Том 11

К. МАРКС АНТИЦЕРКОВНОЕ ДВИЖЕНИЕ. — ДЕМОНСТРАЦИЯ В ГАЙД-ПАРКЕ

Лондон, 25 июня. Старая, доказанная историей истина гласит, что пережившие себя общественные силы, — силы, номинально еще владеющие всеми атрибутами власти, хотя основы их существования уже давно прогнили, и продолжающие прозябать, в то время как еще до объявления о смерти и вскрытия завещания наследники уже перессорились между собой из-за наследства — еще раз перед агонией делают последнее усилие, от обороны переходят к наступлению, вместо того чтобы уклоняться от борьбы, сами вызывают на борьбу, пытаясь сделать самые крайние выводы из посылок, которые не только поставлены под вопрос, но уже давно осуждены историей. Так поступает сейчас английская олигархия. Так поступает и ее сестра-близнец — церковь. Предпринимаются бесчисленные попытки реорганизации внутри англиканской государственной церкви, как «высокой», так и «низкой», попытки уладить споры с диссидентами[194], дабы противопоставить таким образом нечестивой массе нации компактную силу, быстро одна за другой проводятся меры религиозного принуждения. Благочестивый граф Шефтсбери, известный ранее как лорд Эшли, констатировал с огорчением в палате лордов, что в одной только Англии пять миллионов человек совершенно отошли не только от церкви, но и от христианства. «Compelle intrare» [ «Убеди прийти» (евангельское выражение). Ред.], отвечает государственная церковь. Она предоставляет лорду Эшли и ему подобным диссидентствующим, сектантствующим и кликушествующим святошам таскать для нее каштаны из огня.

Первой религиозной принудительной мерой был Beer Bill [пивной билль. Ред.], который запретил открывать по воскресеньям какие-либо общественные увеселительные заведения, кроме как от 6 до 10 вечера. Этот билль был проведен контрабандой в конце заседания при почти пустой палате, после того как благочестивые господа купили себе поддержку владельцев больших лондонских пивных обещанием продлить действие патентной системы, то есть обещанием сохранить монополию крупного капитала. Затем последовал Sunday Trading Bill [билль о запрещении воскресной торговли. Ред.], который сейчас прошел в третьем чтении через палату общин и отдельные пункты которого только что подверглись обсуждению в палате, заседавшей в качестве комитета[195]. Этой новой принудительной мере была также обеспечена поддержка крупного капитала, поскольку по воскресеньям торгуют только мелкие лавки, а большие магазины всегда готовы парламентским путем устранить воскресную конкуренцию лавочек. В обоих случаях перед нами заговор церкви с монополией капитала и в обоих случаях религиозные карательные законы направлены против низших классов для успокоения совести высших классов. Beer Bill так же мало затронул аристократические клубы, как Sunday Trading Bill — воскресные занятия привилегированных классов. Рабочий класс получает заработную плату вечером в субботу. Воскресная торговля, следовательно, существует только для него, лишь он один вынужден делать свои мелкие закупки в воскресенье. И новый билль направлен поэтому только против него. В XVIII веке французская аристократия говорила: для нас Вольтер, для народа обедня и десятина. В XIX веке английская аристократия говорит: для нас ханжеские фразы, для народа христианские дела. Классические святые христианства бичевали свое тело во имя духовного спасения массы; современные просвещенные святые бичуют тело массы во имя собственного духовного спасения.

Этот союз развратной, разлагающейся, жаждущей наслаждений аристократии с церковью, союз, нашедший себе опору в грязных расчетах на прибыль пивных магнатов и крупных торговцев-монополистов, вызвал вчера такую массовую демонстрацию в Гайд-парке, какой Лондон не видел со дня смерти Георга IV, этого «первого джентльмена Европы». Мы наблюдали эту демонстрацию от начала до конца и полагаем, что не впадем в преувеличение, если скажем, что вчера в Гайд-парке началась английская революция. Последние известия из Крыма сыграли роль фермента, существенно повлиявшего на эту «непарламентскую», «внепарламентскую» и «антипарламентскую» демонстрацию.

Лорд Роберт Гровнор, автор билля о запрещении воскресной торговли, ответил следующими словами на упрек в том, что его закон направлен только против бедных, а не против богатых:

«Аристократия в значительной мере воздерживается от того, чтобы по воскресеньям обременять работой своих слуг и лошадей».

В конце прошлой педели на всех стенах Лондона можно было видеть напечатанный крупным шрифтом плакат, выпущенный чартистами:

«Новый воскресный билль запрещает чтение газет, бритье, курение, еду, питье и все те виды питания и отдыха, физического и духовного, которыми пока еще пользуются бедняки. В воскресенье после обеда в Гайд-парке, под открытым небом, состоится митинг ремесленников, рабочих и других представителей «низших сословий» столицы, дабы убедиться, сколь благочестиво соблюдает аристократия заповедь о дне отдохновения и сколь печется она о том, чтобы не обременять в этот день работой своих слуг и лошадей — смотри речь лорда Гровнора. Митинг созывается в три часа на нравом берегу Серпентины» (речка в Гайд-парке), «по дороге к Кенсингтонским садам. Приходите и приводите с собой жен и детей, чтобы они могли извлечь пользу из примера, который им дают «лучшие классы»!»

Следует иметь в виду, что как для парижан Лоншан, так для представителей английской haute volee [знати. Ред.] дорога в Гайд-парке вдоль Серпентины является тем местом, где она в послеобеденное время, в особенности по воскресеньям, устраивает смотр своим роскошным каретам и нарядам и гарцует на конях в сопровождении множества лакеев. Из вышеприведенного плаката можно видеть, что борьба против поповщины принимает такой же характер, как и всякая серьезная борьба в Англии, — характер классовой борьбы бедных против богатых, народа против аристократии, «низших» классов против «лучших».

К трем часам дня в указанном месте, на правом берегу Серпентины, на необозримых лугах Гайд-парка собралось около 50000 человек. Постепенно число собравшихся, благодаря притоку людей с левого берега, выросло, по крайней мере, до 200000. Можно было видеть, как их небольшими группами оттесняли с одного места на другое. Выставленные в большом количестве констебли явно пытались лишить организаторов митинга того, чего требовал Архимед, чтобы перевернуть мир, — точки опоры. Наконец, более многочисленная толпа закрепилась на одном месте, и чартист Блай поднялся в качестве председателя на небольшое возвышение в центре этой толпы. Но лишь только он начал свою речь, как полицейский инспектор Банкс, появившийся во главе 40 констеблей, размахивавших дубинками, заявил им. что парк является королевской частной собственностью и что здесь проводить митинг нельзя. Завязались непродолжительные pourparlers [переговоры. Ред.], во время которых Блай пытался доказать, что парк является общественной собственностью, на что Банкс заявил, что он имеет соответствующий приказ арестовать Блая, если тот будет настаивать на своем намерении. После этого Блай воскликнул под грозный ропот толпы:

«Полиция ее величества заявляет, что Гайд-парк является частной собственностью королевы и что ее величество не желает предоставить свои земли народу для его митингов. Мы поэтому перейдем на Оксфордский рынок».

С ироническими возгласами: «God save the Queen!» [ «Боже, храни королеву!» Ред.] толпа стала расходиться, чтобы разными путями перейти на Оксфордский рынок. Но в это время Финлен, член чартистского Исполнительного комитета[196], бросился к стоящему в отдалении дереву. Последовавшие за ним массы народа в одно мгновение окружили его таким тесным и плотным кольцом, что полиция оставила попытку пробраться к нему.

«Шесть дней в неделю нас угнетают», — сказал он, — «а парламент хочет отнять у нас крупицу свободы и в седьмой день. Олигархи и капиталисты вкупе с закатывающими глаза попами хотят не за свой, а за наш счет получить искупление за бессовестное убийство сыновей народа, принесенных ими в жертву в Крыму».

Мы оставили эту группу, чтобы приблизиться к другой, где оратор, распростершись на земле, держал речь перед своей аудиторией в этом горизонтальном положении. Вдруг со всех сторон раздались крики: «К дороге, к каретам!». Между тем уже начали раздаваться оскорбительные насмешки по адресу экипажей и всадников. Констебли, все время получавшие подкрепления из города, оттеснили с дороги толпу прогуливающихся. Они, таким образом, способствовали тому, что на протяжении больше чем четверти часа пути, по обе стороны дороги, начиная от Апсли-хауза по Роттенроу вдоль Серпентины до Кенсингтонских садов, выстроились густые шпалеры людей. Публика примерно на две трети состояла из рабочих, на одну треть из представителей буржуазии, все с женами и детьми. Актерам поневоле, элегантным леди и джентльменам, членам палаты общин и палаты лордов в высоких парадных каретах с ливрейной прислугой спереди и сзади, разгоряченным от портвейна стареющим господам верхом было на этот раз не до парада. Их прогоняли сквозь строй. Целый поток насмешливых, задорных, оскорбительных словечек, которыми ни один язык так не богат, как английский, вскоре обрушился на них с обеих сторон. Так как концерт был импровизированный, то музыкальные инструменты отсутствовали. Хор должен был поэтому пользоваться собственными возможностями и ограничился вокальной музыкой. И что за дьявольский концерт получился из сочетания этого улюлюканья, шиканья, свиста, хриплых возгласов, топота, ворчанья, рева, визга, стона, гиканья, воплей и скрежета! Это была музыка, способная довести людей до безумия и пробудить чувства даже у камня. Удивительная смесь из взрывов подлинного староанглийского юмора и долго сдерживаемой кипящей ярости: «Go to the church!» («Идите в церковь!») — был единственный членораздельный возглас, который можно было различить. Какая-то леди, чтобы внести успокоение, протянула из экипажа набожно переплетенный prayer book (молитвенник). «Give it to read to your horses!» («Дайте почитать это вашим лошадям!») — загремело в ответ тысячеголосое эхо. Всякий раз, когда лошади, испугавшись, становились на дыбы, лягались, вырывались и подвергали опасности жизнь своего элегантного груза, насмешливые возгласы раздавались еще громче, еще более грозно и неумолимо. Благородные лорды и леди, среди них графиня Гран-вилл, супруга министра и председателя Тайного совета, были вынуждены выйти из экипажей и воспользоваться собственными ногами. Когда проезжали верхом почтенные джентльмены, одежда которых, в особенности шляпы с широкими полями, свидетельствовала об особых притязаниях на благочестие, все крики ярости, как по команде, превращались в неудержимый хохот. У одного из этих джентльменов лопнуло терпение. Он, подобно Мефистофелю, сделал неприличный жест — высунул противнику язык. «Не is a word-catcher, a parliamentary man! Не fights with his own weapons» («Это — болтун, член парламента, он сражается своим собственным оружием!») — раздалось на одной стороне дороги. «Не is a Saint! He is psalm singing!» («Он святой, он поет псалмы!») — отозвалась другая сторона. Тем временем по городскому телеграфу было сообщено всем полицейским постам, что в Гайд-парке назревает мятеж, и приказано было отправиться на театр военных действий. Через короткие промежутки времени отряды полиции один за другим продефилировали вдоль двойной стены людей от Апсли-хауза к Кенсингтонским садам, каждый раз встречаемые словами народной песенки:

намекающей на известную кражу гусей, которую один констебль совершил незадолго до этого в Клеркенуэлле. Три часа продолжался этот спектакль. Только английские легкие способны на такой подвиг. Во время действия среди различных групп раздавалось: «Это только начало!», «Это только первый шаг!», «Мы их ненавидим!» и т. д. В то время как на лицах рабочих можно было прочесть выражение гнева, на лицах буржуа играла такая блаженная самодовольная улыбка, какой мы еще ни разу не видели. Под конец возбуждение демонстрантов усилилось. Присутствующие начали размахивать палками, угрожая каретам, и нескончаемый гул слился в единый возглас: «You rascals!» («Вы, негодяи!»). Энергичные чартисты и чартистки в течение этих трех часов обходили массы, раздавая листовки, на которых крупными буквами было напечатано:

«Реорганизация чартизма! Большое публичное собрание состоится в ближайший вторник, 26 июня, в помещения литературного и научного института на Фрайар-стрит, Докторс-коммонс. Собрание созывается для избрания депутатов на конференцию по реорганизации чартизма в столище. Вход свободный».

Лондонская пресса в подавляющем большинстве приводит сегодня лишь коротенькие сообщения о событиях в Гайд-парке. Ни одна не посвятила этому передовой статьи, за исключением пальмерстоновской «Morning Post».

«В высшей степени позорные и опасные сцены», — пишет этот орган, — «имели место в Гайд-парке: открытое оскорбление закона и приличий, незаконное вмешательство путем физического насилия в область свободной деятельности законодательной власти. Угроза повторения этих сцен в ближайшее воскресенье должна быть предотвращена».

В то же время газета все же объявляет единственным «ответственным» виновником беспорядков «фанатичного» лорда Гровнора, обвиняя его в том, что он вызвал «справедливое негодование народа». Как будто парламент не принял билля лорда Гровнора в трех чтениях! Или, может быть, благородный лорд также воздействовал «путем физического насилия на свободную деятельность законодательной власти»?

Написано К. Марксом 25 июня 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 295, 28 июня. 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого