Увертюра к смерти

1

Джоуслин Джернигэм — это хорошее имя. Так думал седьмой Джоуслин, стоя у окна в своем кабинете. Его взгляд скользил по долине Пен-Куко туда, где в ясный день можно было увидеть в полевой бинокль шпиль собора в Солсбери.

— Вот здесь, на этом самом месте, где я сейчас стою, — сказал он, не поворачивая головы, — стояли все мои предки, поколение за поколением, и глядели на свои возделанные земли и пашни. Семь Джоуслинов Джернигэмов.

— Я никак не могу понять, в чем отличие возделанной земли от пашни, — произнес его сын Генри Джернигэм. — Скажи, отец, что конкретно означает слово «пашня»?

— У современного поколения не лежит душа к таким вещам, — с досадой проговорил Джоуслин. — Одни лишь дешевые усмешки и умные беседы, в которых на самом деле нет никакого смысла.

— Но я уверяю тебя, что люблю слова, в которых есть смысл. Именно поэтому я хочу, чтобы ты мне четко объяснил, что такое пашня. И потом, когда ты говоришь: «современное поколение», ты имеешь в виду мое поколение, не так ли? Но мне сейчас двадцать три, и уже есть поколение моложе моего. Если мы с Диной поженимся…

— Ты умышленно уклоняешься от сути вопроса, чтобы свести наш разговор к этой абсурдной идее. Если бы я знал…

Генри нетерпеливо вздохнул, не дослушав до конца, и отошел от камина. Он встал у окна рядом с отцом и тоже начал смотреть на долину. Перед его глазами был суровый пейзаж, над которым навис полог зимнего тумана. Поля замерли, окутанные холодом обнаженные деревья, казалось, заснули. Ни один звук не нарушал тишину наступающего вечера. И только уютные струйки голубого дыма, поднимавшиеся вверх из труб нескольких каменных коттеджей, говорили о том, что жизнь в долине продолжается.

— Я тоже люблю Пен-Куко, — сказал Генри и добавил с оттенком иронии, которую Джоуслин не понимал и находил очень раздражающей: — И полон гордости от осознания того, что в будущем стану владельцем этого поместья. Но я не хочу, чтобы оно меня задавило. Я не собираюсь играть роль добропорядочного молодого джентльмена, берущего пример с Кофетуя.[1] Я против того, чтобы этот разговор превратился в обсуждение линий нашей родословной. Гордый отец и своенравный наследник — это не про нас. Речь не идет о возможном неравном браке. Дина — это не застенчивая девушка из низов. Она — из тех же, что и мы, с такими же глубокими корнями, как и мы. И если уж мы завели этот разговор, то могу только подчеркнуть ее соответствующее положение в обществе и добавить, что сколько Джернигэмов было в Пен-Куко, столько же поколений Коуплендов жило в местном приходе.

— Вы оба слишком молоды… — начал Джоуслин.

— Нет, сэр, так не пойдет, — перебил Генри, — прежде всего ты хочешь сказать, что Дина слишком бедна. Если бы речь шла о какой-нибудь богатой девушке, ни ты, ни моя дорогая кузина Элеонора не стали бы ссылаться на молодость. Давай не будем притворяться.

— А ты оставь свой нравоучительный тон, Генри. Я этого не выношу.

— Извини, — сказал Генри, — я понимаю, что утомил тебя.

— Ты меня очень утомил. Ну что ж, прекрасно. Раз ты так хочешь, я буду с тобой откровенным. Для меня Пен-Куко значит в жизни больше, чем что-либо другое. Надеюсь, для тебя тоже. Ты прекрасно знаешь, что у нас нет денег. И при этом столько всяких дел! Эти коттеджи в Клаудифолде! Винтон! Румбольд говорит, что Винтон будет похож на дырявую корзину, если мы не починим крышу. Все дело в том…

— …что я не могу себе позволить материально невыгодный брак?

— Пусть так, если хочешь.

— А как еще я могу это назвать?

— Прекрасно, значит, так это и назовем.

— Ну что ж, раз уж мы вынуждены изъясняться на языке звонкой монеты, который, уверяю тебя, мне неприятен, то я должен сообщить, что Дина не обречена всю жизнь оставаться единственным сокровищем приходского священника.

— Что ты имеешь в виду? — небрежно спросил Джоуслин, но было заметно, что он насторожился.

— Я думал, все уже знают о том, что мисс Кампанула завещала весь свой презренный металл или большую его часть ректору. Не притворяйся, отец, до тебя наверняка дошли эти слухи. Повар и горничная заверили завещание, и горничная подслушала, как мисс К. обсуждала это со своим адвокатом. Дина не хочет этих денег, я тоже, но рано или поздно это случится.

— Сплетни, распространяемые слугами, — это самое отвратительное… — пробормотал эсквайр. — И потом, это еще не… Она может передумать. А мы именно сейчас чертовски нуждаемся в деньгах.

— Давай я найду себе работу, — сказал Генри.

— Твоя работа здесь.

— Что?.. Стать посмешищем для всех, кто хоть немного разбирается в сельском хозяйстве?

— Чепуха!

— Послушай, отец, — мягко произнес Генри, — сколь многое из того, о чем ты говоришь, тебе напела Элеонора?

— Элеонора, так же, как и я, беспокоится о том, чтобы ты не наделал глупостей. Если бы твоя мать была жива…

— Нет-нет! — воскликнул Генри. — Давай не будем говорить за тех, кого уже нет среди нас. Это слишком несправедливо. Здесь явно чувствуется голос Элеоноры. Она чересчур умна. Я не собирался сообщать тебе о Дине, не будучи уверен, что она любит меня. Сейчас я в этом не уверен. Разговор, который Элеонора так «кстати» подслушала вчера вечером в доме ректора, был всего-навсего предварительной попыткой.

Он вдруг замолчал, отвернулся от отца и прижался щекой к оконной раме.

— Это невыносимо, — продолжал Генри. — Она испортила мне все воспоминание о моем первом серьезном разговоре с Диной. Стоять в холле и слушать! Наверняка это было именно так. И потом, как вульгарная деревенская клуша, прибежала к тебе и, возбужденно кудахтая, сообщила эту новость! Как будто Дина — это горничная, застигнутая в момент свидания с ухажером. Нет, это уж слишком!

— Ты всегда был несправедлив к Элеоноре. Она старалась изо всех сил, чтобы заменить тебе мать.

— Ради бога, — с чувством произнес Генри, — не говори таких ужасных вещей! Кузина Элеонора никогда не могла заменить мне мать. Она представляет собой наихудший тип дряхлеющей старой девы. Ее приезд в Пен-Куко вовсе не был проявлением необычайной доброты. На самом деле это был ее золотой шанс. Она покинула Кромвель-роуд ради «деревенской славы». Это было великое событие в ее жизни. Она — простолюдинка.

— Со стороны своей матери, — сказал Джоуслин, — она из рода Джернигэмов.

— О мой дорогой отец! — воскликнул Генри и рассмеялся.

Джоуслин бросил на Генри свирепый взгляд, покраснел и проговорил, заикаясь:

— Ты можешь смеяться, но Элеонора… Элеонора сообщила мне об этом… о том, что она невольно услышала… ни о каком подслушивании не может быть и речи… только потому, что считала это своим долгом.

— Я уверен, что это ее слова.

— Да, и я с ней согласен. Я категорически против твоей женитьбы на Дине и почувствовал большое облегчение, когда услышал от тебя, что это была просто попытка сделать ей предложение.

— Если Дина любит меня, я женюсь на ней, — сказал Генри в ответ на скучное нравоучение отца. — И это окончательно. Если бы Элеонора не пыталась разбудить твое тщеславие, отец, ты, по крайней мере, попробовал бы понять меня. Но Элеонора тебе не позволит. Она строит из себя первую леди. Помещицу. Хозяйку замка Пен-Куко. Она смотрит на Дину как на соперницу. И что еще хуже: я думаю, она ей откровенно завидует. Она завидует ее молодости и тому, что в нее влюблены. Эта ревность имеет сексуальные корни.

— Отвратительный вздор! — сердито произнес Джоуслин, но было ясно: сейчас он не в своей тарелке.

— Нет! — воскликнул Генри. — Нет, это не вздор! То, что я хочу сказать, не имеет никакого отношения к психоанализу, даже приблизительно. Ты должен был понять, что из себя представляет Элеонора. Это алчная женщина. Она была влюблена в тебя до тех пор, пока не поняла, что это бесполезно, и ты на ее чувства не ответишь. Теперь она соперничает со своей подружкой Кампанула, чтобы завоевать расположение ректора. Дина говорит, что старые девы всегда влюбляются в ее отца. И все это видят. Такое часто случается с женщинами типа Элеоноры и Идрис Кампанула. Ты слышал, что она говорит о докторе Темплетте и Селии Росс? В их отношениях она нашла повод для скандала. За этим последует вот что: Элеонора посчитает своим долгом предупредить бедную миссис Темплетт, что ее муж слишком хорошо относится к вдове. Если только Идрис Кампанула не опередит ее. В таких женщинах, как Элеонора и мисс Кампанула, есть что-то патологическое. Дина говорит…

— Неужели вы с Диной обсуждаете привязанность моей кузины к ректору — привязанность, в которую я абсолютно не верю? Если вы это делаете, я рассматриваю это как полное отсутствие хороших манер и вкуса.

— Мы с Диной, — сказал Генри, — обсуждаем все.

— Это что, современный способ ухаживания?

— Давай не будем оскорблять оба наших поколения, отец. До сих пор мы этого не делали. Ты всегда во многом понимал меня. Это все Элеонора! — закричал Генри. — Это Элеонора, Элеонора, Элеонора! Она во всем виновата!

Дверь в другом конце комнаты открылась, и в проеме на фоне освещенного холла появилась женская фигура.

— Ты звал меня, Генри, или мне показалось? — произнес спокойный голос.

2

Мисс Элеонора Прентайс вошла в комнату.

— Уже больше пяти часов, — сказала она. — Приближается время нашего маленького собрания. Я попросила всех прийти к половине шестого.

Она засеменила к столу из вишневого дерева. Генри только что обратил внимание, что стол был отодвинут от стены и стоял посреди кабинета. Мисс Прентайс начала раскладывать на столе через небольшие интервалы карандаши и листы бумаги. При этом она что-то напевала. Генри невыносимо раздражало унылое мычание, доносившееся из узкой щели между ее тонкими губами. Больше из желания заставить ее заговорить по-человечески, чем узнать ответ на свой вопрос, Генри произнес:

— Что за собрание, кузина Элеонора?

— Ты забыл, дорогой? Собрание комитета по проведению мероприятий. Ректор и Дина, доктор Темплетт, Идрис Кампанула и мы. Мы рассчитываем на тебя. И на Дину, конечно.

Последнюю фразу она произнесла с особенной нежностью.

«Она знает, что мы говорили о Дине», — подумал Генри.

Он смотрел, как Элеонора вертит в руках листки, и в его глазах было то выражение, которое появляется у людей, когда они смотрят на объект своей особой ненависти.

Элеонора Прентайс была худой, бесцветной женщиной лет сорока девяти. По мнению Генри, флюиды святости, которые она источала, распространялись на недопустимо большое расстояние. Ее постоянная полуулыбка говорила о том, что она пребывает в приятном расположении духа. Эта улыбка от многих скрывала истинное выражение ее лица. Мисс Прентайс была настоящим представителем рода Джернигэмов. Генри вдруг подумал, что, по иронии судьбы, Джоуслин был гораздо меньше похож на своих предков, изображенных на семейных портретах, чем его кузина и сын. Генри и Элеонора имели носы и челюсти Джернигэмов. Эсквайр унаследовал от своей матери круглый подбородок и бесформенный нос. Взгляд голубых глаз Джоуслина даже в моменты довольно частых, но слабых вспышек гнева оставался беззащитным и слегка удивленным. Генри, продолжая наблюдать за Элеонорой, подумал: как странно, что сам он похож на эту женщину, которую так ненавидит. У них не было ни капли общего, их взгляды на все этические вопросы кардинально разнились, они совершенно не доверяли друг другу, и тем не менее в обоих была твердая решимость, и они безошибочно чувствовали это. В Генри это качество смягчалось учтивостью и благородством души. Элеонора была просто вежлива и терпелива. Сейчас она вела себя именно так, как ей было свойственно: несмотря на то, что она явно слышала, как Генри сердито повторял ее имя, войдя в комнату, она не спросила еще раз, зачем он звал ее, и в наступившей тишине стала спокойно заниматься своим делом. «Возможно, — подумал он, — это потому, что она стояла за дверью и слушала». Элеонора начала придвигать к столу стулья.

— Я думаю, мы должны посадить ректора в твое кресло, Джоуслин, — сказала она. — Генри, дорогой, ты мне поможешь? Оно довольно тяжелое.

Генри и Джоуслин помогли ей поставить стулья и по ее просьбе подбросили дров в камин. Когда все приготовления были закончены, мисс Прентайс расположилась за столом.

— Мне кажется, Джоуслин, — весело проговорила она, — мой любимый уголок в Пен-Куко — это твой кабинет.

Эсквайр что-то промычал в ответ, а Генри сказал:

— Но ты ведь очень любишь каждый уголок в этом доме, не так ли, кузина?

— Да, — тихо произнесла она, — еще с детства, когда я приезжала сюда на каникулы — ты помнишь, Джоуслин? — я полюбила милый старый дом.

— Агенты по недвижимости, — сказал Генри, — покрыли несмываемым позором слово «дом». Оно потеряло свое значение. Мне очень жаль, кузина Элеонора, что, когда я женюсь, я не смогу привести мою жену в Винтон. Ты же знаешь, я не могу позволить себе залатать крышу.

Джоуслин кашлянул, метнул на сына сердитый взгляд и опять отошел к окну.

— Конечно, Винтон — это часть наследства, — чуть слышно прошептала мисс Прентайс.

— Как ты уже знаешь, — продолжал Генри, — я начал ухаживать за Диной Коупленд. Проанализируй-ка все, что ты подслушала в доме ректора, и скажи: как, по-твоему, она меня не отвергнет?

Он увидел, как резко сощурились глаза Элеоноры, и она улыбнулась немного шире, чем обычно, обнажив свои далеко выдающиеся вперед некрасивые зубы.

«Ну типичная французская карикатура на английскую старую деву», — подумал Генри.

— Я абсолютно уверена, дорогой, — сказала мисс Прентайс, — что ты не думаешь, будто я специально подслушала ваш милый разговор с Диной. Ничего подобного. Но я очень огорчилась, уловив несколько слов, которые…

— Которые ты передала отцу? Я уверен в этом.

— Я считала своим долгом поговорить с твоим отцом, Генри.

— Зачем?

— Потому что я считаю, дорогой, что вы оба слишком молоды и нуждаетесь в небольшом мудром напутствии.

— Тебе нравится Дина? — резко спросил Генри.

— Я уверена, что у нее есть много превосходных качеств, — ответила мисс Прентайс.

— Кузина Элеонора, я спросил, нравится ли она тебе.

— Она мне нравится именно за эти качества. Боюсь, дорогой, что, пожалуй, лучше в данный момент воздержаться от дальнейшего обсуждения.

— Согласен, — отозвался Джоуслин, все еще стоя у окна. — Генри, я не хочу больше этого слышать. Скоро все будут здесь. Я вижу машину ректора. Она подъедет через пять минут. Элеонора, лучше расскажи нам, что это за собрание.

— Речь идет о Молодежном обществе, — сказала мисс Прентайс. — Мы очень нуждаемся в средствах, и ректор предложил поставить небольшую пьесу. Ты должен помнить, Джоуслин. Это было в тот вечер, когда мы все ужинали здесь.

— Да, что-то припоминаю, — ответил эсквайр.

— Между нами говоря, — продолжала мисс Прентайс, — я знаю, Джоуслин, что ты всегда любил играть на сцене и у тебя это очень хорошо получалось. Так естественно. Ты помнишь, как мы раньше ставили пьесы? Я рассказала об этом ректору, и он полностью меня поддерживает. Доктор Темплетт весьма неплохой актер, особенно ему удаются комедийные роли, и наша дорогая Идрис Кампанула полна энтузиазма.

— О боже! — одновременно воскликнули Генри и его отец.

— А что она собирается делать на сцене? — спросил Джоуслин.

— Джоуслин, мы не можем быть немилосердными, — сказала мисс Прентайс с холодным блеском в глазах. — Я осмелюсь сказать, что бедняжка Идрис вполне сможет сыграть небольшую роль.

— Я слишком стар, — проговорил Джоуслин.

— Что за чепуха, дорогой. Конечно это не так. Мы найдем для тебя что-нибудь подходящее.

— Не дай бог, если у меня будет любовная сцена с Кампанула, — сказал эсквайр без особой учтивости в голосе.

На лице у Элеоноры появилось то привычное для нее выражение, с которым она выслушивала ругательства, но глаза ее все так же холодно и самодовольно блестели.

— Джоуслин, я прошу тебя, — сказала она.

— Кого же сыграет Дина? — спросил Генри.

— Ну что ж, так как Дина почти профессионал…

— Она — профессионал, — сказал Генри.

— К сожалению, да, — согласилась мисс Прентайс.

— Почему к сожалению?

— Я довольно старомодна и считаю, что сцена — это не лучшее место для добропорядочной девушки. Но, безусловно, Дина должна играть в нашем маленьком спектакле. Если, конечно, она снизойдет до столь скромной сцены, как наша.

Генри открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не успел.

— Вот они, — раздался голос эсквайра. Послышался шум колес по гравию, а затем раздались два веселых гудка старинного клаксона.

— Я пойду встречу их, — сказал Генри.

3

Генри прошел через холл. Он открыл большую входную дверь и почувствовал, как свежий воздух долины прикоснулся к нему своими холодными руками. Пахнуло морозом, сырой землей и мертвыми листьями. В пятнах света, который шел из окон дома, появились три фигуры — люди вышли из маленькой машины. Это были ректор, его дочь Дина и высокая женщина в нелепой широкой шубе — Идрис Кампанула. Генри произнес обычные слова приветствия и пригласил всех в дом. Появился Тэйлор, дворецкий, и умелыми руками взялся за поношенное пальто ректора. Генри, не отрывая глаз от Дины, возился с мехами мисс Кампанула, которая все время что-то говорила, так что казалось, будто ее голос заполнял весь холл. Это была крупная и очень высокомерная старая дева с внушительным бюстом, румяным лицом, жесткими седыми волосами и огромными костлявыми руками. Одевалась она безвкусно, но очень дорого, так как была весьма и весьма богата. Считалось, что они с Элеонорой Прентайс большие подруги. В основе их союза были общие антипатии и интересы. Обе они обожали скандалы, и каждая скрывала эту свою страсть под покровом высоконравственных суждений. Ни та, ни другая ни на йоту не доверяли друг другу, но, без сомнения, получали удовольствие от взаимного общения. У обеих была совершенно различная манера вести беседу. Элеонора ни при каких обстоятельствах не расставалась со своей маской святоши, и даже когда она хотела нанести удар, то никогда не делала этого в открытую. Зато Идрис Кампанула была одной из тех женщин, которые гордились своей прямотой. Она постоянно твердила, что является человеком откровенным, и любила повторять, что «привыкла лопату называть лопатой», а в моменты наибольшего вдохновения добавляла, что ее кузен, генерал Кампанула, однажды сказал ей, что она превзошла себя и назвала лопату «лопатищей». Она культивировала в себе эту грубоватую прямолинейность, которая вряд ли могла бы обмануть многих, но среди наиболее бесхитростных ее знакомых сходила за чистую монету. Правда была в том, что Идрис Кампанула оставляла за собой право выражаться в таком духе, но была бы очень разгневана, если бы кто-либо ответил ей подобным образом.

Ректор, вдовец, классическая красота которого делала его предметом вожделения старых дев, был, по словам Дины, в ужасе от этих двух женщин, интерес которых к делам прихода принимал угрожающие размеры. Элеонора Прентайс вела себя с ректором скромно и застенчиво. Она разговаривала с ним нежным воркующим голоском и частенько мелодично посмеивалась. Идрис Кампанула говорила с ним как собственница, грубовато-добродушно, называла его «мой дорогой человек» и смотрела на ректора таким откровенным взглядом, от которого тот начинал смущенно моргать и который вызывал в душе его дочери бурю противоречивых эмоций, где отвращение смешивалось с сочувствием.

Генри повесил шубу Идрис Кампанула на крючок и поспешил к Дине. Он знал Дину с самого детства, но, учась в Оксфорде, и позднее, проходя военную службу, редко ее видел. К тому времени как он вернулся в Пен-Куко, Дина окончила театральные курсы и ей удалось поступить в небольшую труппу, где она проработала шесть месяцев. Затем труппа распалась и Дина, уже будучи актрисой, вернулась домой. Три недели назад Генри неожиданно встретил ее на холмах за Клаудифолдом, и вслед за этой встречей пришла любовь. Ему показалось, что он впервые увидел Дину. Он до сих пор был полон изумленного восторга от этого открытия. Встречать ее взгляд, говорить с ней, стоять рядом с ней — все это погружало его в море блаженства. Его сны были полны любви, и когда он просыпался, то продолжал думать о ней и наяву. «Дина — мое единственное желание», — говорил он себе. Но так как он не был абсолютно уверен, что Дина тоже любит его, то боялся признаться ей в своих чувствах. И только вчера, в очаровательной старой гостиной в доме ректора, когда Дина так доверчиво смотрела ему в глаза, он начал говорить о своей любви. А потом через приоткрытую дверь он увидел Элеонору, ее неподвижный силуэт, застывший в темном холле. В следующий момент ее увидела Дина и, не говоря ни слова Генри, вышла и поздоровалась с ней. Генри пулей вылетел из дома и приехал в Пен-Куко с побелевшим от гнева лицом. С тех пор он еще не разговаривал с Диной и теперь с тревогой смотрел на нее.

Ее большие глаза улыбнулись ему.

— Дина…

— Генри…

— Когда я смогу увидеть тебя?

— Ты видишь меня сейчас, — ответила Дина.

— Наедине. Пожалуйста!

— Я не знаю. Что-нибудь случилось?

— Элеонора.

— О господи! — воскликнула Дина.

— Мне нужно поговорить с тобой. За Клаудифолдом, где мы встретились в то утро, — завтра, пораньше. Дина, ты придешь?

— Хорошо, — сказала Дина. — Если смогу.

До их сознания донесся звук голоса Идрис Кампанула. Генри вдруг понял, что она о чем-то его спрашивает.

— Прошу прощения, — начал он. — Боюсь, что я…

— Итак, Генри, — перебила она, — куда нам теперь идти? Ты забываешь о своих обязанностях, секретничая с Диной. — И она громко рассмеялась, издав резкий звук, похожий на крик осла.

— Пожалуйста, пройдите в кабинет, — сказал Генри. — Будьте добры. Мы идем за вами.

Она вошла в кабинет, пожала руку Джоуслину и небрежно чмокнула Элеонору Прентайс.

— А где доктор Темплетт? — спросила она.

— Он еще не приехал, — ответила мисс Прентайс. — Мы должны всегда быть снисходительны к медицинским работникам, не так ли?

— Он сейчас на той стороне Клаудифолда, — сказал ректор. — Старой миссис Тринни стало гораздо хуже. Третий сын Каинов умудрился проткнуть гвоздем большой палец на ноге. Я встретил Темплетта в деревне, и он рассказал мне все это. Он просил передать, чтобы мы начинали без него.

— На той стороне Клаудифолда? — нежным голосом спросила мисс Прентайс.

Генри заметил, как они переглянулись с мисс Кампанула.

— Миссис Росс никогда не пьет чай раньше пяти часов, — сказала мисс Кампанула, — что я считаю глупой показухой. Конечно же, мы не будем ждать доктора Темплетта. Ха!

— Темплетт не говорил, что собирается зайти к миссис Росс, — отозвался ни о чем не подозревавший ректор, — поэтому он наверняка уже направляется сюда.

— Мой дорогой добрый человек! — воскликнула мисс Кампанула. — Вы святая простота! Надеюсь, что он не попытается ввести ее в нашу импровизированную труппу!

— Идрис, дорогая, — обратилась к ней мисс Прентайс. — Можно мне?

Она завладела всеобщим вниманием и затем очень спокойно произнесла:

— Я думаю, что все присутствующие согласны с тем, что в этом маленьком эксперименте будем участвовать только мы, не так ли? У меня здесь есть несколько небольших пьес для пяти-шести участников, и я полагаю, что Дина тоже что-нибудь подыскала.

— Для шести, — твердым голосом проговорила мисс Кампанула. — Пятерых персонажей будет недостаточно, Элеонора. У нас три женщины и трое мужчин. И если ректор…

— Нет, — ответил ректор. — Я на сцене появляться не буду. Если я смогу чем-нибудь помочь за сценой, то буду очень рад. Но на сцену я не хочу выходить.

— Тогда три женщины и трое мужчин, — заключила мисс Кампанула. — Всего шестеро.

— В любом случае не больше, — сказала мисс Прентайс.

— По-моему, — произнес эсквайр, — если миссис Росс хорошо играет на сцене, и, я должен заметить, внешне она необычайно привлекательна…

— Нет, Джоуслин, — оборвала его мисс Прентайс.

— Она очень привлекательна, — согласился с отцом Генри.

— У нее хорошая фигура, — сказала Дина. — Выступала ли она когда-нибудь на сцене?

— Моя дорогая девочка, — громко сказала мисс Кампанула, — она необычайно вульгарна, и мы, безусловно, не хотим ее. Могу сказать, что я видела пьесы, подобранные Элеонорой, и полностью одобряю «Простушку Сьюзан». Там шесть персонажей: трое мужчин и три женщины. Там нет смены декораций, и тема вполне подходящая.

— Она несколько устарела, — с сомнением произнесла Дина.

— Моя дорогая девочка, — повторила мисс Кампанула, — если ты думаешь, что мы собираемся ставить какую-нибудь из ваших современных пьес, то ты очень сильно ошибаешься.

— Я думаю, некоторые современные вещи действительно не совсем подходят, — мягко согласилась мисс Прентайс.

Генри и Дина улыбнулись.

— А что касается миссис Росс, — сказала мисс Кампанула, — я верю, что полезно называть вещи своими именами, и без малейшего колебания заявляю вам, что считаю: мы по-христиански услужим бедной миссис Темплетт, которая, как мы все знаем, слишком больна, чтобы заботиться о себе, если дадим доктору Темплетту понять…

— Ну-ну, — с отчаянием в голосе произнес ректор, — не пытаемся ли мы перелезть через забор раньше, чем он встретился на нашем пути? Мы до сих пор не выбрали председателя собрания, и до сих пор никто еще не внес предложения попросить миссис Росс принять участие в пьесе.

— Лучше бы этого не делать, — сказала мисс Кампанула.

Дверь распахнулась, и Тэйлор объявил:

— Миссис Росс и доктор Темплетт!

— Что? — невольно воскликнул эсквайр.

Необычайно хорошо одетая женщина и невысокий румяный мужчина вошли в комнату.

— Привет! Привет! — прокричал доктор Темплетт. — Я насилу уговорил миссис Росс прийти со мной. Она — великолепная актриса, и я считаю, что хватит ей важничать и пора показать нам, как это делается. Я знаю, что вы все будете в восторге.