Трюкач

КАДР – 2

Жиллет – лучше для мужчины нет! – продолжил телевизор, покончив с маньяком-убийцей, труднопредсказуемо поступавшим с женщинами.

Олд спайс – для сильных духом мужчин, любящих приключения! – продолжил телевизор.

Взяли моду гонять одну и ту же рекламу! Х-хал- тура! Глаза бы не смотрели!

Глаза и не смотрели – телевизор с экраном в спичечный коробок воспринимался только ушами. А глаза Ломакина смотрели на Ломакина, на отражение Ломакина. Брился. Не Жиллетом, но голландским Шиком – наследием Гургена Мерджаняна.

Рожа жарила пожаром. Отвыкла. Бороденке – полгода. По сценарию «Часа червей» – он носил Чернышевскую бороденку. Чтоб сойти для террористов за умствующего ботаника, чтоб не шлепнули в первую очередь, почуяв реальную угрозу. «Час червей». Теперь иной час – час бубны. И – пожалте бриться. Надо. Момент такой. Борода и усы радикально меняют внешность. Отсутствие бороды и усов – в той же мере. Ломакин – теперь по документам Мерджанян. И хоть внешне он, Ломакин, весьма условный Мерджанян, зато безусловный НЕ Ломакин. Пожалте бриться!

Однако очень удачно, что на лице растут вторичные, а не первичные половые признаки! Иначе бриться было бы просто невыносимо больно!

Рожа цвета бордо. Прилив крови. Много крови, много песен! Нет, явно не три взял вчера Гурген. Или три? Выпало из сознания. Тогда точно – три, минимум. Если бы две, Ломакин помнил бы. Так что – три… четыре… пять. Вышел погулять. Гурген Мерджанян вышел погулять – на недельку, в Баку. Ему это неотложно нужно, потому он – в Баку. И паспорт при себе, читайте-читайте: Ломакин Виктор Алескерович. Сличайте-сличайте! A-а, была охота! Проходи!… Охота… была. В Баку. На мерджанянов-саркисянов- исаакянов-тосепянов. Но с той поры и пыл охотничий поугас, и по паспорту опять же – Ломакин, да еще и АЛЕСКЕРОВИЧ. Хош гядьмишсиниз! В смысле, добро пожаловать! Ломакин пока побудет Мерджаданом по месту прописки Мерджаняна же. Он и есть он. И паспорт при себе, читайте-читайте: Мерджанян Гурген Джамалович. И прописан тут…

Тут… Великовозрастная комната, старый фонд. Пустовато, да. Топчан, шкаф-ампир, три убогих стула, печь-голландка с изразцами. Все возможное вынесено и перевезено куда подальше в какие-нибудь долгоозерные новостройки. Странное дело, шкаф оставили новому жильцу Мерджаняну! Грандиозный шкаф. Пустой. Или потому и оставили – грандиозный… При современных потолках – 240-270 см – эдакое натурально-деревянное вместилище на полметра всяко превосходит любой современный потолок. Или просто возни с ним много – пробовали кантовать, сдвинули от стены на шаг и плюнули: себе дороже! Еще холодильник Морозко – то уже привнесенный Гургеном самолично. Обживаться надо.

Кстати, Алескерыч, о прописке! – вроде бы вспомнил мелочь Гурген в ночь долгих проводов. – Если позвонят, сразу посылай!

Куда?

Туда! Остонадоели!

Кто?

A-а… Ры… Ре… Литры хреновы!

Риэлтеры? – догадливо уточнил Ломакин.

A-а, какие они риэлтеры! Бандиты, слушай, Алескерыч! Настоящие бандиты!

Не было печали! Отыскал Ломакин тихое убежище! Лег на топчаны! Из огня – в полымя. Впрочем…

Куда ни кинь. Бандитов за каждым углом – как раньше милиционеров на каждом углу. Разница лишь в том, что, если ты должен конкретным бандитам, они с тебя получат, ибо ты им конкретно должен. А милиция получит с тебя по определению – есть ли за тобой должок, нет ли. По определению. Это кто? Определи. Вон, на углу. Мент. Верно определил. Ему- то ты и должен. За что?! Та-ак, повторим пройденное: он мент? Ну?! Вот ты ему и должен. За то, что он мент. Надо же, непонятливый какой!… А бандиты худо-бедно играют в робингудовщину, мы за социальную справедливость! Другое дело, – худо играют, бедно играют, неубедительно. Мол, есть хорошие бандиты, есть плохие бандиты – и хорошие не уважают плохих, которые несправедливые. Станиславского на них нет: Не верю!. Просто у каждого своя сфера влияния-внушения. – На манер анекдотной карликовой Смерти с мини-косой: Не паникуй мужик! Я за твоей канарейкой!.

– Самые настоящие бандиты, Алескерыч! Знаешь, сколько они за эту комнату хотят?!

Гурген! Ты им должен?

Я когда-нибудь кому-нибудь был должен?!

– Серьезно.

Я серьезно.

И чего добиваются?

– Обмен хотят. И я хочу…Но не так, как они хотят.

Ах, ты в этом смысле бандиты, прикинулся дурачком Ломакин. Мол, сделка-торг, непременная аффектация: Грабеж среди бела дня! Бандиты! Разорить меня хотите! Ладно, миллион скину. Ладно, два! Но это мое последнее слово!.

В том самом смысле, Алескерыч, в том самом. На понт, конечно, берут. Но наехать уже пробовали…

Как?

– Как-как! Какэт кэран! Ночью стучат в дверь, уже полпервого. В квартире только я и старушка… у нее дверь зеленая, там, по коридору. Открываю…

– Зачем открываешь?

A-а! Они ведь уже в квартире, у них ключ от общей есть. Опекунство, над старушкой оформляют, ключ от квартиры имеют. Уже мне в комнату стучат. Я еще думаю, может, старушка: ведро поднять, хлеб попросить, доктора вызвать. Открываю. Сам в одних трусах. Вижу: стоят качки в коже. Говорят: Мерджанян?. Говорю: Не-ет, какой я, вам Мерджанян!. Говорят: Паспорт покажи!. Говорю: Какой паспорт?! Не видишь, одни трусы!. Говорят: Если ты не он, что здесь делаешь?. Говорю (слушай, сам не знаю, как в голову пришло!), говорю: А я… у бабы его, понимаешь?. Говорят: Н-ну! Молодец! Давай-давай. Так его!. И ушли. Но еще придут. Или позвонят. Сразу посылай!

– Просто трубку не буду снимать.

Трубку как раз снимай. Моя просьба. Они должны условия менять. Если согласятся, соглашайся… – и Гурген вывел на пачке сигарет жирную цифру, прибавив сбоку знак доллара. Не произнеся вслух. Сглазить боялся? – Если не согласятся, сразу посылай. Моя просьба, Алескерыч, да? Ты все-таки… Мерджанян, Алескерыч. Неделю требуй – срок. Я как раз вернусь. А ты как раз…

Ломакин весьма надеялся, что он за неделю – как раз…

А в лицо если не узнают, не поверят?

Алескерыч! Я с твоим паспортом в Баку лечу. И то об этом не думаю, а ты тут об этом думаешь! И мы с ними всегда по телефону говорили, и в коридоре тогда темно было. Моя просьба, Алескерыч! Трудно? Трудно – тогда не надо.

Надо-надо, лети. Сделаю. Ты точно им ничего не должен, Гурген?

Меня не знаешь?! ОНИ мне должны, слушай!

Тогда пусть. Риэлтеры не столько помеха, сколько своеобразный спортивный раздражитель. Карликовая Смерть с мини-косой, явившаяся не по его душу, – по душу Гургена, да и не по душу вовсе: текущая сделка, где стороны набивают цену. И никто никому ничего не должен. Пока.

В отличие от Гургена Ломакин более чем должен, при всем при том смутно представляя, как же его угораздило. И однокомнатная хибара на Раевского с коллекцией кактусов – малая толика долга, если даже торговаться померджаняновски, выгадывая лишний миллион-другой. Счет на миллиарды. М-мда, КАК же его угораздило? М-мда, разберемся. Антонина нужна.

Нужна Антонина. Самому-одному Ломакину не СДЮЖИТЬ. Воля Гургена полагать: Ломакину – НЕГДЕ. Воля Ломакина: поддерживать заблуждение друга, не посвящая в суть. Ему, Ломакину, – не до глупостей, не до сантиментов.

Олд спайс – для сильных духом мужчин, любящих приключения! – с незавидным упорством продолдонил телевизор.

Силой духа Ломакин отнюдь не обижен. Но ЛЮБИТЬ приключения – увольте. Тем более по собственной инициативе искать их… на задницу. Это удел сопленышей, жаждущих доказать: мол, мы и есть сильные духом мужчины! То-то сильный дух исходил от сопленыша в Генуэзской крепости… когда Ломакин в группе Боголюбова работал. На картине Егора Брадастого, на Серьгах Зульфакара.

Конный трюк: всадник на скаку берет полутораметровую каменную кладку, в высшей точке – выстрел, всадник падает.

Боголюбов собрал группу, вместе покумекали: туда – маты, отсюда камни убрать.

Егор Брадастый, режиссер, в свою очередь покумекал.

Камни убрать в Генуэзской крепости – значит, ВСЕ камни убрать. Мне проще и вовсе этого не снимать!

И сопленыш, конник, который лошадей на съемку доставил, тут как тут:

– Сколько платите?… Ого! Вот сразу делаю, и сразу платите, ага?

– Добро. Пиши расписку.

Оно конечно, расписка не снимает ответственности в случае чего, просто законов никто не знает, а единственный закон, усвоенный с младенчества, – великорусский авось. Однако авось авосем, а в казачьей группе Боголюбова серьезных травм отродясь не упомнишь, мелочи не в счет. Хотя – и волочение, и падение-кульбит, и волчья яма. И каскадеры сыты, и кони целы. Именно потому, что: туда – маты, отсюда камни убрать. Вдруг откуда ни возьмись – сопленыш посторонний.

Сопленыш калякает расписку, садится на коня, перелетает через кладку, блистательно падает. Доказывал герой, что он герой, а группа Боголюбова… погулять вышла. Доказал?

Боголюбов – к нему:

– А еще разок? МЫ тебе платим. Не режиссер. МЫ. Вдвое.

Да ни за какие деньги! Верно. Понял, когда пришел своей шеей между двумя камнями: бог миловал.

Ну?! А мы что говорили?! Повезло дураку – И запомни.

А сопленышу уже и напоминать никогда не надо. Силен стал духом… в области штанов. Вот и подотрись заработанными бумажками или той распиской.

Лучший каскадер – тот, кто может совершить трюк, не совершая трюка…

Ломакин полагал: сам он если не лучший, то отнюдь не из худших. В одном ряду с Лешей Гариным, с Ваней Викторовым, Олегом Савросиным. Это что касается работы каскадера. А вот что касается работы с банками-кредитами-платежками-фондами… Уподобился Ломакин тому сопленышу! Один в один! И… бог не миловал.

Он непроизвольно дернулся и под самый, что называется, занавес порезался. Спичечно-коробковый телевизор мгновенно свредничал, в несчетный раз заявив, что Жиллет лучше. Тьфу! И клип-то паршивенький! Дали бы Ломакину волю, он бы снял про тот же Жиллет хотя бы. На Кодаке! Своей камерой. Хитачи. VM-H39E. Сверхкомпактная! Стерео HI8! С цветным видоискателем!… И не лобово, ассоциативно – по лезвию бритвы. С трюками, резаными-колотыми ранами, с пробежкой по канату, то бишь лезвию!

Стоп, Ломакин! Волю тебе уже давали – и не на хилый рекламный ролик, а на двухсерийный «Час червей». И, если можно так выразиться, с каната ты сорвался тут же. Не тут же – по инерции шагов десять протянул и… сорвался. Да! А на бытовом уровне только что нанес себе резаную рану голландским Шиком. Чем бы прижечь? Втолковывают тебе, ограшу, Жиллет лучше, – а ты… Но чем бы прижечь?! Водкой? Осталась?

Он сунулся в Морозко. Осталась? Да. Початый большой Смирнофф. Плеснул в ладонь и хлопнул ею по обезволошенной щеке. Заш-ш-шипел-л-л! Кожа отвыкла.

А что у нас еще осталось, Ломакин? Будет чем угостить даму? И не объедками?

Желудок у котенка – меньше наперстка… приторно высказался телевизор.

Ломакин, морщась, дернул шнур из розетки – экранчик погас.

В маломерном же Морозко обнаружились датская салями, коробочки Воблы, литровая банка застывшего домашнего лобио, кроме початого Смирноффа непочатый венгерский вермут, пластиковая Фиеста. Широко живет беженец Гурген Мерджанян! Вчера ночью выбор был богаче и разнообразней, но ведь и ночь они с Гургеном провели не натощак. Тогда три возьму!

Остатки сладки, вполне достаточно для достойного приема дамы. И прибрать бы… Пепел, пробки, бутылки, огрызки, смятая оберточная фольга с уткнувшимися в нее окурками. Не умеют мужчины – уютно. Вальяжно – да, уютно – нет. Посиде-ели…

Благо в стенку вчера никто не стучал, требуя тишины. Во-первых, старый фонд, Большая Морская, умели строить, звукоизоляция, глухо, как в танке. Во-вторых, стучать некому – на все восемь комнат – один жилец, не считая Гургена. Жиличка. Бабушка – старушка. В курсе? Те же риэлтеры – в курсе. Надо понимать, они, риэлтеры (или как их называть?), всерьез намереваются очистить площадь либо под очень и очень представительный офис, либо сюда вселится очень и очень представительный нувориш. И – не Гурген. По очевидным причинам Гурген и не стал толком обживаться – для него это промежуточный вариант. Потеряв все мыслимое и немыслимое в Баку, Гурген за считанные годы раскрутился в Питере с абсолютного нуля – и уже: собственная пристойная фирма, вольво, почти квартира, пока комната, но…

Ломакин тоже потерял, все мыслимое и немыслимое. Но в Питере, а не в Баку. И раскручиваться надо не с абсолютного нуля, а с невыразимого минуса. А ведь начинал с многообещающего плюса… «Аура плюс». И вот…

Антонина нужна. Нужна. Антонина. И не для экстазных взаимослияний… не по причине укрыть-спрятать. Антонина нужна для скрупулезного обсчета-расчета: ктовиноватчтоделатьсчегоначать? Антонина!

Он позвонил ей… когда? В шесть? Шести еще не было, пусть и светло – белые ночи. Когда за Гургеном такси прибыло? В пять. Да, в пять. Итак… в начале шестого. А сейчас?… Разгар дня. Одиннадцать. Встреча – в два, в четырнадцать. У редакции Невского простора, то есть у порога набоковского дома. Отсюда, из гургеновских окон, удобно отследить: пришла, не пришла, одна пришла, с кем пришла? Строго напротив. Большая Морская, бывшая Герцена. Нет, если строго напротив, то Дом композиторов, но набоковский дом тоже в поле зрения. Отследим.

А пока есть смысл навести хоть какое-то подобие уюта, Антонина женским чутьем учует ночную пьянку. Либо решит: Ломакину все по боку – к Ломакину абзац подкрался, а он в загул ударился. Либо решит: к Ломакину абзац подкрался, а он с горя запил, не по-мужски, о чем с ним говорить, если даже не протрезвел!

Он протрезвел. Рожа, увы, пока не соответствует, еще и царапина бритвенная, но за оставшиеся три часа Ломакин успеет принять меры, чтоб побледнеть: контрастный душ принять, напиться уксусу, съесть крокодила. И уничтожить следы ночной пьянки. По мере скромных возможностей…

Возможности скромны. Ломакин сгреб на картонку вчерашний мусор перышками растрепанного веника. Приоткрыл дверь, в общую прихожую-зало, вслушался. Тишина.

Разумеется, жиличка-старушка глуховата-слеповата, однако чем реже они будут сталкиваться в коридорных кишках, тем спокойней. И ей и ему.

Он на скорости миновал прихожую-зало и свернул в темный проем – дальше хочешь не хочешь, но почти ощупью. Коридорные кишки тянулись на добрые двадцать метров, без света, с аппендиксами, неровностями, стенными крюками-вешалками, чужими дверями, даже с необъятной фаянсовой ванной (кто- когда-почему выволок ее в коридор?!). Только через два поворота мрак переходил в сумерки – там уже брезжила кухня с окном во внутренний двор.

Ломакин все так же на скорости благополучно прошел оба поворота, сориентировавшись еще вчера ночью, когда Гурген устроил необходимую экскурсию (Осваивайся, Алескерыч! Не заблудись! A-а… с-сы- волочь! Коленка! Это тут ванна!).

Кромешная тьма разбавилась серым пыльным намеком на то, что за последним поворотом прояснится. Он, Ломакин, сделал быстрый шаг вправо и… спасла реакция. Нож! Сверкнул нож…