Трюкач

КАДР – 9

Сунь-цзы сказал:

«Поэтому пользование шпионами бывает пяти видов: бывают шпионы местные, бывают шпионы внутренние, бывают шпионы обратные, бывают шпионы жизни, бывают шпионы смерти… Но узнают о противнике обязательно через обратного шпиона. Поэтому с обратным шпионом надлежит обращаться особенно внимательно. Обратных шпионов вербуют из шпионов противника и пользуются ими. Когда я пускаю в ход что-либо обманное, я даю знать об этом своим шпионам, а они передают это противнику. Такие шпионы будут шпионами смерти. Шпионы жизни – это те, кто возвращается с донесением.

Не обладая совершенным знанием, не сможешь пользоваться шпионами; не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь применять шпионов; не обладая тонкостью и проницательностью, не сможешь получить от шпионов действительный результат. Тонкость! Тонкость! Нет ничего, в чем нельзя было бы пользоваться шпионами».

Так сказал Сунь-цзы про шпионов. Он это очень давно сказал. Он мудро сказал. Но мудрость хороша, если передача не вдогон через толщу веков.

Ведь тот же Сунь-цзы в том же Трактате о войне, поименованной им «путем обмана», в главе «Шпионы» (смотри выше) изрекает (Во-во! Тонкость! Тонкость!).

«Знание наперед нельзя получить от богов и демонов, нельзя получить и путем умозаключений по сходству, нельзя получить и путем всяких вычислений. Знание положения противника можно получить только от людей».

Так-то, Ломакин, так-то. Знай наизусть трактат – не поможет. Умозаключай по сходству (с тем же «Часом червей», где ВСЕ предатели, ВСЕ!) – не поможет. Вычисляй всячески, боясь признать очевидное, – не поможет. Только от людей, только от людей, Ломакин.

Под окнами Антонины стояла серая «сьерра». Хорошенькое совпадение! Антонина, поспешающая на свидание к набоковскому дому, подсаживается в серую «сьерру». Теперь под окнами Антонины стояла серая «сьерра». Пустая. А где водила? Дома? В квартире? У Антонины? Даже Ломакин (почему «даже»?! опять возомнил о себе, супермен?!) и тот лишь однажды проводил, и то лишь до дверей. И то ладно, что первый этаж. Сталинский «триумф», ложный балкончик – с одной стороны, окна кухни – с другой. Дурацкая улица, даже не улица, но путаница внутренних дворов, дурацкая путаница. Дурацкое название – Стахановцев. Дурацкое соседство с буйным ПТУ. (А если влезут? – А как могут влезть?! – Элементарно! Через форточку! – Там же марлечка!). Дурацкое! Все дурацкое! Ситуация дурацкая! Дураки-дураки-дураки! Она проводила аудит. Ни одной подписи ее нет. Она лишь от душевных щедрот САМА провела аудит, чтобы стало ясно ему, бестолочи, какая он бестолочь! Слой – «рядовой сотрудник». Серая «сьерра» под окнами.

Он поставил «вольво» рядом со «сьеррой». Ждал, что «сьерра» заверещит – ах, отодвиньтесь, я на сигнализации! «Сьерра» промолчала. Это какой же «зонтик» над собой надо ощущать, чтобы «сьерру» оставлять без сигнализации, чтобы, имея на дому факс, компьютер (непременно!), х-а-арошую аппаратуру (а как же!), будучи сама по себе весьма-весьма (еще бы!), – полагаться на марлечку в форточке – никто не покусится, не посмеет. Знают… А кто вдруг не знает – мгновенно узна-а-ает.

Он влез через ложный балкончик. Неслышно ступая. Неслышно содрал марлечку – вот и влез. Неслышно прошел мимо обширной тахты (о! сексодром! н-нет – подушка одна, вмятина одна, скрученная винтом простынь, одеяло на полу, ой-ей, нас еще и кошмары мучают!). Постоял на выходе из спальни – вслушивался. Да нет никого! Никого постороннего. Если вслушаться СПЕЦИАЛЬНО, то всегда определишь, есть ли кто НЕ ОДИН. Один способен быть незаметным-незамечаемым. Двое – никогда. Если, разумеется, они не поставили такую задачу. Перед кем? Перед ним? Его ведь нет. Он не существует, он в Баку – похороны сегодня. Или завтра? В общем, похороны.

Тихохонько тронул дверь спальни (хрен ее, дверь, знает, вдруг как зано-о-оет!). Нет. Бесшумно. В прихожей – шкаф, факс, зеркало на стене – ого! занавешено шалью. Никак его здесь всерьез хоронят? Не надо игры, ребятки! Вы же не знаете, что я, Ломакин, способен глянуть с того света: как тут у вас? чтите? ну то-то! а то! А ведь… способен. Вот он я. Вы че, ребятки, ЗНАЕТЕ, на что я способен?!

Не было никаких «ребяток». Одна была Антонина.

Он даже не проверился, не сунулся в комнату-гостиную – и не потому, что дверь-стекло туда. Нет там никого. Нет.

Антонина сидела на кухне. Была она не одна. С ней был… дракоша-марионетка. На ниточках. Знаете, такая игрушка. Домашнее животное, которое ни кормить-поить не надо. А ласковый какой, ежели как надо пластмассовой крестовиной пошевелить. Ластится, как живой. Как теплый. На углу Невского и Думской линии таких – навалом. Кыс-кыс-кыс.

Дракоша что-то шептал на ухо Антонине. Она стряхивала наваждение: уйди, дурашка! Дракоша шептал, ластился.

Уйди, дурашка!

Нин! – ПЕРЕСОХЛО позвал Ломакин…

Идите к хренам собачьим, онанисты и прочие обожатели «пентахуазов»-«плейбоев»-«секси». Не для вас. Потому что идите вы именно к хренам, именно к собачьим. Питайтесь эммануэлями – во сне и наяву. Это и есть по-собачьи. Отстаньте! Занавес! Маэстро, занавес! Да занавес же, моп твою ять!

… Ты меня предала, да?

Молчи!

Молчу. Ты меня предала.

Молчи. Бестолочь. Живой, господи, живо-ой.

А ты думала?! Думала, нет? Ты сука.

Я сука, сука. Я твоя сука.

Чья «сьерра» там стоит?

Моя.

Клянусь, значит, говорить правду, одну, значит, правду, и ничего, значит, кроме правды, да?

Да. Моя. Это подарок.

Чей? Нин, чей?!

Ревнуешь?

Так! Только без вульгарно… Погоди. Я спросил, чей?!

Живой. Живо-ой. У меня никого нет, кроме тебя. Никого!

Слой?

Ка-акой Слой?! Сбрендил?! Слой! Тоже… скажешь!

Кто?! И зачем?! А я?

Ты – бестолочь. Я, кажется, люблю тебя.

А я – тебя. Если не Слой, то кто?

Ты хоть знаешь, что это такое?! Это сейчас на меня клюют – полукровка, мулатка! О-о! Ты учился в школе, в хваленой советской школе?! Ты был негром?! Они даже не осознают, что негр – это оскорбительно. Слово само. Не понимают.

Перестань! Ты – это ты.

Перестань. Я – это не я. О, господи! Кто я!

Кто ты?

Я сука. Стой, погоди. Не так. Значит, пойми. Никакого Слоя не было и быть не могло. Его уже нет. Реально.

Стой! Теперь ты погоди. Чья «сьерра»?

Не вникай. Лучше не вникай.

Я уже вник. Слушай меня, слушай. Я уже не бестолочь. Он – кто? Слой – рядовой сотрудник, он сам сказал. Тогда кто – не рядовой сотрудник?! И кто – ты?!

Ну-ка, пусти. Ну пусти. Мне НАДО. Я сейчас. Скоро. Сформулируй пока.

Ты вернешься?

Дурачок! Куда я денусь?!

Не знаю…

Шум душа. Шуммм душшша. Шумдушашумдуша- Шумдушашумдуша-ш…

Ну?

Кхм. Хочешь чего-нибудь?

Да-а… м-м…

Погоди! Значит, так… Это… Пудрэ?… (Наугад, между прочим!). Кто тебя То-о-оней зовет?

Это не Пудрэ. Все-таки ты бестолочь.

Я бестолочь, ладно, кто?

Скорее, падре! Тогда уж…

Отец?

О-о! Мы зна-аем латынь!

Прекрати. Отец?

Тогда уж крестный. Читал? Крестный отец.

А ты?

Я… Ну что тебе сказать, чтоб ты поверил?! Если я скажу, что втрескалась в тебя по уши прям тогда в Доме кино, ты поверишь?! Ведь нет!

Нет.

Ты был, между прочим, грубым и… грубым ты был.

Ты тоже – не подарок.

Уж какой я подарок… Да, так что? Еще какие вопросы?

Ты сейчас кто? Ты сейчас ты, или ты главный бухгалтер?

Я всегда главный бухгалтер. Я всегда считаю, считаю.

Объяснись.

Ты все-таки беспросветная бестолочь. Давай эмоции побоку?

Ну тк! Как скажешь.

Значит, так… Нет… Не буду… Ладно, слушай. Без эмоций, мы договорились… Господи, кто меня тянет за язык?! Нет, не буду…

Ладно, давай, давай! Чего уж там.

Ну, смотри… Значит, так… Пришел факс. Трижды пришел. Я не знаю, кто его посылал. Ты сам?… Нет, ерунду говорю… В общем, факс. Значит, все! Тебя нет. Мы договорились – без эмоций, да? Господи! Ты есть! И ты есть!…

Не отвлекайся. Не сейчас. Ну?!

Солоненке конец, ты хоть это понял?! Он тебя должен был беречь пуще глаза.

А как же! Полмиллиарда! Теперь на него все ляжет.

Нет, ты хроническая бестолочь. Погоди! Слушай! Все. Я собралась, я в форме. А там – как знаешь. Он приготовил все, чтобы выставить банк на полмиллиарда. Долларов, Ломакин, долларов. А ты – «мешок». И вдруг «мешка» нет! Он к нему, а он говорит, понятия не имею.

Он к нему, а он… Сама понимаешь, что говоришь?

Давай так. Солоненко – промежуточное звено.

Между кем и кем?

Между тобой и крестным отцом. Для падре полмиллиарда рублей – даже не… в общем, не сумма. Пусть Солоненко подавится рублями, лишь бы вовремя подставил «мешок» под доллары. Солоненко вполне годился – я же его контролировала.

Значит, все-таки ты?

Мы как договорились? Мы договорились: без эмоций? Или я договорю – и ты плюнешь и уйдешь. Или я не договорю.

Договаривай, р-родная. Я, значит, «мешок».

Ты уже теперь не «мешок». Тебя нет. У меня идея! Я не знаю, как ты устроил этот трюк с факсом, но ведь фактически… тьфу… ладно, пусть так. Фактически – ты не существуешь?

Я существую. Чувствуешь?

Ак-х… Ну, погоди! Нет, не годи. Акх…

Ну и?

Ак-х… х-ш-что?

Продолжим разговор.

О чем-м-м… м-м…

Не увлекайся. Ты знаешь, что у меня в квартире – три трупа? И еще на одной квартире – все восемь… если не больше?! Все хорошо, да?! Все хорошо?!

Не надо так. Не надо. Я представляю, что тебе пришлось… пережить…

Хреново звучит. Неискренне.

Не надо так. Я знаю.

Скажи мне вот еще что. Ты все знаешь… Какие пленки? Почему пленки?

Зачем ты меня снимал?! Я же говорила тебе: не смей! Я же говорила тебе: сотри немедленно.

Ах, звиняйте, ваш-ство, виноват. Тогда же и стер, ваш-ство, при вас же, ваш-ство.

Ты при этом был такой… ехидный. Я решила, что ты… врешь. Что ты морочишь меня.

То есть?

То есть не стер, но сказал, что стер.

Ну и если даже так?

Что? Так?!

Продолжай, продолжай.

Ты не стер?!

Нет… (Он солгал осмысленно, не зная, зачем, но осмысленно… он-то, кретин, полагал, что бойцы домогаются бакинских кадров, ан им приспичило получить- ископать пробы с Антониной… на кой бог?!).

Или ты вернешь все до единого кадрика, или…

Вернешь – значит, отдашь тому, кому принадлежит. Что-то я опять не пойму.

Поймешь! Тебе это надо?! Отдай. Тебя же засекли, когда ты меня снимал. Засекли, бестолочь!

Ты – секретный объект, да?!

Слушай, дорогой, я могу тебе рассказать все, но лучше тебе не знать всего. Ты же киношник, ну?! Сообрази! Трюкач! Сообрази. Ты снимаешь меня, в кадр попадает кто-то еще…

Слушай, дорогая, я могу тебе рассказать все про то, как работают со скрытой камерой. Ты же ее не заметила, ты же себя только на экране увидела – тогда и поняла, что, ОКАЗЫВАЕТСЯ, я тебя снимал… и не только тебя. Откуда… НЕ ТОЛЬКО ТЕБЕ знать, что он (или она) засняты? Сказала? Ты? Сама сказала? Ему? Или ей? Э, нет! Ему. Падре, говоришь?! Смотри, я ведь и озвереть могу. Прямо сейчас нападу и выгрызу правду. Зубами.

Тебе нужна правда?

Мне нужна… ты. Извини за правду.

Верни пленку.

Какую-такую?

Где я и он.

Кто он?!!

Я не знаю. Он пристает. Он странный. То ли… хочет меня, то ли…

Я ему рожу разобью, никто не узнает. А, кстати, он еще и спасибо скажет – ведь его тогда никто не узнает!

За себя не боишься? Герой экрана! Спринтер по крутым крышам! Не боишься?! Трюкач!

Мне не нравится, как ты это сказала. Повтори!

Ну хорошо. Трюка-ач ты мой.

Уже лучше. Чья «сьерра» (вот так вот, неожиданно!).

Не знаю… Моя, наверно. Подарил кто-то.

Кто?! Морду разобью!

Попробуй… Слушай, а где пленка? Нет, правда!

Пон-нятия не имею! Где-то. Молчи. Молчи.

Ты кто? Я никто. Я твоя.

Только?

Только.

А… этот… падре?

Он-то при чем?!

Значит, ни при чем?

Ни при чем.

Ты ведь предательница?

Я предательница.

Кого? Именно?

Всех. Но не тебя.

Потому что так сложилось?

Потому что. Да.

Ты меня… что?

Кажется, да…

Если кажется, крестись.

Я – нехристь.

Да уж. Ты нехристь.

А сам-то!

Я – тоже. Чья «сьерра»?

Подарок, дурашка, подарок. От родственника. Или от вздыхателя. Не поняла толком. Если тебе приспичит, выясню.

Мне уже приспичило.

Пойди пописай.

Не хами. Это не тот ли вздыхатель, который тогда вДоме кино с вами был? На самолет, ты сказала, спешил? Или он – родственник? Он сейчас где? В Гетеборге?

Почему в Гетеборге?

А туда же неожиданно слинял этот… гадкий мальчик.

Это не просто гадкий мальчик. Он… курировал Солоненко.

И ты тоже. Да? И вы все вместе выбрали подходящую фигуру. То бишь меня. Так? И ты говорила мне, что Слой всесилен. Так?

Не так. Ты все-таки бестолочь. Ты не умеешь слышать. Я тебе говорила про Солоненко: он великий и ужасный. Как Гудвин. Великий и ужасный. Ты хоть «Волшебника Изумрудного города» помнишь? Хоть читал?

Обидеть норовишь? (Говорящая голова, русалка, чудовище, слепящий шар – а за ширмой мастер блефа, маленький-толстенький Гудвин, ничтожество… Впрочем, не такое и ничтожество – мозги-то у него работали, экую видимость нагородил! Попробуй не поверь, попробуй потягайся!) Намекнуть могла?

Как тебе еще намекать?! Великий и ужасный.

Почему ты со мной так себя вела? Никак? От Слоя маскировалась? Или боялась, что они «настучат» в Гетеборг? Этому твоему… А он тоже – великий и ужасный?

Он не блефует. Он МОГ бы тебя уничтожить.

Вам это тоже почти удалось. Кстати, тебе Слой все пытается дозвониться. А у тебя занято. С кем ты болтаешь?

Ни с кем. Я его занесла в «черный список». На нем можно поставить крест. Он – «мешок».

Это ты сообразила, когда мой факс пришел? С мертвого – какой спрос? А Слой жив, да? Ты и его сдала? Этому твоему, да?

Никого я не сдала. Я просто отодвинулась. В сторонку.

А если бы я «остался жив»? А завтра – пятница.

Кто знает, дорогой «покойник», кто знает!

Ты ведьма!

Каждая женщина ведьма. Как тебе, кстати, твоя… Катя?

Что еще за Катя?

Забыл, бедняга… Можно сказать, героиня фильма!

Ну ты даешь! Ты что?! Рехнулась?!

Я?! Не рехнулась. Я… даю…

Я тебя задушу!

Буду счастлива!

Я, правда, тебя задушу!

Буду счастлива.

Ответь! Ты только честно ответь: ты предательница?

Еще какая! Честно!

Слоя действительно нет?

И не было! Он – все. Он – «мешок». Теперь он «мешок».

А всякое такое… Ровинский…

Отстань с Ровинским. Не приставай… Ой, приста- ва-ай!

Я тебя все время снимал, но не видел рядом ни одного негра. То есть… цветного…

Ладно, мне можешь не… Негра, так негра. А почему негра? Я же сказала: падре. Отец – в переносном смысле. Крестный отец. Какая ты все-таки бестолочь. Так ничего и не понял!

Почему же? Вот я сегодня Костанде так и сказал…

При чем здесь Костанда?

А он вдруг позвонил. А я ему сказал…

Ты что, действительно – идиот?!

Пожалуй…

Господи, тебя учить и учить!

Учи. Я – бестолочь.

Да уж.

Может, все-таки уточним позиции?

А ты какую предпочитаешь? Позицию?

Погоди. И все-таки. Ты предательница?

Ну разумеется.

Ты как… ко мне…

Кажется…

Предашь ведь?

А ка-ак же!

Блефуешь?

А ка-ак же!

Солоненко?

Нет никакого Солоненко. И не было.

А я?

Ты есть.

Я – кто?

Не знаю. Ты.

Меня зовут Гурген.

Гурген так Гурген. Ты.

А падре?

Это падре.

А кто это?

Падре.

Та-ак, продолжим.

Ой, отстань. Заморили червячка, заморили.

Он, знаешь ли, живучий! Чувствуешь?

Да… Ак-х-х… Ой, давай поспим чуть-чуть.

Спи.

А ты? Ты тоже спи.

Как получится. Спи.

Сам спи. Не волнуйся. Все хорошо, все хорошо, дурачок.

Знаю, дурочка, знаю. Спи.

Который сейчас час?

Не знаю. Уже темно.

Я спрашиваю, который час?

Последний.

Не ври. Я знаю, предпоследний. Я лучше знаю. У нас еще есть время.

Ты предательница.

Отстань. Конечно!

Твой час пробил!

Ну, разумеется. Я гото-о-ова. Спи. Дай поспать. Часок, ладно? Потом еще поговорим. И вот… а потом, значит, они ка-ак… и… вот…