Уроки Толстого и школа культуры. Книга для родителей и учителя. Монография

К проблеме актуализации современного обучения

Принципиально разная постановка проблемы. Слово «актуальность» сплошь и рядом употребляется как синоним слова «современность», а также с помощью таких синонимов, как «злободневность», «острота», «жизненность», «жгучесть», «хлесткость», «насущность», «важность», «резкость», «меткость», «своевременность», «значительность»[45]. Еще большее число синонимов у прилагательного «актуальный» — далеко за 20[46].

Концепция понятия актуализации, предложенная Пражским лингвистическим кружком, вышла за рамки лингвистического толкования и широко используется сегодня теоретиками и критиками авангардистского и постмодернистского искусства. Нарочитое противопоставление современных инновационных форм искусства великим памятникам литературы, ставшими в силу движения времени «архивными» (но когда-то и они являли собой пример инновации), часто приводит к элитарному индивидуализму и обособленности от большинства живущих (этакая дань «высокому вкусу избранных», так называемых посвященных), а часто становится выразителем «нутра» масскультуры (моды, отдающей «всё на потребу»).

Сергей Чупринин, помимо «инновационности», к основным опознавательным признакам актуальности относит «внеконвенциальность, способность к демонстративной неадекватности в ответе на те или иные эстетические ожидания»[47]. Массово современники ощутили это через эпатажные формы музеефикации. Именно они вызывают негодование и отрицание, поскольку артефакты есть, а искусства нет. Скандал неизбежен. В этой связи примечательна мысль Макса Фрая: «скандал» — одна «из основных стратегий авангардного искусства»[48].

В книге С. Чупринина словарные статьи о различных проявлениях актуальности (инновационности) современного искусства поданы в алфавитном порядке (авангард в литературе, авангардизм, авантюрная литература и т. д.). Каждая статья — это краткая характеристика литературного явления в его историческом и современном бытии. Характеристика без претензий на большую науку, но в ней ощутим уровень хорошей филологической культуры. Есть предыстория вопроса, современная полемика вокруг него, ссылки на конкретные имена и произведения. Автор книги не навязывает своей точки зрения, напротив, он создает условие для читательской активности, сохраняет за ним свободу выбора, право на проявление индивидуальных симпатий и вкуса. Литература и литературоведение сосуществуют в статьях автора довольно мирно, полемические красоты порой остросюжетны, читаются легко и свободно. Книга расширяет кругозор ви́дения современной русской литературы и науки о ней. Она панорамна и общедоступна для восприятия. Здесь есть базис общефилологической культуры, которой подчас недостает современному учителю литературы. По жанру это своеобразный расширенный словарь для словесника и его учеников.

Нарочитое противопоставление современных инновационных форм искусства великим памятникам литературы, ставшими в силу движения времени «архивными», это в одном случае осмысленный путь к элитарному индивидуализму и обособленности от большинства живущих, в другом — путь к обогащению тех, кто превращает человека в придаток масскультуры.

Актуализация на этом уровне, может, и предполагает свободу (как хочу, так и будет), но способствует ли она сохранению жизни народов и человечества, а главное — что есть человек и в чем его субстанциональное предназначение. Сегодня все чаще звучит мысль о том, что успех, как и неудачи разных стран во многом определяются ценностями, верованиями и установками, обусловленными особенностями культуры страны и религии, исторически определившей фундамент этой культуры.

Микеланджело. Деталь росписи «Сотворение Адама». Фрагмент свода Сикстинской капеллы в Ватикане

Созданный одним из родителей «толстовской» гимназии № 4 символ триады «Золотая голова, золотое сердце, золотые руки»

Острота полемики вокруг «ультрасовременного» искусства обращает к проблеме ценностных аспектов жизни. Именно вокруг них сейчас и развернулась борьба в социометафизическом пространстве.

Глобализация имеет свои социальные, нравственные (или безнравственные) ориентиры, их в мире, на первый взгляд, много, однако, когда же начинаешь анализировать, понимаешь, что это не так. Остановимся на тех, которые именно сегодня актуализируются наиболее мощно. Обратимся прежде всего к конфуцианству.

Конфуцианство являет собой системообразующую идеологию китайского государства, выстраивающего вектор движения от этики праведного человека (мужа) к этике служения государству и Небу в Поднебесной империи, т. е. человечеству и мирозданию в целом.

Пять постоянств (констант) праведного (благородного) человека лежат в основе конфуцианства — Жень, И, Ли, Чжи и Синь.

Жэнь (эго) — проявление человечности через любовь к людям, милосердие, сочувствие и сознание долга; противостояние звериным качествам — дикости, подлости, жестокости.

И (второе постоянство — контрэго) — отстаивание правды и справедливости, основанное на правильном выборе решений и поступков, принципе взаимности (справедливо почитать родителей за то, что они тебя вырастили!). И предполагает твердость, строгость в противостоянии злу и насилию. («Благородный человек ищет правды и справедливости, а низкий — выгоды»).

Ли — культивирование ритуалов (правил, церемоний, этикета), соблюдение обрядов и обычаев, поклонение предкам и старшим (!) Эта традиция стоит в оппозиции к «самости» личности.

Чжи — стремление к благоразумию, мудрости, следование здравому смыслу и рассудительности как защите от глупости и упрямства. Умение предвидеть последствия совершаемых поступков, целесообразность получаемых знаний.

Синь — потребность быть искренним, дабы избежать лицемерия, иметь добрые намерения, непринужденность и добросовестность в мыслях и деяниях.

Путь движения к единству «Я» с самим собой, предками, семьей, государством, к нравственному бытию в его ритуальной форме лежит через воспитание и образование ребенка, через приобщение его к культуре.

Понятие Вэнь указывает на взаимосвязь всех пяти постоянств порядочного человека. Оно обозначает воспитанность, приоритет культурных смыслов существования личности.

Главный культ в Китае, как видим, связан не с богатством, а со степенью учености человека, его нравственно-целесообразной образованностью.

С точки зрения геополитики конфуцианство лежит в основе связи Китая с миром Неба и с земным мирозданием. Император или нынешние правители государства, несмотря на их коммунистические убеждения, воспринимаются народом как «сыны Неба», которые от имени Неба регулируют отношение Китая с другими странами и народами. Но если раньше культ Поднебесной как срединного государства, центра Вселенной, вершины цивилизации был возведен в ранг государственной политики, то теперь этот культ перешел в подсознание нации. На первый план вышла вполне демократичная установка: при сохранении чувства собственного достоинства, интересов (в основном экономических) китайского государства, без публичных претензий на гегемонию контактировать на выгодной основе со всеми государствами мира. Так сегодня на уровне геополитического мышления заявляет о себе миролюбивый характер конфуцианской философии. Происходит процесс актуализации исторически значимых ценностей в очень конкретных формах существования почти полуторамиллиардного народа.

Конфуцианство с его нормативной этикой оказалось созвучно социалистическим установкам китайского общества. Проблема свободы как главная в сфере жизни человека здесь отступила на второй план.

Актуально не то, кто я, а то, как я в данный момент, в данную эпоху смогу послужить людям и государству. Отсюда и актуализация в подборке дидактического материала — это новизна, инновации на базе традиции, средоточие того лучшего, что было, что есть, что может быть, разумно-целесообразный процесс приращения знаний.

В отличие от конфуцианства классический либерализм на первый план ставит культ личности свободного человека. С этим культом связан комплекс либеральных идей, по которым стремится жить Европа. Они, став основой идеологии современного капиталистического устройство, по сути, оккупировали все педагогическое пространство. При всем различии форм либерализма есть то, что связывает их в один узел, что делает узнаваемым либерализм как течение. Общность определяется теми ценностными ориентирами, по которым стремится жить сторонник этого течения. Что для него представляется главным?

Во-первых, культ абсолютной свободы (она — высшая ценность), выражающийся в том, что человек исходит из своих потребностей и восстает против любых внешних преград (государство, общество, семья и т. д.), мешающих проявлению его желаний, потребностей, мыслей, поступков.

Во-вторых, человек мыслит себя абстрактно в том плане, что он гражданин мира и для него не важны различия в поле, возрасте, расовой и национальной принадлежности и иного рода социальных проявлениях.

В-третьих, как индивид он обладает правом на жизнь и правом на свободный выбор, диктуемый самой природой человека, той его потребностью, которая связана с реализацией индивидуальной неповторимости. Но сама по себе индивидуальность не есть признак либерализма, таковой она становится тогда, когда перерастает в индивидуализм.

Либералы требует равенства в сферах права и политики, которое предоставляло бы возможность каждому человеку проявить себя. Однако, придя к власти, они часто становится узурпаторами. Являясь сторонниками рационалистического подхода к пониманию истории, они отстаивают прагматические параметры общественной и частной жизни.

Особое место в системе либеральных установок отводится частной собственности, призванной обеспечить прежде всего материальное благополучие человека. Без нее нет и не может быть свободы — говорят одни. Свобода выше частной собственности, но базируется на ней — говорят другие. Вокруг краеугольного камня идеологии либерализма — частной собственности — и происходит битва разных слоев населения как в России, так и за рубежом, с той лишь разницей, что в зарубежных так называемых цивилизованных странах она, имея абсолютное право на существование и государственную защиту, лежит вне зоны отрицания. Люди в России хотя и почувствовали вкус частной собственности, в то же время были обескуражены результатами грабительской приватизации. Те, кто устроил чудовищный обман населения, называли и называют себя либералами-реформаторами. Вместе с этим произошла дискредитация либерализма как течения в целом.

Еще большее негодование вызвали либеральные установки на толерантность и плюрализм мнений. Эти два явления, по существу, реализуют главную мысль либералов о человеке как субъекте, не зависимом от «персональной точки зрения чужого сознания», от общественного мнения, идеологем государства. Терпимость и уважение к инакомыслящему — нормальное явление. Однако и на этом поприще либералы умудрились отшатнуть от себя большой круг людей. Утверждая эволюционные формы общественного развития, либералы в области идеологии, которую якобы отрицают, заняли место разрушителей-революционеров. В России истинно свободных людей насчитали 10–15 % (как узнали — пойди догадайся). Все остальные — «быдло». Стали нормой навязывание сомнительных идеологических клише, нетерпимость к чужой точке зрения при интерпретации истории России и СССР, поддержка отнюдь не либеральных государственных режимов, чудовищных провокаций, отрицание фашизма там, где он очевиден, религиозные провокации (где она, толерантность?) — все это и многое другое не могло не вызвать неприязни ко многим представителям современного либерального движения.

В суждениях сторонников российского либерализма лейтмотивом проходит мысль о том, что не либерализм сам по себе несовершенен в своих теоретических и практических установках, а Россия не готова к тому, чтобы стать либерально-демократическим государством. Таковой была ситуация и 150 лет тому назад. Вспомним хрестоматийный фрагмент из романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» — спор Базарова и Павла Петровича о либерализме (знаменитая Х глава). Он и сегодня звучит знаменательно.

«— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.

— Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте — логика истории требует…

— Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся»[49].

Россияне и сегодня никак не хотят идти в объятия либерально-европейской цивилизации.

Грустно сознавать, что то хорошее, что есть в либеральном течении, что создавалось веками видными деятелями философской и социально-политической мысли, отодвинуто на задний план. Господствует же идеология либерально-воинствующего капитализма, варварского и жестокого по сути. Рыночная экономика, рыночный подход типа «все на продажу» оттеснили на задворки «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Зато на каждом перекрестке раздается либеральный призыв «Хлеба и зрелищ!»

В основе неприятия народом так называемых «либеральных ценностей», на мой взгляд, лежит несколько причин.

Во-первых, потому, что философско-социальные аспекты проблемы свободы человека сегодня сведены к узкопрагматическим, сиюминутным целям. Во-вторых, никому не приятно пить из того колодца, в который плюют: призывая к толерантности, либералы тем не менее не могут скрыть неприязни к соплеменникам, которых издревле привыкли считать чернорабочими с душонкой раба. В-третьих, и это главная причина — нелюбовь к отечеству и народу, в нем проживающему, то есть абсолютизация человека абстрактного, выпавшего из цепи национально-исторического движения, идеализация до абсолюта западноевропейской демократии.

Патриотизм не только как явление раздражает современных российских либералов, но и само слово звучит для них как исчадие ада. Такая нетерпимость «последователей» толерантности вызывает по меньшей мере удивление.

В наше время все чаще сторонники либерализма обращаются к мыслям Толстого о патриотизме, стремясь обрести в нем союзника. Вырванные из контекста его сочинений и его жизни мысли приобретают однобокость, а главное, имеют другую цель: не способствовать улучшению нравов в отечестве, а, напротив, загнав патриотов в угол, показать, как они далеки от русского гения и ничтожны в своих амбициях.

Есть смысл подробнее остановиться на вызывающей споры концепции толстовского патриотизма. Важно не только потому, что она сегодня в центре внимания, но и потому, что с творчеством писателя знакомятся молодые люди — наши школьники и студенты. От того, чтó они поймут в Толстом, как актуализируют его поиски смысла жизни в своем сознании, может зависеть «приращение» их собственного духовного опыта.

Человек для Толстого не средство, а цель прогресса, который, согласно писателю, невозможен вне христианского миропонимания. Только через христианство человек может достичь всеобщего братства и единения. Ни один народ не обладает исключительностью.

Одним из препятствий на пути к единению народов Толстой считал патриотизм. Сразу заметим, что знаменитая фраза «Последнее прибежище негодяя — патриотизм» принадлежит не Толстому, а политическому деятелю XVIII в. англичанину С. Джонсону и смысл ее заключается в том, что «не все пропало даже для самого отъявленного негодяя, если в нем еще живо чувство патриотизма». Афоризм Джонсона помещен Толстым во втором томе «Круга чтения» (9 декабря) без комментариев.

Далее следует признать, что все толстовские определения патриотизма позднего периода носят ярко выраженный негативный характер. Как будто не он, а кто-то другой написал слова: «живое чувство патриотизма». Но ведь именно этим настроением наполнены страницы «Севастопольских рассказов», «Войны и мира».

При этом важно подчеркнуть, что поздний Толстой далек от того, чтобы проецировать свои мысли только на Россию. Предметом его раздумий становятся все народы и все государства.

«Все народы так называемого христианского мира доведены патриотизмом до такого озверения, что не только те люди, которые поставлены в необходимость убивать или быть убитыми, желают или радуются убийству, но и люди, спокойно живущие в своих никем не угрожаемых домах в Европе, благодаря быстрым и легким сообщениям и прессе, все люди Европы и Америки — при всякой войне — находятся в положении зрителей в римском цирке и так же, как и там, радуются убийству и так же кровожадно кричат: „Pollice verso!“ (по сути, убей его! — В. Р.)» (90, 431; Толстой Л. Н. «Патриотизм и правительство». 1900 г.).

Для прекращения этого безумия, считал Толстой, нужно, чтобы народы увидели в своих правительствах разжигателей вражды и манипуляторов патриотическими чувствами людей. Именно правительства виновны в том, что патриотизм превратился в «чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное — безнравственное».

Цитируемую статью о патриотизме Толстой заканчивает словами, в которых, безусловно, заметен «грех» Просветительства:

«Только бы люди поняли, что они не сыны каких-либо отечеств и правительств, а сыны Бога, и потому не могут быть ни рабами, ни врагами других людей, и сами собой уничтожатся те безумные, ни на что уже не нужные, оставшиеся от древности губительные учреждения, называемые правительствами, и все те страдания, насилия, унижения и преступления, которые они несут с собой» (90, 443).

Слова эти, как известно, не возымели массового воздействия на людей. Да и одного понимания мало. Человечество далеко ушло от эпохи Просвещения.

Отмечу и то, что в статьях Толстого патриотизмом часто названо то, что дóлжно было выразить другими словами: шовинизм, нацизм, фашизм, крайний национализм и т. д. Подтверждением этой мысли является тот факт, что любовь к Отечеству в Толстом никогда не затухала: он любил землю, на которой родился и которая его кормила, любил народ, крестьянских ребятишек, русскую природу, русский язык, русскую культуру, гордился своей родословной. Он подтверждал свой патриотизм всей своей общественной деятельностью — как писатель, педагог и издатель книг для народа. Все это не противоречило его христианскому миросозерцанию. Напротив, являло собой многогранность его отношения с миром.

Толстой выразил духовную потребность русского человека жить в единении и согласии со всеми народами земли. Он, безусловно, был патриотом Отечества и в то же время одним из лучших идеологов пацифизма. Он не был склонен к смакованию положительных особенностей русского народа, хотя и об этом писал. Он был великим художником, воплотившим национальное своеобразие. И более того, он был далек от того, чтобы кому-то доказывать, что он не только гражданин мира, но и русский человек до мозга костей.

М. Е. Салтыков-Щедрин, чье сатирическое перо ножом прошлось по телу России, признавался:

«Я знаю, есть люди, которые в скромных моих писаниях усматривают не только пагубный индифферентизм, но даже значительную долю злорадства, в смысле патриотизма. По совести объявляю, что это — самая наглая ложь. Я уже не говорю о том, что обвинение это очень тяжелое и даже гнусное, но утверждаю положительно, что я всего менее в этом виноват. Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России»[50].

В этом же ключе, думаю, надо воспринимать и мысли Толстого о «грубом» и «вредном» патриотизме.

Толстой сосредоточил свое внимание на тех недостатках России, которые указывали на жестокость правительства и униженное, нищенское существование народа. Подобные недостатки он отмечал и в других крупных (и не только крупных) странах. Апофеоз войны слышался на каждом перекрестке мировых дорог. Мировая война была не за горами. Все духовные силы Толстой бросил на борьбу против надвигающейся трагедии. А в это время правительства всех стран усиленно готовили свои народы к грядущим битвам и цинично использовали патриотические чувства своих граждан. Этому и пытался противостоять Толстой. Но современники как будто не слышали его, их уши залило воском. Примечателен в этом плане тот факт, что руководство Конгресса мира в Стокгольме (1909) отказалось зачесть письмо Льва Толстого против войны, специально написанное для этого форума.

В то же время тысячи писем к Толстому шли с разных концов земли. Люди ехали из разных стран, чтобы повидать Толстого и услышать его мнение о происходящем. Томас Манн полагал, что, если бы Толстой был жив, Первая мировая война не началась бы. Таков был нравственный авторитет русского гения.

Против либерализации современного российского общества резко выступила Русская Православная Церковь.

В своей книге «Свобода и ответственность: в поисках гармонии. Права человека и достоинство личности» (2008) патриарх Кирилл пишет о православии и «Русском мире» как альтернативах Европе. Различие между европейской и православной, в том числе и русской, цивилизациями он увиделт в различии основных ценностей.

«Что касается западного мира, — пишет он, — то в нем утвердился особый цивилизационный стандарт <…> В основу этого стандарта положен так называемый либеральный принцип, провозглашающий индивидуальные свободы высшей ценностью»[51].

Название книги Патриарха Кирилла носит весьма примечательный характер: рядом со словом «свобода» поставлено слово «ответственность». Уже в такой постановке проблемы возникает мысль о границах свободы. Каждый человек, по мысли Патриарха, имеет «одинаковые права и одинаковую свободу», ибо «все люди равны как образ Божий», отсюда проистекает достоинство каждого человека, его неповторимость и признание ценности человеческой личности. Однако внешние обстоятельства, как и противоречивость самой природы человека, не могут не влиять на степень свободы или зависимости человека от указанных факторов. Более свободны те, убежден Патриарх Кирилл, кто приходит к пониманию жизни через дарованную человеку Богом любовь. Люди, идущие по пути Богоуподобления, имеют в жизни большие права и возможности. Однако и те, кто остается за бортом Богоуподобления, не отторгаются от Церкви, они сохраняют возможность проявить свободу в добрых деяниях, пройдя через покаяние и прощение, через таинство причастия.

Понимая всю сложность человеческой природы, патриарх Кирилл предложил путь воспитания личности на основе тех вечных ценностей, которые являют собой основу российской идентичности.

Публично об этой идентичности заговорили после того, как в январе 2011 года был озвучен проект под названием «Вечные ценности — основа российской идентичности».

На первое место в своде вечных ценностей, по версии Русской Православной Церкви, попала справедливость, вслед за ней выстроились свобода, солидарность, соборность, самоограничение и жертвенность, патриотизм, благо человека, его достояние и достоинство, семейные традиции, любовь и верность, забота о младших и старших.

По признанию одного из авторов проекта протоиерея Всеволода Чаплина, критерий истинности этих ценностей коренится «в Божией правде и в том опыте жизни, который, несмотря на все консервации и модернизации, оставался для России константой»[52].

Контуры константных идей и позиций очерчены в тезисных формулировках церковного документа. По существу, речь идет о создании идеологии современного российского государства, противопоставленной западным элитам.

«Этим элитам, — убежден протоиерей Всеволод Чаплин, — нечего ответить на ключевые вопросы современности. <…> их конец близок… В этих условиях совершенно обоснованы претензии других крупных мировых цивилизаций, к которым принадлежит и Россия, на создание собственных, совершенно самостоятельных правовых и политических систем. <…> Проблема современной западной политической системы в том, что она основана на ложных аксиомах. В частности, на идее о том, что свобода человека первична, а все остальное — закон, нравственность — по отношению к ней вторично. Что человека вообще нельзя чем-либо ограничивать, что его нужно защищать от любого детерминизма — идеологического, религиозного и даже полового <…> Сегодня мы имеем полное право сказать, что все это не так. Идея абсолютного раскрепощения человека уже в XX веке показала полную свою безжизненность <…> Излишний детерминизм, имевший место в Советском Союзе, не работает — от него люди устают».

Протоиерей Всеволод Чаплин уверен в том, что человеку необходимо преподавать «определенную нравственную основу».

«Мы, — писал он, — должны мощно предлагать каждому человеку мировоззрение, традиционно исповедуемое нашим народом. Человека, особенно молодого, нужно формировать, и общество имеет право это делать в духе тех идеалов, которые разделяет его большинство — через СМИ, через образование, через государство, через культурную политику».

Документ активно обсуждался и был в целом поддержан представителями других конфессий[53].

Так, пресс-секретарь главного раввина России Андрей Глоцер указал на необходимость планомерной, системной работы по внедрению этих ценностей в школы и университеты. Заместитель главы Духовного управления мусульман европейской части России Харис Саубянов полностью согласился с философскими и общечеловеческими категориями, которые заложены в «Своде», но предложил «поставить патриотизм на первое место, распределив остальные ценности по степени важности», а также понятие «соборность» заменить «общенациональным единством».

Документ вызвал бурные дискуссии в блогосфере. Многие православные пользователи Сети, пришедшие в Церковь на волне диссидентства, отнесли заявления отца Всеволода к морализаторству, не оставляющему места для свободы. «Вчера — дресс-код, сегодня — свод ценностей, а где же свобода во Христе?» — вопрошали они. Большая группа участников дискуссии, основываясь на социоопросах, предлагали изменить иерархию ценностей, выдвинув на первый план любовь, семейные отношения и дружбу. Атеисты, сравнивая документ Русской Православной Церкви с «Моральным кодексом строителя коммунизма», увидели в нем заимствования из области светской этики и идей социализма, а верующие высказали недовольство тем, что не нашли в «Своде» ничего о Боге и вере.

Споров много. Но суть ясна. Русская Православная Церковь сделала шаг навстречу светскому образованию, предполагая в единстве с ним выстраивать остов современной идеологии российского общества.

В современных школах, работающих по педагогической системе Толстого-Ремизова, свобода как системообразующая категория занимает ведущее место. Кто бы ни желал учиться, работать, жить не по принуждению, а по внутренней потребности, внутреннему «хотению»!? Но сила субъективных и объективных обстоятельств мешает этому, да и сама свобода ведет себя своенравно. Она безотносительна к добру и злу, красоте и безобразию. Она — вода без сосуда, растекающаяся в разные стороны. Но можно придать форму ей. Ведь текут реки в своих берегах, имея свои повороты, глубины и мели, широкие и узкие русла, плавность и быстроту движения. При общении взрослого и ребенка вступают в свои права две свободы, и здесь уже недостаточно интуиции, необходима поддержка иного характера. На ней и сосредоточено внимание основателей эксперимента «Школа Л. Н. Толстого» («Моя школа»).

Три парадигмы составляют основу образовательно-воспитательного процесса в современных толстовских школах.

Первая представляет собой философско-психологическое обоснование, включая в себя Разум (не путать с умом как способностью к логическим операциям), Культуру чувства, Самостоятельность.

Все три блока, представленные в таблице, — Разум, Культура чувства, Самостоятельность — с их подразделениями образуют ту модель педагогической парадигмы, которая лежит в основе духовного и физического становления и развития личности ребенка, способствуют раскрытию его задатков и предназначения в жизни.

Они тесно взаимосвязаны между собой.

Так, в установке на Самостоятельность не фиксируются нравственные аспекты выбора человека. Ни один педагог не возьмет на себя смелость сказать, что он воспитал личность, способную сделать всегда правильный нравственный выбор. В то же время предполагается, что у субъекта образования, прошедшего через тернии Разума и пропедевтику Культуры чувства, «умение сделать собственный выбор» так или иначе будет связано с нравственным императивом. Отсутствие «нравственных определителей» при словах «собственный выбор» — свидетельство уважения к личности, которая реализует свою свободу в ситуации вариативности выбора и для которой очевидны возможные изъяны в догматических установках нравственности.

Многих родителей смущает такой подход к проблемам развития личности ребенка. Слишком высоко поставлена планка, считают одни. Другим кажется, что это возможно, но относится к категории детей с развитым интеллектом. Третьи не находят в таблице того, что выражается на языке разрешений или запретов (да, да или нет, нет; что сверх того — от лукавого). Одним словом, в идеале, мол, все так, а в жизни все по-другому. По-другому происходит в том случае, когда весь процесс обучения выстраивается не от индивидуальности ребенка, а от стандартов образования. Последние нужны, но не они суть гуманной педагогики.

В каждом классе 25 человек, и все они разные. Отсюда и подход к каждому должен быть свой, особый. В толстовской школе это нашло свое выражение во второй парадигме, увязывающей индивидуальность ребенка с проблемами социального общения и партнерства. Речь идет о триаде «Золотая голова, Золотые руки, Золотое сердце».

Действительно, в реальной жизни мы менее всего интересуемся тем, как человек учился в школе. Но мы благодарны санитару за помощь, которую он оказывает нам в период болезни, восхищаемся красотой той или иной вещи, сделанной руками мастера, понимаем важность многих специальностей, требующих серьезных научных знаний, благодарны людям искусства за ту радость, которую они доставляют нам.

Почему же тогда в школе, массовой школе, происходит разделение детей на умных и глупых, способных и неспособных, злых и добрых, агрессивных и равнодушных? Конечно, все разные, но перед Богом все равны!

С детства в ребенке школа, часто и семья, формируют комплекс неполноценности. Взрослые (родители и педагоги) подчас бестактно, а порой по-хамски ведут себя в общении с детьми, постоянно убивая в них чувство достоинства. В итоге дети, вырастая, мало ориентируются в вопросах чести и достоинства, но вполне преуспевают в негативных формах поведения.

Ребенок может не обладать способностями к усвоению математических знаний, но это не дает право считать его изгоем. В нем есть другие достоинства. Они и должны стать основой для доброжелательного общения между ним и окружающими его людьми.

Умный не всегда поступает разумно. Человек, который не обладает хорошими способностями к учебе, может проявлять чудеса мудрости и «разумения жизни».

Щадящая педагогика выстраивается на понимании индивидуальной неповторимости каждого ребенка, на любви к нему, независимо от его способностей и социального положения. С детства в классе ученики должны приобщаться к мысли о социальном партнерстве, зависимости друг от друга в тех или иных случаях жизни, проявлять чуткость, понимание, а если необходимо, то и сострадание к рядом живущему.

Культуры чувства может быть больше в простом трудовом человеке, нежели в академике или известном актере, певце, знаменитом спортсмене и т. д.

Вторая парадигма педагогической системы толстовских школ органично связана с первой, ибо первая не есть умозрительная схема развития ребенка, а есть реальный путь к раскрытию возможностей человека с учетом того, что заложила в него природа и что он может сначала с помощью наставников, а потом и самостоятельно развивать в себе.

Крайне обострилась в наши дни проблема взаимосвязи личности и общества. Судьба человека поставлена в зависимость от тех или иных социальных институтов и социальных установок. Человеку навязываются различные по социальной направленности клише — от фашизма до коммунизма, от абсолютной свободы Ego до тюремных камер с изощренными пытками для тех, кто не разделяет «светлых идеалов» общества, от космополитизма до нацизма и шовинизма и т. д.

Другая, третья триада, нацеливает педагогов современной школы на разумные критерии подходов к решению социально-функциональных проблем.

Деятельность по интересам. Толстовская гимназия № 4 г. Тулы. Фотография А. Лыженкова. 2005 г.

Титул книги И. В. Ежова, психолога, члена НИЛ «Школа Л. Н. Толстого»

Тепло березы. Природа и труд. 2 класс. Толстовская гимназия № 3 г. Тулы

Катание на санках. Яснополянская школа-гимназия № 2 им. Л. Н. Толстого

Сбор чая. Ученики «толстовского» университета Сёва-Дзёси. Токио

Ректор «толстовского» университета Сёва-Дзёси Кусуо Хитоми во время посещения «толстовской» гимназии № 3 г. Тулы. На фотографии слева от него: М. А. Козьмина, Ю. И. Фомин, В. Б. Ремизов, Н. Е. Орлихина и ее дочь; справа — В. Е. Лагутина, помощник г. Хитоми. Фотография Д. Крутякова. 2002 г.

С точки зрения социума в любом человеке преломляются три начала: родовое, социально-видовое, индивидуально-неповторимое.

Первое проявляет себя на уровне биологического родства и общечеловеческих ценностей (вечных ценностей жизни).

Вторая категория социальности человека довольна объемна по содержанию Здесь сказываются семейный уклад, национально-исторические и культурные реалии и традиции, вплоть до родовой клановости, религиозная идентичность, профессиональные установки, классовость, партийность и т. д.

Третье начало знаменует своеобразие отдельного «Я» со всеми его «за» и «против».

НИ ОДНО ИЗ ЭТИХ НАЧАЛ НЕ ДОЛЖНО ПРЕВАЛИРОВАТЬ НАД ДРУГИМ.

Все они образуют единство, разрыв которого оборачивается для человека, государства, человечества многими трагедиями.

Культ родового начала превращает человека в космополита, первенство одной нации над другой рано или поздно ведет к войне, выдвижение на первый план «Я» — путь к эгоизму и вседозволенности. Только при условии единства этих трех начал в образовательно-воспитательной сфере может протекать нормально процесс социализации личности ребенка. Тогда и соотношение между патриотическими и общечеловеческими чувствами будет соразмерено и гармонично.

Единство трех парадигм (1. Разум, Культура чувства, Самостоятельность. 2. Золотая голова, Золотые руки, Золотое сердце. 3. Родовое — Социально-видовое — Индивидуально-неповторимое), сопряженное с христианской любовью к Богу и Ближнему, это и есть культура образования. Она основа духовного роста и физического совершенствования человека, дающая почувствовать ему, что он действительно «подобие Бога», а государству напоминает о его главной функции — служить не золотому тельцу, а людям.

Национальная идея каждого государства, думающего о Благе народа, находит свое выражение прежде всего в приоритете педагогических установок, обеспечивающих нравственное и физическое здоровье нации. В любой нормальной семье хотели бы видеть ребенка в духовном и телесном здравии. Именно в этом вопросе сходятся прежде всего интересы семьи и государства, исповедующего добродетельные принципы.

Рассматриваемая нами триада парадигм — это база для создания атмосферы творчества и любви в школьном пространстве. Здесь каждый ученик имеет право на свободный выбор, на защиту собственной точки зрения. Здесь не довлеет слово и жест учителя над учениками. Здесь культура понимания определяет культуру общения. Никто не стремится самоутвердиться за счет другого. Равенство при индивидуальной неповторимости (неравенстве) каждого участника события. Со-понимание, со-чувствие, со-переживание, а при необходимости и со-страдание становятся ведущими компонентами диалога (полилога) в классе.

В отличие от Китая и стран Запада Россия, пройдя через триаду монархии (православие, самодержавие, народность), изуродованный социализм, как известно, в 1990-е годы отказалась от идеологии вообще. Сегодня заметны результаты такого отказа. Они неутешительны. Ни год культуры, ни год литературы, ни год кино не могут стать фактором преодоления кризиса.

Главное действо должно быть связано не с тематическими мероприятиями года, не с увеличением часов на изучение литературы в школе (это мало что изменит), а с тем, что призвано взорвать изнутри саму концепцию образования (от детского сада до вуза), — поворотом к единству вышеуказанных основ духовной и общекультурной жизни школы, вуза, родительского университета

Константа есть в американце, она крепко сидит в китайце, ее насильно активизируют в украинце. Но есть ли константа в россиянине? Просматривается ли она сегодня в русском человеке? Каким он видит себя изнутри и со стороны? Какова степень — и это самое главное! — глубины восприятия и понимания мира ребенком, отроком, юношей?

Вся педагогическая система, получившая название «Школа Л. Н. Толстого», а теперь «Моя школа», призвана создать условия для духовного и физического роста ребенка, связать его жизнь с контекстом русской и мировой культуры, нравственно-религиозных и философских исканий народа и человечества.

Когда-то Лев Толстой поставил перед собой задачу спустить философию с неба на землю. Для этого нужно было научиться говорить с мужиком о самом главном и самом сложном на понятном ему языке — языке самой жизни. И Толстой взял на себя миссию поиска такого языка.

Подобное не мешало бы сделать и с педагогической наукой, которая часто ведет себя высокомерно по отношению к реалиям школьной жизни, навязывая ей свою логистику, подменяя проблематику самой жизни схоластикой теоретических установок.

Подобное происходит и с литературоведческой наукой. Анализ текста в учебнике наводит скуку. А эта скука ударяет бумерангом по произведению. Но главное, что сам анализ (понятийный аппарат) подчас неадекватен содержанию произведения.

Участники Международных Толстовских чтений. Тула. Фотографии Д. Крутякова. 2005 г.

Организаторы выставки «Лев Николаевич Толстой». Музей истории Кореи. Сеул. 2004 г.

Большая книга отзывов для посетителей выставки «Лев Николаевич Толстой». Музей истории Кореи. Сеул. 2004 г.

Автограф В. Б. Ремизова на странице Большой книги отзывов. 12 декабря 2004 г. Сеул

Мастер-класс В. Б. Ремизова и В. А. Тиминской для педагогов школ Южной Кореи. Второй поток. Предместье Сеула. Фотография М. Кузнецова. 2005 г.

У юности свои порывы и устремления, свой язык и свои особые отношения с окружающими людьми и миром в целом. На уроках литературы как раз и надо актуализировать потребности молодого сознания.

Учитель оказывается между субъектом и объектом обучения, и от него зависит, как сложится система взаимосвязей, и сложится ли она вообще. Для того чтобы это свершилось, важно понимать природу субъекта:

слышать дыхание юности, видеть орбиту, по которой мчится юное существо, актуализировать в данный отрезок времени общение, выведя его на уровень инновации — совместного открытия, совместного потрясения от захватывающих высот сотворчества.

Сам учитель пребывает между предшествующим и сиюминутным опытом жизни. Каков этот предшествующий опыт? Есть ли в самом учителе бездна оттенков вкуса? Является ли он носителем культуры памяти? В каком времени и пространстве он себя ощущает? Как в нем уживаются сын отечества и всечеловек? Равнозначима ли ему личность ученика или он мыслит его ниже себя? Какова мера ответственности обоих участников этого процесса? Было ли сохранено чувство собственного достоинства? Смогла ли устоять правда и искренность перед натиском конъюнктурных соображений, перед ложью и лицемерием?

Поиск ответов на эти вопросы предполагает диалоги на уроках по различным предметам. Они разворачиваются между учеником и учителем в актуальном споре о быте и бытии. Диалог строится в данный момент времени и в определенном пространстве (в континууме) и основывается на актуализации интересов личности каждого ученика, его родителей и учителя.

Князь Андрей накануне Аустерлицкого сражения мечтает о своем Тулоне, славе и подвиге, равном Наполеону. Ради этого он готов принести в жертву родных и близких. Прежде чем читать этот отрывок, не следует ли поразмыслить с учениками над проблемой цели и средств ее достижения? Во имя достижения своей мечты смог бы ученик переступить через барьер дозволенного, есть ли границы у этого выбора? После таких раздумий и опыт князя Андрея становится фактом жизни личности ученика: он или принимает, или отторгает его.

Выскажу провокационную мысль: актуализация как явление нейтральна по отношению к нравственности. То, что один считает для себя «горними высями», другой называет суррогатом Бога. Кто-то актуализирует в разных формах свое стремление к злату и телесным наслаждениям, кто-то, не отказываясь от мирского, ставит свои материальные потребности в зависимость от духовного Блага. Могут быть и другие точки зрения на анализируемую проблему — их столько, «сколько радиусов в круге» (Толстой).

Само понятие актуализации связано с наличием нравственно-эстетического и познавательного интереса каждого из участников литературного (и не только литературного) диалога (включая и родительские установки) или с отсутствием у ребенка, а порой и его родителей такого интереса.

Так, истинное художество как воплощение жизненного опыта создателя и его героев, соприкасаясь с опытом ныне живущих поколений, конкретно с опытом личности ученика (учителя, родителя, друга и т. д.), по-разному актуализируется в зависимости от особенностей субъекта восприятия, и потому преподавание — это связь не только с культурно-историческим аспектом, но и с запросами современной действительности, а главное — с сегодняшней потребностью участников образовательного процесса.

Сам субъект восприятия объекта изучения должен осознать степень его актуальности прежде всего для себя самого.

Тогда и совершается процесс перехода от знания к самопознанию, «к самостоянью человека» (Пушкин). Очевиден факт, что, скажем, литература — это не только история культуры, в «художестве запечатленное слово», но это прежде всего духовная субстанция сосуществования людей в живом диалоге, столкновение времен и нравов.

Весь арсенал литературоведческой науки — это только подспорье для глубокого прочтения текста в тех параметрах, в которых мыслил художник (это, как правило, великие проблемы жизни и смерти, зла и несчастья, добра и радости, т. е. то, что наиболее созвучно живой душе человека, тем более школьника).

Становление личности начинается с самоопределения (кто я?) и с преодоления трудностей. Вхождение в мир новых знаний — это огромный труд души, сопряженный с постоянном усилием, преодолением ленности, но это и один из важнейших источников ее роста, ее радостного существования. Важно избежать равнодушия в восприятии жизни, создать условия для раскрытия личностного потенциала ученика, чтобы он вслед за Б. Пастернаком мог сказать:

Нет запретных тем для общения, но есть разные уровни общения — от житейски незатейливой истории до гармонии сфер Вселенной, от злободневного анекдота до эпопеи, от конфронтации, непонимания до приятия «чужого сознания», до «большого диалога».

Культура берет на себя роль проводника образования. Чем больше культуры в человеке, тем меньше в нем амбициозности, вычурности, заносчивости, высокомерия и тщеславия. Простота общения дается человеку в радость и проистекает из Божественной установки равенства всех людей.

Учитель — это пророк, и мера его ответственности за сказанное огромна. Если это происходит, то и ученик постепенно подтягивается к учителю.

В заключение в качестве примера современного общения на уроке обратимся к тому, как учитель готовится и организует большой диалог (полилог) в классе.

Первое, что важно сделать, это обратиться к личному опыту. Насколько он сопряжен с категорией Справедливости. Далее актуализируется культурно-историческая память. После этого следует обращение к современным реалиям. Все идет на уровне фактов и их субъективных интерпретаций, то есть жизненных ситуаций, связанных «со мной» или с другими людьми, жившими до меня или живущими в мою эпоху.

Мой опыт, опыт окружающих меня людей, народа, человечества.

Важно найти для учеников эпизоды, которые не оставили бы их равнодушными. Предложить им самим поразмышлять над тем, нужна ли справедливость, есть ли она в мире людей, сталкивались ли они с ней и с несправедливостью. Тема для юности всегда актуальна. И пусть они спросят себя, устраивает ли их определение справедливости в Своде церковных ценностей:

«Справедливость, понимаемая как политическое равноправие, честность судов, ответственность руководителей, реализуемая как социальные гарантии, требующая преодоления бедности и коррупции, предполагающая достойное место для каждого человека в обществе и для всей российской нации в системе международных отношений. Согласно этому принципу, распределение ценностей — духовных и материальных, созданных трудом людей, — должно быть справедливым и заслуженным»[55].

Безусловно, они обнаружат неполноту определения объема понятия.

Развернется поиск нужных смыслов.

В событие входит еще одно лицо — Иван Ильин, выдающийся философ и публицист. Он становится соучастником диалога.

Его концепция справедливости для большинства из нас непривычна и в высшей степени оригинальна. В основе явления лежит не стремление к равенству, а «неодинаковое обхождение с неодинаковыми людьми».

«…Люди неравны, от природы и неодинаковы ни телом, ни душою, ни духом. <…> на свете вообще невозможно найти двух одинаковых людей <…> люди творят неодинаково и создают неодинаковое и неравноценное <…>

Людей — бесконечное множество; все они различны. <…> значит, и обходиться с ними надо не одинаково — согласно их своеобразию… Иначе возникнет несправедливость…

Итак, справедливость совсем не требует равенства.

Она требует предметно-обоснованного неравенства.

Ребенка надо охранять и беречь; это дает ему целый ряд справедливых привилегий. Слабого надо щадить. Уставшему подобает снисхождение. Безвольному надо больше строгости. Честному и искреннему надо оказывать больше доверия. С болтливым нужна осторожность. С одаренного человека справедливо взыскивать больше. Герою подобают почести, на которые не-герой не должен претендовать. И так — во всем и всегда…»[56] (здесь и далее в цитатах курсив И. Ильина. — В. Р.).

Каждая жизненная ситуация имеет свою особенность. Запечатлеть такое многообразие ситуаций и судеб, считает И. Ильин, способно только искусство.

«Поэтому, — убежден он, — справедливость есть искусство неравенства (есть искусство живописать неравенство. — В. Р.)»[57].

«…Справедливость, есть начало художественное: она созерцает жизнь сердцем, улавливает своеобразие каждого человека, старается оценить его верно и обойтись с ним предметно. Она „внимательна“, „бережна“, „социальна“; она блюдет чувство меры; она склонна к состраданию, к деликатному снисхождению и прощению. Она имеет много общего с „тактом“. Она тесно связана с чувством ответственности. Она по самому существу своему любовна: она родится от сердца и есть живое проявление любви.

Безумно искать справедливость, исходя из ненависти, ибо ненависть завистлива, она ведет не к справедливости, а к всеобщему уравнению <…>

Люди будут осуществлять справедливость в жизни тогда, когда все или, по крайней мере, очень многие станут ее живыми художниками и усвоят искусство предметного неравенства <…> Справедливость не следует представлять себе по схемам <…> Ибо она именно не „раз навсегда“, а живой поток индивидуальных отступлений. Она не „для всех людей“, а для каждого в особенности. Она не „повсюду“, а живет исключениями.

Справедливость нельзя найти ни в виде общих правил, ни в виде государственных учреждений. Она не „система“, а жизнь. Ее нужно представлять себе в виде потока живой и предметной любви к людям»[58].

Иван Ильин мыслит справедливость как субстанционально художественное явление, которое, как и искусство, требует индивидуального взгляда на предметный мир, созидается любовью и особой чувствительностью к другому человеку. Отсюда допустимость того, что и каждый человек может являть собой художника жизни.

Для кого-то из участвующих в диалоге сама мысль стать художником жизни через реализацию своей индивидуальности и признание неповторимости другого в акте справедливости может оказаться смыслом жизни, фундаментальной основой существования на земле.

Диалог превращается в факт актуализации возможностей и способностей личности, открывая ей новые просторы для поиска новых смыслов и самовыражения. Произошло это благодаря актуализации самой проблемы и через нее актуализации текста, ставшего частью опыта ученика и учителя.

Опыт жизни людей, опыт жизни участников диалога, актуально звучащий текст и новизна в постановке проблемы — все это действо и есть тот духовный континуум, который созидается в настоящем, созидается непосредственно, спонтанно, без морализаторства и тирании учителя, но с учетом тех установок, которые заложены в трех парадигмах современной «толстовской школы».