В гостях у Рема или разведчик из будущего

Глава 22 Балтен плац

Шириновский хоть и стоял позади всех, изредка выкрикивая с места, но всё равно иногда порывался вперёд, чтобы стукнуть зазевавшегося коммуниста по башке.

— Я мстю, и мстя моя страшна! — кричал он во всё горло и с размаху бил.

Не то чтобы у него была ненависть к немецким коммунистам, просто его подзуживал внутри Маричев, который не считал немцев за своих, особенно после того как узнал из памяти Шириновского, что они сделали с русскими.

Его мысле-эмоции говорили о том, что бить надо всех немцев, невзирая на личности и партийное положение, всё равно они почти все потом станут нацистами, так чего же их жалеть тогда? Резонная мысль самого Шириновского, что не стоит всех грести под одну гребёнку и многих коммунистов потом расстреляли и заморили в концлагерях, не нашла особого сочувствия у Маричева.

Кто там когда и кем стал, не известно, и проверять это не будешь. Лидеры коммунистов однозначно пострадали, а рядовые члены КПГ и боевики Рот Фронта вполне могли стать солдатами и офицерами Вермахта, а то и кем-то похуже. Так что лучше бить по морде, а не по партбилету!

Шириновский в глубине души был с ним согласен и поэтому, когда было безопасно, лупил что есть силы тех, кого было удобнее бить. Хоть это не всегда удавалось, а один раз и вовсе промахнулся и сам пропустил ответный выпад.

Удар дубинкой по бедру отбросил его назад, ноги подкосились, и, покатившись кубарем, он и не заметил, как в дело вмешалась третья сила в лице пресловутой фронтовой организации «Стальной шлем».

Это уже был откровенный сюр, все три местных ЧВК «Sturmabteilung», «Stahlhelm, Bund der Frontsoldaten» и «Roter Frontkämpferbund» состояли из бывших фронтовиков, что было указано даже в их названиях, кроме собственно СА, но и там они составляли критическое большинство, особенно после 1930 года.

Внезапно набежавшие «стальные шлемы» напали на схватившихся друг с другом в битве и стали месить всех без разбора. Шириновский подскочил с земли, но его тут же снова сбили, и он опять покатился кубарем по земле. Рядом валились другие, кто получил удар сзади, и вскоре вообще всё перемешалось. Стараясь, чтобы на него не наступали, особенно на голову, он ползком стал пробираться в сторону от волны нового нападения, пока случайно не наткнулся на Шольца, который лежал и стонал.

— Шольц, ты жив⁈

— Жив, сука, жив, но как же больно, сука-а-а! Коммуняки, макаки поганые, красножопые уродцы, мочить я вас буду, у-у-у.

— Эй, Шольц, ты чего, хорош, где болит?

— Везде, *ять, болит, везде, по яйцам, сука, дали и палец на руке сломали, бляди!

Шириновский взглянул на руку Шольца, и тут кто-то с размаху наступил ему на голову, споткнулся и грохнулся на землю.

— *ять! Полезли отсюда быстрее.

Шириновскому на Шольца, в принципе, было наплевать, но хоть один друг поневоле у него должен же быть? Да и вообще, надо же что-то делать, а он один. Подхватившись с земли, он схватил за руку Шольца и потянул его в сторону, уводя из общей схватки, тот, не в силах выпрямиться в полный рост, помогал ногами, отталкиваясь от земли словно пьяный.

Оттянув его чуть в сторону, Шириновский оглянулся вокруг, и вовремя! К нему как раз мчался стальнокасочник, размахивая выкрашенной в белые полосы чёрной дубинкой, почти такой же, как у него. Мчался он явно по их душу. Но Шириновский не умел драться, драться умел Маричев, а он так, виртуозный жонглёр словами.

Однако вбитые, в прямом смысле слова, в тело навыки не пропьёшь и в карты не проиграешь. Взяв наперевес дубинку, Шириновский сделал выпад и тут же шагнул назад и в сторону, ответный удар прошёлся мимо, а сила инерции увлекла монархиста вперёд, оставалось лишь подтолкнуть его ударом по спине, что Шириновский и сделал. Получив дубинкой по хребту, тот споткнулся и полетел на землю. Дальше добивать его Шириновский не стал, а похромал на выход с площади, но выйти оказалось не так и просто.

Всё пространство перед выходом вокруг было заполнено дравшимися людьми, а выходы с площади стремительно перекрывались полицией, она ловила и вязала всех, кто пытался убежать.

Что делать? И куда бежать? Эти два вопроса недолго занимали голову Шириновского, отмахнувшись от очередного дурака, он рысью, хоть и прихрамывая, побежал обратно к Шольцу.

Шольц сидел на земле там, где его и оставил Шириновский, вокруг него также лежали и сидели изрядно побитые люди, частью коммунисты, частью штурмовики. Пустив кровь себе и другим, они уже больше не имели сил драться и хотели лишь одного — чтобы это всё поскорее закончилось.

Драка же достигла своего апогея, и тут вдруг раздались револьверные выстрелы, кто конкретно стрелял и в кого, осталось до конца неясным, но уже уставшая от драки толпа мгновенно охладела к ней, началась паника. Пользуясь моментом, большинство из тех, кто ещё стоял на ногах, рванули на выход, сбивая с ног тех, кто не мог передвигаться с такой же скоростью.

Шириновский долго не раздумывал, а, обхватив Шольца за плечи, поднял его и вместе с ним поскакал по направлению к выходу, где сгрудилась наибольшая толпа, желавшая отсюда сбежать. Нет, он не собирался геройствовать, скорее это был отвлекающий манёвр, ведь Шольца можно будет бросить в любой момент и сбежать, а преследователи отвлекутся на него, или, если рассматривать другую ситуацию: он выносит раненого товарища, и по-любому это будет импонировать полицейским. Так оно практически и получилось.

Они дохромали до выхода и вклинились в толпу людей, что спешили на выход, а пока шли, Шириновский увидел, как упал и не поднялся их начальник Маркус. Помогать ему сейчас не было возможности, и он бодро потащил Шольца на выход, где толпа уже прорывала охранение. Полицейские перехватывали почти всех, немногие смогли сбежать, схватили и Шириновского, но Вольфыч и тут выкрутился.

— Там, там лежит тяжелораненый, ему нужно срочно оказать помощь, он истекает кровью. Ещё пять минут — и он труп, он наш командир, надо спасти его, — сбивчиво стал объяснять Шириновский полицейскому.

— Где? — полицейский кивнул санитарам, и они, подхватив Шольца, поволокли его в грузовик.

— Там, пойдёмте, покажу, я помогу.

Полицейский, который оказался каким-то офицером, позвал двух рядовых и приказал им идти вместе с Шириновским.

Шириновский махнул рукой и похромал обратно, полицейские за ним. К этому времени поток пытающихся сбежать почти иссяк, и на поле боя остались только побитые. Начальника Шириновский нашёл довольно легко, тот лежал навзничь, но, кажется, ещё живой.

Подскочив к нему, стал обследовать. Обертруппфюрер Маркус действительно оказался живой, только сильно побитый, и ему явно сломали рёбра и руку.

— Нужны носилки, давайте его поднимем и положим поудобнее, позовите санитаров, санитаров!

Вызванные санитары переложили Маркуса на носилки и унесли, а Шириновский стал помогать обихаживать других. Полицейские сначала ходили вместе с ним, а потом и вовсе от него отстали.

Активно подтаскивая раненых к машинам, Шириновский, выждав удобный момент, заскочил в одну из них и уехал, а перед больницей просто «потерялся». Торопливо идя домой, он старался не попасться на глаза полицейским, для чего, в конце концов, пришлось нанять такси.

Таксист, хмурый и пожилой мужчина с длинными, загнутыми вверх усами, глянул на всего в крови Шириновского:

— Деньги есть?

— Есть.

— Куда?

— В частную клинику.

— Подороже или подешевле?

— Подешевле.

— Так я и знал, садись. Поездка будет стоить две марки, а оказание медпомощи марки три, не больше.

— Поехали.

— Знатная драка была?

— Хорошая, все получили то, что и хотели.

— Оно и видно, когда же всё это успокоится?

— Когда власть возьмут либо коммунисты, либо национал-социалисты. Ждите 1933 года, тогда всё и решится.

— Гм, ну, вам виднее, а нам бы стабильность да денег побольше.

Шириновский шмыгнул разбитым носом, сразу почувствовав во рту привкус крови, захотелось её сплюнуть, но в машине этого не сделать, пришлось глотать, отчего стало ещё поганей.

— Скоро приедем, — заметив его состояние, отозвался водитель. — Много побили людей?

— Я не считал, — хмуро ответил Шириновский. — Митинг большой был, мы с коммунистами дрались, а тут ещё «стальные шлемы» ни с того ни с сего решили вмешаться. Если бы не они, всё бы закончилось малой кровью.

— Тогда понятно.

Водитель замолчал и больше не разговаривал, управляя машиной. Через несколько минут он остановился у входа в частную клинику и, забрав деньги, уехал. А Шириновский пошёл лечиться. Его приняли, осмотрели, промыли раны и перевязали.

В принципе, ран как таковых у него не обнаружилось, всё больше кровоточащие ссадины да обширные гематомы. Хорошо, что ещё переломов не получил, тогда было бы вообще худо. Доктор, пожилой господин с орлиным носом и тёмно-коричневыми всё понимающими глазами, сказал:

— Я вам выпишу направление в больницу, там вас смогут принять завтра, когда всё успокоится, но особых повреждений ваш организм не получил, так что можете не переживать, всё пройдёт без следа в течение двух недель.

— Спасибо, доктор, сколько с меня?

— Три марки, мы сделали всё необходимое, но по минимуму. По вам видно, что денег у вас немного, а наша цель оказать вам помощь, а не ввергнуть в нищету.

— Спасибо! Как ваша фамилия, доктор? Быть может, я вам смогу когда-нибудь помочь?

— Вряд ли, а фамилия моя Трахтенберг.

— Гм, я запомню.

— Как вам будет угодно. Вот, возьмите направление и можете быть свободны.

— Спасибо!

Добираться до дома пришлось долго и уже пешком, по дороге зашёл в аптеку, купив выписанные еврейским доктором лекарства. Из-за окровавленной формы его сторонились и обходили стороной. Добравшись до общежития, Шириновский скинул с себя порванную и выпачканную грязью и кровью форму.

В дверь неожиданно постучали. Распахнув её, Шириновский увидел стоящего на пороге мелкого Фрица, с которым как-то дрался здесь, на кухне.

— Это тебе, гад, за наших! — и мелкий, но твёрдый кулак сходу ударил его прямо в нос.

Брызнула кровь, и Шириновский упал. Когда очнулся, пресловутого Фрица и след простыл. Уж насколько Шириновский не хотел лишних приключений, но тут прямо озверел.

— Щас я покажу тебе, подонок, — за наших!

Схватив кухонный нож, он, шатаясь, побрёл по коридору, ища обидчика, но тщетно. В его комнате жили другие люди, а сам рабочий уже сбежал.

— Вот же гнида! Мало вас фашисты мочили, мало! — и тут же одёрнул себя самого в испуге. Это что же получается, он вдруг стал против коммунистов? Но его подло ударили в нос!

На этот вопрос ответил уже Маричев:

— А как ты хотел? Раз влез в волчью шкуру, то будь добр отвечать за неё. Думается, таких ситуаций ещё будет немало, но ты же разведчик! Вот и думай или избегай подобного, а то добром не кончится. А штурмовики и им сочувствующие так поступают сплошь и рядом, здесь нет правил и все равны, а идеи и вовсе не при чём. Партия не спрашивает у тебя, подлый ты или справедливый, она требует, чтобы ты отдал ради борьбы все свои силы, а не терзал себя моральными сомнениями.

Решив не спорить, Шириновский подошёл к умывальнику и стал смывать с лица кровь. Намочив кусок тряпки, приложил к носу, стараясь унять кровь. Да, всё смешалось в доме Облонских, но жить-то дальше как-то надо, придётся привыкать и держать удар. Кровь вскоре остановилась, и Шириновский осмотрел себя вновь.

Форма грязная и порванная, назавтра придётся идти в чём-то другом. В шкафу запасной формы не оказалось, только зимняя, зато висели гражданские брюки и рубахи. Их и придётся одевать, благо они вполне приличные на вид. Шириновский лёг на кровать и бездумно уставился в серый потолок.

Мысли потекли вяло и неторопливо, да и о чём думать? Тело ныло и стонало всеми болевыми рецепторами, и не хотелось ничего, только лежать и лежать. Никуда не бежать, ничего никому не доказывать, не пытаться прыгнуть выше головы или заниматься спасением кого-либо от чего-либо. Не хотелось ровным счётом НИЧЕГО! Спасать СССР или кого-то конкретно и вовсе не было никакого желания, хотелось просто забиться в угол и там выть и стонать.

Да толку-то от этого? Никто его не услышит, и никому он здесь не нужен, тот поезд, на котором он так счастливо прокатился в голубом вагоне, остался в прошлом, точнее, не в просто в прошлом, а в его другой жизни. Вся его политическая карьера закончилась в другом мире и времени, и сейчас он медленно и на ощупь пытается обрести почву под ногами. А с другой стороны, зачем это ему? Вот зачем?

Он же не хочет стать нацистом? Нет! Тогда, может, всё же сдёрнуть отсюда в тёплые страны, вон Рём сейчас, кажется, в Колумбии или Бразилии, что ли? А может, в Боливии, и ничего, поди, доволен жизнью, радуется, что уехал из Берлина. Живёт там, наверное, с мулатками или вообще с негритянками, чёрными, как уголь и радуется! Уж выбор женщин там большой. Белые в тех местах в почёте, и любой негритянке за счастье с ним жить, пусть даже в качестве любовницы. Да, мечты, мечты.

Полученные ушибы и ссадины снова заныли, с такой работой никаких девушек не захочется, организм просто не успевает восстанавливаться и постоянно перенаправляет все силы от функции размножения к функции восстановления. В чём-то это решает одну проблему, тут же усугубляя другую. Шириновский устало прикрыл глаза и незаметно для себя уснул.

С утра он не смог сразу встать, потому как тело за ночь ещё больше разболелось, и каждая клеточка его тела, казалось, кричала от боли и желания не болеть. Кряхтя и сопя, как старый дед, что по факту так и было, Шириновский смог встать и, медленно бредя по комнате, стал готовиться идти на службу.

Идти туда он, естественно, не хотел, но сегодня наверняка будет перекличка, и начальство будет искать, кто жив, кто ранен, кто попал в больницу, а кто и в полицейский участок. А его не найдут ни в одном из этих мест, поэтому идти надо обязательно. Да и обстановку нужно разведать, а то как бы хуже не было. Так, кряхтя и матерясь, он стал постепенно собираться. Попил чаю с сахаром, оделся в гражданскую одежду, натянул на ноги старые растоптанные туфли и, захлопнув дверь на замок, отправился в казарму штурмовиков.

Наступил уже июль, а зарплату им ещё не выдали даже за июнь, деньги заканчивались, и у него оставалось уже меньше ста марок. Он смог пройти меньше трёхсот метров, когда плюнул и нанял такси. Всё болело и идти оказалось очень тяжело, что лучше уж потратиться, но избавить себя от мук пешего передвижения. Легковая машина быстро довезла его до казармы, и он, опять кряхтя и постанывая, с трудом вылез из неё и, хромая, пошёл к воротам.

У ворот стояли два эсэсовца, что удивило и даже напугало Шириновского. До этого времени никто из них тут не появлялся. Да и вообще их пока было очень мало, а тут целых двое, и рожи у них неприятные и жестокие.

— Ваши документы?

Порывшись в кармане, он выудил нужные бумаги и вручил их эсэсовцам. Они долго их листали, сверяли фото с его лицом, изрядно побитым вчера, и, в конце концов, пропустили, но задали ещё целую кучу разных вопросов:

— Почему не в форме?

— Она вся в крови и порвана, а запасной у меня нет, потому как она тоже вся порвана.

— Понятно. Где вы вчера были?

— На Балтенплац.

— Каким образом оттуда выбрались?

— Пешком.

— Гм, а почему не оказались в больнице, в полиции или сразу у своих?

— Потому что так получилось, я помогал товарищам и смог скрыться, и вообще, кто вы такие, чтобы меня допрашивать?

— Наступит время, когда только мы и будем допрашивать. Можете идти.

— Верю! — буркнул в ответ Шириновский, мрачно усмехнувшись, и зашёл внутрь.

Едва только войдя на территорию базы, он сразу же был перехвачен дежурным шарфюрером.

— Меркель⁈

— Да.

— Пошли со мной. Мы собираем всех, кто был вчера и смог спастись.

Таких, как Шириновский, оказалось немного, и всех собирали и отводили сразу к Вальтеру Штенессу для разговора. Что же, весьма логично. Войдя в кабинет к адъютанту, сопровождающий его шарфюрер сказал:

— Вот, привёл фон Меркеля, он, оказывается, смог сам добраться домой.

Адъютант пристально взглянул на Шириновского и, видимо, узнал:

— Секунду!

Встав, он громко постучал в дверь Штеннеса и тут же заглянул в неё, закрыв за собою дверь.

— Герр оберфюрер, привели фон Меркеля.

— Это тот, что просил за своего товарища?

— Да, он был вчера в самой гуще схватки и, если верить тем людям, что уже рассказали о событиях на площади, оказался чуть ли не самым главным зачинщиком драки. А ещё обертруппфюрер Маркус успел рассказать, что именно Меркель выносил его с площади.

— Я вспомнил, пусть заходит.

Адъютант вышел.

— Оберфюрер ждёт вас. Можете заходить.

— Спасибо! — и Шириновский решительно взялся за ручку двери, распахнув её, правда, слишком сильно. От резкого движения ощутимо кольнуло в рёбрах, и невольно поморщившись, он вошёл в кабинет, закрыв за собою дверь.

Его гримасу заметил Штеннес и широко улыбнулся, внимательно осматривая Шириновского. Лицо обершарфюрера сейчас блистало тремя цветами: обычным белым, жёлтым и сине-фиолетовым. В общем-то, на роже фон барона всё прекрасно читалось, где он вчера был и что делал. Да и свидетельства уже опрошенных очевидцев тому подтверждение.

— Присаживайтесь, барон, вам тяжело стоять после вчерашнего, ведь вы не пиво же пили?

Шириновский кивнул и, отодвинув стул от стола, сел в самом его конце.

— Да, я просто дрался.

— Вы были вчера на Бальтенплац?

— Да, в составе отряда обертруппфюрера Маркуса.

— Значит, непосредственно участвовали во всех событиях?

— Да.

— Расскажите мне всё в самом подробном виде.

— Хорошо, — и Шириновский стал рассказывать, а рассказывать он умел, под конец даже стал размахивать руками и тыкать пальцем, но не в Штенесса, а в сторону, клеймя позором предательства «стальные шлемы».

— Эти предатели ещё ударили нам в спину, ладно бы это были коммуняки, от коммуняк всего можно ожидать. С ними как раз всё ясно, но эти же… подонки!!! Подонок на подонке! Сволочи! Мрази чёрно-белые, скоты, убийцы, подонки!

— Повторяетесь, — тихо констатировал Штеннес.

— Не хватает слов, герр оберфюрер. У меня просто нет слов, чтобы описать всё то блядство, что произошло вчера на Бальтенплац.

— У меня тоже, но вы своей экспрессией дадите фору не одному профессиональному артисту. Браво! Вам нужно выступать на митингах! Из вас, и я в этом нисколько не сомневаюсь, получится прекрасный оратор.

— Благодарю Вас, но я пока не у дел и продолжаю непосредственно участвовать в каждом мордобое.

— Ну, это мы поправим. Обертруппфюрер Маркус уже приносил мне рапорт на вас, я его подписал, но вы совершили ещё один смелый поступок, и я прекрасно вижу, что вам изрядно досталось. Вы обращались в больницу?

— Да. Вчера пришлось ехать в частную клинику, боялся, что в больнице меня повяжет полиция и придётся ночь провести за решёткой.

— Напрасно боялись, за решётку наших раненых не сажают, но больницы вчера оказались переполнены, так что вы всё же поступили абсолютно правильно. Вследствие последних событий у нас большие потери, но, как ни странно, никто не погиб, есть почти три десятка тяжелораненых, но погибших пока нет. В связи с большими потерями мы отправляем всех пострадавших штурмовиков на отдых и восстановление по домам. Вам я даю на восстановление неделю, тем более вы только что оправились от сотрясения мозга, и вот ещё что… — тут Штенесс встал и, подойдя к сейфу, дёрнул его за ручку.

Сейф открылся, и Штенесс, запустив руку в его недра, выудил оттуда тонкую пачку купюр.

— К сожалению, большой суммы я пожертвовать не могу, но, зная, как нуждаются рядовые штурмовики и то, что зарплату давно не выдавали, я даю вам эти деньги на продукты и лекарства. Возьмите, они вам пригодятся. В конце концов, «настоящий человек начинается с барона».

— Гм, а «баварец — это переходная ступень между австрийцем и человеком». Спасибо! — Шириновский встал и принял деньги. Не пересчитывая, он спрятал их в карман и вновь уселся на стул.

Штенесс рассмеялся:

— Спасибо вам за подробный рассказ о прошедших событиях, и вы можете идти, только сперва зайдите в канцелярию и отдайте им вот эту записку.

Штенесс взял стандартный листок бумаги, обмакнул перьевую ручку в чернильницу и аккуратным почерком написал записку, чуть позже вручив её Шириновскому.

— Вот, отдадите записку и можете быть свободны. Я вижу, у вас даже формы не осталось?

— Да.

— Зайдите на склад, вам выдадут новую. Всё, не смею вас больше задерживать, — и Штенесс добродушно улыбнулся, как другу.

Шириновский встал, чтобы пожать ему руку, и вышел из кабинета очень довольный. Рука тянулась к карману, чтобы вынуть деньги и тут же их пересчитать, но еврейская любовь к деньгам боролась у него со здравым смыслом, не хотелось показаться мелочным и жадным.

Пересчитать деньги он смог, только когда отнёс записку в штабную канцелярию, где получил бумагу о том, что ему предоставлены дни для лечения. Выйдя оттуда, он по пути на склад их и пересчитал.

Оказалось, что Штеннес наградил его двумястами марок. Не сказать, чтобы это была огромная сумма, но, тем не менее, весьма существенная. Деньги ему сейчас были нужны как никогда. Окрылённый крупной премией, он забрёл на склад, но кладовщика на месте не оказалось, и он смог только договориться с его помощником о том, что придёт завтра за формой и заберёт её, с тем и ушёл.