Уроки Толстого и школа культуры. Книга для родителей и учителя. Монография

Каждый приобщенный к дневникам и письмам Льва Толстого знает, как высока была его мера ответственности перед живущими и грядущими поколениями, как много Толстой выстрадал в поисках счастья для тех, кто был рядом с ним, чьи пути пересекались с его поисками истины.

Человек для Толстого, как и для Канта, — непреходящая ценность, цель, но не средство (!) прогресса. Полагаю, что именно такое отношение к человеку защищает общество от тирании и насилия. Мало кто сейчас помнит предсмертные муки Ф. Энгельса, а они как раз были связаны с тем, о чем после его смерти забыли и что в конечном итоге привело к дискредитации социалистической идеи. Ф. Энгельс, обращаясь с предсмертным словом к потомкам, просил уделить особое внимание нравственной стороне общественной жизни, ибо ему с К. Марксом в силу одержимости идеей первичности экономического фактора не удалось обосновать важность этического начала новой формации. Никто, к сожалению, не прислушался к словам умирающего социалиста. Более того, в начале 20-х годов нашего века В. И. Ленин провозгласил: нравственно то, что полезно пролетариату. «Полезно» было согнать мужика с земли — согнали, «полезно» было бросить в костер будущего сотни тысяч жизней — бросили, «полезно» было во славу «воинствующего материализма» убить и замучить в лагерях смерти тысячи приверженцев церкви — убили и замучили, изгнали из России многих выдающихся мыслителей, ученых, художников…

Великая идея социализма потому и не состоялась, что в жертву ей было принесено самое дорогое — человеческая жизнь. Революционная одержимость, утверждавшая себя на штыках, оказалась сильнее любви к человеку, сильнее нравственного кодекса жизни.

I. Мечта о золотом веке

Напомню удивительное письмо Толстого к Э. Г. Шмиту. Сегодня оно звучит актуальней, чем когда-либо. В нем эскизно обозначены главные пути «воскресения» общества, собраны воедино главные идеи преобразования жизни.

«Существующий строй жизни, — утверждал писатель, — подлежит разрушению. В этом согласны как те, которые стремятся разрушить, так и те, которые защищают его. Уничтожиться должен строй соревновательный и замениться коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией; уничтожиться должен сепаратизм узкой национальности и замениться космополитизмом и всеобщим братством; уничтожиться должны всякие религиозные суеверия и замениться разумным религиозным нравственным сознанием; уничтожиться должен всякого рода деспотизм и замениться свободой; одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей» (68, 64).

Так сложились события, что вокруг проблем, очерченных Толстым в письме к Э. Г. Шмиту, развернулась основная битва поколений. С одной стороны, не переставая будоражила умы человечества великая идея свободы, братства, равенства в ее социалистической интерпретации, с другой — все активнее заявлял о себе всевластный Купон, прислужник Молоха. Битва шла и идет не на жизнь, а на смерть. И никто не обратил внимание на вывод, сделанный писателем в связи с раздумьями о социализме:

«…одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей».

Предчувствуя глухоту современников к поставленной проблеме, Толстой высказал свое отношение к двум принятым массовым сознанием средствам преобразования действительности:

«…первое, насильственные революции, свержение людей, поддерживающих нежелательный порядок и замещение их другими, долженствующими устроить другой, желательный порядок жизни; и другое — состоящее в том, чтобы, не разрушая существующего порядка, вступая в ряды правительства, постепенно, понемногу достигать того изменения существующего порядка, которого требует человеческое сознание нашего времени» (68, 64).

Споры вокруг революционного и реформаторского путей развития докатились до наших дней, и в этой связи представляются актуальными мысли Толстого, который, как известно, не был сторонником ни одного из этих путей.

«Допустим, что одни устроители общества, пускай это будут социалисты, будут в состоянии предписывать законы, которым должны будут подчиняться капиталисты и всякие собственники. Но ведь никогда не было и не может быть, да и не будет того, чтобы устроители общества пришли бы к оному признаваемому всеми наилучшему устройству общества. А как скоро не будет такого согласия, необходимо будет (как оно всегда и было, есть и теперь) употребление власти, т. е. насилия одних людей над другими. Для того же, чтобы было насилие, необходимо, чтобы продолжался тот самый обман, вследствие которого люди насилуют самих себя по воле тех людей, какие в данное время имеют власть» (1910; 38, 429–430).

Одинокий мечтатель предложил свой путь достижения счастья.

«Существует же, — писал он, — одно средство достижения этой цели, и самое простое и естественное, состоящее в том, чтобы оставить в покое государство и правительство и не думать о нем, а думать только о себе и своей жизни; уяснить себе цель и значение своей жизни и, соответственно уясненного сознания, вести свою жизнь».

«Одно средство…»: «уяснить себе цель и значение своей жизни и, соответственно уясненного сознания, вести свою жизнь». На первый взгляд, в этом утверждении сказалась вопиющая категоричность Толстого, не признававшего деспотической власти государства над человеком и с юности отстаивавшего право личности на «самостийность». Однако дело не в отрицании государства как аппарата насилия, не в призыве к абсолютному проявлению «Я».

Дело в другом — в важности обретения человеком внутренней свободы, независимости от внешних причин — внешних обстоятельств, авторитетов, социального положения, культа чужой идеологии, религиозных пристрастий. Проросши через свободу корнями в недра жизни, человек приобретал навык осмысленного (не по чьей-либо подсказке, не под чьим-либо давлением) отношения к происходящим вокруг него событиям, смысл собственного бытия, становился на путь христианского служения людям.

Толстой предложил современникам действовать согласно определенной социально-педагогической установке:

1) через желание и самопознание перейти к поведению, определяемому чувством внутренней свободы, для того, чтобы почувствовать себя способным противостоять внешним обстоятельствам,

2) через открытие в себе Царства Божия, которое есть в каждом человеке, обрести нравственную устойчивость, силу внутренней убежденности и

3) от этого идти к выстраиванию своего отношения с внешним миром.

Такой путь давал бы возможность преодолеть зависимость от внешних обстоятельств, общественного мнения и авторитетов, занять самостоятельную позицию в жизни, следовать голосу совести, бескорыстно служить людям.

Но чтобы человек принял этот путь развития, необходимо, чтобы в нем заговорил разум, появилось желание очиститься от коросты, внутри зазвучал голос живой жизни.

«Правда, — писал Толстой в статье „О социализме“, — человек может спуститься и спускается до степени животного и тогда подлежит законам животной жизни и даже мертвой материи, но в общих своих проявлениях человек всегда был и есть существо, отличающееся от всех других существ животного и вещественного мира, ему одному свойственным разумом и свободною волею. И потому жизнь его всякая, и семейная, и общественная, и политическая, и международная, и экономическая складывается, складывалась и должна складываться никак не на основании выведенных из наблюдения общих объективных законов, провозглашаемых <…> разными Марксами, Энгельсами, Бернштейнами и т. п., а всегда только на основании <…> закона жизни, провозглашенного с древнейших времен и браминами, и Буддой, и Лао-Тце, и Сократом, и Христом, и Марком Аврелием, и Эпиктетом, и Руссо, и Кантом, и Эмерсоном, и Чанингом, и всеми религиозно-нравственными мыслителями человечества» (38, 427).

«Закон жизни один для всех». В этом, считал Толстой, его главное отличие от других законов. Закон с детства знаком почти каждому: «Всякий человек не должен делать того, чего себе не хочет» (38, 427).

Но далеко не каждый готов жить по нему. Однако вера Толстого в эру нравственного перерождения человечества с годами не только не ослабевала, а, напротив, день ото дня становилась крепче.

В одной из поздних работ («Конец века» — 1905) он провозгласил мысль о том, что эра просветления наступит тогда, когда духовность отдельного человека восторжествует в общественной жизни, когда большинство общества составят духовно зрелые личности.

Жизнь человечества будет развиваться приращением нравственно живущих людей. Именно к ним должно перейти обустройство социальных форм жизни, именно им предстоит строить Царство Божие на земле.

Все существующие формы государственного устройства вызывали у Толстого только разочарование. Отсутствовал и интерес к будущим формам существования человечества. Он справедливо считал, что жизнь сама найдет нужный поворот к лучшему. Однако он не сомневался в том, что ядро будущего сообщества людей возможно только при таком уровне нравственной обеспеченности, который дает человеку право на свободу воли, направлен на самореализацию его личности, способствует раскрытию Божественной природы души.

Толстому важно было, чтобы человек не ослабевал в поисках ответов на главные вопросы жизни:

Как вырваться из плена телесной зависимости на простор духовного становления и развития?

Как «разумению жизни» победить «лукавство ума»?

Как через сенсуалистическую природу человека пробудить в нем потребность жить в согласии с мирозданием в целом, с самим собой и окружающими людьми?

Как научиться жить свободно и самостоятельно, сохраняя чувство собственного достоинства, не унижаясь ни перед кем?

Создать условия для такого развития личности — задача общества, путь к тому, чтобы «строй соревновательный», «капиталистический» без потрясений заменился строем «коммунистическим».

II. Реальный человек в реальном мире

Преображение, о котором мечтал Толстой, не наступило. В мире по-прежнему в чести поклонение золотому тельцу, ложь и лицемерие, а зло и жестокость приняли чудовищные формы.

Толстой ошибся? Мир зла сильнее мира добра? Человеческий разум и наше сердце бессильны перед слепой волей хаоса, торжеством темных сил?

Толстой и его герои понимали, что поиск ответов на эти вопросы труден и тернист, и не раз оказывался в ситуации, когда бьют по щеке, а ты должен решать — подставить или нет другую?

Но никто в эпоху Толстого не мог представить себе сотой доли того чудовищного зла, через которое прошел ХХ век и в котором пребывает век нынешний. Проблема непротивления злу насилием принималась в штыки при Толстом, а сегодня она вызывает еще большее раздражение.

Дело ведь не в том, подставить или не подставить щеку, а в том, как жить так, чтобы на зло не отвечать злом, но при этом найти в себе мужество духовно противостоять насилию, лицемерию, ханжеству, лжи, политическому диктату, материальной униженности.

Возможен ли такой тип поведения в современной действительности? На этот вопрос, следуя логике Толстого, человек должен отвечать сам, через, безусловно, свободный выбор, в котором неизбежно обозначился бы не только трагизм, но и величие той жизненной ситуации, в которой оказался человек.

Раздумывая над этой проблемой, Толстой пришел к выводу, что только приверженность духовной свободе сделает человека по-настоящему жизнеспособным, приведет его к мистическому таинству Божественного бытия, поддержит в нем свет добра и любви, защитит его от духовного и физического растления, обозначит путь служения людям и Богу.

В наши дни слово «свобода» унижено, как унижена мысль Достоевского о том, что «красота спасет мир». Все это происходит потому, что не учитывается психология восприятия человеком самых сокровенных истин — не через умствование они входят в наше сознание и в нашу душу, а через глубину переживаний, разумное осмысление сущего, неустанную работу совести. Путь и судьба личности выстраивается через культуру чувства, свободный самостоятельный выбор, но только тогда, когда эта личность найдет в себе силы противостоять власть имущим, общепризнанным авторитетам (как бы значимы они ни были).

Часто в жизни человек оказывается на разломе, когда среди обмана и лжи он не в состоянии разобраться в самом главном — в сути происходящих событий. Он раб обстоятельств, он всецело во власти движения времени. Оно само по себе совершает свой бег, круша и воскрешая судьбы народов и стран, безраздельно властвуя над человеком.

Толстой по-своему объяснял причину сложившейся ситуации. Он был убежден, что причина падения человека — грехи («потворства похотям тела»), соблазны («ложные представления о благе») и суеверия («ложные учения, оправдывающие грехи и соблазны»). Человек выпал из истинной шкалы ценностей; одурманенный ложной идеологией, он поставлен на грань мучительной борьбы за выживание.

Вне Бога, вне Идеала, вне Свободы он обречен на бессмысленность существования.

Нужна огромная работа души, чтобы преодолеть внутреннюю катастрофу, нужны ясные, простые понятия и слова о самом главном, непреходящем.

«Кто хочет жизнь свою сберечь, — писал Толстой в „Пути жизни“, — тот потеряет ее; а кто отдает жизнь свою ради добра, тот сохранит ее. Нет пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит». Так говорил Христос. Так же говорил язычник, римский император Марк Аврелий. «Когда же ты, душа моя, — говорил он сам себе, — станешь главою над телом? Когда же ты освободишься от всяких мирских желаний и печалей и перестанешь нуждаться в том, чтобы люди служили тебе своей жизнью или смертью? Когда поймешь ты, что истинное благо всегда в твоей власти, что оно в одном: в любви ко всем людям?» (45, 86).

Эту потребность любить и быть любимым заложена в человеке Богом. Процитировав слова апостола Иоанна: «Братья, будем любить друг друга. Любовь от Бога, и любящий рожден от Бога и знает Бога. Нелюбящий не знает Бога, потому что Бог есть любовь», Толстой попытался настроить своего читателя на психологический переворот в общении с окружающими людьми.

«Любить всех людей кажется трудно. Но кажется трудным каждое дело, когда не научился его делать. Люди всему учатся: и шить, и ткать, и пахать, и косить, и ковать, и читать, и писать. Также надо учиться и тому, чтобы любить всех людей. И выучиться этому нетрудно, потому что любовь людей друг к другу вложена нам в душу. „Бога никто не видел нигде, но если мы любим друг друга, то он пребывает в нас“. <…> Надо только стараться избавиться от того, что мешает любви, избавиться от того, что не выпускает ее наружу» (45, 75).

«Нетрудно»! Однако именно с этой «трудностью» — по-христиански «любить всех людей» — человечество так и не справилось.

В служении людям через волю Хозяина (Бога) Толстой увидел смысл жизни человека. Не только смысл, но и путь движения к Идеалу, который всегда впереди, недосягаем, а потому совершенствование души и тела — бесконечный процесс — от рождения до обретения бессмертия.

Еще раз заострю внимание на постулате Толстого: человечество должно жить приращением нравственно живущих во Благе людей, им будет принадлежать Царство Божие на земле.

Таков общий взгляд Толстого на предназначение человека и человечества.

Как художник и мудрец, он глубоко осознал суть трагического столкновения Человеческого и Божеского в реальном мире. В этом столкновении герои писателя, поднимаясь до истинных высот жизни, до христианского служения людям, не могли не ощутить всей сложности реального существования на Земле. Отсюда чувство трагизма, но не безысходности. Свет побеждал тьму.

Таких героев даже в произведениях Толстого мало, как мало их в самой жизни. Духовная крепость — дар не частый. Каждому дана возможность быть проводником правды Бога, но не каждому дана сила воли воплотить эту правду в жизнь.

Толстой оставил человека один на один с собой и полагал, что он способен выжить в этом мире лишь за счет собственных ресурсов. Созданная им методология жизни и развития человеческого духа должна была помочь человеку идти по пути нравственного совершенствования. Но она оказалась не под силу многим, ибо человек слаб, ему нужны подпорки в организации его жизни, социальные институты, различного рода объединения, в том числе государство, Церковь.

Единицам удавалось выстоять в схватке с дьяволом. Распорядиться обретенной свободой способны немногие. Не каждому суждено преодолеть власть обстоятельств. Но у каждого, в ком уже заговорил разум, в душе жил идеал Христа, сумевшего свободу Божественного духа возвысить над бездной необходимости.

Следуя христианской традиции, Толстой принижал до греховности плоть человеческую. Он мог в «Круге чтения» бросить мысль: «тело есть храм души», но она была каплей в море критики плоти, от которой все грехи и несчастья. Конфликт между телесным и духовным в произведениях Толстого часто имел трагические последствия, но при этом не возникало ощущения безысходности. Ее и не могло быть, потому что писатель всегда находил выход из трагической ситуации в пробуждении спящего разума, вырывающегося из тисков смерти.

По признанию Толстого, сам факт пробуждения в человеке разума — это загадка. В какой-то степени ответом на нее в творчестве писателя стали «пограничные ситуации», в которых оказывался герой. Это ситуации тяжелой болезни, смерти близких людей, иные жизненные катастрофы. Попадая в них, человек открывал для себя правду жизни, и эта правда состояла в том, что жизни не было, а был обман, мир трагичен, человек в нем одинок… С момента осознания трагичности бытия и постановки вопроса о смысле жизни происходило внутреннее озарение, «рождение духом», второе рождение человека.

На этом пути человека ждало еще одно испытание: осмысление цели своего существования таким образом, чтобы общие великие идеи жизни наполнились бы конкретным содержанием, стали бы не только фактом самосознания, но и логикой поведения движущегося к идеалу человека.

Тело тогда становилось храмом духа, когда дух управлял телом. Так что античная пословица «в здоровом теле — здоровый дух» была искажена в угоду времени (об этом писал один из лучших специалистов в области античности А. Ф. Лосев). Не в здоровом теле здоровый дух, а, напротив, здоровый дух предопределяет здоровье тела.

Почти каждое художественное произведение Толстого содержит конфликт между телом и духом. Примечательны даже названия некоторых из них: «Власть тьмы», «Дьявол», «Живой труп». Через мучительную борьбу плоти и духа проходят герои Толстого Наташа, Пьер, Андрей, Анна Каренина, Нехлюдов и Маслова, Позднышев из «Крейцеровой сонаты». Не каждому из них суждено было выйти к свету, пробираясь через тоннель порочных страстей, но каждому суждено было пройти через страдания, близкие к мукам ада. Толстого называли ясновидцем плоти, но никто в русской литературе не мог даже близко приблизиться к Толстому по масштабу раздумий и анализа сущности духовной природы человека.

Писатель пристально всматривался в ситуацию с людьми, у которых плотское было намного сильнее духовного и которые не могли перейти через черту бытового сознания. Даже тогда, когда имелась возможность нравственного осмысления своей деятельности, люди продолжали тянуть лямку «футлярной жизни», вели себя «как белка в колесе» — неосознанно мчались по замкнутому кругу безысходности.

Легко сказать: будь добрым, люби ближнего, сей «разумное, доброе, вечное», «не позволяй душе лениться».

Но что значит быть разумным и добрым? Как в каждом конкретном случае понимать работу души? Почему знание и нравственность так часто не совпадают? Отчего не для каждого наступает час «просияния ума»?

Эти и многие другие важные вопросы выносились мною на суд студенческой и учительской аудиторий России и других стран мира. Поражал факт, что в массе своей люди, которые, казалось бы, должны были неустанно пребывать в поисках ответов на эти вопросы, менее всего были готовы к этому. И многие из них каждый день входили в школьные и студенческие аудитории с тем, чтобы сеять «разумное, доброе, вечное», не зная, чтó в действительности стоит за этими словами и какой смысл вкладывали в них величайшие мудрецы мира. Предметное знание оказывалось не подкрепленным духовным знанием.

Если сам человек не чувствовал необходимости поиска смысла жизни, сверхзадачи своей деятельности, то кто-то или что-то должно было вывести его из спячки. Толстой стал одним из тех, кто взял на себя эту благородную миссию.

Незадолго до смерти он назвал двенадцать имен Учи́телей жизни: Кришна, Будда, Конфуций, Лао-цзы, Сократ, Платон, Эпиктет, Марк Аврелий, Франциск Азисский, Паскаль, Кант, Шопенгауэр[41]. Сюда он не включил имя Христа, принесшего с собой Божественное откровение. Христос выше и прекраснее всех, недостижимый идеал, движение к которому вечно.

Писатель проделал огромную, почти фантастическую работу по популяризации наследия мудрецов мира. Создал несколько томов афоризмов, куда наряду со своими мыслями поместил изречения величайших мудрецов мира. Всю эту гигантскую работу он совершил ради того, чтобы пробудить в человеке его Духовную Вселенную.

Из всех понятий эти два наиболее сложны и запутаны. Еще недавно казалось: близок конец национальному разъединению. Все большее число людей и народов втянуты в интернациональный вихрь обновляющих революций, с одной стороны, и расцвет наций — с другой. Но за последние несколько лет все смешалось и переворотилось, и проблема национального в который раз заявила о себе во весь голос, обозначив трагический круг жизни целых народов и государств. На пути идентичности народов и наций стал процесс насильственной стандартизации буржуазных «общечеловеческих ценностей».

Диктатура во всем — в навязывании западных представлений о демократии и правах человека, в культе как материального, так и нематериального потребления, в навязывании масскультуры (телемания, компьютерная зависимость, жестокие игры и фильмы, отупляющая эстрада, всевозможные зрелища — от драк футбольных болельщиков до парада зоофилов, подчас граничащие с утратой здоровья и смертельным исходом).

Мировой стандарт и масскультура в их худших проявлениях подавляют национальное, и отсюда у большинства народов мира возник страх перед утратой национальной независимости и национального своеобразия, как следствие этого — религиозный фанатизм, нацизм, шовинизм и т. п.

Ложь и лицемерие стали основой идеологии мировых СМИ. Когда-то А. Блок писал, что декаденты могут упражняться в чем угодно только потому, что жив еще Лев Толстой. Сейчас нет фигуры, сопоставимой с масштабом Толстого.

Многообразие стран и народов всегда восхищало и удивляло Толстого. Он видел смысл и величие в жизни каждого человека, каждого народа, каждого племени. Все важно, все дорого. Отсюда шел его протест против насилия над индивидуальностью, против стандартизации и практицизма, под давлением которых умирала живая душа, разрывались человеческие отношения, распадалась связь времен.

Самая примечательная черта нашего времени — тоска по самобытности, по живому общению живых душ. Технократизм, градомания, бесконечная соревновательность, истерзанность неверием или верой в науку и экономику, поляризация нищеты и богатства — это и многое другое повлекло за собой недовольство и растерянность масс. В обществе стала доминировать психология агрессивно настроенных личностей, среди которых на одном полюсе — элита богатых, даже очень богатых, а на другом — толпа бедных и униженных, подобная гнезду насекомых, которых много, которые трудятся, порой заявляют о себе, но которых быстро сметает порыв ветра. Социально-воинственный гнев верхов успокаивает ропщущую толпу или превращает часть ее в орудие насилия и защиты транснациональных интересов. Все это творится в безбожном мире, когда им правят деньги и насилие.

Общечеловеческое, лишенное нравственного лица, — это гримасы дьявола, террористический взрыв всех глубинных основ человеческой, хочется верить, Божественной по своей сути, природы.

Толстой еще в начале ХХ века предупреждал об опасности такого рода планетарного мышления. В обращении к американскому народу он противопоставил путь жизни, который избрали лучшие американские философы (Гаррисон, Паркер, Эмерсон, Балу, Торо, Чаннинг, Уитмен), деятельности финансовых воротил (Гульда, Рокфеллера, Карнеджи).

Америка пошла по пути развития, о котором хорошо сказал американский историк, автор выражения «американская мечта» Джеймс Труслоу Адамс:

«Сделав класс бизнесменов ведущим и единственно руководящим классом, Америка поставила эксперимент по созданию цивилизации, покоящейся на идеях бизнесмена. Другие классы, занимающие подчиненное положение по отношению к классу бизнесменов, быстро приспосабливают к нему свою жизненную философию»[42].

Кстати, подобное сейчас происходит в России.

Соотечественник Адамса, современный философ и публицист Стивен Лаперуз, противопоставляя две современные цивилизации, писал:

«Запад и Россия — это не просто две разные, а фундаментально разные цивилизации. Западную я назвал бы цивилизацией „know-how“, а для того, чтобы охарактеризовать русскую, мне придется предложить новый термин: „know-why“. Понятие „know-how“, или „ноу-хау“ (буквально это означает „знаю как“), употребляется, когда речь идет о разного рода технологиях, используемых в производстве, бизнесе, политике, образовании и т. д. Запад продает свои „ноу-хау“ во все страны мира. Сами по себе они полезны и эффективны, но беда в том, что они давно уже превратились у нас в самодовлеющую сверхценность, некое божество, узурпировавшее право определять цель и смысл нашего существования. Запад похож на корабль (не исключено, что это „Титаник“), который плывет неизвестно куда, каковой факт не только никого не интересует, но считается даже неприличным задавать бестактные вопросы по этому поводу. Главное, чтобы не качало и чтобы на палубе работала дискотека и разносили мороженое. Россия же все никак не хочет удовлетвориться мороженым (и из-за этого частенько испытывает его дефицит). Она без конца спрашивает: куда мы плывем? не сбились ли с курса? для чего и зачем совершается наше плавание? Поэтому русскую цивилизацию, в противоположность западной, я называю цивилизацией „know-why“ — „хочу знать зачем“. Для России главное — цель путешествия, для Запада — комфорт путешествия»[43].

Нетрудно тому, кто знаком с духовными исканиями Толстого, почувствовать всю близость размышлений С. Лаперуза мыслям русского просветителя. Вот одно из характерных свидетельств.

«Вопрос мой, — звучит текст в „Исповеди“ — тот, который в пятьдесят лет привел меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребенка до мудрейшего старца, — тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: „Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, — что выйдет из всей моей жизни?“»

Иначе выраженный вопрос будет звучать так: «Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?» Еще иначе выразить вопрос можно так: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» (23, 16–17).

Особая соразмеренность должна сопутствовать человеку при решении проблемы общечеловеческого и национального.

Важно отметить, что общечеловеческое не противопоставлялось Толстым национальному (народность и национальная самобытность — неотъемлемые черты его творчества) в том случае, если последнее не вело к узкому национализму, связанному с замкнутостью нации на самой себе и с утверждением своей исключительности перед другими нациями. Для Толстого народно-историческое и общечеловеческое — это две большие ветви одного большого дерева, а дерево это — жизнь с ее законом всеединства любви. В гармонии этих двух начал писатель видел основу согласия между людьми разных стран, возрастов, национальностей.

III. Предметное знание и Культура образования

Культура человека — это культура многих смыслов в упряжке мудрости. Не так натянул одну уздечку — весь механизм приходит в расстройство. Нечто подобное происходило и с восприятием творчества Толстого читателями его эпохи. Писатель негодовал от однобокого и искаженного отношения современников к его творчеству. Вот что об этом он писал в своем дневнике 1898 г.:

«Есть обычные, иногда умышленные, иногда неумышленные недоразумения о моих взглядах, которые, признаюсь, раздражают меня:

1) Я говорю, что Бог, сотворивший мир в 6 дней, пославший сына, сам этот сын, — не Бог, а что Бог есть то, что одно есть, непостижимое благо, начало всего; против меня говорят, что я отрицаю Бога.

2) Я говорю, что не надо насилием противиться насилию, против меня говорят, что я говорю, что не надо бороться со злом.

3) Я говорю, что надо стремиться к целомудрию, и на этом пути будет в первой степени девственность, во второй — чистый брак, в третьей — не чистый, т. е. не единственный, но брак; против меня говорят, что я отрицаю брак и проповедую прекращение рода человеческого.

4) Я говорю, что искусство есть деятельность заражающая, и чем более заразительно искусство, тем оно лучше. Но эта деятельность хороша или дурна независимо от того, насколько она удовлетворяет требованиям искусства, т. е. заразительности, еще и потому, насколько она удовлетворяет требованиям религиозного сознания; т. е. нравственности, совести; против меня говорят, что я проповедую тенденциозное искусство и т. п.» (53, 207).

Непонимание современниками Толстого его мировоззренческих взглядов не ушло в прошлое, оно сохранилось по сей день, причем носит характер массовый и подчас обывательски высокомерный: мол, «старик» был со странностями, «недопонимал», «не дорос», одним словом, чудак. Но у «старика» была своя логика восприятия и оценки жизни. Несмотря на интенсивность духовного развития, склонность к постоянным внутренним переменам, Толстой в то же время имел несколько констант (постоянно действующих установок). Проявившись в молодости, они давали о себе знать в каждом его произведении. Они лежали в основе его взглядов на жизнь, воплотившихся в разных формах самовыражения.

Как известно, Толстой — разносторонний гений, энциклопедически образованный человек, одна из вершин золотого века русской литературы. Он не только писатель, педагог, религиозный мыслитель, но и выдающийся общественный деятель, Просветитель русского народа и всего человечества. Но главная его особенность, скреплявшая все остальное, была доминанта культуры, вобравшей в себя лучшее из аристократического и народного кодексов жизни. Потому он и сумел связать образование с культурой, предложив свое ви́дение проблемы культуры образования.

Действительность начала ХХ в. была не менее трагичной, нежели сегодняшняя эпоха. Наряду со многими политическими и социально-экономическими проблемами остро стояли вопросы образования и культуры, а в более общем плане — задачи идеологической оснащенности Российского государства. Три кита общества — Самодержавие, Православие, Народность — находились под прицелом разных социальных групп и партий, которые тянули страну в разные стороны. Неграмотность народа и ослабление церковного влияния на его жизнь, богоискательство и атеизм интеллигенции, декаданс в культуре, заметное расширение желтой прессы, рост революционного движения, противоборство «верхов» и «низов» — это и многое другое указывало на то, что Россия стояла на распутье, пребывала во мгле. Что касается образования, то оно влачило жалкое существование.

Учителя России никогда не жили богато, материальная база учебных заведений в 1900-е гг. оставалась на низком уровне. Главная болезнь русского просвещения этого времени — отсутствие общественных идеалов. Тенденция дала о себе знать и во время встречи российских учителей с Львом Толстым. Она состоялась в сентябре 1909 г. и подробно описана в мемуарах А. Б. Гольденвейзера «Вблизи Толстого»[44]. Ранее, весной этого же года, к выдающемуся русскому педагогу с просьбой высказать точку зрения на проблему образования обратился В. Ф. Булгаков, молодой человек, работавший потом у писателя секретарем. Ответ Толстого позже был напечатан отдельной статьей под названием «О воспитании».

«И воспитание и образование нераздельны, — так начал свой ответ Булгакову Лев Толстой. — Нельзя воспитывать, не передавая знания, всякое же знание действует воспитательно. И потому, не касаясь этого подразделения, буду говорить об одном образовании, о том, в чем, по моему мнению, заключаются недостатки существующих приемов образования, и каким оно, по моему мнению, должно быть, и почему именно таким, а не иным» (38, 62).

Отметив зло «принудительного и корыстного образования», Толстой на первое место по значимости поставил проблему свободы:

«…чтобы образование было плодотворно, т. е. содействовало бы движению человечества к все большему и большему благу, нужно, чтобы образование было свободно» (38, 63).

Но рядом с установкой на свободу образования прозвучала и другая мысль:

надо «выработать соответственное нашему времени религиозное и нравственное учение и, выработав таковое, поставить его во главе образования» (38, 69).

Толстой был убежден, что это «единственное дело не только образования, но и всей науки нашего времени».

В таком подходе нельзя было не увидеть противоречия: с одной стороны, «свобода», с другой — «религиозное и нравственное учение», стоящее во главе образования. Но Толстому так не казалось, и он попытался объяснить это современникам:

«Для того же, чтобы образование, будучи свободно как для учащих, так и для учащихся, не было собранием… вредных знаний, нужно, чтобы… избирались бы для изучения и для преподавания наиболее нужные для разумной жизни людей знания… Таким основанием всегда было и не может быть ничто иное, как одинаково свободно признаваемое всеми людьми общества, как обучающими, так и обучающимися, понимание смысла и значения человеческой жизни, т. е. религии» (38, 63).

Сказано по-толстовски витиевато, потому есть смысл сосредоточить внимание на логике этого высказывания.

Речь идет о свободном общении ученика — учителя — родителей в процессе выбора предметов, избрания необходимых с точки зрения смысла жизни знаний, о пропорциях изучаемых материалов. Так как позиция выборщиков продиктована с выше, вложена в их душу Богом, то она, являясь естественной потребностью души каждого человека, и есть свобода выбора — из огромного массива знаний надо выбрать самое главное, созвучное всем участникам культурно-образовательного общения, а это главное — «одинаково свободно признаваемое всеми людьми общества» — позиция смысла жизни.

Смысл этот, утверждал Толстой, изначально заложен Богом, он адекватен самой сущности природы человека, а значит, присущ всем. Ведь каждый из живущих ощущал в себе зов жизни. Но это и есть свобода. Посыл у всех одинаковый. Он, как дар Бога, от рождения живет в душе человека, ибо дан каждому из нас в ощущении — потребность любить и быть любимым. Любить себя, мать и ближнего, страну и народ свой, Землю и человечество, Космос и Бога. Таков первый уровень свободы человека. Он дан от рождения.

Второй уровень связан с пробуждением в человеке спящего разума.

Назвав ребенка «первообразом гармонии», Толстой вслед за Кантом утверждал, что в человеке от рождения заложены определенные задатки. Они проявляются под действием обстоятельств и воли самого человека. Зависимость от обстоятельств тем меньше, чем больше в человеке осознанности существования и свободы волеизъявления. Ребенок в этом плане не исключение. Пробудившийся Разум открывает дорогу к мудрости, а та — к свободе Духа, потом и поступков. Разум дает направление мыслям, культура чувства создает оправу для их воплощения.

Духовное рождение человека сопряжено с обретением свободы выбора. Свободным он становится только в результате волевых усилий. У одних это рано дает о себе знать, у других совершается в зрелом возрасте, а то и в старости. Очень многое зависит от института родителей и школы. Кто-то ведь должен стать проводником по дорогам детства и взять под опеку движение детской души. Становление личности ребенка нуждается в атмосфере свободы, любви, равенства, и школа, был убежден Толстой, должна отвечать на эти запросы.

Свободная жизнь школы предполагает целесообразность построения образовательного процесса.

«Человеческая мудрость, — писал Толстой молодому Ромену Роллану, — не заключается в познании вещей. Есть бесчисленное множество вещей, которых мы не можем знать. Не в том мудрость, чтобы знать как можно больше. Мудрость человеческая в познании того порядка, в котором полезно знать вещи; она состоит в умении распределять свои знания соответственно степени их важности» (64, 95).

«Количество предметов знания» в школе, по мнению Толстого, «бесконечно», как «бесконечно то совершенство, до которого может быть доведено каждое знание» (38, 64).

И потому «совершенство в деле образования», по мысли Толстого, требовало 1) изъятия «необязательных знаний», 2) отбора «знаний о самых важных и нужных предметах», 3) собирания отобранных знаний в «гармоничное целое» (38, 64).

Это «гармоническое целое» в подборе предметов и методов обучения призвано было, по мысли Толстого, способствовать духовному росту ребенка — его переходу от «первообраза гармонии» к сопряжению смыслов, постигаемых растущим сознанием на пути движения к идеалу.

В обществе предшествующих эпох и нашего времени «знания», говоря словами Толстого, распределялись «не только не равномерно, но в самых уродливых соотношениях».

Учащиеся были обременены многими случайными знаниями, но «ничего» не знали «о том, как понимали и понимают смысл своей жизни, свое назначение, и какие признавали и признают правила жизни миллиарды живших и живущих людей» (38, 65).

Толстой не побоялся саркастического выпада в адрес «самых образованных» людей своего времени, которые, собственно, и довели образование до нелепости. Для него они

«…самые невежественные — знающие множество того, чего никому не нужно знать, и не знающие того, чтó прежде всего нужно знать всякому человеку. И мало того, что люди эти грубо невежественны, они еще и безнадежно невежественны, так как вполне уверены, что они очень ученые, образованные люди, т. е. знают все то, что по их понятиям нужно знать человеку» (38, 65).

Причина их «невежественности», бескультурья, считал Толстой, связана

с отрицанием «необходимости религиозного и нравственного преподавания», с отсутствием передачи «молодым поколениям учащихся тех с самых древних времен данных мудрейшими людьми мира ответов на неизбежно стоящие перед каждым человеком вопросы» (38, 66).

Выдающийся педагог Лев Толстой поставил его «во главу образования»:

«…первое и главное знание, которое свойственно прежде всего передавать детям и учащимся взрослым, это ответы на вечные и неизбежные вопросы, возникающие в душе каждого приходящего к сознанию человека. Первый: что я такое и какое мое отношение к бесконечному миру? и второй, вытекающий из первого: как мне жить, что считать всегда, при всех возможных условиях, хорошим и что всегда и при всех возможных условиях дурным?

<…> И оно действительно есть… в тех основах религиозных и нравственных учений, которые одни и те же высказаны всеми лучшими мыслителями мира…» (38, 68).

«Только при таком разумном религиозно-нравственном учении, поставленном в основу образования, может быть и разумное, и не вредное людям, а разумное образование» (38, 67).

Иметь представления — не значит жить по ним. За человеком всегда оставалось право на свободу, выбор мог быть вполне «самостийным» и не совпадать с тем или иным идеологическим клише. Толстой отлично понимал эту проблему, отсюда его призыв к педагогам отказаться от насильственного навязывания учащимся жестких установок, даже тех, которые важны с точки зрения нравственности. Если человек вступил на путь духовных исканий, то сама логика поиска и движения к идеалу выведет его из тупика. В религиозно-нравственных раздумьях Толстого идея свободы связана с признанием движения как ведущего способа существования человека.

Духовный рост личности ученика предполагал самостоятельность мышления и свободу выбора. Но для такого роста должны быть созданы условия. Помимо доминирования в школе атмосферы любви, социального равенства, творческой свободы, важна была договоренность всех сторон (учеников, педагогов, родителей) относительно блока предметных знаний и того, как их соотнести с деятельностью ученика.

На второе место по значимости Толстой поставил предмет, связанный с изучением «жизни людей самых близких: своего народа, богатых, бедных классов, женщин, детей, их занятий, средств существования, обычаев, верований, миросозерцаний». Потом, согласно убеждению Толстого, следовало бы перейти к изучению «жизни других народов, более отдаленных, их религиозных верований, государственного устройства, нравов, обычаев» (38, 68)

«Оба эти предмета» Толстой отнес к этнографии и полагал, что они «отсутствуют в нашей педагогике и заменяются географией, изучением названий мест, рек, гор, городов, и историей, заключающейся в описании жизни и деятельности правителей и преимущественно их войн, завоеваний и освобождений от них» (38, 68–69).

Третье место Толстой отдал предметному знанию. «Соответственно своей важности для разумной жизни» «займут свои соответствующие места зоология, математика, физика, химия и другие знания» (38, 69).

Вписанное в контекст главного знания и разумного отбора знаний из различных важных сфер жизни предметное знание приобрело оправу вселенского смысла, соприкасаемого с Божественной сущностью.

Проходя через пропедевтику жизни человеческого духа, опыт мудрецов мира, через правду жизни, ученик обретает представление о вере и безверии, о связи должного (идеал) с сущим (реальная жизнь), о свободе, способной возвыситься над обстоятельствами, о жизни — смерти — бессмертии, о борьбе добра со злом, о торжестве красоты над безобразием. Наделенный даром Бога любить, человек проецирует это на окружающих его людей. Так идея всеобщего братства и единения рождается в самом человеке.

Культура чувства (одна из составляющих парадигмы «Школы Л. Н. Толстого») — это стремление к свободному единению отдельного «Я» с окружающим миром, это внутренний зов человеческой природы жить в согласии и любви. Мысль о свободном единении с живущими настраивает на справедливость, сопереживание, милосердие, сострадание. Человек культуры чужд фальши и лицемерию. Главные свойства его натуры — «чистота нравственного чувства», правдивость и искренность.

На основе культуры чувства произрастает то лучшее, что заложено в ребенке Природой и Богом. Культурное становление способствует развитию интеллекта, приобретению опыта жизни, рождает потребность в новом знании и ведет к радости общения.

Она представляет собой единство Разума, Культуры чувства, Свободы выбора на основе Христианской Любви к Богу и Ближнему. Благодаря этому единству человек достигает высот самостоятельности, вырабатывает в себе способность противостоять внешним обстоятельствам, когда они являют собой зло и насилие, становится на путь нравственного совершенствования и служения людям. Высшее проявление культуры образования — это умение ученика, учителя, родителей, сохраняя свое и чужое достоинство, служить общеполезному делу, реализуя потенциал Разума, Культуры чувства, Свободы выбора (подробно об этом см. в главе 7).

Пример большой духовной культуры — духовные искания Льва Толстого и его художественные, философско-религиозные, публицистические, педагогические сочинения. Его 13 томов дневников и 31 том писем — свидетельство грандиозной работы души, совести и поразительной искренности, отчаяния и вдохновения, любви и сострадания. На глазах читателей происходит таинство открытий, муки прозрения, мистика молитвы, борьба со страхом смерти, рождение гимнов любви к жизни.

В доказательство приведу только несколько небольших фрагментов из дневника и дневниковых записей Толстого 1909 г., чтобы показать, как много значит для нас откровение гения, как во всем, к чему прикасалась его душа, сказывались культура чувства, глубина мысли, духовно-нравственная образованность.

«29 мая. <…> 1) Общение человека с человеком есть единственное и величайшее таинство: сознание себя… в другом. Только бы понимать это таинство.

2) Люди, мало мыслящие и занятые своими целями, не могут переноситься мыслью в других. — А это-то и важно.

3) Сходясь с людьми, не думай о своей выгоде, а о том, как ты будешь судить о себе, а думай о выгоде того, с кем сходишься, и не думай о том, как он будет судить о тебе» (57, 77).

«9 Апр. Сознание Божественности природы своей души — это метафиз[ическая] основа жизни. Любовь — это проявление этой сущности — сознания Божественности — в жизни. Это религиозная основа жизни. Воздержание от грехов, соблазнов, мешающих любви, это вытекающая из сознания и любви добрая жизнь» (57, 207–208).

«Страдание вызывает Божественное сознание. Как же не благо страдание?» (57, 232).

«Радость, благо не в поступках, а в том спокойствии, в той свободе, которую они дают» (57, 77).

Общедуховное, общекультурное и свободное от всевозможных педагогических клише развитие ребенка. Вот то новое, что внес в педагогику Лев Толстой.

С этой установкой был связан эксперимент «Школа Л. Н. Толстого» (научный руководитель — В. Б. Ремизов), правопреемником которого является «Моя школа». Суть гипотезы эксперимента состояла в том, чтобы подтвердить школьной практикой правоту тезиса: общедуховное, общекультурное и грамотно выстроенное физическое развитие ребенка должно положительно сказаться и на развитии его интеллекта.

В ходе эксперимента гипотеза получила свое подтверждение на разных образовательных площадках: общедуховное и общекультурное развитие ребенка, ориентированное на парадигму «разум — культура чувства — самостоятельность», существенно повлияло на его успехи в сфере предметных знаний, изменило его отношение к учебе, а также — к жизни в целом. Повысился не только уровень его предметных знаний, но и расширились границы его интеллекта. Работа учителя в сфере духовного развития ребенка заметно изменила самого учителя в лучшую сторону (многие из них сейчас — авторы серьезных работ по общей педагогике и методике предмета), идеи эксперимента оказали положительное влияние на родителей.

В «Школе Л. Н. Толстого» — дети разных национальностей, исповеданий, жизненных интересов, и каждый из них, независимо от способностей, уважаем как личность, является целью, а не средством процесса образования и воспитания, достижения родительских или учительских целей.

Философия культуры общения, предложенная Толстым в его «Круге чтения», позволяет гармонизировать отношения между участниками образовательного социума, способствует продуктивному решению проблемы единства в человеке и обществе трех начал: родового (общечеловеческого), социально-видового (национально-исторического, религиозного и т. д.), индивидуально-неповторимого.

Подчас нелегко сделать правильный выбор в силу того, что человек одержим сомнениями, колебаниями, нерешительностью, но независимо от этого у большинства людей есть ощущение нравственной высоты, чувство должного — того, что И. Кант называл категорическим императивом (повелением свыше, данным человеку от рождения). При разнице убеждений люди могут быть участниками совместных действий, искреннего общения, большого диалога, реализующего их потребность в со-переживании, со-участии, со-понимании. Они видят разницу между свободой и своеволием.

Высшее проявление культуры образования — это умение ученика, учителя, родителей, сохраняя свое и чужое достоинство, служить общеполезному делу.

Бессмысленность существования — причина многих жизненных драм. Современное общество «богато» выбором: культ власти и силы, коммерциализация вне всяких моральных приличий, религиозные брожения и часто как следствие — сектанство, вплоть до поклонения сатане, упование на физическое развитие и долголетие, мещанское самодовольство и самоуспокоенность, игра в экстрим, тяга к зрелищам, маскараду жизни. Одним словом, всегда можно найти себя в той или иной форме общественного экстаза или впасть в дурман забвения, забыть о себе. Но все тщетно. Массовое сознание, ориентированное на свободу без берегов и границ, отупляет личность, держит ее в тисках, и она незаметно для себя оказывается в круговороте событий.

Вместо выхода из тупика — массовое одичание и отупение. Человек все дальше отходит от того смысла жизни, которым наделил его Бог. Никакие полумеры не выведут общество из подобного состояния.

Сегодня образовательный социум в массовой школе не может противостоять разрушению личности. Культ предметного знания по-прежнему остается ведущим, но он давно уже не в ладах с душой человека. Школой все больше овладевают равнодушие, хладнокровие, жестокость, тщеславие, зависть и конкуренция между участниками образовательного процесса. Разрубить гордиев узел можно только совместными усилиями учителей, родителей и детей. И начинать надо с поиска ответов на вопросы:

Что есть культура образования? Насколько она задействована в современном учебном заведении и как сказывается в облике сегодняшних учеников, родителей, учителя?

В современных толстовских школах большое внимание уделяется созданию атмосферы взаимопонимания, творчества, жизненного пространства в школе и за ее пределами. Но создателей эксперимента больше всего интересует работа учителя. Способен ли он сам к внутреннему преображению, к «рождению духом», нравственному совершенствованию? Сложность заключается в том, что толстовская школа, а теперь «Моя школа» требуют хорошей философской и психолого-педагогической подготовки, но не той, которую дают российские педвузы, а той, которая написана на скрижалях мудрости. К сожалению, многим учителям, входящим в эксперимент, не хватает общей культуры. Однако по мере приобщения к новым предметам, к новому содержанию образования происходит преображение в их душах. Глаза их перестают быть тусклыми.

Одно дело провозгласить, что и как надо. Другое — найти способы решения проблем через логику построения учебного процесса, разработку содержания и создание программ новых предметов, через концептуальное обновление предметов традиционного цикла. Коренным образом приходилось изменять отношение к эстетическому образованию, ремесленному делу на основе этнической культуры и требований современного производства. Важно было не продекларировать кардинально новый концептуальный подход к проблемам физического развития ребенка в школе и дома, а создать условие для его воплощения в практике школьной жизни.

Содержание образования в толстовских школах — это установление отношений между человеком и миром, изучение жизни своего народа, приобщение к культуре веков и жизни народов других стран, материалы новых предметов, обновление содержания дисциплин традиционного характера. Сразу несколько проектов было создано и апробировано в рамках федерального эксперимента «Школа Л. Н. Толстого»: «„Круг чтения“ как метапредмет»; «„Чаша жизни“ — диалог о мире и душе человека»; «От духовного наследия к духовному развитию» («Познай себя», «Этика жизни», «Из опыта мудрецов мира»); «История развития человечества: народы и страны в движении времени»; «Русский язык с основами риторики и стилистики»; «„Природа и труд“: приобщение к знаниям через формы трудовой деятельности»; «Гуманитаризация преподавания математических и естественнонаучных знаний» и др.

Широко представлены знания и практикумы (скажем, умение петь в хоре, владение первоначальными навыками рисунка, выразительное чтение) в области эстетических наук. Музыка, рисование, ремесло нацелены на раскрытие способностей ребенка, и потому эта область школьной деятельности не является подспорьем, а существует на равных с «ведущими предметами». И, конечно, особое отношение к формированию (это слово не созвучно «толстовской педагогике», употребляется только в данном контексте) физической культуры. Выбор форм телесного развития ребенка должен быть достаточно большим. Эту услугу государство обязано оплачивать из бюджета, если оно действительно заботится о здоровье нации.

В «толстовских школах» важно единство духовного пространства, в котором пребывает учащийся и в котором ему легко дышится. В нем он реализует себя как часть целого, а оно отражается в нем. Через разум и культуру чувства лежит путь к культуре слова. От него человек поднимается по ступенькам, ведущим к культуре общения.

Служение делу не терпит суеты, но предполагает высокую культуру, в основе которой лежит духовная просвещенность человека. Основа ее закладывается с детства и является базисом хорошего образования, а, по логике раздумий Толстого, и основой будущего социального устройства.

«Все яснее, — писал он незадолго до смерти, — вижу, что ключ ко всему — в воспитании. Там развязка всего. Это самый длинный, но верный путь» (70, 103).