Трюкач

ТРЮКАЧ
I. ЧАС БУБНЫ
КАДР – 1

Судя по тому, как он поступал с женщинами, полиция пришла к предположению, что маньяк-убийца был мужчиной… – глубокомысленно сказал телевизор.

Сильно же пришлось поднапрячься тамошней полиции, чтобы прийти к подобному предположению. Каким-таким образом умудрялся поступать с женщинами маньяк-убийца, чтобы блюстители закона умудрились догадаться: он – мужчина!

Вот и тутошняя милиция пришла к подобному предположению, когда сынок Кудимова получил шило по рукоятку в спину. В голубом вагоне метро. Бисексуал Кудимов-младшенький убит неуточненным партнером из ревности – на перегоне Площадь Александра Невского – Елизаровская. Такова версия…

Последний вагон – голубой вагон. У бисексуалов обострена чувственность – жажда острых ощущений. Прокатиться на виду у всего города, не скрывая своих пристрастий, скорее демонстрируя их. Содом и Гоморра на колесах. Погружаясь гурьбой на конечной и – до конечной. Скорость, грохот-перестук, страстные мычания и преувеличенные вскрикивания, кромешная темнота – только редкие блики мимолетных огоньков. А на остановках – предвкушающая, давящаяся смешком тишина: кого-то занесет в вагон из числа ОБЫЧНЫХ пассажиров? То-то ОБЫЧНЫЙ пассажир пулей вылетает на следующей, на любой следующей, хотя ему еще ехать и ехать. Но не в такой же компании! Забавно. Куда ты?! Чего, спрашивается, покраснел-вспотел-запыхтел?! Иди к нам, мы не кусаемся, прокатимся! Какой русский не любит быстрой и-и-иезды! Катится-катится голубой вагон. Они, да, не кусаются, но иные знаки внимания странноваты и пугающе – для НЕ СВОИХ. А здесь – ВСЕ СВОИ. На полчаса – от конечной до конечной. А там – пересадка на встречный, и – еще полчаса. На виду у всего города и не на виду. Метро… Острые ощущения.

Острое ощущение – шило в спину. Смысл – буквальней некуда. С шилом в спине еще какое-то время живешь, не валишься кулем, а держишься на тростниковых ногах, цепляешься за соседей, бледнеешь, пускаешь розовую пену, виснешь, на поручне. Только, потом, через минуту-три-пять оползаешь. Хрипы, всхлипы, стоны воспринимаются не агонией – заводкой. О, как завелся! Да нет, укачало! Просто обкурился. Пусть полежит. Не ломайте кайф. М-м-м… О-о, огонь моих чресел!

И только на конечной, когда надо вываливаться, чтобы пересесть… он не вываливается, он просто валяется…

Кто его?! А вот на Гостином парочка… к нам, влетела, он и она, посторонняя. И еще, товарищ лейтенант, на Ломоносовской кто-то сел, мужчина в китайской ветровке. Я хочу официально заявить в присутствии адвоката, я к нему не прикасался, мы поссорились, мы давно, поссорились, уйди-и-ите все! Значит, поссорились? Не-ет, я не про то, не про так, я ведь любил его, я люби-и-ил его! Сколько у потерпевшего было партнеров? Сколько, их в вагоне на момент покушения? Который из них имел веские основания для… Ф-фу, пакостники! Что является веским основанием с точки зрения гомиков? Ка-ар-р-роче, в их грязи копаться – хуже нет. Тут магазин Ретро взорвали, два десятка случайных трупов, тут БМВ с пятью пассажирами прошили очередью, четверых – наповал последний еще дышит но на ладан, тут сержанта Малаева оглушили табельное оружие исчезло… – а тут поди вникай в разборки гомиков! А ладно, всех в камеры! А-ах, за что-то?! Нынче по Указу – пожалте на тридцать суток при наличии оснований. Шило в спину – не основание?! Марш! Вас всех, господа хорошие, ждет незабываемый медовый месяц – контингент в камерах изголодавшийся, а вам это в удовольствие. А не хрен бардак в транспорте разводить, еще и хихикать! Умные, да?! Утонченные, да?! А в милиции – дуболом на дуболоме?! Ну-ну. Марш! Оформи-ка их. Да, всех. Итак, Кудимов Г. И., 1975-го, пол… судя по бантику меж ног, мужской, но… Ка-ар-роче! Убит неуточненным партнером из ревности. Кем именно? Уточняем. Тридцать дней. Гр-раждане пассажиры, пользуйтесь услугами метрополитена, вагон свободен!

… Ломакин фотографически запомнил реквизиты Игоря Кудимова, Кудимова-старшего, Кудимова-отца. На договоре. На том самом договоре, который никак не хотел заключать Кудимов-отец. Но вот, заключил – с фирмой Слоя. Слой – открытая душа. Слой даже возьмет на себя все хлопоты. Ритуальные. Если позволят. Если у коллеги горе, то Слой готов это горе разделить. Они коллеги, не так ли? Слой и Кудимов- старший? Вот и договор…

Так что позвольте… Кудимов-старший не позволил, сам похоронил сына, но приструнился – у Кудимова-старшего, помимо сына, дочь. Слой соболезновал по телефону: Тяжелое время, Кудимов, тяжелое. Время такое, держись, старина, – у тебя дочь осталась… Лучший лекарь – работа. Подъезжай завтра в фирму, помозгуем, договорчик окончательно причешем и начнем работать. Вместе. И ведь подъехал Кудимов. Утром, после поминок. У тебя дочь осталась. Да. Сын же, какой-никакой, но сын, упокоился. А при чем здесь Слой? Ни при чем, разумеется. Богатое слово разумеется – имеется в виду, подразумевается, соображайте сами.

Ломакин крепко держал в голове реквизиты отца, потерявшего сына, – во всяком случае, номера телефонов и адрес. Теперь, когда Слой обернулся для Ломакина опасностью номер один, теперь, когда Ломакин вынужден лечь на топчаны… лишний соратник будет отнюдь не лишним.

И Костанда тоже не помешает, даже поможет. В случае с Костандой внезапных смертей не было. Впрочем, вполне можно заработать инфаркт, когда сгораешь на миллионы и миллионы. Инфаркт – тоже внезапен. Кондрашка хватила, знаете ли… Костанду взяли в Пыталово, на таможне. С грузом. Якобы чугун. Поди разбери: чугун, титан, цветмет… По накладным – самый что ни на есть чугунный чугун. Налаженный канал, десятки раз практикой проверенный, люди подкормленные. Пограничный населенный пункт с характерным именем Пыталово. Как было черным по белому сказано в районной, газетке несколько лет назад: В Пыталово состоялся конкурс мастеров машинного доения из братских республик. Первыми из мастеров машинного доения из братских республик стали представители Латвии. Не намного отстали от них мастера Эстонии. И гадай, что хотел сказать автор: то ли прибалты лучше всех дергали за говяжьи сиськи, то ли выдаивали братские республики. Время показало, что второе – точней, даже если автор не имел ничего подобного в виду.

До поры канал действовал безотказно и к обоюдному удовлетворению. С тех самых пор, когда Костанда для затравки проехался вместе с водителем и, будучи остановлен на таможне, наотрез отказался вскрывать кузов крытого МАЗа. Вскройте кузов. – А может, как-нибудь без этого обойдемся? – Вскрывайте, вскрывайте! – А по сто зеленых каждому и мы поехали? – Ну-ка, без разговоров! – А по двести? – Та-ак! Отъедьте на площадку, Сами не хотите, тогда мы сами! – Мужики! По триста, и мы не открываем! По триста! – Отъедьте, отъедьте! Что уж погранцы навоображали о содержимом МАЗа?! Только после препираний-умоляний Костанда вскрыл-таки кузов и продемонстрировал вместительную пустоту. Полный… п-п… порожняк! А-а… в-в… з-з… зачем?! – А это я с вами в Поле чудес играл, – добродушно объявил Костанда. Выдержал паузу обманутых надежд и на пороге разъяренного самолюбия блажным телевизионным тоном провозгласил: Я давал вам каждому по триста долларов?! Вы отказались?!. И-и-ите-е-емнеме-е-ение! А- а-ат нашей фирмы, а-а- братской России, а-а-ат меня лично… по триста долларов каждому… в сту-у-удию!!! Он рисковал, он выиграл. Канал. В дальнейшем груз проходил без малейшей запинки, без всех и всяческих вскройте!. Чего, спрашивается, вскрывать, если там наичугуннейший чугунный чугун, разве не ясно? Кому не ясно? Всем ясно…

Само собой, не столь просто и однозначно. Подкармливать пришлось не только погранцов и с той и с другой стороны. Но – подробности письмом. Письма разосланы, пояснения присовокуплены, бессонные беседы с… тоником состоялись. Бизнес есть бизнес.

А почему бы не продолжить цепочку, Орест Георгиевич? Так Слой закинул удочку Костанде. Почему бы не задействовать финских и шведских получателей, пользуя прибалтов лишь транзитно? Латышские латы и эстонские кроны стоят крепко, но финские марки и шведские кроны всяко покрепче. А Слой вполне серьезно укоренил пару-ройку скандинавских филиалов. Что скажете, Орест Георгиевич? А? Эдакий Прибалтийский Транзит! Все хлопоты Слой берет на себя, и… стоить это Костанде будет не очень дорого, в пределах разумного. Разумно? Как-ак – нет? Серьезно? Нет? А почему вдруг? Не вдруг? Тогда вопрос почему? отпадает автоматически, если не вдруг. Долго думали, долго считали и не вдруг пришли к выводу, мол, нет? И ладно! Бизнес есть бизнес, в бизнесе нет эмоций. Нет-нет, какие могут быть обиды! Раз уж долго думали, раз уж долго считали, раз уж решили не вдруг, то… вам видней. Жаль, конечно. Однако если ВДРУГ что-либо изменится, наша фирма готова вернуться к теме. На условиях, применимых к вдруг изменившимся обстоятельствам. Время, знаете ли, нынче переменчивое – что ни день, то сюрприз. Наши реквизиты на бланке. И ваши – на бланке. Обстоятельства изменились в одночасье. Костанду стопанули в Пыталово и выпотрошили: семь шкур – хоть голым в Африку мчись, благо там тепло. Не лично Костанду, но весь караван. Костанда сутки просидел на телефоне, потом собственной персоной одарил Пыталово (и не только персоной), потом помыкался-потыкался по кабинетам – посольским, исполкомовским, мэрским. Мимо, мимо, мимо. Клиническое мимо. При всем его опыте. Наконец позвонил Слою… Слой непритворно посетовал: Ай-ай! Кто же в одиночку подобное проворачивает, Орест Георгиевич?! Ай-ай! Подъезжайте, помозгуем. Кредит не кредит, но подумаем… вместе. За вами прислать машину? Ничего, я пришлю. Бензин нынче дорог, а у вас, насколько мне известно, проблемы… Сердечко так? Самое радикальное стабилизирующее средство – коньячок. Коньячок с меня. Жду. Покумекаем, поделимся… мыслями.

И ведь вынудил он, Слой, делиться Костанду. И не мыслями. И на условиях, применимых к вдруг изменившимся обстоятельствам. И обстоятельства моментально, изменились по новой, каналы открылись, препоны снялись. Только Орест Георгиевич попал к Слою в рабство. Накормлен, напоен? Дети учатся? Жена обеспечена? И любовница тоже? Квартиру никто не отбирает? Ни ту, ни другую? И дачку тоже? И какого лешего еще надо замечательному работнику Костанде? Нет, не компаньону, а работнику, да, Орест Георгиевич? В бизнесе нет-эмоций…

… Адреса и телефоны Костанды Ломакин тоже запомнил. Пригодится Костанда. Если не струсит, то пригодится. Если поверит, то пригодится. Поверить будет непросто – можно ли поверить Ломакину, который у Слоя в компаньонах?! Значит, предстоит убедить Ореста Георгиевича на пальцах: не компаньон и даже не работник Ломакин для Слоя, а… мешок. Вытряхнутый. Настолько мешок, что даже вынужден лечь на топчаны, затаиться с мыслью: уцелеть бы, а при удачном стечении… того самого… пыльным мешком из-за угла по Слою. Вот Ломакин и затаился. Судьба Гавриша как-то не привлекает Ломакина. Вы не в курсе? О судьбе Гавриша? О судьбе Арона Самойловича Гавриша? Директора издательства Петроглиф? Нет?…

А его просто бьют. Подлавливают и бьют. Этакие интеллигентствующие молодчики. В подъезде собственного дома. На пороге в квартиру сестры Симы куда, он было переселился. У подвальной двери его книжного склада. И что симптоматично – никаких предъяв. Просто бьют. С периодичностью: от коронки, да коронки. Между прочим, один фарфоровый зуб – порядка ста долларов. И рука в гипсе по сей день. Но левая! Чтобы правой можно было расписаться в нужных местах, если Гавриш надумает. Пора бы и надумать – у Гавриша три тиража стотысячников в Печатном Дворе мертво лежат, не выкупить. Договор на реализацию заключен, вот только все три конторы-реализаторы бесследно сгинули с прежних адресов, а новых не объявили. А Печатный Двор лопается от нетерпения – работягам два месяца зарплату не из чего выдавать. Так что Печатный Двор еще немного погодит, а потом пустит все три тиража по себестоимости и даже ниже, только бы производственные расходы покрыть – а кстати, есть три конторы, готовые выкупить. Какие-какие? А это уже не ваше дело, господин Гавриш, вы даже после реализации будете нам должны… щас-щас… Анечка, не ошибись в нулях.

Поделом Гавришу и мука! Кто же в нашенском сегодня, затевает свой бизнес, не имея крыши над головой. Крыша – понятно? В нашенском сегодня понятие крыша и младенцу известно. А Гавриш давно и очень сильно не младенец, Гавришу о душе пора подумать – подумать, и отдать по первому требованию. Но сначала отдать долг. Растущий. Счетчик – чик-чик, чик-чик. Бе-е-едный Гавриш. Во всех смыслах – бедный. А ведь мог стать богатым. Ну обеспеченным – всяко. Предлагал, помнится, Слой Гавришу сотрудничество. Печатать здесь, продавать туда – в пересчете на рубли бесценок… для них, но для нас весьма солидный куш. Не книги, но… всяческую печатную продукцию. Да, специфическую. За лицензией у Слоя дело не встанет – что угодно встанет, но не дело. И крышу Слой Гавришу даст. И оплата – пока в дереве, но если мы себя зарекомендуем там, то не исключено, что со временем… Как?

Сначала Гавриш отказал мягко, потом отказал твердо. Надо же! Без крыши – и отказал! Грех такого не кинуть! А при чем здесь Слой?! Абсолютно ни при чем! РАЗУМЕЕТСЯ – ни при чем! Гавриша бьют? Бьют, значит? Часто бьют? Вот ведь печаль какая! Но хоть не насмерть? Сла-а-ава богу! Бе-е-едный старик, за что ему такое! И никакой предъявы, вот ведь незадача какая. Развелось шпаны-ы! Русопяты переношенные! Шагу не ступить без того, чтобы по морде не получить. Просто за то, что ты – Арон Самойлович. Просто за то, что евреи, известно, продали Россию. Да-да, конечно, старик Гавриш зарабатывает отнюдь не продажей России, но разве этим долболобам объяснишь! Каким этим? Да всем этим… шпаны-ы развелось! К слову, ходят слухи, Гавриш очень недурно зарабатывает до сих пор. Да-а-а?… Что вы говорите! Но на зубы-то хватает? Вроде бы один фарфоровый зуб – порядка ста долларов. А Гавришу сколько вышибли? Что вы говорите! И в который раз? Да-а-а… Вот ведь печаль какая! Накладно, весьма накладно. Однако Слой может только посочувствовать, но никак и ничем не помочь. Да и Гавриш к нему, к Слою, не обращался за помощью…

Адресные данные Арона Гавриша тоже плотно засели в голове Ломакина. Вопреки нормальной логике, Ломакин возложил самые большие надежды на Гавриша. Сам по себе старик вряд ли способен на что-либо иное, кроме хрестоматийного непротивления злу насилием. Зато способен навести. То есть послужить подсадной уткой. Били – а он пока держится. Бьют – а он пока держится. Следовательно, будут бить, тут его Ломакин и поддержит… и управиться с наемными бойцами – для Ломакина не вопрос, а однозначный ответ. Да, он, Ломакин, лег на топчаны, но именно для того, чтобы проявиться точно и по месту, когда Слой уверится: нету Ломакина, нетушки – нет. И вот что… Не станет Ломакин сдавать наемных бойцов, что называется, куда следует. Сам разберется. Сам и только сам. Сам! Да! Сил, навыков и умения достаточно. Каскадер. Двадцатилетний стаж. Тридцать семь картин. Считая «Час червей», тридцать восемь. Но считать ли «Час червей»? Да уж: это была моя лучшая фильма! Это МОГЛА БЫТЬ моя лучшая фильма.

Почему он, Ломакин, так прокололся со Слоем? Потому что жизнь – не съемочная площадка. Там, на площадке, – привычка-приучка к НАДЕЖНОМУ ПАРТНЕРСТВУ. Иначе – гроб. Каскадер вполне философски отнесется к спонтанному, немотивированному тычку в физиономию от хулигана-дилетанта. Даже не ответит по той простой причине, что ненароком убьет. Например, легендарный Деламар… ладно, о нем потом… А вот подстава, еще и подстава с заранее обдуманными намерениями – за такое можно и… покарать. Сурово. Пусть бы подстава по трусости или по глупости! Ведь по подлости!

Что производит ваша фирма?

Наша фирма производит хорошее впечатление! – отвечал Слой непроницаемым английским тоном и брал в сообщники, подмигивая: – Очень сложная продукция в наше время.

Поначалу так и было. Поначалу фирма Слоя произвела настолько хорошее впечатление, что Ломакин предложил совместную работу над двухсерийным Часом червей. И поначалу гладко было настолько, что и уцепиться не за что. То-то и оно – уцепиться не за что, особенно когда осознаешь, насколько глубоко тебя укатили-укатали, а при лихорадочной попытке выбраться скользишь и кувыркаешься назад, на дно, уцепиться не за что. И долг набухает миллионами, и единственная помощь Слоя – новый долг, где счет уже на миллиарды, и с подобного счета немудрено сбиться. Тем более бухгалтер Таша-лупоглазка исчезает бесследно. Считать ли следом коряво-нервную записку: Не ищите меня! Я не виновата!. Сама ли накалякала или под чью-то диктовку? Исчезла. Найти бы! Найдется… Только кем, когда и в каком качестве жива ли, мертва ли? А он сам – жив ли, мертв ли? Он – Ломакин Виктор Алескерович, режиссер-постановщик трехчасового боевика «Час червей», генеральный директор ИЧП «Русский инвалид». На что надеяться? Мол, еще придет мой час?! Час пришел и никакой не «Час червей». Скорее похоже на час бубны. Есть ли выход? Ну да, и всегда ходи с бубей, если хода нету. Согласно Далю, бубны – люди умны, бубны все дело поправят. Однако, по тому же Далю, – бубен – голыш, человек, все промотавший, гол, как бубен, проигрался, как бубен. А еще, по тому же Далю – бубны пустили как бубна… То есть люди умные пустили его по миру голышом. А люди умны – это Слой, это его, Слоя, консильоре Ровинский, это… Антонина? Нет, она все-таки непричастна… хочется верить. Наоборот! Она причастна – со знаком плюс. Она и провела, когда припекло, аудиторскую проверку по «Русскому инвалиду». Она и давала понять Ломакину: Слой – отнюдь не простодушный зануда-мудак, под которого рядится. Она не произносила вслух, она только давала понять. Иначе лояльность Антонины по отношению к фирме Слоя была бы поставлена под сомнение. А сомнения толкуются не в пользу, а во вред заподозренному. Что вы, что вы! Она лояльна! Иначе быть не может! Как-никак – она главный бухгалтер фирмы Слоя, одной веревочкой связаны даже при желании порвать одернут и обратно вернут… и единственным результатом резкого рывка станет странгуляционная борозда. Так, что Антонина лояльна – к Слою.

Она и к Ломакину… лояльна, если можно выразиться так. Потому и давала, понять давала понять, давала понять! И не вина Ломакина, что он не брал понять, не брал понять, не брал понять. Не вина Ломакина, беда Ломакина. Мы ведь все в одной лодке! У нас одна цель! Мы вместе!

… Кудимов, Костанда, Гавриш… – давала понять Антонина…

Ты хочешь сказать, что Слой имеет отношение…

– Я НИЧЕГО не хочу сказать. И не называй его Слоем – он тихо бесится. Предупреждала!

– Да ну! Мы же шутим с ним.

Это ТЫ шутишь. Он не выносит подобных шуток. Дошутишься.

… Вот и дошутился. Час бубны. Выколачивать бубну – фигура речи, отсутствующая у Даля. В прошлом веке бытовали иные способы м-м… взаиморасчетов? Как же, как же! Долг чести, пулю в висок.

Ныне долги возвращаются посредством выколачивания бубны, мягко намекая на пулю в висок, мол, зачем тебе самому утруждаться, если есть специалисты. До поры до времени ты просто включен в перечень мероприятий по хреновой жизни, а когда совсем невмоготу станет… есть специалисты. А про долг ты помнишь – помни, помни, не забудь. Неделя. Счет – чик-чик-чик-чик. И чтоб – никуда, понял?! Нет, ты понял, нет?! Ну ты, кинозвездюк, понял, нет?! Да куда он денется! Нет, погоди, я у него спросил – пусть он мне ответит. Так ты понял, кинозвездюк?!

Он понял. Он ответил: Я понял. В телефонную трубку.

Во-о-о… – гнусавым зэковским благодушием пропела трубка. – Эт хорошо, что ты нас слушаешься!

– Я слушаю, слушаю… – ровно дыша, ответил, Ломакин, свирепо пялясь на безымянные черточки, в оконце АОНа. С улицы звонят, с-суки!

Пра-а-ально. Слушайся нас. А то мы тут подумываем напустить на тебя, козла, рыночных армян, что ли? Дороговато, зато удовольствие большое… Уж рыночные-то армяне с большим удовольствием возьмутся за правую руку азерботной мафии только дай им наводку. А – дадим. Не щас, так через недельку. Понял, нет?

Я слушаю-слушаю…

Пра-а-ально. Слушайся нас, слушайся…

М-мда. Рыночных армян не существует как таковых.

Трусить стыдно, храбриться глупо.

К сожалению, Виктор Алескерович Ломакин – не правая рука азербайджанской мафии, хоть и Алескерович, хоть и уроженец Баку.

Трусить и храбриться – это состояние души. Ему, Ломакину, необходимо состояние ума. Состояние ума у него, у Ломакина, – разброд и шатания. Слишком много вдруг рухнуло сверху, чтобы разложить по полочкам. Только и остается – бессильно ждать.

Ждать и догонять – хуже нет. Но из двух зол он, Ломакин, выберет, пожалуй, догонять. Пусть и на данный момент – беглец именно он, Ломакин. Впрочем, Земля круглая – главное, оторваться на приличную дистанцию, на круг и достать-дотянуться ударом по затылку. И, чтобы – насовсем.

Как же он, идиот, Слоя не просчитал, подъелдыкивал, за кисель держал! Кисель киселем – аморфная масса, и то-о-олстый, то-о-олстый слой шоколада!.

И не называй его Слоем – он тихо бесится.

Предупреждала!

Предупреждала… Хм, кисель… В нем, в киселе, увязнуть – запросто. Увяз? Увяз!

И состояние ума у него, у Ломакина, вот как раз эдакое – кисельное. Поди подрыгай ногами, как та лягушка в молоке. Молоко можно сбить в масло, выкарабкаться. Кисель киселем и останется, сколь ни барахтайся.

Думать! Думать, Ломакин! Думать, как вынудить Слоя: долг, Слой, за тобой долг. Долг – чести. Чести Ломакина. А чтобы вынудить Слоя к уплате долга, очень нужно исчезнуть. На недельку. На ту самую недельку, отмеренную гнусавой телефонной шпаной. Исчезнуть. Например… например, улететь в Баку. Куда же еще лететь, если не: в Баку?! Как-никак, правая рука азербайджанской мафии! Рыночные армяне опять-таки рыщут-свищут по Питеру: где тут у вас правая рука?! Где-де! В… Баку. На родине предков. Достаньте!

И чтоб – никуда, понял?! Нет, ты понял, нет?!.

Понял. Повторяю: понял… нет!

И вот он здесь.

Здесь, в Питере, в комнате Гургена. И он же, Ломакин, в Баку – для всех и каждого, кроме самого Гургена. Если ни с того ни с сего заинтересуются неуточненные специалисты под чутким руководством Слоя. РАЗУМЕЕТСЯ, Слой понятия не имеет ни о каких специалистах. РАЗУМЕЕТСЯ, Слой безвинный глава фирмы, производящей хорошее впечатление. (Да-а, впечатлительные Кудимов, Костанда, Гавриш могли бы порассказать! Нет, не могли, а – могут! И с ними Ломакин еще пообщается!).

Так вот, если заинтересуются, то Ломакин – в Баку. Он и ключ соседям оставил – коллекцию кактусов поливать, Очень спешил. Куда-куда! На самолет! Он и регистрацию пассажиров прошел. Уточняйте – убеждайтесь: Ломакин Виктор Алескерович вылетел рейсом Санкт-Петербург – Баку. Да, вчера.

Ностальгия, знаете ли. Там каждый камень Ломакина знает, а тут время складывать камни. А через недельку – время платить. Может, он как раз и вылетел, чтобы с шапкой по кругу пройти среди своих… этих… мафиози. Время, мол, такое, братцы – азербайджанцы, – время складывать камни (драгоценные, драгоценные!)… сюда-сюда, в кейс! А то у меня, у правой руки, через недельку – время платить.

Я в Баку, Слой, в Баку. И… не бойся, я с тобой, Слой, в Питере. М-мда, Не бойся, я с тобой – шестнадцатая картина Ломакина и первый азербайджанский боевик на пристойном уровне. Иллюзия, обилие трюков при почти полном их отсутствии, конники, каратэ, падения с крепостных стен, фехтование… Зато Юрик Гусман осуществил свою мечту. Хочу снять фильм, чтобы и ковбои, и сэнсеи, и метания ножей, и муэдзины – и все на Агапероне! Такой… бред собачий, но логичный!. И получилось, в общем-то. И даже не бред. Хотя только и слышно было на площадке гасмановское: Сейчас застрелюсь или убью!. Нет застрелился, не убия. И зритель проглотил, не поперхнувшись: боевик! А то сути, щадящий режим для каскадеров. Во-во: больше продукции, лучшего качества и – с меньшими затратами! Один Мухтарбаев и сделал погоду, хотя тоже ничего особенного не делал, разве – свои цирковые номера. На него-то вся группа и играла. Специфика.

Здесь же и сейчас – иная специфика. Лечь на топчаны, затаиться, умереть для Слоя, но оживленно рыть яму для того же Слоя. Для Солоненко Евгения Павловича, гендиректора «Ауры плюс».

Как? Думать, Ломакин, думать. И надумал. Осенило после гнусавого звонка рыночных армян, говорите? Где у меня Гурген? Осенило на первобытном уровне. Типа: слышь, друг-армянин, мне какие-то неуточненные грозят армянами!

Гурген! Ты сейчас как?

Как-как! Какэт кэра!

Аналогично! Да уж, он, Ломакин, тоже какэт кэрум, то бишь дерьмо кушает.

Приходи. Вместе похлебаем. За компанию вкусней. Ты далеко?

Двадцать минут. А что?

– Выйду пока, возьму.

Не стоит. РАЗГОВОР есть.

A-а… Тогда три возьму!

Судя по теперешней опухшей ломакинской физиономии, Гурген взял не три, а все пять, а то и шесть… семь-восемь…

Что мрачный, Алескерыч?! Неприятности в личной жизни, да?!

– Да. У меня канализацию прорвало…

Понятно! К бабке не ходи – отечественная классическая трагикомедия: НЕГДЕ.

Ломакин и пришел не к бабке, Ломакин и пришел к Гургену. Тому понятно – и нечего про канализацию заливать!

Канализацию действительно, прорвало, если можно так выразиться. Дерьмо хлынуло бурным потоком. Сиди в дерьме, Ломакин, и не чирикай. Ах, рискнул чирикнуть? И даже клюнул? Теперь смиренно жди- дожидайся, когда откусят высунувшуюся головенку.

Ждать и догонять хуже нет. Лучше тогда не ждать, прихлебывая замечательный продукт жизнедеятельности, а… догонять. Для чего и нужен прежде всего Гурген Мерджанян. Не столько сам Гурген, сколько его комната. Он, Ломакин, и пришел к Гогену. Чтобы догнать и перегнать господина Солоненко Евгения Павловича. Осилишь, Ломакин? Догонишь? Перегонишь? Что ж, как говорят на родине предков: Баджарана джан гурбан! Если осилишь. Учитывая: до сегодняшнего дня ты, Ломакин, был, как говорят все на той же родине предков, натуральный стопроцентный ограш. В глазах Слоя-Солоненко, в глазах коньсильоре Тима, в глазах… специалистов различного профиля. Только в собственных глазах, в зеркале герой-каскадер, которому по силам постановка лучшей фильмы, двухсерийного «Часа червей».

Мудак, Ломакин! Нет. Ограш, Ломакин! Экспрессивная насыщенность ограша несравнима с русскоязычным мудаком. Хотя…

Есть мудак. Есть полный мудак. И, наконец, есть ну, по-о-олный муд-дак!. Последнее и соответствует ограшу.

Не будь, Ломакин, ограшем, не будь! И баджарана джан гурбан. К слову, перевод, казалось бы, несложен: можешь – делай!. Несложен и неточен. По экспрессии – сопоставим с парой мудак – ограш. Значит, м-м-мо-о-жеш-ш-шь?!! Делай, делай!!!

Баджарана джан гурбан… ограш.