В гостях у Рема или разведчик из будущего

Глава 13 Пивной сад

Первый день работы штурмовиком Шириновкому не понравился. Услышав предупреждение оберфюрера, он сначала расстроился, а потом разозлился. Он себе планы строил, как переехать в хорошую квартиру, а тут, понимаешь, приходится ужаться. Было отчего расстраиваться.

Служить штурмовиком он не хотел. Ходить с дубинкой по городу — это явно не его профиль, а делать карьеру в СС, как Штирлиц, и вовсе ни разу не улыбалось. Зачем это ему? Его склонность — это политические акции и работа на публику, а не тайная и полутайная работа.

На блин это надо вообще? Пользу своей стране можно принести и без участия в таких радикальных структурах. В конце концов, он же еврей, а не немец… Быть может, придётся участвовать в чём-то совсем нехорошем, а это ему и вовсе не нужно. Один раз стоит замараться, так потом вовек не отмоешься. На фиг, на фиг. Да и вообще, он сейчас просто не представлял себе, что делать дальше.

Здоровье ещё не восстановилось полностью, перспектив никаких нет, денег, фактически, тоже. Что делать дальше — неизвестно! А всё, что неизвестно, то пугает. Он пока присматривался ко всему вокруг, как к своим товарищам по штурмовой группе, так и к начальству. Выводы делать рано, а ещё он пытался понять эпоху и город, в который попал. Здесь всё было по-другому, чем в его время, и кардинально…

Завтра наступало воскресенье, его ждал поход в пивную и всё тому сопутствующее. Этого похода он сильно опасался, чтобы случайно не проколоться. Пьяный язык может не только до Киева довести, но и до виселицы или ножа в печень. Успокаивало только то, что ещё не наступило время Гитлера, всё лишь только начинается. Нужно присмотреться и попытаться изменить ход истории, если получится, конечно.

— Август! Август! Меркель!

— А? — вздрогнул Шириновский и оглянулся вокруг, заметив спешащего к нему на всех парах какого-то штурмовика. Это Альберт Шольц, всплыло у него в памяти.

— Ты чего не откликаешься? Я тебе ору, ору, а ты словно глухой. Хотя да, забыл, что ты пришибленный. Плохо слышать стал?

— Да, — недовольно ответил Шириновский, — и чего орать, видишь, ещё даже все бинты не сняли⁈

— Вижу, и когда снимают?

— Сегодня дома сниму.

— Справишься?

— Справлюсь, а нет, так в больницу схожу.

— Лучше сходи. Завтра после обеда, говорят, распустят нас отдыхать, да можно в патруль напроситься в нужную сторону и дойти до нашей больницы. А если за деньги, так можно и до любой дойти, везде снимут. Чем дороже, тем медсёстры моложе и руки нежнее, — и Шольц подмигнул ему.

Шириновский хмыкнул, внимательно разглядывая нового, то бишь старого знакомого. Среднего роста, довольно крепкого телосложения, но в то же время худощавый, он производил впечатление недалёкого человека. Круглое лицо, густые светлые брови и взгляд мутно-голубых глаз дополняли общую картину. Память Маричева услужливо предоставила нужные факты о Шольце.

Воевал в прибалтийском фрайкоре, награждён за храбрость железным крестом и разными медалями. Отважен до безрассудства, жесток, не женат. Среднего ума, но хитёр, любит пиво и женщин, женщин больше. В общем-то, и всё, что он о нём знал. Впрочем, как товарищ, Шольц, несомненно, отвечал всем неофициальным требованиям к друзьям и собутыльникам.

За друга Шольц хоть в омут с головой, если драться, то он первый, если пить, то тоже, по шлюхам вообще самый главный ценитель. Короче, настоящий друг! Единственно, в чём он уступал Маричеву-Меркелю, так это в способности много пить и не пьянеть. Это же качество заочно нравилось и Шириновскому. В Германии оно, несомненно, пригодится, и даже очень. Перебрав в голове все известные факты о Шольце, Шириновский ответил:

— Ладно, воспользуюсь твоим советом.

— Ага, отлично! А мне Франц Губерт сказал, что ты в воскресенье пивом угощаешь за своё чудесное излечение?

— Ну, да, я с ним разговаривал и обещал. Признаю…

— Больше никого не зовёшь?

— Нет, ты же слышал, что сегодня сказал оберфюрер?

— Слышал, — сразу же помрачнел Шольц, — это да, нечего всяких нахлебников собирать, пойдём втроем. Выберем ту пивную, где коммунистов не бывает, и нажрёмся как свиньи, а то я уже и забыл, когда пивко хорошее попивал.

— Тогда жду, ммм… в два часа дня!

— Хорошо, а куда пойдём?

— Пойдём… — тут Вольфович завис, лихорадочно вспоминая все пивные заведения, о которых знал Маричев. Их оказалось очень много и самых разнообразных. Неизвестно, сколько подобных имелось в царской России, но в Германии пивных оказалось как грязи. Причём грязи самой разнообразной, от ресторана до уличных кафешек.

Куда же пойти? Первым на ум пришёл бройхаус, то бишь пивной ресторан и знаменитая мюнхенская пивная Хофбройхаус, где, собственно, и зародилась НСДАП, но пивной ресторан ему не по карману, даже общая зала. Нет, можно пошиковать, а потом хрен с солью доедать. Нет, не пойдёт. Так, что тогда? А выбор реально был огромен!

Имелись пивные подвалы — Bierkeller, локалы (Lokalе) (еще одна разновидность пивного ресторана). От монастырских пивоварен «отпочковался» Kloster, ещё существовали всякие кнайпе (Kneipe) и гастштетте (Gaststätte).

Ну, и чисто баварское изобретение — пивной сад (Biergarten), появившийся в XVI веке и укоренившийся по всей Германии. (Сейчас это пивные на открытом воздухе с длинными скамейками и столами, поставленными под деревьями.) Была и особая разновидность биргартена — Festzelt/Bierzelt, то есть шатер.

Все эти сведения промелькнули в голове у Шириновского, отчего он впал в некий ступор.

— Что, не знаешь, куда пойти… всё выгадываешь? Тогда пошли в пивной сад Prater Garten. Жратву купим в магазинчиках неподалёку, будет гораздо дешевле, а там возьмём только пиво, сплошная выгода! Да и наших там будет много.

— А если будут коммунисты?

— Ну, будут и будут, что мы, не набьём им морды? У меня уже давно кулаки чешутся. Да не беспокойся, там наши патрули часто бывают, да и не одни мы там будем, отобьёмся.

Пришлось кивнуть, соглашаясь.

— Согласен? Ну, тогда я Францу сам скажу, приходи в форме, в пивные ходим только в форме, и это правило нарушать нельзя.

— Приду, приду, — ворчливо ответил Шириновский, на том и расстались. Оставшееся время до воскресенья прошло незаметно. Утреннее построение, патрулирование улиц, мелкие стычки да переругивание с коммунистами и обычными обывателями. Вечером и в обед всё одно и то же, еда и сон, и только мысли о том, что же делать дальше и где достать денег на достойную жизнь.

— Вот, попал я, блин, в тело, только дубинкой и могу теперь махать, и это я, человек, который баллотировался в президенты!!! А всё ты, фрайкор бестолковый, виноват! — начал он корить сам себя.

Маричев, что уже довольно долго не пытался вносить сумятицу в его мысли, тут же откликнулся:

— Опять?

— Что «опять»? Я тебя ни белогвардейской сволочью, ни фашистом или нацистом не называл. Ты же во фрайкоре был? Был! Ничего там не добился? Не добился! В разведку пошёл? Пошёл! А чего добился? Дубинкой по башке, вот потому и бестолковый. И нечего мне пенять, я в плохом настроении. Видишь, денег скоро платить не будут, на что тогда жить?

— Ты двести марок получил? Их можно на три месяца растянуть, еврей придурочный!

— Я не еврей, я русский!

— Знаем, мы таких русских, фамилию себе Иванов поставите, имя смените с Мойши на Михаила и ходите себе Жванецкими, русскими называетесь…

— Откуда Жванецкого знаешь?

— Откуда? Из твоей памяти, приблуда из будущего. Я знаю всё, что знаешь и ты, забыл?

— Нет, не забыл, а при чём тут Жванецкий?

— Ни при чём, к слову пришлось.

— А, так ты антисемит всё же!

— Пастор Смит я, а не антисемит. Был бы им, давно бы убился, чтобы и тебя убить.

— Ты бы не смог!

— Смог! Делов-то! Тут главное тебя не одёргивать, а ты своим длинным языком и бестолковостью сам себя в могилу сведёшь. Вот ты и есть бестолочь, а не я. А ещё клоун, как и Жванецкий твой, даром что сатирик оказался, причём несмешной. Такой же занудный, как и ты.

— А ты, ты…

Шириновского душила ярость, он искал слова, но крыть оказалось нечем. Нет, он мог бы обрушить поток проклятий и уничижающих слов, но смысла в этом никакого не имелось. Ярость как резко возникла, так и резко спала, и голова вновь стала головою, а не вместилищем эмоций и всяких там суровых ганглиев.

— Ладно. Так-с, значит, считаешь себя благодетелем, спас, значит, да?

— Да, спас. Это же моё тело, а не твоё, и я так же заинтересован в том, чтобы его беречь, как и ты. И пусть я сейчас им не управляю, но лучше так, чем безвременье. Хотя, признаться, я уже подумывал не осаждать тебя с твоей дуростью.

— Ах, вот как! Вот как! Думал подставить меня, да?!!!

— Да, думал, а почему нет? Думал, но передумал, так будет интереснее. Ты же со своим характером без меня пропадёшь. Ляпнешь что-нибудь не то, и сразу посадят или увезут в лес и там прикопают среди дубов и сосен.

— Ты меня не пугай, не пугай, я пуганый. Мы с тобой уже давно договорились дружить, а не воевать. Я, получается, о твоём теле забочусь, пытаюсь денег раздобыть, а ты тут козни мне строишь, в могилу хочешь свести. Какой же ты после этого Маричев? Все русские добрые, а ты злой.

— Аааа, вот как? Тогда все евреи умные, а ты один дурак.

— Это ты дурак!

Тут Маричев смог что-то сделать, и Шириновскому внезапно поплохело, сознание поплыло, накатила дурнота, в глазах потемнело, и, кажется, он на пару мгновений потерял связь с реальностью. Очухавшись, он не смог себе сказать, что случилось, быть может, ему стало плохо оттого, что он сам себя разозлил, спровоцировав вброс адреналина в кровь. Или, быть может, это реакция организма на физическую нагрузку в этот день. Он ведь до сих пор не оправился от ЧМТ.

В своё время он бы провалялся в больнице как минимум месяц, да и потом, дома на больничном, месяца два, а то и три. Но здесь никто ему поблажек не собирался давать, да и кто он тут? Всего лишь рядовой штурмовик… Так что без вариантов.

Вспомнились былые годы, в течение которых он ничего тяжелее вилки не поднимал, а сейчас ходит с дубинкой. Да, это не его профиль — по башке бить наотмашь тяжелыми предметами. Его конёк — это слово! Тут он мастер, а также в грязных политических играх. Вот только попал он не в какого-нибудь условного Круппа или фон Пфеффера, а в некоего фон Меркеля, захудалого немецкого барона из Литвы или, быть может, Латвии? Без разницы, да и барон липовый, ненастоящий.

— Да, дубовым меня ещё никто не обзывал! — вновь прорезался в сознании голос Маричева.

— А я тебя и не называю так. И вообще, что ты со мною сделал?

— Я⁈ Ничего! Это ты сам с собою всё делаешь, издеваешься над моим телом, да ещё меня же в том и упрекаешь. А мы с тобой ведь заключили пакт о ненападении.

— Я помню, ладно, тогда давай на деле его заключим и будем помогать друг другу.

— Так я его и не нарушал, а вот тебе, Владимир Вольфович, всё никак неймётся, а ведь ты старее меня.

— Ладно тебе, уже стариком обзываешься. Я молод, свеж и полон сил, только голову себе пробил твоими руками. А она самое ценное, что есть у нас с тобой.

— Всё в твоих руках и мозгах, Вольфович, всё в твоих мозгах. Горе от ума, а я что, я просто голос разума, который часто не слышат. Ладно, береги тело, а я опять спать, устал что-то я с тобою беседы беседовать. Буду вмешиваться, только когда ты глупость будешь делать, а так я на отдыхе, бывай.

— Гм, ну, это…

Но ощущение присутствия второго человека в голове исчезло. Шириновский вздохнул и вновь переключился на текущие проблемы.

Утро воскресенья наступило несколько неожиданно для него. Вроде и ждал, но суета городских патрулей и фантасмагория окружающего мира на время отключили все страхи и ожидания. Вроде ещё далеко до него, а вроде и вот оно уже наступило.

Ничего за это время существенного не случилось, так, всякие мелкие стычки да разборки, в которых он выступал скорее арбитром, чем хулиганом. Тем не менее, это заметили.

— Ты поумнел, что ли, Меркель? — удивился командир их штурмовой группы обертруппфюрер Маркус.

— А что, заметно? — решил сдерзить он.

— Заметно. Это радует, наверно, последствия травмы. Правда, обычно бывает наоборот, но, видимо, у тебя тот редкий случай, когда хороший удар по голове кастетом вправляет на место мозги. Тут тебе несказанно повезло, но ты смотри, сильно умным у нас тоже бывает плохо. Понял⁈

— Яволь, Маркус, я понял.

— Молодец! Береги башку, она у тебя стала лучше и ещё тебе пригодится…

Шириновский промолчал, сделав вид тупого и решительного штурмовика, но эти слова начальника про себя запомнил. В воскресенье им предоставили выходной, и утром ему пришлось чистить форму штурмовика, чтобы пойти в цивильное заведение. Идти нужно в общественное место, а пивная для немцев — совсем не то, что в России. Это не забегаловка и не рюмочная, тут всё должно быть прилично, абы в чём туда не ходят. А форма в Германии стоит почти на одном уровне с дорогой одеждой.

Ну, а когда все напьются уже сильно, тогда и кружкой по башке можно получить деревянной или табуретом по печени. Жаль, денег в обрез, а то в пивной ресторан бы зашли, сняв отдельную комнату. Да и вообще, гулять так гулять, глядишь, и девок гулящих пригласили бы или, наоборот, очень скромных, но таких, чтоб после первой кружки всю скромность потеряли. Да, однако…

Эх, мысль пошла в совсем другую сторону, а параллельно ей снизу вверх хлынула волна сексуального жара. Достигнув головы, ударила в неё, виски тут же кольнуло острой пронзительной болью. Мозг послал неслышный сигнал надпочечникам, они выработали кортизол, и тестостерон оказался подавлен буквально в зародыше.

— Да не думаю я о девках, не думаю! — вслух сказал Шириновский. — Не думаю, успокойся.

Может быть, совпадение, но боль несколько отступила, а потом и вовсе ушла. Всё же организм поберечь пока надо. Несомненно, с каждым днём ему становилось всё лучше и лучше, но времени прошло тоже всего ничего.

Отгладив форму и взяв с собой ровно двадцать марок, он засобирался на выход, ведя подсчёт затрат в голове: 88 пфеннигов литр пива, пить будут трое, каждый выпьет, условно, по три литра. Получается, они могут выпить девять литров, ну, пусть десять. Это будет стоить примерно девять марок, округлим до десяти, если ещё придётся доплачивать за стол.

Еда будет стоить ровно столько же или даже дороже. Всё же двадцати марок недостаточно, надо взять ещё десять в качестве неприкосновенного запаса, а то мало ли… А вот больше брать нельзя, так можно и вовсе без денег остаться, на что тогда жить⁈

«Трезвость — норма жизни!» — тут же вспомнился ему советский лозунг, заставив поморщиться. Ничего, сегодня он даст жару!

Собравшись, Шириновский вышел из общежития и направился к трамвайной остановке. Ехать предстояло почти в самый центр, примерно через полчаса он сошёл на нужной остановке и двинулся к пивному саду Prater Garten.

Данная кафешка, а это была именно что летняя кафешка, могла за раз разместить больше шестисот человек. Такие и сейчас встречаются в крупных городах, в черте городских парков. Выглядела она хоть и непритязательно, но всё же импозантно. Небольшое красивое здание самой пивной окружала площадка, где большие деревянные столы стояли между толстыми стволами вековых каштанов, листва которых надёжно укрывала посетителей от лучей яркого солнца.

Перед самым входом его уже давно и с явным нетерпением ожидал Альберт Шольц.

— Август! Я тебя заждался! Пошли быстрей за едой.

— А как же Губерт⁈

— Губерт уже там, он столик занимает, а то через час всё будет битком и не посидишь спокойно.

— Ну, пошли. Ты знаешь, где можно купить?

— Да знаю, пошли быстрей, а то выпить хочется, аж сил нет, а ты опаздываешь!

Шириновский-Меркель глянул на старенькие ободранные часы, что нашёл у себя в комнате, они показывали без десяти минут два. Получается, он вообще не опоздал, но спорить всё равно бессмысленно, и, пожав плечами, он отправился вслед за Шольцем. Тот, обрадованный донельзя, уже спешил по направлению к какому-то полуподвальному магазинчику. Только вошли в дверь, как в нос им обоим сразу ударили обалденные запахи колбас и копчёностей.

— Какая вкуснятина! — невольно вырвалось у Шириновского.

— Колбаски, колбаски, — довольно потёр руки Шольц, сморщив свой небольшой нос картошкой.

— Чего угодно? — услышали они громкий окрик.

Толстый и, можно сказать, мясистый торговец колбасами и прочим вкусным ливером радостно улыбнулся, завидев уже очарованных колбасными ароматами покупателей.

— Так, нам силезских колбасок, баварского шпика, только нарежьте его тонкими ломтиками. Ещё кровяной колбасы, и, кроме мяса, есть что к пиву?

— О, когда недалеко пивной сад, разве может у меня не быть пивной закуски⁈ Вот лежит брецель в пакетиках, вот превосходный швейцарский сыр, вот копчёные рёбрышки и свиная рулька!

— Превосходно, просто превосходно, тогда мы берём… — тут Шольц вопросительно посмотрел на Меркеля.

— На десять марок берём всего.

Шириновский, очарованный запахом, решил сразу закупиться, чтобы потом не бегать два раза.

— О, вы не пожалеете, господа штурмовики! Моя продукция самая лучшая в этой части Берлина! А от меня вам будет небольшой подарок. Марта! Марта! Это моя дочь, — тут же пояснил торговец. — Марта! Сбегай к дядюшке Хансу и возьми у него одну французскую булку. Господа сделали большой заказ, и хлеб за счёт нашего заведения.

В заднюю дверь просунулось любопытное лицо не очень симпатичной девахи и, шмыгнув маленьким носиком, тут же скрылось. Пока лавочник усердно отмерял еду в бумажный пакет, она успела сбегать и принесла чудесно пахнущий свежий длинный батон, обёрнутый в грубую бумагу.

«Вот и похрустим французской булкой!» — невольно подумал Шириновский. — «Жаль, нет Зюбанова, а то бы вместе похрустели, даром что оба коммунисты. Тут не зазорно. Сталин не видит, Ленина давно уж нет, а Гитлеру всё равно».

Забрав покупки, они вышли из заведения и быстрым шагом направились в пивной сад. Само заведение, как уже было сказано выше, действительно представляло из себя сад, точнее огромную, огороженную невысоким деревянным забором площадку, где росли старые каштаны. Между толстыми стволами деревьев располагались разнокалиберные столики, за которыми и сидели посетители, неторопливо потягивая своё пиво. Войдя в заведение, они быстро обнаружили одиноко сидящего за большим столом в самом конце площадки Франца Губерта.

— О! А я уже заждался вас, чего так долго? И вообще, я думал, что ты, Август, и вовсе не придёшь, а то ты каким-то странным стал. Думал, придётся пару кружек с Шольцем выдуть и по домам.

— Как ты мог такое обо мне подумать, братан⁈ — сделал вид оскорблённого достоинства Шириновский. — Да мы сейчас как напьёмся, и напьёмся лучшего доброго немецкого пива!

— Ага, вот теперь я вижу настоящего фон Меркеля, а не его жалкое подобие! Так держать, Август! Что будем пить? Предлагаю начать со светлого, а закончить тёмным?

— Да мне всё равно, — отозвался Шольц, — лишь бы пить.

— Давайте уж не мешать и пить только светлое или только тёмное.

— Нет, здесь хорошее заведение, тогда сначала тёмное, а потом светлое.

— Ладно, — согласился Шириновский, — пусть будет так.

Кликнули официанта, он тут же прибежал и принёс с собою меню.

— Так-так-так, что тут у нас на сегодня есть… — тыча пальцем в меню, елозил глазами по строчкам готического шрифта Шольц. — Ага, есть бок, доппельбок, дункель и шварцбир, это из тёмного. А из светлого есть альтбир, кёльш, майбок, пильзнер. Что будем пить?

— Давай меню сюда, Шольц, что я закажу, то и будем пить. И вообще, градус надо постепенно повышать, а не наоборот.

— А мы хотим сначала опьянеть, а потом веселиться, иначе, для чего мы тогда сюда пришли? А если возьмём светлого первым, потом до туалета будем бегать, так что бери тёмного, — в унисон сказали оба.

— Ну, ладно, возьму, только не крепкого.

Шириновский быстро пробежал глазами по названиям и крепости, указанной напротив марок пива. Бок и доппельбок были весьма крепкими, что его не устроило, дункель, он же тёмный лагер, был 6%, а вот шварцбир в районе пяти, то есть самый некрепкий.

— Шварцбир будем пить! — оповестил он друзей, вручив обратно меню официанту. Те скривились, но не стали спорить. Теперь оставалось только ждать.