Трюкач

КАДР – 4

Чего-то подобного Ломакин ждал на входе в подъезд.

Слишком долго и пренебрежительно он парил «петрыэлтеров». Пора, ох, пора «петрыэлтерам» было объявиться и объявить: «Что-то ты нас паришь, парень!».

«Вольво» он поставил в гаражный бокс – неподалеку, на задворках площади Труда. Сам Гурген лучше бы не распорядился, сам Гурген предпочитал не особенно рекламировать собственность-иномарку. Ежели какой «наезд» – нету ничего у бедного армянина Мерджаняна, какая-такая иномарка?! Приснилось?! Только и есть, что небольшая жилплощадь, которую бедный армянин готов уступить – но по большой цене. Если сойдемся в цене, конечно.

В цене, похоже, не сошлись. Телефонный Петр- первый дал понять, что проблемы решаемы. Но он же дал понять: решаемы, однако пока не решены. А владелец недвижимости все увиливает от встречи, увиливает. Нехорошо. Надо бы тогда встретить владельца, хочет он того или нет.

Встретили.

До своего подъезда Ломакину оставалось метров сорок, когда со стороны набоковского дома, напротив, – объявились два… силуэта. Плотненькие такие.

Оба бойца двигались параллельным курсом, чуть отставая. Потом по диагонали пересекли проезжую часть, идя на сближение. Но так, чтобы оказаться тик- в-тик позади «оплаченного субъекта», когда тот попытается юркнуть в спасительный, как он полагает, подъезд.

Если поторопиться, заслышав шаги за спиной, то вполне удастся юркнуть в подъезд за метр-два до того, как нагонят. И как бы – уже дома. Почти.

Нормальный инстинкт самосохранения: поторопиться, обнаружив угрозу за спиной посреди полуночи, и юркнуть.

Будь то случайная, не заказная шпана – да.

Вряд ли то случайная шпана. Возникшая посреди полуночи на пустой улице? Возникшая внезапно? Шел же Ломакин по набережной Мойки вплоть до ДК Связи. И у перехода дисциплинированно остановился, хотя светофор уже переключился на режим однообразного желтого мерцания. Все по науке: посмотрел налево, а дойдя до середины, посмотрел направо. Не случайного лихача остерегся, но именно проверился: есть ли кто? слева? справа? Никого не было. И сзади тоже – никого.

Заказная шпана выяснилась только тогда, когда он уже оказался на Большой Морской. Отсиживали-отслеживали, получается, как раз его, Ломакина, то бишь Мерджаняна, неуловимого владельца недвижимости. Эта парочка бойцов не скрадывала топот – ах, нет! даже не топот, а цокот, сапожки с металлическими набойками, больно тебе будет, прохожий! Эта парочка бойцов даже нарочито чеканила шаг, беги-убегай, прохожий, спеши домой, в подъезд. Подъезд – почти дома.

Скушно жить на этом свете, господа. Схема известна: где двое, там третий. Где третий? Там, там – в парадной. Наизготовку. И не с хлебом-солью. С чем? С баллончиком? «Паралитик»? «Слизняк»? Вряд ли. Ибо парадное – пусть и просторное, но замкнутое пространство. Бойцы рискуют хватануть свою дозу распыленной пакости. Значит, расчет на то, что преследуемый рванет в подъезд и, дурак какой, либо бросится по лестнице вверх с надеждой успеть вставить ключ в квартирный замок (тщета! не успеть! нагонят! дюбнут по башке!), либо двумя руками вцепится в дверь подъездную, изолируя себя, дурак какой, от СЛУЧАЙНОЙ шпаны. Ежели она, шпана, в горячке преследования вздумает все же перетянуть створки на себя, надлежит благим матом орать: «По-жа-ар!» – единственное, на что пока реагируют жильцы. Вдруг кто и высунется, прогремит запорами, гугукнет: «Чего-о?!», спугнет бойцов. Скушно жить… Ибо шпана заказная, только того и ждет – третий, притаившийся готов тюкнуть по темечку из сумрака якобы спасительной лестничной площадки. А после предоставится возможность вдоволь натешиться – попинать лежачего. Что там у него? Почки? Селезенка? Гениталии? Какой устаревший-старомодный провозгласил: лежачего не бьют? Дурак какой! Еще как бьют! Еще как!

Но не убивают? Нет. Пока не убивают. Заплачено только за «предупреждение». То есть изуродовать, но – «внутриорганизменно». Это вам не многострадальный Гавриш – Гавришу совсем не обязательно днем позже представать пред структурами, кои невольно поинтересуются: «Что у вас с зубами?» (С какими зубами? A-а, это молочные. Были. Выпали, знаете ли, сами по себе).

Другое дело – ДОБРОВОЛЬНЫЙ продавец жилплощади. Ему еще – к нотариусу, надо бы сохранить лицо. При всем при том, что нотариус купленный-подкормленный, надо бы избавить нотариуса от возможных последствии, неудобств: спросят, к примеру, впоследствии, мол, правда ли, что ДОБРОВОЛЬНЫЙ продавец имел… лица необщее выраженье при оформлении документов, такое… выраженье – сиренево- багрово-вздутое?

Так что по физиономии – почти исключено. Ага! И убивать не будут (ему еще – к нотариусу). Но иные меры воздействия – это завсегда пожалуйста. Почки, печень, селезенка…

Ну, не-ет! Зря ли Ломакин десятки и десятки мордобоев сам ставил и сам же в них участвовал. Бойцы-то подрядились «предупредить» некоего Мерджаняна, армяшку-деревяшку, – соответственно и были проинструктированы. Счастлив твой бог, Гурген, что ты – в Баку. Ломакин как-нибудь отыграет вместо тебя, Гурген, здесь, в Питере. Сам же просил Гурген: «Не соглашайся!». Ломакин не согласен. Ломакин возражает против немотивированного нападения в двух шагах от дома. Ишь, развелось шпаны!

Он убыстрил шаг, спеша до дому до хаты, зан-н-нервничал, затеребил ключами в кармане. Джинсы узки, сразу не достанешь! Неловко извлек. Выронил на асфальт.

Бряцнуло.

Оплошно нагнулся…

… и поймав ожидаемое движение, скрутил корпус, уйдя в кувырок – вбок и вперед.

Верно! Есть ли большее удовольствие для шпаны, чем вдогон дать пенделя носком подкованного сапожка жертве, которая в панике роняет что ни попадя, сама подставляется.

Сама, значит?!

Кувыркнувшись, он отследил, как над ним пролетает один из бойцов с нелепо взметнувшейся ногой, не попавшей по «мишени». Равновесие потеряно – боец звучно-тяжело упал спиной об асфальт. Позвоночник!

Второй по инерции устремился вперед – только что ведь маячила спина-задница намеченного хозяевами субъекта, и – никого! И напарник почему-то улегся. Поскользнулся, что ли? Эй, напарник, вставай! А где этот?…

ЭТОТ, Ломакин, перекатился со спины на живот и – тут же! – с живота на спину, взяв ногами-ножницами второго бойца на излом. Уронил.

Наверно, повлияла дневная картинка в квартире на Раевского (Октай-Гылынч-Рауф!). Ломакин взъярился, мстя тутошним бандитам за тамошних убийц. Р-р-разберемся, с-сволочи! Все вы одним мирром мазаны!

Он прихватил второго бойца за штанину и за шиворот, раскачал и (пощадив, черт возьми! все-таки пощадив!), пинком распахнув дверь подъезда, вбросил тулово внутрь. Ну-ка! На живца! Ну-ка! (Мог бы и лбом ублюдка дверь распахнуть…).

И точно! Кто-то ворохнулся над павшим. Кто-то, третий, готовый пристукнуть всякого, ищущего спасения в парадном. Нате! Вот он!

Только это… не он. Явно не ожидал третий, что у ног его окажется кто-то из своих. Заранее ведь разрабатывали: ну, шум на улице, понятно – догоняете, бьете, кричит «мама!» и сю-у-уда! а здесь – я!

Шум на улице был. Краткий, но шум. И кто-то впал. Во! Так и просчитывали!… Третий прыгнул и оседлал «жертву», занес… Тускло блеснуло. Кастет?

Ломакин прыгнул следом. Поймал чужую руку в замок. Продолжил мах, подчиняя сустав инерции.

Хряснуло!

Кастет не удержался на пальцах третьего-«темного», слетел-сиганул, дребезнул о перила лестницы.

Третий-»темный» взвыл.

– Н-ну! Чуток за подбородок дернуть! Еще- один хрясь – и шея скручена. И тишина.

Стоп!

Он сказал себе: стоп! Это не люди, да. Это бандиты. Те, что потрошили квартиру на Раевского, тоже – бандиты. Вне закона. И те и эти – твари. Но те – солоненковцы, на совести которых – трупы. Эти же, так сказать, петровцы (если насланы Петром-первым… а кем же еще!), которым поручено лишь предупредить непоседливого жильца. Сила действия должна равняться силе противодействия. То есть наоборот. Короче, надо ли, стоит ли поступать НЕОБРАТИМО? Труп в подъезде дома, где обитает «Гурген»-Ломакин. Начнутся разборки-выяснения как со стороны официальных властей, так и со стороны… неофициальных. Да и не только в этом дело.

Твари, да. Но любую тварь земную, даже червя, запнешься, прежде чем раздавить. Если, конечно, ты сам не тварь – в худшем смысле слова.

Он запнулся.

Третий-»темный» по-прежнему выл. Эдак он, громогласный, перебудит всех обитателей! Никто, разумеется, не выглянет: чего там такое громкое-болезное?! Зато звякнуть в милицию, мол, чего-то там такое громкое-болезное у нас на лестнице – это почти наверняка.

Да замолчи ты!

Ломакин вполсилы, чтобы не угробить бесповоротно, ткнул сдвоенными пальцами (указательным и средним) в ямку за ухом, в нервный узел «темному».

Тот сник.

Вот она, тишина. Никто на этажах не выразил ни малейшего шевеления-любопытства – не прогремел замком, не высунулся, не гугукнул. О, времена! О, нравы! Впрочем, кто-то мог и накрутить диск: ноль- два.

А значит?

А значит, нечего хлопать ушами, возвышаясь победителем над побежденными. И того, первого, надо бы затащить внутрь, дабы не привлекал внимания – вдруг мимо ПМГ проедет: глядь, лежит-валяется! Ежели труп, то пусть валяется – что с трупа стребуешь. Тут давеча мертвяк с пулей в груди больше суток скучал у «Астории». Даром что центр города – скучал, и никто не поспешил загрузить его в спецмашину. Зато ежели гражданин не мертв, но пьян, тут и поживиться можно. Пристрастия нынешней молодой милицейской гвардии – бабушки-старушки, торгующие петрушкой-киндзой, и пьянь, лыка не вяжущая, на ногах не стоящая. Пр-р-райдемте!

Первый бандит, так неудачно промахнувшийся по «мишени», был жив, но в беспамятстве. Ломакин втащил и его в подъезд, уложил рядком – ишь, святая троица. Ну, извиняйте, орлы, – Ломакин вам не нянька. Сами не маленькие уже. Да-а, весьма не маленькие, даже большие.

Он взметнулся на два пролета – к СВОЕЙ квартире, к своей комнате. Мало ли, какие страхи происходят на лестнице, – он-то ни при чем, он давно дома, он когда-а еще пришел и лег спать. Он спит. Он – Мерджанян.

… Заснуть, разумеется, не удалось. Хоть и очень хотелось. Даже не столько хотелось, сколько нужно было. Завтра денек намечается насыщенный – детка-Лера навела на человечка и телефончик оставила: звоните сразу в фирму, все равно я трубку сниму… Так что отдых необходим. Однако денек только завтра, но пока – ночка. Неспокойная.

Ломакин вошел в свою комнату будто в клетку с тиграми: чего ждать? Пока ничего. Клетка пуста. Вероятно, действуют детские атавистические флюиды – ночь, темно, жутковато, бука поджидает, сгрибчит.

Ан нет. Бука пока не внутри, но снаружи. Ломакин вернулся из комнаты в зало, к телефону. Он долго отсиживался на корточках, опершись спиной о стену. Чего ждал? Что зомби-старушка подаст признак жизни – по нужде, к примеру, сходит? Что, помимо старушки, в квартире кто-то есть? Или что очухавшиеся наемники начнут колотиться-вламываться? Вот это – нет…

Проникновение в чужую квартиру – иная, более суровая статья УК. Подрядившиеся начистить нюх прохожему не станут превышать полномочия – не те деньги обещаны, заново надо договариваться. Скорее всего, поверженные бойцы уковыляют до ближайшего таксофона и, чтобы не погнали взашей за профнепригодность, доложатся на «дельту»: «Алё! Мы это. Дело сделано. Было трудно, но мы справились!».

Так что есть резон дождаться продолжения. Времени у «петрыэлтеров» все меньше и меньше – будут ковать железо, пока у клиента горячо – в печени, селезенке, почках.

Он, да, таки угадал – телефонный трезвон. Где-то минут через сорок. Само собой, некому подойти к аппарату, кроме него. Зомби-старушка либо в «попугайном» забвении, либо свято блюдет наказ: ежели звонят, то не тебе, грымза, замри!

Телефон трезвонил.

Телефон трезвонил настойчиво.

Телефон трезвонил так настойчиво, что мертвого бы заставил подняться и поднять трубку.

Зомби – не в счет. Зомби – то ли мертвая, то ли живая. Одно слово – зомби. И вообще запрограммирована: не подходи к телефону, иначе вышвырнем на улицу – будешь, как и прежде, бутылки пустые сшибать и по ночам мерзнуть!

Ломакин скорее жив, чем мертв. Он снял трубку.

– Мастер, ты?! – обрадовался «Петр-первый» куражливым тоном. – Как ты? Куда ты исчез?

– Я? Исчез? Я – здесь.

– И слава богу! Мы было решили, что с тобой не все ладно. С тобой все ладно?

– А что со мной может случиться?

– Мало ли… – выдержал многозначительную паузу собеседник. – Район у тебя неспокойный, неспокойный у тебя район. Самое время решаться на обмен. Чтобы в новом районе – никаких проблем. Ты что так долго трубку не снимал?

– Сплю я, сплю! – изобразил оправдывание Ломакин. – Второй час ночи! Понимать надо… – он добавил в голос мольбы и якобы не удержал стона.

– Ты что? Нездоров? Мастер?

– Да тут какие-то… Неважно!

– Говори, говори! Для нас все важно.

– Не могу я говорить! – еле ворочая челюстью, сыграл Ломакин, мол, еле ворочаю челюстью, но – по какой причине, не признаюсь, восточная гордость. – Завтра, завтра. Я сегодня не в форме. У меня… проблемы. Я сейчас как раз хотел вызвать «скорую» и… милицию… – блефовать так блефовать!

– Не понял? – ПЛАВАЮЩЕ отреагировал «Петр-первый», то бишь: я не понял – ты что, не понял? – У тебя случилось что-то? Наехал кто?

– Да так… Немножко… – бодрясь, подставился он.

– Слушай меня, мастер! Мы сейчас подъедем. Никакой милиции, никакой «скорой», понял?! Решим на месте. Ты хоть их запомнил? В лицо?

– Кого – их? – Ломакин не удержался, никак не мог отказать себе в удовольствии поймать «петрыэлтера» на слове.

– Ты же сам говоришь…

– Что я говорю?

– Да ладно! Не грузи меня, мастер! – вальяжно заявил «Петр-первый», ощутил себя хозяином положения: ты все знаешь, мы все знаем и… и… не выдрючивайся! – Ка-ароче! Я сейчас подъеду. А то тебя никак не застать. Ты уж побудь дома, хорошо? И – никаких ментов, никаких докторов. Считай, мы сами тебя под крышу берем, понял?

Благодетели хреновы!

– У меня есть крыша! – вякнул Ломакин.

– Кто?

– Что – кто? – прикинулся идиотом Ломакин. – У меня есть крыша над головой, а про цену мы уже говорили.

– Ты че, мастер?! Не понял?! – дурашливо удивился «Петр-первый». – С тобой у нас столько накладных расходов, мастер! О прежней цене забудь. Ка-ароче, что мы с тобой зря болтаем. Сейчас приеду – решим.

– Я сплю! – болезно откликнулся Ломакин. – Я устал. Завтра. Не сегодня! – он сознательно сфальшивил, проявив: хрен вы меня завтра застанете!

– Жди! – безапелляционно – поставил точку «Петр-первый».

– Я не открою! – всполошился владелец недвижимости.

– У меня ключ есть! – напомнил «Петр-первый». – Ты забыл, это уже наша кубатура. Слушай, мы с тобой – по-хорошему, а ты… не любишь нас, что ли?

– Пошел в жопу! – «сорвался» владелец недвижимости.

– Зря-а-а… – угрожающе выразил сожаление собеседник. – За базар ответишь, мальчик. В жопу так в жопу. В твою, мать твою, армяшка! Тебе понравится! Жди!

– Придешь – зарежу! – впал в истерику «Мерджанян» – Ломакин, – Мамой клянусь!

– Старушки тебе мало? – вкрадчиво, наугад запустил «Петр-первый».

– Не понял! – хорохористо отверг неявное обвинение он. – Ты что сказать хотел?!

– Вот приеду, поймешь! посулил «Петр-первый».

– Лучше не приезжай!

– Лучше приеду!

Отбой.

Да, если угодно, это был вызов. Ломакин представил, как распалился «Петр-первый» на том конце провода: надо же! доходяга, полуубиенный, ежели верить докладу троицы наемников, а хамит! ничё-ничё! эт’ от бессилия, клиент созрел, пора снимать урожай…

Ломакин прикинул, что минут двадцать-тридцать у него есть. Чайник, что ли, поставить? Чайку попить, кофейку. Изнутри будоражило. Вот сволочи! Надоело! Являйтесь!

Он осознавал, что создает массу ненужных проблем Гургену, – тот вроде полюбовно договорился с «петрыэлтерами», попросил друга Алескерыча только чуть-чуть поупорствовать. А друг Алескерыч разбуянился: шпану уконтрапупил, самому главному дерзостей наговорил – «в жопу, в жопу!», и это только начало…

Но кто ж знал-предполагал, что – Октай-Гылынч- Рауф?!

Но кто ж знал-предполагал, что Ломакину не просто НЕГДЕ трахнуться?!

Но кто ж знал-предполагал, что Ломакин перенесет всю злобу с «Ауры плюс» на «петрыэлтеров»?!

Кто ж знал, что все так… кончится?! Мерджанян?! Он, друг любезный, коньячок дешевый распивает сейчас с Газиком в Баку! А Ломакину – отдуваться! Мало ему, Ломакину, полумиллиардного долга! Еще и решай за Гургена: зарезать грядущего гостя, не зарезать? Да по сравнению с заморочками Ломакина – заморочки Гургена это легкая разминка! Вот и разомнись, трюкач, разомнись. Для отдохновения.

Чайник вскипел. Ломакин не включал свет на кухне. Сидел у плиты в синеватых отсветах конфорки. Чайник вскипел.

Снял. Снес к себе в комнату. Заварил. То бишь просто погрузил пакетик на ниточке… Зазвать, что ли, зомби, на чаек? Скоротать полчасика. Или нет, не нужно лишних свидетелей при предстоящем теплом общении с «Петром-первым».

Почему-то Ломакин уверился – «Петр-первый» явится один. Да не почему-то, а исходя из киношного опыта. Опыт – дело наживное, однако наживают его по киношным образцам. Не лучшие образцы, надо признать, не лучшие. Но – иных нет. И потому финальное общение – непременно один на один. Глупость какая!!! Вам шашечки, или вам ехать? Вам задачу решить или… выпендриться?! Конечно, задачу! Но как же не выпендриться, решая задачу, если все так делают?! Кто – все?! Ну… все. Боевиков не смотрели? В кино не ходите? Видика нет?

Именно законы жанра Ломакин изучил вполне. Хмыкал скептически, но послушно следовал канонам. (В том же «Часе червей» – следовал. В том же поединке на Волчьих Воротах – между героем и злодеем. Казалось бы, злодеев много, во всяком случае – двое, если учесть «пилота». Чего ж тогда не навалиться всем миром?! Ан… канон… Тогда и кина не будет, тогда будет правдивая мерзость повседневности. Тошнит уже от правдивой повседневности жизни. Лучше бы как в кино! Вот все и норовят – как в кино. Тут-то Ломакин сто очков вперед даст любому любителю, чай, сам профи!).

Еще мысль! «Петр-первый» явится один, ибо, может быть, он и «первый» в переговорах с упорствующим квартиросъемщиком, но в своей фирме – не главный. Стал бы ГЛАВНЫЙ собственноусто дожимать какого-то там квартиросъемщика во второму часу ночи! У каждого своя поляна. «Случайная» шпана свою миссию выполнила. Пришел черед «Петра-первого» – дожимай, завтра отчитаешься. Бери подмогу и – вперед! Да не нужна мне подмога! Обижаешь, начальник! Сам справлюсь. И делиться ни с кем не надо. Лаврами. Сам все провернул. Упрямый, однако, попался клиент, но я его… убедил. Нет ничего проще, чем убедить клиента, прошедшего обработку троицей мордоворотов. Небось на ладан дышит, а все эти угрозы «зарежу» – черта национального характера. Плюнуть и растереть. Он же бздит, клиент! По голосу ясно – в телефоне. Щас смотаюсь – туда и обратно – и ажур. Не так ли?

По киношным стереотипам – так. Вот и проверит Ломакин, насколько живучи киношные стереотипы, насколько они, стеретипы, подменяют реальность, более того – становятся реальностью. Что-что, но в ИЛЛЮЗИОНЕ трюкач Ломакин завсегда на шаг впереди дилетанта.

Где ты, дилетант? Пора!

Он отхлебнул остывший чай. Дохлебал. Ждал. А-а, черт! Сообразил в последнюю минуту: «Петр-первый» должен знать Гургена в лицо – телефонные регулярные прозвонки, да, но изначально-то «Петр первый» навестил Гургена лично, собственной персоной, чтобы и тени сомнения не закралось у владельца недвижимости: фирма солидная, бумаги подлинные, внешность располагающая. Это потом, позже запускаются лбы с внешностью… н-не располагающей – чтоб клиент посговорчивей стал. Если так, то паричком с пучком на затылке не отделаться, маскируясь. Да и нет у натурального Мерджаняна никаких пучков-излишеств и усиков нет. Кудимова с трудом, но можно убедить: я – не кто иной, как Мерджанян! Кудимов прежде никак и нигде с реальным Мерджаняном не сталкивался. А вот «Петр-первый»… М-мда, задачка. Впору одеялом накрыться и оттуда бубнить: я сегодня плохо выгляжу, ах, не смотрите на меня!

Л-ладно. Есть один вариантик… Кино так кино!

Он ждал. Дремота пощипывала веки. Брысь! Он ждал.

Дождался!

С улицы – шуршание шин. Сквозь штору, не коснувшись ее, не включая свет, Ломакин исхитрился углядеть: «жигуленок», шестерка, припарковался.

Дверца машины клацнула всего раз. И в подъезде гулко хлопнуло – тоже всего раз. Предугадал, значит, Ломакин манеру действий «Петра-первого» – один пришел, сам пришел.

Ломакин не стал запираться. Чему быть, того не миновать. Только у Ломакина свое представление о том, чему, собственно, быть и кому чего не миновать.

Дверь с лестничной площадки в зало бесшумно открылась. Бесшумно – тем не менее он расслышал, потому что слушал. Тот, кто пришел, пришел – не цокая подковками. Жути напущено достаточно, пора не пугать, а дожимать – и не кнутом, а пряником.

Ого! Ничего себе – пряник! Ломакин расслышал, потому что слушал: затвор щелкнул, затвор. Ствол, значит, у «Петра-первого»? На кой? Подстраховаться решил – ну как владелец недвижимости с переляку действительно ножом готов пырнуть («Зарежу! Мамой клянусь!»).

Или троица недобитков поступилась самолюбием и отчиталась по существу: мы ему, конечно, да-али, но он нам – больше, с таким только и справишься, если ствол имеется. Эх вы, шушера! Нич-чего нельзя поручить! Все сам, сам. Ствол, говорите? Ну, я пошел. Один, между прочим. Учитесь!

Вот только стрельбы не хватало Ломакину! Оно конечно, ствол – больше для понта, для уверенности в себе… но есть у оружия такое обыкновение – срабатывать помимо воли того, кто его держит.

Укрыться бы заранее. Одеяло – не лучшее укрытие. Да. Действуй, Ломакин, как задумал.

– Тук-тук! – игриво прозвучало у дверей, потом «тук-тук» костяшками пальцев о дерево. – Можно?

Ломакин промолчал. Ломакина здесь нет.

Дверь распахнулась под ударом ноги. Но никто не влетел в проем, выжидал: вдруг сюрприз? вдруг огреют сзади по башке?

После затяжной паузы Ломакин угадал резкое вихревое движение – видеть не видел, но угадал: «Петр-первый» в полном соответствии с киношными образчиками небось стволом водит – полуприсев, сжав обеими руками, ловя на мушку… пустоту.

Пустоту, пустоту! Нет никого!

Впрочем, замкнутое пространство само по себе демаскирует: как бы удачно ни спрятался, ищущий найдет, если знает – есть тут, есть, но спрятался. Даже при полной неподвижности, даже не дыша – ты есть. Флюиды.

Но где ты есть, мастер?!

У противоположной окнам стены, вправо от двери, стоял шкаф. Тот самый; чуть сдвинутый. С правой стороны этого шкафа, в углу, образованном стеною и шкафом, стоял Ломакин. И стоял ужасно странно, – неподвижно, вытянувшись, наложив ладони на заднюю крышку шкафа, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу, казалось желая весь стушеваться и спрятаться. По всем признакам, он прятался, но как-то нельзя было поверить. И правильно! Он не прятался, он засел в засаду… если эту позу можно характеризовать как «засел».

Если бы «Петр-первый» предпочитал книжки на досуге читать, а не видик смотреть, то мог бы и ЗА шкаф сунуться, стволом проверить – кто тут у нас? А у нас тут фигура – точно окаменевшая или восковая, бледность лица ее неестественная, черные глаза совсем неподвижны и глядят в какую-то точку в пространстве! Что бы тогда оставалось делать Ломакину? За палец укусить непрошеного гостя? Да? А тот вне себя три раза из всей силы ударит револьвером по голове припавшего к нему «Мерджаняна» – и, кстати, обнаружит: не Мерджанян это вовсе! Так что нельзя показываться на глаза…

«Петр-первый» все-таки предпочитал не книжки, а видик. Потому вместительный шкаф был им воспринят как вместилище тела, ошалевшего от жути, дрожащего тела. Эка! В шкаф забрался, клиент! А выступал-то по телефону, выступал-то!

Ломакин прошершавил ладонью по крышке: ага, здесь я, внутри. (По такому шороху не определить – внутри или снаружи. Ну разумеется, внутри! Книжек «Петр-первый» не читал, все больше – видик, видик…).

Ломакин мобилизовался, и…

… и «Петр-первый» предсказуемо прыгнул к шкафу. Наверное, нацелил ствол. Только не выстрели сгоряча, придурок! Пуля насквозь прошьет и дверцы, и заднюю крышку, и… Ломакина.

Не выстрелил. «Мерджанян» нужен «петрыэлтерам» до смерти напуганный, но, хм, живой!

… и «Петр-первый», наверное, издевательски усмехаясь, взялся за створки шкафа, не выпуская ствола, но вынужденно ослабив хватку, – дернул обе створки на себя!

… и Ломакин разжал пружины мускулов, распрямив руки на полный рычаг.

Шкаф с каким-то древним взвоем, на манер ти-рекса из «Юрасик-парка», пал «фасадом» на пол и накрыл-сожрал «Петра-первого». Пуст был шкаф, голоден…

Ломакин прыгнул сверху, добавив тяжести. Был риск, что поглощенный гость начнет беспорядочно расходовать обойму, вдруг очутившись в «гробу». Не начнет. Ствол не удержался, вылетел, со свербящим звуком нырнул под топчан.

Ломакин выждал с минуту, пока не уляжется пыль, пока не стихнут басовые волны, теребящие селезенку. Ломакин обсмотрел, не прищемило ли гостю что-нибудь жизненно важное. Нет, не прищемило. Иначе писк стоял бы еще тот!

Писка не было. Попавшийся «Петр-первый», вероятно, был оглушен, в беспамятстве. Ну-ну, полежи, парнишка, не рыпайся до поры!

Ломакин сдвинул топчан. Нащупал ствол. Да-а… Это вам не пугач-»поверлайн»! Это… ну-ка, ну-ка… «вальтер». Кажись, П-38. Сцепленный затвор, рассчитанный на патрон 9 мм. Курок расположен открыто, но перед первым выстрелом его можно не взводить – ударно-спусковой механизм самовзводный. Так называемый «офицерский». Немцы вооружали этими «вальтерами» прежде всего офицерский состав. А нынче поисковики-навозники, мародеры, роясь в сегодняшнем окаменевшем говне по местам прежних боев, откапывают и пускают в дело. Огнестрельного добра в земле – избыток. Отмочил в керосине, вычистил, смазал – еще послужит. Как новенький.

Э-э, нет. Не как новенький. Просто новенький. «Вальтер», да, но более тупорыл, чем П-38. Пожалуй, это – П-88. Ну да, съемный магазин, двухрядное расположение патронов – пятнадцать штучек. Однако П-88 никоим образом не мог погрязнуть в питерских болотах, чтоб его нашли через полвека. Ибо П-88 только с середины восьмидесятых стал производиться. Свеженький ствол. Откуда? И что за свеженьким стволом уже числится? И не глупо ли присваивать оружие-трофей? Глупо, глупо. Но очень хочется. Пригодится, учитывая события истекших суток. Надо лишь бумаженцию накропать: мною, таким-то и таким-то, на скамеечке в Летнем саду обнаружен пистолет; будучи законопослушным гражданином, добровольно сдаю находку правоохранительным органам. То на случай внезапной проверки, какого-нибудь общегородского «Сигнала». Вот шел сдавать… Дата? Ах, дата нужна? Дык… сегодняшняя дата! Как я проморгал, не поставил!

Опасения же, что ствол «грязный» – пожалуй, напрасны. Социализм кончился. Социализм – это учет и контроль. Какой, к дьяволу, учет и контроль, когда диктор «Вестей» сардонически хмыкает и сообщает: при ликвидации преступной группы был изъят израильский пистолет-пулемет «узи», по словам одного из задержанных, оружие куплено у случайной пожилой женщины на Тишинском рынке, на пистолете-пулемете обнаружена надпись-гравировка: «Товарищу Манделе от президента Уганды».

Патроны лучше всего вытряхнуть, дабы «вальтер» ненароком действительно не бабахнул сам по себе. Ломакин пока не психопат, могущий нажать на курок в состоянии аффекта, но… лучше вытряхнуть. И ни в коем случае не попадаться при каком-нибудь вышеупомянутом «Сигнале» – формально бумаженция с заявлением о добровольной сдаче является оправдательным документом, но милиция теперь пренебрегает формальностями: сначала отмудохают до полусмерти, обнаружив ствол, а после начинают разбираться, кого они, собственно? И разберутся ли? «Я – такой-то» – в бумаженции. А какой? Мерджанян? Ага! Лицо кавказской национальности, да еще и с «вальтером»! Мало ли что пистолет разряжен. Читайте инструкцию, то бишь учебно-практическое пособие: «Вооруженным следует считать и такое сопротивление, которое оказывается с применением заведомо негодного оружия или имитатора оружия, если в создавшейся обстановке сотрудник милиции не мог и не должен был воспринимать его в качестве негодного или имитированного». «Вальтер», даже лишенный патронов, никак не счесть негодным или имитатором. Сопротивлением же можно счесть, например, вопрос «А в чем дело?», когда вдруг посреди улицы остановят и потребуют: «Документики, гражданин!» – и получишь по полной программе.

Хорошо хоть, пик активности всяческих служб миновал с окончанием «Игр Доброго Толи», как окрестили питерцы спортшоу по имени мэра. После пика активности закономерна полоса пассивности. То-то шпана разгулялась! Ну да Ломакин – не шпана. И «вальтер» вполне пригодится, чтобы как раз шпану пугнуть.

К слову, в том же учебном пособии, которое Ломакину довелось изучать на съемках «Ну-ка! Фас!», сказано: «Не могут рассматриваться как предметы, используемые в качестве оружия, ведро, ботинок, веник, сумка, книга… хотя бы ими и наносились удары».

Эх-ма, теоретики! По роду своей каскадерской деятельности Ломакину довелось общаться-консультироваться со спецами, для коих и сломанная кнопка, и блокнотный листик, и огрызок карандаша – еще то оружие. Но пистолет – внушительней, ведь не как средство поражения Ломакин его будет использовать (чего не хватало!), а как средство запугивания – и не миллиционеров, отнюдь! Чай, не книга… Правда, вчера только он убедился и убедил парочку «шоломовцев» в подвале Гавриша: книга – не всегда лишь источник знаний. А ведро? Если его песком наполнить. А сумка? Если в ней – гантеля. А ботинок? Если он на ногу надет. Эх-ма, теоретики!

Вот и шкаф. Его как считать? Оружием? Или средством заточения? На первых порах – да, но следует позаботиться о чем-нибудь покрепче. Ломакину всю ночь коротать – под сопровождение беспорядочных кулачных ударов по дереву; под крики «выпусти, падла, убью!» толком не прикорнешь. Выпускать тоже нельзя – освобожденный пленник тут же побежит ябедничать. Дайте поспать, неугомонные! После разберемся.

Найти бы для узника узилище поуже, чтоб не ворочался. Связать и в одну из комнат запихать – к тому же Елаеву-Елдаеву? Бельевые веревки, настриженные на кухне, имеют обыкновение махриться и расслабляться. Соседи (даже в единственном числе; даже будучи зомби) имеют обыкновение ходить на горшок и откликаться на призыв о помощи – ведь благодетель призывает! который с улицы подобрал и в тепло поселил, как не порадеть! особливо если налить обещает, только дверь открой и веревку перережь…

Могло быть так? Могло. Могло быть совсем не так, но заранее бы исключить вероятность, пусть самую малую, что «Петр-первый» высвободится – неважно чьими молитвами, собственными, старушкиными.

Ломакин нашел такое место. Дал волю воображению, прокрутил мысленно все ранее виденное кино – чего только не навыдумывают товарищи по цеху, лишь бы ни у кого раньше такого не было! А такого – не было. И выдумывать не надо! Оно есть! Он же сам чудом об это место не спотыкался, каждый раз посещая кухню. Да вот ведь час назад, когда чайник ставил.

Несуразная ванна, выставленная непонятно кем и непонятно зачем в коридорные кишки. Верно! Весу в ней центнера три – старорежимная, фаянсовая. Почему бы не попробовать?

Как Ломакин выгребал тулово «Петра-первого» из- под шкафа – и не напоминайте!

Как Ломакин пёр тулово по коридору, после чего укладывал рядом с ванной – с точностью до миллиметра, – и не напоминайте!

Как Ломакин раскачивал фаянсовое чудище, пыхтел, высунув язык, косил глазом, чтобы она, ванна, не пришлась краем на по-прежнему оглушенное тулово, – и не напоминайте!

Тяжесть-то, тяжесть! Грыжу заработать! Н-ну! Отпускаю! Силы иссякли!

Ванна громыхнула и погребла под собой тулово. Громыхнула – не то слово. Куда там шкафу! Звук был столь мощен, что заставил «Петра-первого» очнуться и заорать.

– Будешь орать – пристрелю! – посулил Ломакин в дырочку для слива воды. – Твоим же «Вальтером», понял?!

Ладно – «Петр-первый»! Не переполошились бы нижние соседи. Впрочем, планировка внизу почти наверняка идентичная – то есть коридор. Глубокой ночью вряд ли кто-то, кроме Ломакина, шастает в темных дебрях, спят небось в кроватках. А отдаленный непонятный грохот – наверно, снова где-то что- то взорвалось, прорвало, взлетело на воздух… завтра сообщат по телику. Главное – над нами вроде не каплет.

Не каплет. И дырочка для слива воды теперь сверху. Удачно, что есть дырочка, – не задохнется, паршивец. Спокойной ночи, Монтрезор!

– Убью! Выпусти! – как и ожидалось, запсиховал пленник.

– Не выпущу. Заткнись! Поспи пока. И не гунди! Я тоже хочу поспать. Время позднее.

– Тебе конец, падла! Не хотел по-хорошему, получишь все сразу! Понял, м-мастер?!

Ага! «Мастер». Замечательно, что «Петр-первый» так и не углядел Ломакина (когда бы это ему?) – «Мерджанян» остается Мерджаняном.

– Напустить на вашу контору моих рыночных армян, что ли? – раздумчиво произнес Ломакин, и…

… хорошо, что «Петр-первый» лишен возможности видеть Ломакина в лицо, – скривило и чуть не вывернуло от омерзения: пусть играя роль, пусть повторяя чужие слова, слова телефонных сявок, мнящих себя крутыми парнями, – проти-ивно! Надо ли уподобляться? Еще скажи, Ломакин: «Нассу в глаза!». Тем более, угроза как никогда осуществима – в ту же дырочку для слива воды, которая теперь сверху, аккурат над башкой узника бессовестности. Однако… иного языка современная генерация умниц-бандитов не воспринимает.

Тогда лучше вовсе помолчать. Молчание иногда пугает изрядней словесной жути. Ломакин придавил слив каблуком, внушительно пообещал:

– А будешь голосить, перекрою кислород. Через полчаса задохнешься. Так что заткнись. Поспи. И я посплю…