Учитель Истории

Глава XXVIII: «Они скоро все узнают»

— Увы, у меня неутешительные новости: ничего существенного, что могло бы как-то улучшить наше положение, мне найти так и не удалось. Я полночи просидел за бумагами, но…

— Я не сомневалась. Нет, не потому что считаю тебя плохим юристом, совсем не поэтому! Ты отлично поработал. Просто ситуация и вправду безвыходная. Теперь осталось сообщить Юлиану. Во сколько он обещал позвонить?

— В пять.

— Хорошо. Спасибо тебе еще раз. Мы с тобой тоже созвонимся вечером, если ты не против. А сейчас мне нужно немного побыть одной… Урок скоро.

— Конечно, я понимаю.

Спустившись вниз по лестнице на первый этаж, я внезапно обнаружил, что за время моего недолгого разговора с Еленой в обстановке холла на первом этаже успели произойти некоторые изменения. В углу перед раздевалкой появилась тумба, или «кафедра», как ее принято называть в учебных заведениях. На кафедре, прислоненная к стене, стояла большая черно-белая фотография в обрамлении траурной каймы. Рядом — живые цветы. Перед фото уже столпились ученики (только что закончился урок третий урок, начиналась большая перемена), по одному подходили учителя, дружно вздыхали.

— Что еще за… — я и сам не заметил, как ноги понесли меня в сторону печальной композиции.

«Борис Леонович Ааронов» — гласила подпись под изображением приятного пожилого человека, который улыбался, глядя прямо тебе в глаза, а еще ниже располагались годы жизни: родился 12.03.1928, умер… А умер, получается, сегодня.

— Ночью, — подтвердил подошедший трудовик. — Хороший был мужик. Ученый, настоящий. Интеллигент. Не то, что нынешние.

— Простите, — обратился я к нему. — Он преподавал?

Мужчина покачал головой, не отрывая глаз от портрета.

— Последние три года — нет. Болел сильно. Вместо него вон, Сизова взяли. А так да, вел историю. Шестьдесят лет школе отдал, шестьдесят лет… Его здесь каждая собака знала. Меня как-то спас от милиции, когда мы с мужиками… Ну, попали впросак.

— А что за научная деятельность? — заинтересовался я. — Вы сказали, он был ученым.

— Да, был. Изучал историю Тверского края. Разные исследования проводил, ездил с учениками в экспедиции, на раскопки. И не только по области. Представляете, в семьдесят лет взобрался на Казбек! Не человек — огонь. Но возраст, возраст… Его не попросишь подождать за дверью.

— Три четверти наград, что в кабинете директора висит — его заслуга, — добавила подошедшая «англичанка». — Он работал, еще когда я сама здесь училась. А нынче вот… Пусть земля ему будет пухом.

— Наверное, теперь из кабинета музей сделают, — добавил кто-то.

Люди всё пребывали. Не без удивления я отметил, что даже многих из учеников не оставила равнодушными смерть старого учителя. Видимо, Борис Леонович и вправду был выдающейся личностью, и не только на научном поприще — на это школьникам плевать, — но и как человек и педагог.

Чтобы не мешать остальным, я отошел в сторонку и почти сразу же углядел Женю. Тот, в своем репертуаре, тихо крался вдоль стеночки по направлению к выходу. Лицо молодого учителя выражало высшую степень озабоченности и волнения. Словно собака, взявшая след, мелькнуло в голове показавшееся подходящим сравнение. Что там творилось у него в мозгу, я понятия не имел, да и никого уже не смущало очередное чудачество Сизова. Наверное, вспоминал вчерашний вечер, который и вправду выдался волшебным. А может, просто мечтал. Но тут он бросил беглый взгляд в сторону портрета, замедлился, остановился… И безжизненной массой рухнул на пол.

— Шизику поплохело, — радостно загалдели дети, но прежде, чем я успел броситься на выручку другу, кто-то крепко схватил меня за локоть.

— Не лезь.

— Чего? — я обернулся и встретился глазами с учеником.

— Не лезь, говорю. Без тебя разберутся.

— А ты кто такой?

— Учусь я здесь.

Невысокий, но коренастый и широкоплечий — явно спортсмен. Кожа смуглая, глаза карие, немного раскосые, нос с заметной горбинкой.

— Ты пришлый?

Он высокомерно усмехнулся, но ответил:

— Даже если сам Иосиф Джугашвили. Ты все равно не лезь. И вообще, не стоит тебе с ним общаться.

— Почему?

— Не здесь. Еще увидимся. Расскажу.

— Где увидимся?

— Позже скажу. Все, покедова.

И не успел я даже мяукнуть что-то протестующее, как он отпустил мою руку и скрылся за дверью в столовую. Весь наш разговор занял не более четверти минуты, и со стороны выглядело все так, будто старшеклассник о чем-то спрашивает у учителя — никто и внимания не обратил. Тем более, многие присутствующие были заняты бездвижным Сизовым: кто-то помогал приводить его в чувство, кто-то острил по поводу вновь отчудившего учителя, а кто-то просто стоял и глазел на происходящее. Или фотографировал на телефон. Я тоже подошел, но увидев, что Женя уже в сознании, и моя помощь не требуется, отправился восвояси. Не в первый раз и не в последний — здесь я буду только мешаться.

Но что означает это «позже скажу»? Позже — это когда?

С минуту поколебавшись, идти ли к Елене за разъяснениями или нет, я выбрал второе. Дверь с надписью «выход» вдруг поманила меня с такой силой, словно за ней скрывался портал в иное измерение, а не обычный школьный двор. Видимо, сработал не совсем изжитый рефлекс от времен собственного ученичества: если в школе ничто и никто не держит — уходи прочь.

Никаких дел до пяти вечера у меня не было, и, чтобы немного проветриться, я решил пройтись до дома пешком. Благо, машина все равно осталась возле общежития. Погода располагала, и снова захотелось не забивать себе голову всем подряд, а просто прогуляться по безлюдным улочкам будничного Младова. Насладиться видом старого города, подставить лицо солнечному свету, подумать о хорошем. Последние дни я столько переживал по всякому поводу и без, что накатившее умиротворение (особенно после разговора с нанимательницей) показалось глотком свежего воздуха в затхлой комнате с запечатанными окнами. И как-то сразу на задний план отошли тревожные мысли: о насущном (кто был этот чувак в школе?), о работе (в пять часов должен позвонить Юлиан — что я ему скажу?), о друзьях (надеюсь, с Женей все в порядке, и он ничего не отбил себе при падении), о прочих проблемах — осталась только обычная человеческая радость, порожденная безмятежностью и отсутствием сиюминутных проблем. Дойти до булочной, взять там свежую ватрушку и тут же с наслаждением съесть ее, поделившись крошками с нахальными до неприличия воробьями. Остановиться на мосту, окинуть взором панораму семисотлетнего города, повидавшего за свою долгую жизнь и монгольских ханов, и польских гусар, и танки Гудериана. Заглянуть в небольшой сквер возле гостиницы, прочитать полустертые надписи на памятниках героям войны. Включить не забытый в этот раз плеер и послушать музыку: не в машине, и не ту, которую подсовывает радио — а свою, выбранную лично. Простые, казалось бы, вещи, сиюминутные удовольствия, сладкая пенка на поверхности горьковатого кофе жизни. Но как мало ценим мы подобные минуты, какое ничтожное значение придаем им! Некогда, все некогда, все бегом, все на ходу. А останавливаемся только дома, посреди хорошо знакомого прямоугольника стен, за которыми ничего не видно и не слышно. А что в этом доме делать, чем заниматься? Любоваться ремонтом? Даже прожив почти месяц в провинции, я не перестал быть москвичом, если не по рождению, то, хотя бы, по духу. Зачем идти, если можно бежать, зачем смотреть по сторонам, если можно уткнуться телефон, зачем обращать внимание, если можно не обращать…

Но только не сегодня. Сегодня — хотя бы до пяти часов вечера! — я полностью свободен. Отключу телефон, пусть они все хоть обзвонятся. Я пошел гулять. Похоже, вчерашний вечер окончательно выбил меня из рутинной колеи: мыслями я находился где угодно, только не там, где сложившиеся обстоятельства вынуждали меня находиться. Пытались вынудить.

Час с небольшим спустя, уже порядком нагулявшийся и подмерзший, я оказался возле стен Успенского монастыря. Как-то так получилось, что после бесовской субботы я не часто сюда заглядывал, в основном проходил мимо. Уж больно осадок оставался… неприятный. Однако за прошедшее время, несмотря на события двадцатидневной давности, кражу части коллекции и вывозом ее остатков в Златоглавую, посетителей у главной городской достопримечательности только прибавилось — многих впечатлила история с колокольным звоном. Так что сейчас, несмотря на разгар буднего дня, из приоткрытых ворот торчал внушительный «хвост» визитеров, которых ограниченное пространство внутренних помещений вынуждало стоять в очереди. Стояли тихо, не шумели. Неужели все на службу? Едва ли в краеведческий музей. Ведь уцелевшие экспонаты тю-тю — уже давно в Москве.

— Пройдемся? — справа и слева от меня внезапно возникли два дюжих молодца, в одном из которых я тут же опознал своего нового приятеля — горбоносого из школы.

— Куда? — в свою очередь дернулся я.

Средь бела дня, на глазах у людей… Не, не посмеют. Не должны посметь.

— На кладбище, — ответил второй.

— Куда?! — теперь уже я по-настоящему запаниковал, но горбоносый лишь хохотнул:

— Да внутрь. У дальней стены кладбище есть, тихое. Там и поболтаем.

— Точно, — вспомнил я. — Есть такое. Ладно, пошли, что ли…

Мы протолкались сквозь очередь из паломников и туристов и оказались на территории монастыря. Когда я был здесь в последний раз, помнится, имела место неприятная история с демонстрантами, которые требовали оградить коллекцию Юрьевских от загребущих лап столичных музеев. Да, прямо здесь это и случилось: пришли и молча стояли с транспарантами. Потом еще прибежали какие-то дети и стали кричать «Шизик, шизик!». Женя потом рассказывал, что тоже находился тогда в рядах демонстрантов. Выходит, здесь мы с ним и встретились в первый раз. Эх, все-таки нехорошо я поступил, что не подошел сегодня, когда он упал. Не по-дружески. Надеюсь, он меня не заметил.

— Значит, так, — начал горбоносый, как только мы достаточно удалились от людской массы. — Для начала познакомимся. Тебя мы хорошо знаем, а ты нас?

— Вас? Нет, я вас не знаю.

Я всмотрелся в их лица: оба смутно, но знакомы. Точно из школы. Возможно, даже одноклассники Яны. Но имен я не знал. Второй, что был с горбоносым, тоже восточного типа: казах или узбек. И такой же накачанный бугай.

— Я Аяс Ганеев, — представился он, протягивая мне руку. — Свои зовут меня Ханом. Первый из тех, кого все остальные называют пришлыми.

— А я Хасамеев, Юра, — произнес горбоносый, повторяя жест Аяса. — Второй из тех, кого все остальные называют пришлыми. Друзья зовут Хасаном.

— Филипп Лазарев, — в свою очередь сообщил я. — Юрист и по совместительству преподаватель. Первый и последний в своем роде. Друзья зовут меня по-разному, кому как больше нравится.

Значит, угадал. Пришлые. Вот и встретились мы с вами наконец-то. Вроде как, вы против громобоев, а значит, не должны желать мне зла. Но почему вдруг сами вышли на меня?

— Мы хотели бы поговорить, — ребята дружно проигнорировали мою не очень удачную хохму про имена и обращения. — Предупредить тебя.

— Вы следили за мной? — на всякий случай уточнил я.

— Да.

— Но я же гулял добрый час!

— Мы следили час.

Вот тебе и беспечная прогулка, отрешение от забот и вся та прочая лабуда, которую я сам себе втирал. Зачем, спрашивается. Лучше бы о чем-нибудь действительно важном поразмышлял. Что Юлиану скажу, например.

— Ладно, — я посмотрел по сторонам, убеждаясь, что на маленьком старом кладбище кроме нас, мертвых монахов под гранитными плитами да одного случайно забредшего древнего дедка больше никого нет, и решил перейти к делу. — Я слушаю вас.

— Ты ищешь коллекцию Юрьевских, — начал Ганеев.

— Нет, — тут же возразил я. — Не ищу.

— Значит, искал, — уточнил Хасамеев.

— Возможно. И что?

— Этого нельзя делать.

— Я уже в курсе. Поэтому не ищу.

— Ты в курсе, — согласился Ганеев. — А твой друг Шизик?

— И он в курсе.

— Но он искал.

— До того, как тоже оказался в курсе. Сейчас уже не ищет.

— Это ты так думаешь, — ребята переглянулись между собой. — Он просто решил не подставлять тебя.

— Допустим, — согласился я, сделав пометку в уме. — Тогда почему вы пришли ко мне, а не к нему, раз такие заботливые?

— Потому что ты выслушаешь. И потому что ты соображаешь. В отличие от него. Борис Ааронов, который умер сегодня ночью — крупнейший спец по коллекции. Именно по его наводке были найдены первые четыре предмета, те, что выставлялись здесь. И он был почти уверен, что знает, где можно найти еще два. Этой информацией он поделился сам знаешь с кем.

— Дайте подумать… — я беспомощно почесал затылок. — Если честно, не знаю, с кем. Хотя, стоп… Могу предположить. Он был тем самым информатором, про которого говорил мне Женя?

— Не только информатором, — уточнил Ганеев. — А учителем, вдохновителем и наводчиком. — В среде интересующихся людей давно ходили слухи, что у Бориса Леоновича имеется небольшой частный архив, работе с которым он посвятил очень много лет. Результаты — первые находки. Уверен, они не последние. Шизик говорил тебе, он знает, где спрятаны остальные сокровища?

— Нет, — соврал я. — Ничего такого он не говорил. Но он искал. Так вот откуда у него были сведения…

— О чем? — оживился Хасамеев.

— О коллекции.

— О коллекции последние двадцать лет писали чуть ли не ежемесачно. А искали ее вообще все поголовно.

— Но найти смог только Ааронов.

— Ты же сам знаешь, что это не так, — Ганеев достал сигареты, предложил товарищу и мне: я отказался. — Ааронов лишь шел по пятам, каждый раз отставая на полшага, а то и больше. Основная часть коллекции уже раскопана. И раскопана она громобоями.

— Да, об этом предположении я тоже слышал… Также я слышал, что уже найденного им мало — нужно всё.

— Нужно всё, ты прав. Какая-то очень важная и богатая шишка поручила им собрать все предметы. Все двадцать три. После революции коллекция так и не была вывезена за рубеж: верные Юрьевским люди спрятали ее здесь, в окрестностях. Раздельно, небольшими партиями. Это затрудняло поиски, но разных энтузиастов не слишком волновали расходы. Искали все, поголовно: археологи, местные, приезжие, заезжие. И специальные наемники. Думаешь, ничего не находили? Находили, и немало. Только до музеев ничего не дошло. О каждой поисковой группе громобоям каким-то образом становилось известно, и группу тут же брали под наблюдение. У кого-то находки тихонечко перекупали, у кого-то просто отбирали, пригрозив расправой. А тех, кто вздумал ослушаться… Слыхал историю про костер на ночь Ивана Купала, в котором нашли кости? Так вот, это была группа заезжих черных копателей из Астраханской области. Ребятам очень повезло: они нашли один из схронов. И не повезло тоже: раньше, чем они успели сообщить о находке, до них добрались люди заказчика. Громобои. Теперь ты понимаешь, что про тебя и ваши с Шизиком копошения им также прекрасно известно? В усадьбе тебя видели, да. Но вы ничего там не нашли — поэтому вас не трогают. Вот если найдете — тогда другой разговор.

— Если найдем… — тихо повторил я, чувствуя, как по спине стекают капельки ледяного пота. Вспомнились слова Глазунова, брошенные им в усадьбе: «Если что-нибудь найдете — дайте нам знать. Мы придумаем, как вам помочь». — А если не найдем?

Молодой человек пожал плечами.

— Тогда вы им не нужны. Насколько я знаю — это только между нами, запомнил? — у громобоев в укромном тайнике собрано тринадцать предметов из коллекции. Не хватает шести. Четыре были обнаружены без их участия — облажались, не успели перехватить. Из этих четырех два украдено, но не громобоями, это точно. Ты знаешь, кем?

— Нет, — повторно соврал я, понимая, что в свете всего услышанного данная информация может стоить мне жизни.

— Их ищут. И найдут.

— Возможно. Но два предмета уже в Москве.

— Они вернутся, — сообщил Ганеев. — И попадут в руки громобоев. Это абсолютно точно. Но не главное. Главное, что еще два предмета все еще лежат в земле. И Ааронов наверняка знал, где.

— А громобои? Громобои знают?

— Нет. Под конец жизни старый умудрился таки опередить богатеев вместе со всеми их шестерками. Когда тактика количества перестала работать, заработала тактика качества: его исследования принесли плоды. Но не сегодня, так завтра архив Ааронова будет взломан. Это также информация из надежных источников. И тогда они узнают, все, что знал он.

— Я вообще уверен, что он не сам умер, — вставил Хасамеев. — Ему помогли. И Евгению Валерьевичу помогут, если потребуется. А может, и тебе.

Последние два тезиса по понятным причинам вызвали во мне всплеск внутреннего протеста.

— Зачем вы все это мне рассказываете?

— У нас с громобоями сейчас нет войны, — Ганеев глубоко затянулся в последний раз и затушил бычок о могильную плиту. — Мы в их дела не лезем. Но информация поступает тревожная. За этой коллекцией идет нешуточная охота, и мы не понимаем, почему. Деньги там замешаны просто астрономические, а в «поле» работают, в основном, школьники и студенты ПТУ. Непонятно. Мы хотим разобраться.

— Только поэтому? — я всем видом постарался показать, что они меня не убедили.

— А зачем еще? Мы не хотим, чтобы они усиливались. Мы прозевали бесовскую субботу — хочешь верь, хочешь не верь, — обычно обо всех их акциях мы знаем заранее. А тут — полный мрак. Их заказчик — фигура очень серьезная. Угроза налицо. В первую очередь, угроза нашим. Нас всего сорок человек. Громобоев — только тех, о ком мы точно знаем, — почти две сотни. Наверняка их еще больше, на виду только активные. Если они решат брать власть в городе, мы не выстоим. А они возьмут ее, как только…

— Как только что?

Ганеев вдруг замолчал, словно сболтнул лишнего.

— Ладно, скажи ты ему, — Хасамеев положил товарищу руку на плечо. — Пусть знает, откуда ветер дует.

— Хорошо, — вздохнул тот. — Как только будут собраны все предметы коллекции, громобои устроят в городе переворот. Им позволят его совершить, они лишь ждут отмашки. Не спрашивай, почему, и какая тут связь — мы не знаем. Возможно, это часть более обширного плана, и пострадает не только Младов. Но будет все именно так: город погрузится в хаос, его оцепят по периметру, здесь будут орудовать молодчики всех мастей. В такой ситуации местным не позавидуешь, согласись.

— Согласен, — глупо было не соглашаться, когда тебе обрисовывают столь мрачные перспективы. — И этот… Этот переворот — он завязан на сокровищах? На обнаружении всех предметов?

— Да. Поэтому сокровища не должны быть найдены. Ни последний схрон, ни те, которые украли из монастыря. Но если они решат взять в оборот Шизика…

— Я все понял. Можешь не продолжать.

— Поможешь нам — поможешь всему городу. Мы будем рядом, если что. И в долгу не останемся. Ты ведь с нами?

Какой базар, ребята. Как будто, у меня есть выбор. Ну, разве что, сбежать нафиг куда-нибудь подальше…

— По рукам.

— Хорошо. Тогда еще увидимся. Бывай.

— Постойте! У меня есть еще один вопрос.

— Валяй, — уже сделавший несколько шагов в сторону ворот Ганеев остановился и недовольно хлопнул рукой по карману. — Только быстро.

— Почему вы не прикрыли Джунгурова? Он ведь ваш… С вами. А выступил против громобоев в одиночку.

— В тебе обида за Янку говорит, — осклабился Хасамеев. — Ты, видать, не в курсе. Во-первых, он не из пришлых. Мы ему в свое время предлагали вступить в наши ряды — пацан нормальный, почему нет. Но он отказался.

— А во-вторых?

— А во-вторых, кто тебе сказал, что мы его не прикрыли?

— И еще в-третьих, — добавил Хан. — Думаешь, громобои оставили бы Яну в покое, если бы мы не вмешались?

— Понял.

— Молодец. Запомни, как следует: они скоро всё узнают. Всё, что им нужно. И придут за тобой.

От монастыря я шел так споро, что временами едва не срывался в бег. Нужно предупредить Женю, предупредить Женю, предупредить Женю. Вот почему он так отреагировал на сообщение о смерти старого профессора. Решил, что следующим прихлопнут его. А потом настанет и моя очередь. Блииин… А ведь вчера всё было так хорошо, так чудесно, волшебно… Но почему он тогда не позвонил мне? Может, бедняге стало хуже? Или уже что-то произошло? Черт, да я же сам выключил телефон!

— Алло! — стоило вернуть аппарат к жизни, как он тут же начал рваться из рук: звонил Сизов. — Филипп, срочно приезжай. Мне очень нужна твоя помощь!

— Хочешь забраться в квартиру Ааронова?

— Откуда ты знаешь?! — вопль из динамика чуть не оглушил меня.

— Так получилось. Не ори. Скоро буду. И не вздумай открывать еще кому-то кроме меня.

— Даже Жене?

— Даже Иисусу.