Тринадцатый Койот

ГЛАВА XX

МАЛЬЧИК, которого она пыталась воспитать правильно, сидел напротив сестры Мэйбл теперь как жесткий, искалеченный человек. Они находились в подземной церкви, Бирн смотрел на возвышающегося Христа, залитого его собственной детской кровью. Мэйбл знала, что Бирну будет больно видеть это, что он вообще находится в священной усыпальнице, но она должна была показать ему это, чтобы он поверил ей или понял, почему ей пришлось сделать то, что она делала.

"Я никогда не хотела причинить вред тебе, — сказала она, — и никому из детей".

Бирн не сводил глаз со статуи. "Пустите детей малых приходить ко Мне. Таковых есть Царствие Божие."

" Ты неправильно толкуешь книгу Матфея".

"Ты и Галатам меня обучили — неужели ты напрасно претерпел столько страданий?"

"Ничего из этого не было напрасным. И снова ты заблуждаешься…"

"И что же ты неправильно истолковала, сестра? Или вы достаточно внимательно следили за Словом Божьим, чтобы говорить за Него?"

Сестра Мэйбл покраснела. "Я бы никогда не стала богохульствовать таким образом".

"А как насчет других способов?"

"Пожалуйста, Лютер, я пригласила тебя сюда не для того, чтобы вспоминать прошлое. Я пригласила тебя сюда, чтобы спасти будущее".

Бирн ухмыльнулся. "Разве я похож на спасителя? Даже если моя кровь течет в Его жилах… "

"Ты должен услышать меня в этот час тьмы. На нас возлагается слишком много надежд. На нас возложена непостижимая задача".

" Нас?"

"Ты, я, местный закон, другие сестры и преподобный Блэквелл. Мы в этом деле вместе, и если мы не будем едины, это пойдет только на пользу Койотам".

Бирн встал, и, опасаясь, что он собирается уйти, сестра Мэйбл поднялась и взяла его за руку. Она ожидала, что он отстранится, но он не отстранился. Казалось, он ждал, чего-то хотел.

"Я прошу прощения", — сказала она. "Я сожалею о боли, которую я причинила тебе, о страданиях, которые ты перенес от рук церкви. Но именно твоя кровь сдерживала зло. Невинная кровь, Лютер, — вот что требуется. А какая кровь может быть более невинной, чем кровь детей? Так что да, мы осушили тебя и бесчисленное множество других, но мы всегда возвращали тебе здоровье".

"Только для тела. Шрамы, оставленные на разуме, — совсем другое дело". Он сдвинулся, отстраняясь от нее. "Что именно моя кровь не давала покоя?"

Она со вздохом подошла к алтарю, не зная, с чего начать. Она произнесла тихую молитву в надежде, что Бог даст ей слова, чтобы объяснить то, что она сама едва понимала.

"Вы знаете это зло, — сказала она, — даже если не можете дать ему имя. Церковь долгое время пыталась сдерживать его, особенно мы, монахини. Мы — невесты Христа, но мы также и матери. Мы не ложимся с мужчинами и не рожаем детей, потому что мы уже матери потерянных детей. Женщины в одежде лучше способны держать эту злую силу в заточении и противостоять ее искушениям".

"То есть, как те монахини в ту ночь, когда Джаспер пришел в Хоупс-Хилл?"

Мэйбл "Некоторые сестры сильнее других".

"Так вот почему вы построили это место? Часовни было недостаточно?"

"Да. Мы поняли это в ту роковую ночь. Простая часовня может лишь немного отгородиться от зла. Мы пытались держать самую могущественную силу тьмы на расстоянии, но нам нужно было какое-то более священное и уединенное место".

Бирн закатил глаза. "Вы хотите сказать, что поймали дьявола?"

"Не Дьявол, а энергия, стоящая за ним. Люцифер опирается на космическую тьму, которая находится в самой Вселенной. Это самая черная магия, и хотя ее нельзя сдержать целиком, мы можем захватить ее по частям, чтобы уменьшить ее использование теми, кто предпочел бы увидеть открывшийся портал".

Она смотрела на Бирна, ища в его глазах хоть какой-то проблеск узнавания. Они были глубокими и черными, уже не такими мягкими карими, как когда-то давно, до того, как он превратился в волчонка и больше никогда не вернулся.

"Эта сила заражает всех волкодлаков, — сказала она, — притягивая их, как мотыльков на пламя. Конечно, ты должен чувствовать тьму, которая живет в самой твоей сущности".

"Черт, конечно, чувствую!"

"Ты боролся с ней с тех пор, как покинул Койотов. Ты пытался вытеснить ее из своей души. Я пыталась вытеснить ее из нашего мира".

"Да. Я знаю это. Но то, что живет во мне, больше не контролирует меня".

"Потому что ты сильнее Койотов".

"Я и есть Койот". Бирн откинул назад волосы, обнажив номер, вытатуированный на шее. "Это число — клеймо, связывающее навсегда. Я просто отбился от своей стаи. Одинокий волк — все равно волк. Я вернулся сюда, чтобы не дать им уничтожить этот город, потому что это единственный дом, который я когда-либо знал, как ни печально это говорить".

"Лютер, пожалуйста. Если ты по-прежнему будешь обижаться на меня, даже ненавидеть меня после того, как все это закончится, я не буду осуждать или винить тебя за это. Но я прошу тебя — не позволяй этой вражде удерживать нас от работы на общее благо. Я должна показать тебе кое-что, что видела только я и другие сестры. Я показываю тебе это только сейчас, чтобы ты понял, что действительно поставлено на карту. Это больше, чем этот город и люди в нем. И это нечто большее, чем сердце Джаспера".

Она придвинулась к нему и удивилась, когда он позволил ей взять себя за руку, точно так же, как он позволил ей взять себя за руку, когда только приехал в приют. В каком-то смысле она все еще видела в нем дикого ребенка. За обветренной кожей и бакенбардами скрывалась разрушенная молодость, запятнанная душа. То, что он вырвался из порочной жизни, было достаточным доказательством чудес.

Проводив его к алтарю, они подошли к статуе Христа, и сестра Мэйбл вытащила из-под нее подставку для ног.

"Встань", — сказала она Бирну.

Когда он сделал это, она направила его к гребням на животе Христа, где замки и тумблеры были настолько незначительными, что их не было видно, пока вы не оказались на уровне глаз. Она взяла распятие, висевшее у нее на шее, и протянула его Бирну. Его не нужно было инструктировать, что делать дальше. Он всунул крест в тело Христа и повернул, освобождая каждый замок из своей камеры, и ключ от распятия начал светиться неземным светом, искрящимся на латуни, как огонь святого Эльма. Когда каждый замок был открыт, Бирн положил руку на середину тела Христа и открыл маленькую дверцу.

За завесой витражного стекла лежал прямоугольный артефакт. Хотя он напоминал идеально гладкий и симметричный камень, он сверкал, как драгоценный камень, а тело его было окутано туманом. Этот красный туман обволакивал его и одновременно изгибал прямоугольник в нарушение всех правил физики. Витраж был залит кровью. Она клубилась вокруг предмета, находящегося внутри, — это была клубящаяся оболочка, созданная жизненной силой сирот.

Сестра Мэйбл держалась на расстоянии, постоянно страшась главного зла, которым был Менгир. Хотя он был лишь частью великого монолита за пределами их измерения, он был достаточно силен, чтобы пройти в их мир, и достаточно силен, чтобы разорвать его надвое, если попадет не в те руки.

"Ты чувствуешь это?" — спросила она.

Бирн смотрел на Менгир остекленевшими глазами. Его руки тряслись, клыки прорастали из распухших десен. Сестра Мэйбл надеялась, что правильно его оценила. Если бы он не был достаточно силен, его волчья сущность была бы подорвана, и хотя он не был колдуном, он был прав, говоря, что он все еще Койот. Если что-то может превратить его обратно в зверя, которым он когда-то был…

"Лютер?"

"Да", — сказал он. "Я чувствую это".

"Теперь ты видишь. Вот что мы должны держать в святой крови. Вот почему Джаспер Терстон пришел в Хоупс-Хилл с самого начала. В ту ночь он был на дне фонтана крови. Он почти достиг достаточной силы, чтобы завладеть им. Джаспер знал, что эта часть монолита находится здесь. Будучи беспримесным слугой тьмы, он чувствовал, что оно зовет его. Но пока мы держали его в крови ягнят… то есть наших сирот…..он не мог ее найти. Вот что наполнило его гневом настолько, что он захотел полностью уничтожить мир. Он хотел получить силу, чтобы разделить измерения, чтобы буквально открыть врата ада".

Бирн спустился по стремянке вниз, подальше от Менгира. Он был весь в поту и дрожал. Сестра Мэйбл обняла его за плечи, опасаясь, что он может упасть в обморок.

"Лютер, ты в порядке?"

"Уведите меня подальше от этого".

Они направились к лестнице, Бирн наклонился так низко, что рука Мэйбл обхватила его плечо.

"Никогда больше не подпускайте меня к этой штуке", — сказал он. "Если ты это сделаешь, я могу причинить тебе боль, даже убить тебя. Я не знаю, смогу ли я остановиться. Тяга… она просто слишком сильна".

Они поднялись по лестнице и вошли в главный зал часовни. Остальные монахини ждали их, их лица были суровыми и серьезными. Позади них стоял преподобный Блэквелл, его катарактальные глаза были как белый мрамор, немигающие, призрачные. В руках он сжимал массивную Библию.

"Сердце Джаспера бьется", — сказал преподобный. Это амулет черной магии, но также и проводник к еще более черной магии, поистине самой черной из черных". Он все еще хочет Менгир".

Бирн сказал: "У вас всегда бывают такие видения?"

"Не всегда. Бывают моменты, когда я приветствую их. А бывает, что они вообще не приходят. Но это видение невозможно перепутать. Оно самое ясное из всех, которые я когда-либо испытывал".

Сестра Мэйбл была слишком напугана, чтобы сдерживать слезы.

"Койоты придут, Лютер, — сказала она, — и ад последует за ними".

Мерфи Хайерс хотел возглавить этот город, но, очевидно, не хотел вести его в бой. Хотя он сказал, что не поедет с ними из-за своей значимости в обществе в качестве предполагаемого мэра, Рассел узнал желтобрюха, когда увидел его. В то утро он потерял часть уважения к Хайерсу, но здесь еще предстояла работа. Обязанности Рассела не закончились только из-за изменения личной политики.

У него был Бирн, два его заместителя и этот сумасброд Браззо. Местный бармен Зик Оттоман хотел остаться на месте и защитить свой салун, если действительно грядут неприятности. Но он сказал, что будет держать свое ружье наготове. Кассиус Снек выразил те же опасения по поводу своего магазина. Рассел обсуждал вопрос о том, чтобы забрать Киллиана О'Коннера из приюта. Он видел, как его родителей забрала тьма, которую преследовали сотрудники регуляторов Рассела. Но Рассел опасался, что мальчик выплеснет свой гнев на любого, кто посмотрит на него недоброжелательно. Ему нужен был законный отряд, а не банда злобных недовольных. Более того, если Киллиана убьют, это оставит остальных детей О'Коннеров в еще более тяжелом положении. Он решил отказаться, по крайней мере, пока. У него был другой человек на примете.

Оскар Шиес жил на небольшом ранчо с маленьким домиком и сараем, достаточно большим для лошадей и одного борова, пасущегося на пастбище. Приехав один, Рассел привязал Фьюри к столбу и подошел к крыльцу, старое дерево прогибалось под его ногами. Когда он постучал в дверь, ему открыл молодой парень, голова которого была чуть выше колен Рассела. Даже в таком юном возрасте у него были напряженные глаза Шиеса.

"Да, сэр?"

"Здравствуй, сынок. Я маршал Генри Рассел. Это дом Шиеса, верно?"

Женский голос позвал изнутри. "Тохасан? Кто стоит у двери?"

"Мама. К папе пришел шериф".

"Я маршал, мэм", — позвал Рассел, входя в дом. "Не совсем шериф. Я пришел искать Оскара. Мне нужно с ним поговорить".

"Тохасан, вернись в дом".

Мальчик повиновался, и в дверях появилась женщина. Это была красивая индийская девушка, взрослая, но моложе Шиеса на десяток лет, если не на два десятка. Ее черные длинные волосы спадали на бедра, живот раздулся от ребенка. Ее беременность была так велика, что была заметна даже под платьем, которое она носила. Это был наряд, более привычный для белых женщин, не похожий на обычную одежду ее народа. Рассел снял свою шляпу и взял ее в обе руки.

"Что вам нужно от моего мужа?" — спросила она.

"Я тот человек, которого Оскар провел на гору несколько дней назад".

"Это я знаю".

"Что ж, мэм, я снова нуждаюсь в помощи вашего мужа".

Ее глаза сузились. "Я не хотела, чтобы Оскар вел вас на кладбище. Такие места лучше обходить стороной. Но он мой муж, поэтому я подчиняюсь. Скажи мне, что вы не возьмете его в другую страну беспокойных духов".

Рассел никогда не лгал женщинам. Многие белые мужчины не проявляли к цветным женщинам такого же уважения, как к представительницам своей расы, но мать Рассела с ранних лет учила его, что к дамам всегда нужно относиться как к таковым, без исключения.

"Мэм, все, что я могу сказать, это то, что мне нужна помощь нескольких хороших людей, и я видел доброту в вашем муже. Я пришел только попросить его помощи в защите Холма Надежды. Я не стану и никогда не стану принуждать его к такой обязанности. Это дело сугубо добровольное".

Молодая женщина смотрела на него, оценивая его и его слова.

"Меня зовут Низони", — сказала она. "Здесь холодно. Пожалуйста, проходите в дом".

"Премного благодарен".

Дом оказался не более чем деревенской хижиной, а внутреннее убранство оказалось еще меньше, чем снаружи. Мебели было мало, вся в трещинах и вмятинах, а старая, тяжелая печь в углу обеспечивала тепло в комнате. Маленький мальчик сидел на полу и играл с чашкой и мячом. Низони закрыла дверь, взяла чайник с плиты и налила кофе "Рассел" в глиняную чашку.

"Оскар уехал в город", — сказала она. "Вчера он вернулся с перегона скота, и нам нужны припасы. Я не могу достать их, пока его нет".

"А как же лошади в сарае? Неужели в вашем состоянии вы не смогли бы доехать на одной из них до магазина?"

Низони покачала головой. "Я не хожу в город, даже когда не с ребенком. Белые не хотят видеть индианку в своих магазинах и еще менее добры, когда она приводит с собой сына-полукровку. Мы с мужем удивляемся, кого белые ненавидят больше — негров или апачей".

"Мне очень неприятно слышать, что у вас был плохой опыт в Хоупс-Хилл. Я планирую все изменить, раз уж я здесь. Вы не должны бояться приезжать в свой собственный город из-за слепых предрассудков".

"Значит, вы миротворец?"

"Мне нравится так думать, да".

Она улыбнулась и села, чтобы облегчить свою ношу. "Я чоктау, но в этой долине живет племя кайова. Они приносят мне вещи, пока Оскара нет дома. Они говорят, что Сетимика исполнил песню над тобой и твоими людьми, чтобы благословить вас дождем и дать вам больше молний в руки".

Рассел кивнул.

Низони сказал: "Они говорят, что вам противостоит могущественное зло, что за деревьями живут волки размером с человека. Так вот для чего вам нужен мой муж? Чтобы он был рядом с вами, когда вы будете сражаться с людьми-волками и злыми духами?"

Маршал не знал, что ответить, поэтому промолчал.

" Вам нужны хорошие люди, но моим детям нужен их отец".

Она потерла вздувшийся живот.

С того момента, как Низони открыла дверь, Рассел почувствовал, что должен уйти. Он должен был солгать женщине в этот раз и сказать ей, что просто зашел поздороваться. Подставить ожидающего отца под удар всадников смерти — это не то, с чем он мог смириться.

"Вы абсолютно правы, мэм. Вашим детям нужен отец, и он нужен им больше, чем мне". Он поставил чашку на стол. "Я благодарю вас за гостеприимство и надеюсь скоро увидеть вас в городе".

Он пошел к двери, она последовала за ним, и когда холодный зимний ветер встретил его, он надел шапку и сгорбил плечи. Низони отвесила ему небольшой поклон, прижимая к себе ребенка.

"Меня воспитывали в недоверии к белому человеку", — сказала она. "Но там, где есть доброта, есть и настоящая сила. Самая сильная рука у человека — не та, которая сокрушает. А та, которая поднимает".

Рассел улыбнулся. "Добрый день, миссис Шиес".

"Доброго дня, мистер Рассел. И удачи".