе приснилось? — интересуюсь я, подавая Линусу стакан с подогретым молоком.

Тот утирает белые молочные «усы» и говорит:

— Мама. Ей было больно…

О, я не знаю, что на это ответить… Такой ответ, признаться, просто дезориентирует меня!

— Э… уверена, с мамой все в порядке, Линус, тебе не надо волноваться за нее.

— Я и не волнуюсь, — отвечает он мне, — просто… скучаю. Когда она вернется?

Я подхожу и осторожно приобнимаю его маленькое, тщедушное тельце, каждая косточка в котором напоминает воробьиную тушку. Сожми и сломается…

— Я не знаю, малыш, — отвечаю я честно. — Думаю, нам надо просто ждать… Разве тебе плохо со мной? — теперь я заглядываю ему в глаза, и тот понуро отвечает:

— Ты хорошая… и у тебя есть дом.

Я слышу, как по улице рокочет, постепенно затихая вдали, мотоцикл Килиана… Уехал. А потом тихий стук в дверь сообщает о появлении Патрика на нашей кухне.

— Извини, — произносит он только, неловко отводя глаза в сторону.

Но я все еще не в себе и потому отвечаю почти жестко:

— Я еще не готова прощать… Дай мне время.

— Понимаю… — только и произносит Патрик, и я полагаю было, что он сейчас уйдет, но нет, он лишь молчит полминуты… минуту, не дольше, а потом снова говорит: — Знаю, не стоило его бить… просто он…

— Задел за живое?

— Именно так, будь оно все неладно! — в сердцах отзывается тот и тут же спрашивает: — Ты знала, что я учился на юридическом?

— Ты говорил мне об этом однажды…

Патрик не спрашивает, когда именно — догадывается, что речь идет о его пьяных откровениях — и просто качает головой.

— Только я не смог… это было не мое, понимаешь? Я потом еще много чего пробовал — не пошло. Все как будто бы из рук валилось. Сам не понимаю, что я за… неудачник такой, Ева. Килиан прав, от меня нет никакого толка…

Я смотрю на него, слушаю эти жалостливые речи и неожиданно понимаю, что хочу дать ему затрещину: такую, чтобы он пришел в себя, чтобы перестал…

— Тебе стоит перестать жалеть себя, Патрик? — произношу я, не в силах держать это в себе. — Возьми себя в руки и перепиши все начисто. У тебя еще есть для этого время!

Вижу, как его голова дергается, как от пощечины, как он схлопывается, закрывается от меня — правда ему неприятна… И я могу его понять, но смолчать не в силах.

— Найди работу по душе (мы оба знаем, что делает тебя счастливым), перестань пить (это не выход!) и… и… — Мне так и хочется добавить: «заведи семью, Патрик, найди человека, которому ты небезразличен…», но я не решаюсь. — И перестань распускать руки! — добавляю дрогнувшим голосом. — Меня это пугает.

Теперь он смотрит на меня с тоской во взгляде, словно я лишила его самого дорогого… Разочаровала его? Возможно. Мне больно от этого, но я не сожалею о сказанном.

— Прости, — только и произносит он, прежде чем выйти за дверь.

Я чувствую, как от тоски у меня разрывается сердце… Не уверена, что мне может быть еще хуже, чем уже есть в этот самый момент — срываюсь с места и бегу наверх в свою комнату. Нащупываю под подушкой вчерашний нераспечатанный конверт от мамы и… надрываю его с одной стороны. Мне на руку выпадает маленький клочок бумаги с одним-единственным именем посередине — даже не письмо, как я было втайне надеялась!

Тобиас Коль.

Это имя я прочитываю уже в сотый раз, но так и не могу понять скрытого значения, заключенного в нем. Зачем мама передала мне конверт с этим именем?

Тобиас Коль.

Вспоминаю, как шла с Килианом мимо торгового центра и увидела компанию развязного вида мужчин с пивом в руках: они громко разговаривали и смеялись. В одном из них я узнала мужчину из супермаркета, который так грубо требовал денег от старушки с обезжиренным йогуртом… Камилла Коль, да, именно так она тогда и представилась.

— Кто это? — спрашиваю я своего спутника, указывая на мужчину с полусонным выражением на лице. И брови Килиана насмешливо изгибаются:

— Сразу видно, что ты не местная, — бросает он мне. — Это ведь Тобиас Коль, своего рода местная знаменитость. Наркоман и пьяница… Опустившийся человек.

— Наркоман? — повторяю на автомате.

— Да, говорят, сидит на таблетках… Трижды уезжал лечиться (все больше, чтобы не сесть за воровство), только без толку: возвращался и снова принимался за старое. Не знаю, как старики Коль это выносят…

— Старики Коль? — снова переспрашиваю я. — Я познакомилась с фрау Коль в магазине… Она его мать?

Килиан тянет меня в сторону, подальше от развязной компании, попасться на глаза которой ему не особенно хочется.

— Нет, это его бабушка. Они с мужем Тобиаса и вырастили, насколько я знаю. И вот как он им за это отплатил…

Неприятная сцена в супермаркете так и стоит перед глазами, прокручиваясь, словно в немом кино. «Дашь мне денег? Ты обещала, что дашь… так что не увиливай».

… И вот имя этого человека написано на мамином листке в специальном конверте. Зачем?

Наверное, на самом деле я знаю, зачем, просто боюсь себе в этом признаться… Ведь если откинуть все постороннее и остановиться на самом невероятном, то это значит, что…

— Мама, а где мой папочка? — вспоминаю я себя восьмилетнюю. Мы как раз собрали наши вещи и сбежали от очередного маминого дружка, проживающего в крохотной двушке с отвратительными темно-бордовыми обоями в мелкую клетку. Я не помню лица того парня, но эти обои до сих ассоциируются у меня с запахом машинного масла и смазки — тот тип работал в автомастерской.

И вот у мамы на плече ее огромный рюкзак с вещами, а у меня точно такой же, только поменьше, и мы бредем по трассе в сторону Виндсбаха, намереваясь переночевать у маминой подруги с синими волосами. В одной из промчавшихся мимо машин я замечаю на переднем сидении девочку с куклой в руках: всего лишь мгновение, но ее улыбающееся лицо, повернутое в сторону шофера (должно быть, ее отца) заставляет меня задуматься о собственном сиротстве… Нет, тогда я, конечно, этого не понимала, но чувство обделенности присутствовало всегда.

— Мама, а где мой папочка? — повторяю я свой вопрос, решив было, что мама просто не расслышала меня.

— Твой папочка, деточка, был тем еще козлом… Так зачем нам вообще вспоминать о нем? — и она щелкает меня пальцем по носу. — Разве нам так уж плохо вдвоем? Смотри, у меня есть для тебя конфетка.

Я не хочу конфету — я хочу папу, но маме об этом не говорю, не хочу ее расстраивать. Ведь папа, думается мне, это нечто надежное и нерушимое… Если бы у меня был папа, самый настоящий всамделишный папа, нам бы не пришлось мотаться по чужим квартирам и таскать на себе эти огромные рюкзаки! Папа возил бы нас везде на машине и покупал мне мороженое…

Жаль только, все это так и осталось несбыточной мечтой!

… Неужели после стольких лет молчания мама наконец-то посчитала необходимым назвать мне имя моего отца? Неужели это правда? Теперь, когда я смирилась со своим вынужденным сиротством, когда уверила самое себя, что мама, должно быть, и сама толком не знает, кто из ее бывших кавалеров является моим отцом… Именно теперь она называет мне это имя! Зачем? Лучше бы продолжала молчать. Лучше бы и на самом деле не знала ответа на мои детские надоедливые вопросы…

В голове такая сумятица, что я провожу весь этот день буквально на автопилоте: меня как будто бы выбросило из жизни в иное параллельное измерение. Я позволяю Линусу скакать по постели фрау Штайн, оглашая комнату истерическими завываниями, я позволяю самой фрау Штайн быть капризной и чуточку стервозной, окатив меня фонтанчиком только что выпитой ею воды, я даже строчу строчку за строчкой, никак не реагируя на окружающий меня хаос… Разве могут неистовства Линуса превзойти хаос в моей собственной голове? Определенно, нет.

Вечером же, едва Патрик появляется дома, обиженный и не желающий со мной разговаривать, я, проигнорировав все эти видимые сигналы, спрашиваю:

— Что ты знаешь про Тобиаса Коля?

Патрик желал бы продолжать дуться на меня, я это вижу, но на мой вопрос все же отвечает:

— То же, что и все, я полагаю. Что тебя конкретно интересует?

— Какой он человек?

Патрик помимо воли оборачивается и смотрит на меня удивленными глазами.

— Какой он человек? Вот уж, действительно, неожиданный вопрос. Могу я узнать, с чего вдруг такой интерес? — И заметив, должно быть, мое непроницаемое лицо, добавляет: — Или это тайна…

Тайна? Скорее всего, так и есть. Не могу же я признаться Патрику, что моя непутевая мать неожиданно решила огорошить меня именем моего же непутевого папаши… Нет, с этим мне придется разбираться самой.

— Так ты можешь мне о нем что-либо рассказать или нет? — прибегаю я к увиливанию, и мой собеседник, конечно же, это понимает. Он облокачивается на кухонную столешницу и задумчиво сводит брови…

— Я мало что о нем знаю, — произносит он наконец. — Мы хоть и ходили в одну школу, толком никогда не общались… Тобиас был старше лет на пять и в школе считался крутым парнем. Все девчонки слюной по нему исходили! Тогда он, действительно, хорошо выглядел, не то, что сейчас… — Он снова задумывается: — Родителей у него, насколько я помню, никогда не было… Ну то есть были, конечно, когда-то, но мне о них ничего не известно. Его вырастили дед с бабкой… Приятные люди, абсолютно недостойные такого вот внука, как Тобиас. Герр Коль, — Патрик колеблется с секунду, как будто бы не решается мне в чем-то признаться, — управляет лучшей в городе плотницкой мастерской…

При этих его словах я вскидываю голову с дополнительным интересом во взгляде.

— Лучшей в городе?

— Да.

Мы на секунду замолкаем, а потом я все-таки спрашиваю:

— Не то ли это самое место, о котором ты мне однажды упоминал?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — отзываюсь на это. — Ты сказал как-то, что есть лишь один человек, с которым ты хотел бы работать, и этот человек, якобы, на дух тебя не переносит… Ты говорил о герре Коле, не так ли?

Патрик опускает голову и утвердительно кивает.

— Видно, я слишком много тебе наболтал… Надо быть сдержаннее, — цедит он сквозь стиснутые зубы.

— Брось, — не могу сдержать я улыбки, — все еще дуешься на меня из-за моих утренних слов?

— Ничуть не бывало, — отзывается он так поспешно, что сразу ясно: так и есть, дуется. Я и так это знала… — Разве мне десять лет, чтобы обижаться на правду?

Я только и могу, что покачать головой.

— Нет, тебе не десять, — присовокупляю я к своему головокачанию, — но и врать ты тоже не умеешь.

Тут уж Патрик тоже мне улыбается. Почти насмешливо…

— А ты, значит, умеешь врать, правильно я понимаю? — осведомляется он, заставляя мое сердце испуганно дрогнуть. — Зачем наврала Килиану про свою беременность? А мне о чем врешь? Уверен, у тебя есть от меня тайны… Даже не отпирайся.

Так, главное дышать… не паниковать… не показать своего страха…

— Килиану наврала, чтобы не обнадеживать зазря… Кто же знал, что он полезет к тебе с кулаками?

— А мне понравилось! — заявляет вдруг мой визави с довольной полуулыбкой.

— Понравилось?

— Понравилось биться за тебя! — повторяет Патрик, отталкиваясь от столешницы и делая шаг в мою сторону. — Это был уже второй раз, если подумать… Кто будет следующий? Тобиас Коль? Или, я не знаю, скажем…

— Перестань. Не надо! — я смущенно отвожу глаза и стараюсь не обращать внимание на его одурманивающую меня близость, от которой невольно сбивается дыхание. — Я вовсе не намеревалась становиться предметом разногласий и… мордобоя. Надеюсь, Килиан не очень пострадал?

— Переживаешь?

— Он мой друг.

— А этот друг знает, что он именно друг и ничего более?

— Думаю, я была достаточна красноречива, когда говорила ему об этом.

Мы стоим так близко друг к другу… так близко, что надо бы отстраниться. Прервать этот странный диалог, но не могу… и не хочу.

— Этим утром он не показался мне достаточно убежденным, — голос Патрика такой сахарный, словно выварен из целого центнера сахарной свеклы. — Думаю, тебе придется повторить прежние слова, разве что с поправкой на отсутствие беременности… Ты ведь, действительно, не беременна? Или я ошибаюсь?

Краснею и делаю судорожный вдох.

— Не ошибаешься.

— Маленькая лгунья!

— Я не лгунья, — лепечу едва слышным голосом, гадая, кого именно я сейчас обманываю: Патрика или самое себя…

А через неделю — самую длинную неделю в моей жизни — Патрик заходит и говорит:

— Помнишь, ты спрашивала меня про Тобиаса Коля?

Я молча поднимаю на него вопрошающе-недоуменный взгляд. Конечно, я помню про Тобиаса Коля, но к чему Патрику сейчас вспоминать о нем…

— Он умер сегодня, — отвечает он. — Передоз. Говорят, фрау Коль так и нашла его с иглой в вене… Мне очень жаль.

Наверное, в этот момент я сильно бледнею, потому что Патрик подхватывает меня под руку и усаживает на стул.

Мой отец умер. Мой отец умер… Мой отец умер! Я закрываю лицо руками и стону, словно раненое животное.