Тобой расцвеченная жизнь (СИ)

12 глава

Глава 12

В один из ближайших выходных дней я запасаюсь садовыми перчатками и секатором, намереваясь привести в порядок клумбы перед домом семейства Коль. Я задумала это еще в день похорон, когда смотрела на унылое запустение, от которого тревожно ныло сердце…

Мое сердце нынче вообще не в порядке: Патрик, Линус и старики Коль поочередно вызывают в нем то одну, то другую гормональные бури, последствия которых неизвестны даже мне самой.

Порой я полночи ворочаюсь в постели, не находя себе места…

Иногда я даже не могу есть.

Например, прошлой ночью я проснулась от криков Линуса: он звал маму и заливался горючими слезами. Я успокоила его, как могла, и забрала с собою в постель — он затих, уткнувшись носом в мое плечо, и я долго лежала, пялясь в темный потолок и боясь пошевелиться. От неудобной позы занемело все тело… и сердце, кажется, тоже. Я не знаю, что будет дальше между мной и Патриком — я просто не хочу об этом думать — я в первую очередь волнуюсь за брата. Он, наконец, осознал, что мама может не вернуться…

Мы выходим с ним рано утром, рассовав по карманам целый пакетик жевательных конфет, и уплетаем их всю дорогу, оглашая притихшие, сонные улицы веселым перезвоном наших голосов.

Линус рассказывает мне, как мама водила его кататься на каруселях и как ему понравилось летать вверх-вниз, подобно самолету — я обещаю покатать его на пони. Говорю, что это ему понравится никак не меньше каруселей, и Линус радостно мне улыбается.

Наконец мы подходим к дому моих бабушки с дедушкой (я все еще пытаюсь свыкнуться с этой мыслью), и я толкаю калитку… В мои планы не входит будить их нашим ранним визитом, и поэтому мы с братом беремся выдергивать сорняки, развлекая друг друга пересказом волшебных сказок. На сказке про Рапунцель, когда гора травы достигает размеров маленького Эвереста, калитка за нами хлопает, и фрау Коль, удивленно вскинув посеребренные возрастом брови, всплескивает руками:

— Что это вы тут делаете, ребятки? Вот удивили так удивили…

— Мы делаем красоту! — заявляет Линус, светя дыркой на месте передних зубов.

— Красоту? — улыбается фрау Коль. — Ну так это дело хорошее, а за хорошее награждать надо… Вы завтракали? Я вчера пирожки с повидлом пекла. Хотите?

Линус машет чернявой макушкой, и фрау Коль, отперев входную дверь, приглашает нас в дом. Я стаскиваю перчатки и следую за ней.

— Мы думали, вы еще спите, — произношу я, проходя на уже знакомую мне кухню.

— Нет, я была на могиле Тобиаса, — совсем тихо отвечает старая женщина. — Полила там цветы да с ним поговорила… При жизни нам редко это удавалось.

— Мне очень жаль, — только и могу прошептать я, но фрау Коль отмахивается:

— Не бери в голову, девочка. Давайте лучше чай пить!

— А где ваш муж? Разве его тоже нет дома? — любопытствую я, подавая Линусу золотистый пирожок с повидлом.

Старушка одаривает меня «букетом» из вскинутых к небесам глаз и насмешливой полуулыбки.

— Ингольф у себя в мастерской, — говорит она мне. — Когда была моложе, ревновала его к столярному станку. — И другим тоном добавляет: — Со смерти Тобиаса он там днюет и ночует. Работа помогает ему забыться… Каждый скорбит по-своему, милая, каждый скорбит как может… Подливай еще кипяточку, не стесняйся.

Потом долго глядит вглубь своей кружки с чаем и наконец произносит:

— Хорошо, что вы решили навестить нас с Ингольфом… Приходите почаще. Мы с ним теперь совсем одни остались и навещать нас больше некому.

Это печальные слова, и я вдруг отзываюсь на них совсем неожиданным:

— У нас с Линусом тоже никого нет.

— А как же ваша матушка? — удивляется фрау Коль. — Разве не ты говорила, что она лишь на время оставила мальчика на тебя…

— Я солгала, — признаюсь честно, отпивая глоток ароматного чая. — Мама больше не вернется…

Старушка глядит на меня с такой жалостью во взгляде, что мне становится не по себе. Может, не стоило ей признаваться: вдруг это каким-то образом дойдет до Патрика… Хотя, если подумать, он с Колями не в ладах, так что, наверное, и бояться нечего, а поделиться с кем-то хотелось. Так пусть же это будет фрау Коль, моя родная бабушка, если подумать.

— Ох, милая, это так грустно… Как такое могло произойти?

— Я не знаю, — качаю головой. — Меня она тоже в свое время бросила… Долгое время я ненавидела ее за это, но теперь ненависть ушла — пусть живет как хочет. Мне все равно. Лишь бы Линус смог скорее забыть о ней…

И тут старушка говорит:

— Знавала я одну девицу, Ясмин Мессинг, — она жила тут в Виндсбахе — которая тоже бросила своего ребенка на чужих людей… Сердце разрывается, когда думаешь о таком! Бедняжки мои, хотите еще пирожков? У меня тут много, не стесняйтесь.

Упоминание имени матери заставляет меня крепче стиснуть свою чайную кружку — еще чуть-чуть и она брызнет осколками… Я почти жду этого, если честно. Но кружка выдерживает…

Моя собеседница между тем решает сменить тему разговора и, похоже, хватается за первое, что приходит ей в головe — в общем хватается за мой сарафан:

— Ева, ты никак сама шьешь себе вещи… Я еще в прошлый раз обратила на это внимание. Мне очень нравится твой сарафан!

Я подтверждаю, что ее догадка верна, и тогда фрау Коль произносит следующее:

— Моя матушка тоже была искусной швеей: с помощью иголки и ниток просто чудеса творила. Весь город бегал к ней на примерки! Хорошее было время.

Не может быть, вспышкой проносится в моей голове, и я не нахожу ничего лучшего, как поперхнуться собственным чаем. Моя прапрабабушка была швеей! Значит, все это может быть правдой: имя на клочке белой бумаги, мой отец и мои бабушка с дедушкой… Наверное, я все еще боюсь в это поверить (вдруг мама имела в иду что-то другое), все еще оберегаю себя от разочарования, но эти слова… Может быть, я не просто так научилась хорошо шить, возможно, это гены моей прапрабабки дают знать о себе! Эта мысль вызывает у меня улыбку.

— Расскажите мне о своей матери, — прошу я фрау Коль, и та не может моей просьбе не удивиться. Хотя вскоре настолько погружается в свои воспоминания, что даже не сразу слышит хлопнувшую входную дверь…

— Коли Камилла нашла свободные уши — берегись, девочка! — произносит с порога ее супруг, приветливо улыбаясь.

— Мне нравится ее слушать, — отзываюсь я только.

— Ну-ну, потом не говори, что я тебя не предупреждал!

Старушка встает включить чайник и по пути одаривает супруга влюбленной улыбкой.

— Старый ворчун с виду, а в душе сущий ангел, — произносит она на ходу, ни к кому конкретно не обращаясь. — А потом уже в мою сторону: — Я ему стихи пишу, ты знала? -

Я думаю было, что ослышалась, но старик издает некий хмыкающий звук, отдаленно похожий на скрип ржавой лебедки, а потом произносит:

— Да, да, расскажи ей еще и об этом, старая стихоплетка. — В его словах нет раздражения, только ворчливое довольство, которое лишь разжигает мое любопытство.

— Вы пишите стихи?!

— С некоторых пор, да, — отзывается фрау Коль с улыбкой. — Никогда не думала, что со мной может такое случиться, да вот случилось…

— Уже сотню, не меньше, настрочила, — вставляет свое Ингольф Коль. — Попроси, она тебе с радостью их почитает.

— Непременно так и сделаю!

Потом мы еще некоторое время болтаем о том о сем, и фрау Коль, действительно, прочитывает мне свои стихи — ее муж только тихо посмеивается, втайне гордясь своей нетривиальной супругой. Я вижу это в глубине его глаз, во всей позе, устремленной в ее сторону… И это несказанно меня радует.

Я знаю, что небольшое фермерское хозяйство семейства Шленк все еще занимается разведением шотландских пони, которые в бытность мою ребенком поразили меня своим маленьким ростом и столь же необычной раскраской. Помню, того пони, на котором катал меня Патрик, звали Хрустиком, и окраска у него было коричнево-белая, похожая на ляпистые кляксы, неосторожно взбрызнутые на белое полотно.

А еще у него были грустные глаза… Большие грустные глаза, опушенные длинными ресницами! Мне даже было его чуточку жаль…

Интересно, он все еще жив, этот грустный пони с коричневыми кляксами?

Я думаю об этом весь вечер, пока купаю Линуса и сама нежусь в теплой воде — после дня работы на свежем воздухе я чувствую себя донельзя разбитой. Зато о результате приятно вспомнить… В следующий раз мы с бабушкой договорились о поездке в садовое хозяйство за цветами: выберем самые красивые и расцветим их сад всеми цветами радуги. От этой мысли у меня даже настроение поднимается…

Но это после, а пока у меня по плану свозить брата покататься на пони, как я ему и обещала, мне и самой давно хотелось там побывать, и теперь появился повод сделать это.

— Линус, завтра мы едем кататься на пони!

Он радуется, как ребенок (именно так), а потом лезет под одеяло в моей постели — теперь он каждую ночь проводит рядом со мной. Думаю, так ему легче переносить разлуку с матерью… Я укладываюсь рядом и приглаживаю его вздыбленные волосы: все у нас будет хорошо, малыш, все будет хорошо…

Утром я иду к Патрику в надежде выпросить автомобиль для поездки, надеюсь, у него нет особенных планов на этот день…

— И куда вы собрались? — интересуется он почти с подозрением.

Я улыбаюсь:

— Банк грабить. Хочешь с нами?

Он сильнее прищуривает глаза…

— А черный чулок на голову у вас для меня найдется? — и подмигивает Линусу, который так и прыскает со смеху…

— И черный, и бежевый — любой, какой ты только захочешь. — А потом добавляю: — Мы едем на пони кататься… к Шленкам.

Я знаю, о чем он сразу же подумает, и потому принимаю утрированно беззаботное выражение лица — Патрик, действительно, одаривает меня внимательным взглядом. Я знаю, что он знает… он догадывается… больше, чем догадывается, но я все равно молчу.

— Так я могу поехать с вами или нет? — любопытствует он, поняв, что правды ему из меня не вытянуть. — Сто лет не видел пони… а если серьезно, то лет десять, с тех самых пор, как катал на одном из них девчонку с длинной косой. Помнится, она была безумно этому рада!

Ничего не могу с собой поделать: кровь мгновенно приливает к моим щекам, и я чувствую, как те горят, словно спелые яблоки. Мне даже говорить ничего не надо — будь Патрик совершеннейшим разиней, ни о чем до этого не догадывавшимся, то сейчас он бы по любому обо всем догадался.

— Ты можешь поехать, если хочешь, — произношу я, стремительно отворачиваясь. — Мы будем рады.

Патрик снова подмигивает Линусу, и мы вместе выходим из дома.

… Я помню тот день девять лет назад так же ясно, словно это было вчера: солнечные «зайчики» на лобовом стекле, изумрудные поля вдоль дороги, бело-коричневый пони и нежно-зеленое мятное мороженое. От красок у меня рябило в глазах — это потом мир выцвел до серо-бежевого оттенка — а тогда все было вот как сейчас… Я, Патрик, грустный пони, пощипывающий траву в загоне, и, как казалось, целая безоблачная вечность впереди!

— Хочешь конфетку, — предлагает мне Патрик, но я отказываюсь — в горле так пересохло, что конфета, верно, застрянет в нем целиком.

Мы паркуемся на засыпанной гравием парковке и идем в сторону небольшого, огороженного канатом закутка, в котором два низкорослых пони пощипывают траву. Линус несмело косится на самого маленького, апатично прядающего ушами и, казалось бы, не обращающего внимания ни на кого вокруг… Двое старичков со своей маленькой внучкой тоже ждут своей очереди. Мы улыбаемся друг другу, здороваемся, и я вдруг ощущаю себя такой живой… такой невероятно счастливой, что приходится закусить губу от избытка нахлынувших чувств, которые так и выплескиваются из меня лучезарной улыбкой во всем мои тридцать два зуба.

Наконец появляется женщина в бриджах для верховой езды и помогает маленькой непоседе с двумя косичками взобраться на довольно-таки высокого пони, которого, как по мне, вполне можно назвать полноценной лошадью (я с такой точно не слажу!), и пожилая пара уводит внучку на прогулку по лесу…

— Ну, молодой человек, — обращается она теперь уже к Линусу, — какого скакуна ты себе выбираешь?

И брат указывает на апатичного пони темно-шоколадного цвета; по всему видно, что тому нет никакого дела до желаний всяких там маленьких мальчиков, виденных им в первый раз в жизни, поскольку едва оказываясь за пределами загона с Линусом на спине, упрямец шоколадного окраса словно врастает в землю и строптиво дрыгает головой, что на лошадином наречии, должно быть, означает его категоричное «нет».

Патрик, вызвавшийся вести упрямое животное, смущенно улыбается и разводит руками…

— По-моему, мы ему не понравились, — говорит он заговорническим шепотом. — Похоже, нам придется угостить его конфетами, чтобы он смягчился!

К нам на помощь спешит девочка-подросток со стеком в руке.

— Он новенький у нас, — улыбается она с извиняющейся улыбкой. — И еще не совсем привык к правилам. — Она проделывает одной ей понятные манипуляции, и пони, наконец, сдвигается с места. Мне вручают тоненький стек, мол, если что — хлопнете его по лоснящемуся боку. Улыбаясь, ощущая себя укротительницей диких животных… Так мы и отправляемся в наш путь по лесу с довольным Линусом на конской спине.

— Надеюсь, вы не против, если я сниму видео, — достаю сотовый и включаю камеру.

— Ева, — вдруг обращается ко мне Патрик, — а помнишь, как в прошлый раз ты уронила в траву двух евровую монету, и мы потом битых полчаса потратили на ее поиски?

Сотовый в моей руке предательски дергается, когда я с упрямым упорством (никак заразилась от нашего пони) произношу:

— Я никогда прежде не каталась на пони. Ты меня с кем-то путаешь!

Он догадался… догадался — и все равно здесь со мной. Не знаю, какой иной реакции я ждала от него, только сам факт того, что он, несмотря ни на что, сейчас рядом со мной, воспринимается как невероятное чудо. Я продолжаю смотреть в камеру и делать вид, что ничего особенного не происходит, но ОНО происходит, то самое особенное: оно глядит на меня из Патриковых глаз, лучится из глаз Линуса, поглаживающего «шоколадное» животное по его жесткой щетине, просто вместе с солнцем изливается на меня в виде невероятного душевного успокоения, неизведанного мною прежде.

При этом я помню, что потеряла свою монету где-то на излучине тропы рядом с… трухлявым пнем. Начинаю вертеть головой и замечаю такой в нескольких шагах позади… Вот, значит, почему Патрик вспомнил эту историю — он узнал этот изъеденный жучком пень, к которому я в прошлый раз и на пушечный выстрел боялась подойти. К слову, даже микроскопического вида муравей способен был довести меня до паники… А там на дорожке к тому же пиршествовали навозные жуки, привлекаемые лошадиными «подношениями»! Я невольно улыбаюсь, припомнив свои перепуганные вопли… и вдруг наталкиваюсь на Патриков взгляд: ты тоже это помнишь, я вижу по глазам, не отпирайся, казалось, говорит он мне, продолжая понукать низкорослое животное. Я отворачиваюсь, не в силах сдержать желание прикоснуться к нему…

— Ева? — этот окрик так неожиданно выводит меня из погружения в собственные мысли, что я даже слегка вздрагиваю. — Ева, привет! Не знал, что ты… вы тут, — поправляется Килиан, зыркнув на Патрика неприязненным взглядом.

— Здравствуй, — отзываюсь я в нерешительности. Мы встретились впервые после их с Патриком утренней потасовки на лужайке… — Мы вот Линуса решили на пони покатать, а ты что здесь делаешь?

— К другу приехал, — бубнит он в задумчивой отрешенности. Такое чувство, что мыслями он где-то далеко… И спрашивает: — Могу я с тобой поговорить?

Лицо Патрика темнеет, подобно грозовой туче, и я спешу отвести грозу такими словами:

— Не могли бы вы с Линусом вернуть пони обратно в стойло? Уверена, вы с этим прекрасно справитесь и без меня.

Патрик молча одаривает нас единым недовольным взглядом и уходит, оставив нас с Килианом наедине.

— Прости, что в то утро повел себя так по-идиотски, — говорит он мне, проводя рукой по своим щекам. — Я совсем не хотел устраивать сцену… Просто выпил для храбрости ну и…

— Для храбрости? — насмешливо уточняю я. — Неужели мое неуместное признание вселило в тебя такой ужас? Это ведь даже не был бы твой ребенок, Килиан… Да и солгала я, теперь-то ты знаешь.

— Знаю, — отзывается он невесело. — Да и не этого я боялся… — Потом смущенно мнется на месте и наконец говорит: — Я хотел предложение тебе сделать и боялся, что ты мне откажешь, — вскидывает глаза и смотрит на меня в упор.

Я так удивлена этим признанием, что даже позволяю парню взять себя за руки и крепко их сжать.

— Ну, — произношу я растерянным голосом, — это было действительно неожиданно…

Но Килиан не улыбается, когда вновь говорит:

— И мое предложение все еще в силе, если ты этого хочешь.

Не могу поверить, что он говорит всерьез: Килиан Нортхофф зовет меня замуж?! Вот уж где, действительно, неожиданность так неожиданность.

— Скажи, что ты шутишь? — улыбаюсь я парню, в надежде на ответную улыбку, свидетельствующую о несерьезности данного предложения.

— Возможно, самую малость, — показывает он пальцами, выпустив одну из моих рук. — Просто потому, что понимаю, ты мне в любом случае откажешь…

— Конечно, откажу! Что это тебе в голову взбрело? — искренне недоумеваю я.

Килиан машет головой, как бы признавая собственный провал, но истинного разочарования в нем нет — я это чувствую.

— Просто подумал, что смогу таким образом урвать пару поцелуев, — совсем по-детски признается он мне. — У тебя соблазнительные губы…

Я, наконец, расслабляюсь и чмокаю Килиана в его правую щеку… два раза.

— Такой поцелуй тебя устроит? — улыбаюсь я парню. — На большее, увы, тебе рассчитывать нечего.

— Я так, примерно, и думал, — подыгрывает он мне, пожимая плечами. И все-таки уточняет: — Так я, выходит, угадал: вы с Патриком вместе?

Я кидаю взгляд в сторону мужчины с мальчиком, дожидавшихся меня в стороне, и решаюсь сказать правду, что и делаю шепотом прямо ему на ухо:

— Я люблю его, Килиан. Каков бы он ни был, я люблю только его…

Потом в последний раз пожимаю его руку и спешу туда, куда зовет меня мое сердце.