Тобой расцвеченная жизнь (СИ)

30 глава

Рано утром в нашу дверь дважды звонят. Открывает ее Рената, да так и застывает на месте: на пороге стоит офицер полиции, подле него — Лукас. С подбитым глазом, помятый, тщетно пытающийся казаться невозмутимым…

— Лукас. — Рената отступает от двери, и оба гостя входят в прихожую. — Что случилось?

— Фрау Мельсбах? — вопрошает офицер.

— Да, это я

— Ваш сын был задержан за драку в пьяном виде. Потасовка получилась серьезной, поэтому простым выговором, боюсь, не обойдется. Предстоит судебное разбирательство…

Рената хватается за сердце.

— Судебное разбирательство?

Офицер смягчается и говорит:

— Так как ваш сын несовершеннолетний, то ему, скорее всего, присудят общественные работы. Надеюсь, это заставит его думать о последствиях своих поступков… — и он награждает подростка строгим взглядом из-под насупленных бровей.

— Я только хотел их разнять, — бубнит тот под нос. — Я даже не виноват.

— В этом уже суд разберется. В следующий же раз выбирай друзей получше… — И в сторону Ренаты: — Вы получите письменное уведомление. Счастливых праздников, фрау Мельсбах! До свидания.

У Ренаты такое лицо, словно она вот-вот упадет в обморок, и я поддерживаю ее за руку.

— Как ты мог?! — произносит она с горечью разочарованного человека. — Мало того, что напился, так еще и в драку ввязался.

— Да я только пива глоток пригубил, — оправдывается ее сын. — Эти придурки все переврали.

Рената прикрывает лицо ладонями и молча качает головой.

— Никогда не думала, что мой сын станет вести себя подобным образом, — произносит она наконец. И голос у нее совсем бесцветный… — Ты меня разочаровал, Лукас. Я понимаю, конечно, что этот переезд был тебе не в радость, но такое… Что скажет Патрик, когда узнает?

— Ему будет плевать, — цедит парнишка, глядя на меня исподлобья. Пытается прощупать обстановку в доме… Выдала ли я их с Ренатой секрет Патрику. Я едва приметно машу головой… А Рената восклицает:

— Нет, ему не будет плевать, и ты сам это знаешь. Думаешь, ему понравится, что родной сын связался с нехорошей компанией?

В этот момент наши с ней взгляды пересекаются… Не знаю, что она примечает во мне, только голос ее замолкает, и она тяжело сглатывает. Быстрый взгляд в сторону сына, снова — на меня, а потом появляется Патрик: входит с огромным пакетом свежеиспеченных булочек и радостно улыбается:

— Я позаботился о нашем завтраке. — Однако, почувствовав царящее в доме напряжение, интересуется: — Что происходит? — Глядит на занавешанное челкой лицо своего якобы сына и хмурит брови: — Лукас, я вижу, вернулся, почему же все такие смурные?

Рената молчит — дает мне шанс изобличить ее ложь. Поняла, что мне все известно, минуту назад… Но я тоже молчу, и тогда Лукас вскидывает подбородок, демонстрируя свое расписанное ссадинами лицо. — Это еще что такое? — хмурится Патрик, и только тогда Рената рассказывает ему о случившемся.

Я продолжаю молчать. Ни к чему мне лезть в это дело…

В итоге Лукасу присуждают общественные работы на городском предприятии по переработке мусора, однако в первый же день он оттуда сбегает, и уже другой неулыбчивый полицейский возвращает его домой с целой отповедью на тему безответственности и увеличения срока наказания.

Лукас сбегает еще дважды, и тогда Патрик, взяв дело в свои руки, договаривается о переносе места наказания с мусорных завалок — в свою столярную мастерскую.

— Так он будет всегда у меня под присмотром, — поясняет он мне, — к тому же я смогу проводить с сыном больше времени. Возможно, нам удастся найти общий язык!

Тем же вечером я впервые отвечаю на звонок Каролины… Она начала названивать сразу после нашего с Килианом отъезда, но я так ни разу ей и не ответила. До этого момента…

— Извини, — это первое, что я слышу в телефонную трубку. — Я была неправа. Мне не следовало вмешиваться в твою жизнь… Это было глупо и безответственно. Прости, пожалуйста, Ева!

— Ты тоже прости меня, — отзываюсь на ее слова. — Возможно, я тоже была неправа… — Язык с трудом поворачивается признать очевидное, вот только от правды не убежишь.

Я думаю о Килиане слишком много и слишком часто…

По правде, я думаю о нем постоянно, особенно получая ежеутренние и ежевечерние приветы с пожеланиями доброго утра и доброго сна… Ничего другого он не пишет, но сердце каждый раз пропускает удар при виде очередного привета.

Не понимаю, что со мной происходит…

Или вернее, слишком хорошо понимаю: я влюблена. Не так, как с Патриком — иначе. И собственные чувства меня пугают… Они дарят некую свободу, способность дышать полной грудью, сбросить тенета прошлого — освободиться. Однако Патрик — не кандалы, чтобы я думала о нем подобным образом.

Именно это непостоянство, эта перемена в себе и пугает больше всего…

Именно с такими мыслями я и просыпаюсь ежедневно в одно и то же время, а сегодня к тому же раздается звук проезжающего мотоцикла, и я, сама тоже не осознавая, кидаюсь к окну в надежде увидеть… знакомое лицо.

И Килиан, действительно, глядит на меня с противоположной стороны улицы… Слышу звук входящего сообщения и с замиранием сердца читаю: «Пришло время поговорить. Давай сделаем это, как взрослые люди. Выходи, пожалуйста!»

В этот момент раздаются шаги за дверью, и я спешу отойти от окна — входит Патрик. Глядит на мое раскрасневшееся, взволнованное лицо и… бросает взгляд в сторону окна. Словно чувствует… Только бы не заметил Килиана, только бы не заметил…

— Ева, — мое сердце пропускает удар — я тут хотел тебе сказать… — Он подходит к шифоньеру с одеждой, достает коробку с письмами Килиана и ставит ее на туалетный столик между нами. — Хотел сказать, что знаю о перемене между нами.

Коробка с письмами… Патрик ее нашел! Я едва ли способна разумно мыслить, в голове так и мутится от страха. Что же он мне сейчас скажет? Какими словами назовет?

— Ева, просто дыши, — он подходит и берет меня за предплечья. — Я, собственно, тоже должен был тебе признаться… В нашем с Ренатой поцелуе. Да никак не получалось, но, видно, время пришло.

— Как давно ты знаешь? — произношу на выдохе.

— Пару дней, не больше. Однако ощущал перемену уже давно… И не только в тебе. Ева, — Патрик глядит мне прямо в глаза, — пришло время признать, что мы с тобой исчерпали себя. Что каждый из нас сделал для другого именно то, для чего мы, верно и встретились: помог примириться с прошлым и указал путь в будущее. Именно благодаря тебе я переосмыслил многие вещи, сумел переменить свое жалкое существование, понял, каково это по-настоящему любить. И пусть сам я не очень умею это делать — возможно, не всем дан подобный талант — однако я понимаю, что ты достойна большего. И, к счастью, есть человек, который способен это большее тебе дать.

Чувствую, как вскипают слезы на глазах, как дергается беспокойное сердце, как крылья, расправляясь, вырастают за спиной… Обнимаю Патрика, уткнувшись лицом в его пахнущую опилками рубашку и с чувством произношу:

— Я всегда буду тебя любить.

— Как и я тебя, — отвечает он. — Просто иначе, чем Килиан. — Потом приподнимает мое лицо за подбородок: — Я всегда буду твоим другом, Ева, — улыбается тихой, спокойной улыбкой. — А ты — моей феей-крестной. Маленькой волшебницей, расцвечившей мою жизнь новыми красками!

Я порывисто его обнимаю, реву, не в силах сдержаться с целым торнадо эмоций, всколыхнувшихся в душе, а потом слышу:

— Иди уже. Килиан тебя ждет!

— Спасибо, — только и могу шепнуть я, подхватывая коробку с письмами и выбегая из комнаты.

Через секунду я уже внизу, готовая выскочить за дверь, но тут слышу разговор Ренаты в комнате фрау Штайн… Изменяю решение, и впервые за долгое время переступаю порог ее комнаты.

— Ева? — Рената видит мое заплаканное лицо, освещенное, несмотря на слезы, радостной улыбкой, и опускает ложку с кашей обратно в тарелку. — Что-то случилось?

— Все хорошо, — отвечаю на ее слова. — Все хорошо. — Потом подхожу к постели с разбитой параличом женщиной на ней и склоняюсь к самому ее уху: — Я ухожу, — шепчу совсем тихо, так, чтобы только она и могла это слышать. — Мы с Патриком больше не вместе. Вы этому рады? — В глазах старухи мелькает проблеск скрытого торжества — я позволяю ей испытать его в полноте, а потом добавляю: — Однако он не будет один. Больше никогда… Ваше проклятие снято. — И громко: — Прощайте!

Я не оглядываюсь посмотреть, какое впечатление производят на «добрую» женщину мои слова, только прикрываю дверь, накидываю куртку и выхожу за дверь Патрикова дома.

Килиан ждет меня на том же месте… В глазах — тревога, губы плотно сжаты.

— Ева? — произносит он, вглядываясь в мое лицо. Переживает…

И тогда я кидаюсь к нему, едва не опрокинув байк и парня одновременно, ныряю руками под распахнутые полы его куртки, целую в ключицу, втягивая носом аромат свежего апельсина… и наших будущих приключений. А потом говорю:

— Поехали, — и расплываюсь я широчайшей улыбке.

— Ева, — выдыхает он уже не вопросительно. С облегчением… Чистым, полным восторженного недоверия облегчением.

Я усаживаюсь на байк позади него, обхватываю за талию, и, когда мы срываемся с места, машу Патрику, выглядывающему из окна нашей бывшей спальни.

Дверь в прошлое наконец-то плотно закрылась… Надеюсь, навсегда. В конце концов, жить надо настоящим… Разве не так?

Конец