Тринадцатый Койот

ГЛАВА VI

ДАЛЕКОЕ СИЯНИЕ Марса отражалось в глазах Лютера Бирна, когда он смотрел в космос. Сегодня вечером красная планета казалась раздутой, отягощенной дурным предзнаменованием. Бирн не знал о происхождении этого предзнаменования, да и не хотел знать. Какая бы беда ни ждала его — будь то чума, пожар или голод, — это его не касалось. Он чувствовал Марс, даже когда не мог его видеть, но сегодня вечером он был достаточно ярким, чтобы заметить его невооруженным глазом; во всяком случае, невооруженным глазом. Не у всех было его обостренное зрение.

Скорчившись в пшенице, он перевел взгляд на овец Макмиллана. Они стояли в высокой траве, не подозревая об опасности, несмотря на то, сколько их сородичей было убито, сражено теми самыми зверями, которых Бирн должен был остановить. Он задавался вопросом, знал ли старик Макмиллан, что винтовка была выставлена напоказ, предложил бы он такую же сумму денег за услуги Бирна? Он должен был взять с собой Винчестер и капканы. Ни один другой волк на территории не смог бы остановить хищников от отлова скота без таких инструментов. Но у Бирна были свои инструменты, которые фермеры, нанявшие его, никогда не могли понять. Они бы просто назвали это колдовством, и, в некотором смысле, это может быть даже правильно. За свои тридцать с лишним лет Бирну приходилось иметь дело с оружием, чтобы иметь дело с людьми, но никогда с волками. В этом просто не было необходимости.

Он провел рукой по бакенбардам, прислушиваясь, ожидая. Его лохматые волосы откинулись с шеи, обнажив клеймо, которое он обычно прятал, шрам из другой жизни. Его коричневая плоть покрылась рябью. Когда сумерки сгустились в полную силу, появилась убывающая луна, заливая поля насыщенным водянистым сиянием. Вечерняя прохлада всегда возвращала его к тем ночам, которые он проводил под звездами со своей матерью. Ностальгия была его единственным утешением. Эти безмолвные мгновения на открытой местности были единственным покоем, который он когда-либо знал, и единственным, на который он мог надеяться.

В чаще послышался шорох. Бирн поднял нос и попробовал воздух, почувствовав волков прежде, чем увидел их. Они вышли на поле в V-образном строю, огромный вожак стаи во главе, по бокам более молодые и быстрые самцы, а самки не отставали. Их серые шкуры мерцали, как серебро, в свете луны.

Волки Ужаса, понял Бирн.

Когда они двигались, он двигался, маскируя звук своих шагов. Часть овец вышла на поляну, в то время как другие остались пастись в поле. Проклятые твари ничего не замечали. Бирну пришлось бы двигаться быстро, чтобы оказаться между ними и приближающейся волчьей стаей. Он шел, пригнувшись, волосы на его теле встали дыбом, зрачки расширились, а глаза покраснели. Вожак стаи обнюхал землю, где Бирн помочился, чтобы отметить территорию. Остальные волки подождали, пока вожак снова двинулся вперед, теперь осторожно, но не испугавшись, приближаясь к своей добыче. Если овцы замечали их, они убегали, и тогда волки бросались в погоню. Если это произойдет, у стаи не будет никаких шансов на выживание. Бирну оставалось надеяться, что они останутся глупыми.

Теперь он шел через поле, его неуклюжая фигура сминала высокую траву, и когда он добрался до волков, одна из самок заметила его и зарычала. Остальная часть стаи повернулась к ней спиной, их глаза отражали желтый свет в ночи, когда они уставились на Бирна, подняв шерсть. Молодые самцы медленно приближались, теперь уже лая, и краем глаза Бирн увидел, как последняя овца умчалась прочь. Волки были слишком сосредоточены на нем, чтобы преследовать. И хотя молодые самцы были ближе всего к нему, Бирн сосредоточился на вожаке стаи. Он был размером почти с черного медведя, его тело было крепким и покрытым боевыми шрамами. Часть его морды отсутствовала, оторванная во время какого-то давнего конфликта, а в ушах виднелись дырки от клыков соперничающих волков. В его взгляде была вся мудрость дикой природы.

Бирн кивнул этому товарищу-воину.

“На эту землю претендовали”, - сказал он. “Эти овцы, они не твои, чтобы их забрать и пожрать”.

Низкое рычание вырвалось у вожака. Остальные волки замолчали.

“Я знаю, тебе это не нравится, — сказал Бирн, — но вы не можете быть прихлебателями фермеров. Я думаю, ты достаточно силен, чтобы проложить свой собственный путь.”

Вожак покачал головой, его рычание перешло в ворчание.

“У этих сенокосилок достаточно проблем и без того, чтобы ты убивал их скот, понимаешь? Теперь я прихожу к тебе как брат. Было бы обидно, если бы нам пришлось решать это путем боя. Ты покинешь эту ферму, и я расскажу тебе о лучшем месте”.

Главарь уставился на Бирна, его зубы больше не скалились. Он сделал знак другим волкам, и они бросились обратно в чащу, из которой пришли, но вожак остался, выжидая.

“Идите на запад через те холмы и через каньон. Следуйте по следу фургона на некотором расстоянии. Там находится город под названием Баттлкрик, названный так потому, что он находится рядом с родником. Вам не нужно будет идти в город, чтобы насладиться этой водой. Лучше вам этого не делать, потому что они нанимают охотников на волков, которые застрелят вас насмерть и снимут с вас шкуру ради мехов. Вы прячетесь в низких пещерах на склоне горы и устраиваете там свое логово. Местность изобилует дикими ослами и другими хищниками, подходящими в качестве добычи, так что ваши желудки останутся полными, и летом вы не будете испытывать жажды.”

Волк встретился взглядом с Бирном. Между ними горела честность, неведомая человеку. Благородный лупицинус, Бирн говорил только правду, когда дело касалось других собак, и поскольку он ходил на двух ногах, но при этом общался с ними так, как будто он был одним из них, они считали его выше. Его не всегда встречали с повиновением, но всегда с уважением. Когда вожак стаи повернулся, чтобы уйти, Бирн вытащил полоску жира из своей кожаной сумки и бросил ее в сторону волка. Вожак стаи поймал полоску в воздухе и поспешил прочь, пережевывая это предложение мира.

Набив карманы монетами, Бирн на следующее утро поехал обратно в деревню. Он напоил и накормил Бо и поставил лошадь в конюшню за пансионом. Он принес в свою комнату седло, винчестер и флягу и поел в столовой со старой девой и парой старателей. Женщина говорила о политике, которой Бирн не интересовался, и продолжала называть его мистером Лютером, используя его имя вместо фамилии. Он не стал поправлять ее. Когда наступил вечер, он направился в танцевальный зал, один из немногих источников развлечений, которые мог предложить Стилбранч, и заплатил свои семьдесят пять центов за вход.

Оркестр состоял из тощего пианиста и карлика, играющего на мандолине и постукивающего ботинками по маленьким тарелкам-тамбуринам. Пианино было не совсем настроено, но музыка вызывала у посетителей веселое настроение. Некоторые местные жители играли в домино, другие играли в карты. Бирн наклонился под фонарем и свернул сигарету, затем открыл спичечный коробок. Сквозь дым он разглядел гибкую девушку из танцевального зала. Длинные, желтые локоны волос падали на ее обнаженные плечи. На ней была яркая юбка с оборками и еще более яркая нижняя юбка, которая едва доходила ей до колен, и пара лайковых сапожек. Он потянул носом воздух. От девушки сладко пахло Флоридской водой, нотки лаванды и корня ириса поднимались от ее кремовой плоти, как пар. Сама ее молодость заставляла сердце Бирна болеть, но ее красота заставляла его разрываться.

“Угостишь девушку выпивкой, ковбой?”

Бирн хихикнул. “Я еще даже себе не купил. ”Сядь, я бы предпочел купить танец".

— Для этого достаточно времени. Есть имя?”

“Лютер”.

“Откуда ты родом? Калифорния?”

Он выпустил клуб дыма. “Как тебя зовут, девочка?”

Она подняла голову, и свет лампы упал на ее глаза, зеленые, как Рождество.

“Скорбь”, - сказала она.

“Ну, теперь. В таком случае, может быть, тебе все-таки нужно выпить.”

Они подошли к бару, и Бирн заказал два стакана виски.

“И не давайте ей просто воды без сахара”, - сказал он бармену. “Я не заплачу за это ни цента”.

Бармен откупорил бутылку, налил и ушел. Скорбь приподняла свой бокал в тосте, и они чокнулись бокалами. Она залпом выпила виски так же грубо, как моряк.

“Так что привело тебя в Стилбранч?” — спросила она.

“Я иду туда, где есть работа”.

“А твое призвание?”

“Я волк”.

Скорбь застенчиво улыбнулась. “Судя по этим усам, я подумала, что ты сам можешь быть волком. У нас есть домашний парикмахер, если тебе нужен уход.”

“Их нельзя резать”.

Она приподняла бровь. “Я полагаю, ты очень к ним привязан".

Он нежно взял ее за руку и поднес к своим бакенбардам. Она погладила волосы кончиками пальцев.

“Господи”, - сказала она. “Это усы или металлическая стружка? Я чувствовала более мягкие колючие кусты, Лютер.”

Ему нравилось, когда она произносила его имя. Девушка хорошо справилась со своей работой. Он всегда предпочитал девушек из танцзала шлюхам. Грязные голубки борделей служили своей цели, но не составляли такой хорошей компании, как дамы из салуна. Они были там только для того, чтобы танцевать, петь и заставлять мужчин чувствовать себя желанными гостями, и они зарабатывали на этом хорошие деньги, часто больше, чем продавали бы свое тело, и любой мужчина, который хотел сохранить свою репутацию, относился к ним прилично. Как и любой уставший от дороги гонщик, Бирн считал, что их присутствие стоит каждой унции монеты.

“Как насчет того, чтобы потанцевать?” он спросил.

Они провели пятнадцать минут, исполняя шоттиши и вальсы, время от времени девушке приходилось направлять его, и когда его время истекло, Бирн заплатил Скорбь за еще один заход. Другие мужчины ждали своей очереди с ней, но Бирн проигнорировал их и дал девушке дополнительные чаевые, чтобы она сделала то же самое. Ее руки были такими маленькими в его руках, кружевные перчатки без пальцев были мягче, чем подбрюшье котенка. От прикосновения ее кожи у него потекли слюнки, и он почувствовал отголосок старого голода, который с таким трудом подавлял. Это всего лишь призрак прошлой жизни, сказал он себе, адского прошлого, которое он похоронил вместе с тем самым человеком, который с самого начала завербовал его в этот ад. Когда они закончили танцевать, Скорбь привела его обратно в бар. Он полагал, что она получает долю с каждого цента, потраченного клиентом на выпивку, но он не возражал. Он залпом выпил еще одну порцию виски. Это была сильнодействующая штука. Стены уже начали расплываться. Его тело согрелось, а плечи расслабились.

— Расскажи мне о себе побольше, ” попросил он, облокотившись на стойку бара.

“Что тут можно знать? Я такая же, как ты, Лютер, я иду туда, где есть работа. Я просто еще одна беженка с мельницы. Стилбранч ничем не отличается от любого другого маленького городка в том смысле, что здесь есть ограниченное количество профессий для женщин. Я не представляла себя женой поселенца. Увидел объявление о работе в салуне, и вот я здесь.”

“А как насчет твоего имени? Скорбь…”

Она отвела глаза. “Я предпочитаю его тому, что подарили мне мои родители. Мне больше подходит.”

Лютер Бирн не в первый раз задавался вопросом, имел ли его отец какое-либо право голоса в том, как назвали его мальчика, задавался вопросом, достаточно ли долго навахо оставался с белой матерью Брина, чтобы даже принять участие.

“Скорбь может тебе и к лицу, — сказал он, — но ты дала мне все, что угодно, только не это”.

“Это потому, что я существую только для того, чтобы забрать это”.

Он наклонился к ней, впервые заметив маленькое лезвие, засунутое в ее декольте. Верхушки ее грудей были цвета свежевыпавшего снега, и он изо всех сил старался отвести от них взгляд. В прошлом он просто брал все, что хотел, даже женщин. Но теперь он был цивилизованным человеком, как бы трудно ему ни было оставаться таким. Как только вы испили из колодца полного гедонистического греха, делать простые глотки становится вдвойне больно.

“Ты ангел”, - сказал он ей невнятно.

“Может быть, это потому, что ад меня не примет”.

Тогда Бирн рассмеялся. “Дорогая, ты была бы удивлена, узнав о правилах ада”.

Промокший до нитки, Бирн, пошатываясь, вышел из салуна, и на его одежде все еще чувствовался запах Скорби. Галактика представляла собой гобелен звездного света, а ведьмин ветер дул по переулку за зданием суда, развевая поля его шляпы и заставляя его волосы извиваться. Ему нужно было принять ванну, даже если это была вода дневной давности. Но, несмотря на запах собственного тела и аромат девушки из салуна, Бирн уловил другой, более резкий миазм, плывущий вслед за ночным ветром, запах, знакомый и все же настолько далекий, что ему было трудно вспомнить его происхождение. Он струился сквозь ветви горного болиголова, пересиливая насыщенный запах леса и его ночных обитателей. В нем было что-то кислое, прогорклое и гнилое. Он подумал о свернувшемся молоке… А потом вспомнил. И как только он узнал зловоние, он почувствовал присутствие его источника, содрогающегося зла, которое, как он думал, было похоронено достаточно глубоко. Это отрезвило его. Звезды потускнели в знак предупреждения, и лунный свет померк, хотя облаков не было. Сейчас было бы очень темно, густо, глубоко и без надежды, чернота настолько всеобъемлющая, что затянула бы солнце.

Джаспер Терстон был мертв.

Но его сердце пробудилось.